Текст книги "В сложном полете"

Автор книги: Леонид Хомутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

Дмитриев – высокий, солидный, представительный, первым вышел к трибуне под дружные аплодисменты батальона.

– Дорогие друзья! Разрешите прежде чем говорить о себе, рассказать о моем большом старом друге Жередине Василии Викторовиче, с которым я служил и воевал в одном полку…

В этот раз я был умнее, чем при рассказе Евгения Федоровича Кузнецова. Заранее приготовил блокнот и ручку, чтобы после подробно записать быль в дневник, который втихаря веду, не показывая никому. (Интересно же испробовать себя всюду! Знать, на что способен!) Через неделю, закончив обработку, я прочитал рассказ со смаком.

…Заливисто со звоном и хрипотцой ревут двигатели. Мелькает внизу под остеклением носа реденькая щетина березовых и осиновых лесов и кустарников, лохматая и густая – хвойных. Проносятся заснеженные поля и перелески, пологие, невысокие холмы, неглубокие извилистые «трещины» речушек и оврагов. Стремительно мчится земля, и Василию порой кажется, что не самолет летит над землей, а она гигантским волчком крутится под ним.

Вчера до поздней ночи майор Вадов с Жерединым, разложив карты, ползали по ним, отыскивая кратчайшие безопасные подходы к цели.

Одна из боеспособнейших вражеских армий на Северо-Западном фронте была почти полностью окружена. Наши войска пытались замкнуть кольцо, но топкая местность, большое количество рек и речушек позволили немцам создать неприступную оборону. Тогда решили разрушить единственный железнодорожный мост, питавший окруженную армию живой силой, техникой и боеприпасами.

Чтобы уменьшить риск, линию фронта прошли над непроходимыми топкими болотами и вот теперь уже второй час «брили» территорию, занятую противником.

Над самыми верхушками деревьев, едва не срезая их, мчался бомбардировщик. Когда с душераздирающим ревом и грохотом внезапно проносились над лесами, перелесками, полями, взрывая сонную дрему и тишину, звери, выскочив из своих укрытий, перепуганные и ошеломленные, поджав хвосты, в смертельном ужасе бросались наутек. Сколько обезумевших, мечущихся лосей, волков, лисиц, зайцев видел штурман!

Полет на предельно малой высоте особенно труден для пилота и штурмана. В нем легко заблудиться.

Командир – сплошное внимание и напряжение. Одно неверное движение штурвала и самолет с грохотом врежется в землю.

Изредка поглядывая на приборную доску, Вадов сосредоточенно следил за убегающей вперед линией горизонта. Лишь порозовевшие слегка смуглые щеки, да мелкие капельки пота на лбу выдавали его состояние. Полет проходил при полном радиомолчании. Тем не менее, по укоренившейся привычке, радист был «на подслушивании». Кто знает, вдруг с земли, с КП последует команда.

Василий с секундомером в левой руке и полетной картой в правой наблюдал за местностью. Ориентиры «набегали» именно те, которые он ждал, выучил на память и опознавал с одного взгляда. По выработавшейся привычке Василий, непрерывно наблюдая за землей, также внимательно следил и за небом. В который раз он замечал в вышине осиные силуэты чужих истребителей. Вчера при выработке плана полета именно он предложил идти к цели на предельно малой высоте.

Вадов тогда, сощурившись, вскинул на Василия свои карие глаза:

– А что? Дело говоришь. Молодец! Вон и бомбы усовершенствовал.

Впереди мелькнула, искристо блеснув льдом на солнце, широкая дуга реки, протянувшаяся от горизонта поперек курса. «Точно чешем», – довольно подумал Василий, ставя карандашом крестик на карте, и выключил секундомер. Он машинально повернул голову направо, где за тремя сотнями километров на севере находилась злосчастная переправа.

Дав Вадову курс на НБП – начало боевого пути, – Василий уточнил ветер, данные на этап, сообщил их командиру. Все шло прекрасно пока! Если бы и дальше так… Но вокруг моста в радиусе десятков километров зона ПВО: сотни стволов пушек и пулеметов день и ночь глядят вверх. На разных высотах барражируют истребители. Чтобы преодолеть ПВО, еще вчера решили выходить на цель с северо-запада, с тыла противника. Перед самой целью сделать подскок, прицелиться, сбросить бомбы и снова на бреющем уйти домой.

До НБП – большого продолговатого озера – тоже дошли без происшествий. Правда, снизу с земли дважды протягивались к самолету цветные пунктиры, но оба раза с опозданием позади самолета.

– Разворот! – сказал Василий, выждав, когда самолет оказался над южным берегом озера. – Курс 135!

– Есть 135! – отозвался Вадов. – Стрелки! Усилить наблюдение! Приготовиться к отражению истребителей!

После разворота Василий, убедившись в точном выдерживании курса, установил угол прицеливания и сброс бомб «серийно». Если точно выполнить боковую наводку, то можно всеми бомбами угодить в мост. Главное – точно выйти на мост.

Он в последний раз спешно измерил «снос» самолета, как вдруг в нескольких местах леса запульсировали разноцветные язычки. Бомбардировщик оказался в ловушке. Справа, слева, впереди, сзади резали небо смертоносные струи. «Засекли! У цели плотность огня возрастет в десятки раз!» Все новые и новые дрожащие языки огня возникали внизу. Будто сам самолет высекал их, задевая землю животом. Два-три раза хлестко, точно градом, ударило по обшивке.

«Нет, так нас собьют! Надо маневрировать по курсу!» – подумал Василий и сказал об этом командиру.

– А я уже маневрирую! – откликнулся Вадов. – Разве не чувствуешь.

И действительно, Василия прижало сперва к правому борту, а потом потащило влево. Бомбардировщик, петляя, летел к цели.

На бреющем над самыми верхушками пронеслись «мессершмитты». Огонь внизу стих. Немцы боялись попасть в свои самолеты. Но, не заметив бомбардировщика, те исчезли за горизонтом. Снизу снова забушевал огонь.

«Вот тебе на! А говорят и пишут, что «мессеры» боятся малой высоты», – думал Василий, провожая взглядом вражеские самолеты.

До цели оставалось четыре минуты.

– Набор! – скомандовал Василий, увидев впереди изгиб железной дороги. – Вправо десять! Идти строго по железке! Не сворачивай ни на градус! Боевой!

– Есть боевой! – ответил Вадов.

Земля начала проваливаться куда-то вниз – бомбардировщик стремительно набирал высоту. Впереди за лесом около горизонта заблестела река. Черной стрелой перечеркнул ее мост.

Василий, забыв про трассы, плясавшие перед носом кабины дрожащей огненной сеткой, припал к прицелу. Он сейчас не замечал, что все пространство до самой реки, словно новогодняя елка, разукрасилось мигающими огоньками, каждый из которых извергал в самолет свинец.

– Высоту набрал! Иду по горизонту! – глухо проговорил Вадов.

– Вправо три! – скомандовал Василий и, наконец, загнав мост в перекрестие, довольно добавил: – Так держать! Так держать!

И, потянув рукоятку, открыл люки.

Самолет, будто ударившись о невидимую стену, затормозил. Почувствовалась вибрация, похожая на дрожь большого животного.

Василий, положив руку на боевую кнопку, правой вращал рукоятку прицела, удерживая середину моста в перекрестии. Лишь бы успеть сбросить! Он уже отчетливо видел дугообразные полукружья пролетов, когда наступил момент сброса. Энергично давнул кнопку и припал к стеклу: мост всей своей громадой «наскочил» на самолет и, молниеносно мелькая фермами, помчался назад.

Сзади упруго ударил взрыв. Самолет подбросило вверх, точно щепку. Затем второй, третий, четвертый, пятый, шестой, седьмой! И при каждом взрыве бомбардировщик корежили ударные волны, переваливая с крыла на крыло, с хвоста на нос. А когда ударил последний – десятый взрыв, сидевший в башне у пулеметов стрелок завопил:

– Мост-то разваливается! Ползет в реку! – И неожиданно осекся. – Истребители! Отбиваю атаку!

– Разворачиваю влево! Иду к земле! – откликнулся Вадов. – Вася! Погляди сам, как мост? Стрелкам – огонь по истребителям!..

Фермы моста, разъехавшись в стороны, почти отвесно уткнулись в воду. Какая-то дымка, видимо пар, окутывала их.

Неожиданно Василий увидел вокруг чистое небо. Куда-то исчезла разноцветная огненная сеть, опутывавшая бомбардировщик со всех сторон. «А-а, мессеров наводят», – догадался он и подался к пулемету.

По бортам мелькнули белые трассы, дробью простучало по плоскостям. «Мессершмитты» открыли огонь. В ответ басовито-трескуче ударили пулеметы. Звеняще-надрывно запели моторы. Стремясь выйти из-под удара, Вадов перевел их на форсированный режим.

Бомбардировщик прижимался к земле: она могла спасти его. Близость земли не давала истребителям атаковать снизу. Им приходилось мчаться на той же высоте или атаковать сверху, подставляя себя под ураганный огонь спаренных пулеметов стрелков.

Истребителей, как ни странно, было три, хотя фашисты летали обычно парами. Охватив бомбардировщик полукругом, они с дальней дистанции под разными ракурсами били по нему. Но, видно, из-за большой дальности огненные трассы пересекались впереди. Затем боковые «мессы» отваливали в стороны, стараясь не попасть под огонь передних пулеметов. За хвостом оставался один истребитель. Стрелки сосредоточивали огонь на нем.

Для Вадова и особенно для Василия тянулись тягостные мгновения. Лишенные возможности стрелять, они напряженно следили за схваткой, каждую секунду готовые открыть огонь, если противник появится в передней полусфере.

Неожиданно «мессершмитты» изменили боевой порядок. Перестроившись один над другим, они «этажеркой» навалились на бомбардировщик.

На какой-то миг стрелки растерялись. Потом по команде Вадова стали бить по верхним «мессам», огонь которых был наиболее опасен. Стоило хотя бы одному «мессу» забраться на высоту и оттуда спикировать на бомбовоз, положение стало бы совсем катастрофическим. Но ни один истребитель не делал этого. Каждый боялся, что не выйдет вовремя из пике и врежется в землю. К тому же бомбардировщик яростно огрызался.

Неожиданно «этажерка» распалась. Верхние «мессы» одновременно пошли в разные стороны, оставляя на хвосте нижнего. Вероятно, по их замыслу он должен был отвлекать внимание экипажа, вызывая огонь на себя. Истребитель имитировал ложные атаки: находясь на большом удалении, он приближался немного к бомбардировщику и выпускал короткую очередь. Но стрелки были опытными. Они больше наблюдали за «мессом», чем стреляли в ответ. И лишь в тот момент, когда истребитель, увлекшись, действительно приблизился к самолету, ударили одновременно.

«Мессершмитт» точно остановился, вспыхнул и кометой нырнул в лес, делая просеку. Через секунду над верхушками сосен полыхнуло пламя.

– Ура-а! – обрадовались стрелки. – Сшибли одного гада! Сшибли-и!

– Перестаньте орать! – рявкнул Василий. – С обеих сторон истребители! Стрелок – по правому! Радист – по левому! Огонь!..

Сверху с обоих бортов по пологой прямой к бомбардировщику неслись, с каждым мгновением увеличиваясь в размерах, два стремительных черных силуэта. Секунда – и навстречу им, прерывисто мелькая, протянулись струи огня.

Вадов рванул секторы газа на себя, гася скорость. И вовремя. Вражеские снаряды белыми веревками промелькнули перед носом. И снова звеняще тонко запели моторы, заглушая треск пулеметов.

Истребители, встретив плотный огневой заслон, отвернули от самолета. Правый выполнил разворот как-то неуклюже. На секунду распластался, обнажив светло-зеленое брюхо.

Стрелок, словно нож, всадил в него длинную очередь. «Мессер» по инерции еще немного набрал высоты, потом завис, качнул крыльями и, перевернувшись на спину, грохнулся в лес. Черно-бурый клуб огня ударил фонтаном в небо…

Последний истребитель, видимо, решив отомстить за гибель напарников, выполнив полупетлю с переворотом, увязался за бомбардировщиком. Стремясь обезопасить себя, он тоже шел над лесом.

Вадов попытался уйти, но немец попался цепкий, да и скорость его превышала скорость бомбардировщика. Стрелки не спускали глаз с врага и стоило тому приблизиться, открывали огонь. Бомбардировщик спасало то, что он был двухкилевым и практически не имел сзади непростреливаемого пространства – «мертвого конуса».

Вот истребитель, резко увеличив скорость, снова пошел в атаку. Стрелок, поймав его в кольцо прицела, плавно нажал на спуск, но почему-то не услышал привычного треска, не почувствовал подрагивания пулеметов. Внизу на полу кабины – куча металлических звеньев, составлявших когда-то ленту с боезапасом.

– У меня патроны кончились! Бей точнее!

Радист дал короткую очередь. Ему показалось, будто трасса уперлась в истребитель, но она прошла выше. В тот же миг увидел, как замигало несколько огоньков на истребителе и что-то сильно толкнуло в плечо. Тепло, разлившееся по левому боку, сменилось болью.

– Бей короткими! – послышался голос Вадова. – Держись!

Радист выпустил еще несколько очередей. И вдруг его пулемет тоже умолк.

– Кончились патроны! – виновато-испуганно сказал он. – Что делать?..

Напряженное молчание было ответом. Василий почувствовал озноб. Теперь они беззащитны. С парашютом не выпрыгнешь – разобьешься. Попробовать набрать высоту, развернуться, чтобы из носовых пулеметов врезать – «мессер» не даст. Василий лихорадочно огляделся кругом.

Лес… Хоть бы где-нибудь была большая поляна.

– «Мессер» в хвосте! Совсем близко! – закричал стрелок. – Что делать, командир?!

– Экипаж! Спокойно! – каким-то чужим, хриплым голосом скомандовал Вадов. – Штурман! Приготовиться стрелять по гаду! Сейчас он будет впереди!..

Что задумал командир? Почему впереди?

– Торрможжуу! – Вадов резко убрал секторы газа назад, мгновенно сбросил скорость до минимальной.

Немцу, приготовившемуся дать длинную очередь по бомбардировщику, показалось, что тот остановился. Забыв про стрельбу, он едва успел потянуть ручку управления на себя. Бомбардировщик мелькнул под ним.

Василий нажал на спуск. Одновременно нажал на электроспуск Вадов. Из нескольких стволов вырвались огненные струи и впились в черное крестообразное тело удаляющегося «месса». Тот вспыхнул, словно спичечная коробка, видно, взорвались бензобаки, и нырнул вниз.

– Ура-а! – закричал Василий. – Спасены! Спасены!

– Да-а, кажется, пронесло, – Вадов вытирал ладонью пот с лица…

Через два с половиной часа израненный бомбардировщик приземлился на своем аэродроме…

НОВЫЙ ГРУПКОМСОРГ

В нашем отделении комсоргом вместо меня выбрали Абрасимова – тихоню, скромнягу.

Вскоре после собрания подошел к нему.

– Толя, поговорить надо.

– Пожалуйста, – повернулся он с готовностью.

– Раз уж мы с тобой комсомольские работники, то, считаю, должны работать в паре.

– Да-а, – кивнул Толя.

– Сам видел на моем примере, что работать групкомсоргу нелегко. Все молчат, никто не поддерживает. Вот и попробуй один сломай стену оскорбительного равнодушия, раскачай на хорошую учебу и дисциплину, когда тебе прямо заявляют, что этого не хотят.

– Да.

– Поэтому, считаю, главное в отделении – сколотить актив из шести-семи человек. Трое уже есть…

– Кто?

– Ты, я, Гущин…

Толя поморщился.

– Можно попытаться привлечь Магонина – все же был командир, его друга Потеева, ну и еще пару человек. К примеру, Шамкова – учится хорошо, дисциплинирован. Правда, иногда не то говорит, но уже, кажется, отвыкает.

(Мои взаимоотношения с Митькой, похоже, улучшились. После памятного собрания, когда я критикнул Митьку, тот притих и не задевает меня больше. Я тоже не лезу к нему).

– Можно, конечно, – тянет Толя.

– Ты согласен или не согласен со мной?

– Вообще-то, да…

– А конкретно?

– Конкретно… тяжело все это, – вздыхает Толя.

– Что именно?

– Организовать актив-то.

– Да, нелегко. Но что-то надо делать? Как-то работать? А без актива, его помощи ни одной задачи не решить.

– Так оно.

– Ты с Гущиным говорил о взаимопомощи в работе?

– Нет еще.

– Что же так? С неделю ходишь в комсоргах, а с командиром не беседовал.

– Да, думаю, не получится ничего. Уж больно кричать да командовать любит.

– Это так, но в любом случае надо контакт налаживать и от этого не отвертишься. Лучше раньше, чем позже. Советую сегодня же обговорить с ним все вопросы взаимодействия. Если стесняешься один – пойдем вместе сейчас же.

– Нет, я сам сначала.

– Но мне тоже надо поговорить с вами обо всем.

– Ну как увидишь после ужина: я подошел, – так подход» к нам минут через пять.

– Понял, но мы-то договорились о взаимопомощи и поддержке во всех служебных делах? Хотя бы совместно выступать против нарушителей и двоечников?

– Договорились.

– На меня можешь положиться, как на себя. И обращайся в любое время. Не забывай о работе – тебе придется отчитываться на бюро. Лучше работать, чем получать взыскания. Или тебе все равно?

Толя улыбнулся.

– Нет, конечно.

…Вечером, к огорчению, разговора не получилось – Гущин торопился на совещание к комроты.

– Некогда сейчас! Некогда! – на ходу говорил он. – Завтра поговорим! Да и что говорить. Выполняйте безоговорочно все мои указания, да поддерживайте во всем! И все будет в порядке!

ГУЩИН

Вот ведь как бывает в жизни. Павел Магонин, как стал рядовым курсантом, превратился в мелкого нарушителя. То и дело ругается с Гущиным, да победно поглядывает на окружающих. «Смотрите, мол, вот я какой. Не хуже вас умею зубы скалить».

Не знаю толком, что уж они там не поделят (сплю далеко от них, да и не прислушиваюсь), но на мой взгляд, не стоило бы отцам-командирам грызться между собой. Понятно, Павел в обиде, что сняли, ну и не уступает новому командиру… А вообще-то полезно Павлу испытать на себе, что такое курсантская жизнь, когда с тебя надо и не надо требуют. Курсантом-то быть, может, тяжелее, чем командиром. Во всяком случае, не легче. А то не успел приехать в училище, переступить порог казармы, как Иршин, которому понравилось его дежурство, объявил: «Магонин, назначаю вас командиром отделения…»

До смешного дошло, недавно Гущин перед строем влепил Павлу наряд вне очереди за пререкания. Так все отделение покатилось со смеху, а Вострик посоветовал с хохотом:

– Гущин, посади его на гауптвахту! Пусть узнает, каково нам было под ним служить.

– Помолчите, Вострик! Вы тоже свое скоро получите! – пообещал Гущин.

Да, Гущин оказался не подарком. С утра и до вечера больше Магонина взысканиями сыплет. Нажил себе кучу врагов, чистый апрыкинец.

Как-то я сказал ему наедине:

– Что ты делаешь? Зачем без передыху кричишь?

Так он с высоты роста кольнул пренебрежительным взглядом.

– Не твое дело. Распустил вас Магонин, приходится подкручивать гайки.

– Посмотри на Хромова. Совсем не кричит, а дисциплина в отделении лучшая. Все приказания безоговорочно выполняются.

– Ну, хватит! Сам знаю! Ты не на бюро – нечего выступать! Дай мне старшего сержанта – и у меня была бы лучшая!

– Гляди, как бы хуже не было.

– Не будет!..

Я пожал плечами, отошел в сторону.

Странненькие ребята: считают, чем больше и громче крикнут, тем дисциплина крепче станет… Но и не просто быть командиром курсантского отделения. Не каждому по плечу. И положение его двойственное: с одной стороны – сам курсант, живет и учится с курсантами. С другой – командир, требующий с курсантов. Трудно правильно сочетать эти два противоположных качества.

Власть кружит головы взрослым, а тут мальчишка, мечтавший с детства командовать и вдруг получивший впервые в жизни это право. Ну и орет в свое удовольствие. Приятно ведь, прикажешь – выполнят, громче прикажешь – быстрей выполнят. И совсем не думает о том, что, не будучи отличником в учебе и службе, не имеет морального права командовать людьми, которые сами мечтают стать командирами… А криком сейчас ничего не добьешься, кроме ненависти и презрения. Авторитет, уважение, доверие надо завоевать прежде всего у подчиненных. А для этого нужно их во всем превзойти и умно себя вести.

Не говорят, что ли, им старшие командиры про это? Не учат, как командовать? Или забыли, как сами учились в училище?.. Конечно, тогда было другое время и другие люди… Но, наверняка, говорят, да не у всех получается…

Наконец-то отсвистели палючие метели и сразу открылось голубое по-весеннему веселое небо, в которое хочется бесконечно смотреть. Засияло с утра и до вечера теплое солнце, снег повлажнел, осели сугробы.

Наконец-то отлетали 7-е зачетное упражнение, к которому готовились еще месяц назад. Из-за погоды три раза делали переподготовку, и вот 1-я задача по самолетовождению выполнена.

Сразу же приступили ко 2-й – к бомбометанию с А-44 практическими бомбами П-50-75, то есть калибром в 50 килограммов, а весом 75.

Курсант, работающий первым уже после взлета садится за прицел. Выводит самолет на полигон и с первого захода бросает «чушку». По разрыву корректирует прицельные величины. Второй заход – и снова сброс. Потом второй курсант садится за прицел, и так поочередно все шестеро.

Работать первым всегда труднее. Прицельные данные не уточнены, и качество бомбометания обычно ниже, чем у последующих бомбящих. Одно утешение – чувствуешь себя настоящим штурманом, полноценным членом экипажа.

* * *

– Секлетарь! А секлетарь! – трясет меня за плечо Пекольский. (Специально так говорит, чтобы унизить. Злопамятный). – И что только тебе будет?! Опять звонили!.. И я думал, куда пропал? Всю ночуху не было!.. Взыскание дадут не то, что нам – швейкам! А целую телегу!.. (Подслушал разговор комбата, наверняка. Или от старшины узнал…) Из курсачей-то выпрут! В солдаты, в роту охраны отправят! Ох, жарко тебе будет! Жарко!.. В Афган можешь завонять!

– А ну, отойди от меня! – резко сбрасываю я его руку и поднимаюсь. – Тебе чего надо?! Чтоб жарко стало?! Так я могу это сделать! Теперь-то мне терять нечего! Все равно в солдаты отправят!..

Но Аттика ничем не прошибешь. Нагло улыбается. Будучи повыше ростом, верит, что сильней.

– Дежурный, на выход! – кричит дневальный. Аттик, процедив какое-то ругательство, бежит в прихожую… Я опускаюсь на табурет.

* * *

Жарко, сухо. Всюду зазеленела трава. Распустились смолистые почки на деревьях, выбросили клейкие полусвернутые трубочкой копья-листочки. Пришел какой-то африкано-средиземноморский антициклон, принес хорошую погоду.

После весенне-летней подготовки матчасти приступили к массовому облету ее и полетам с нашей ротой. Свыше сотни машин требовалось проверить в воздухе на разных режимах работы двигателей, поэтому и выл, хрипел, визжал, стонал, захлебывался аэродром.

Мы опять день готовимся к полетам, на другой – летаем. В дни полетов встаем в полтретьего ночи. Быстренько умываемся, одеваемся, заправляем койки и идем в столовую. Нехотя, через силу завтракаем и снова возвращаемся в казарму. Получаем и натягиваем комбинезоны, во дворе строимся и отправляемся на аэродром. Там уже ждет дежурная машина. По два курсанта от каждой смены едут на склад за «чушками». Остальные, дождавшись летного состава, готовят к вылету самолеты.

В послеполетные дни мы встаем обычно в шесть утра. На занятиях получаем задание, готовим карты, бортжурналы, штурманские планы и себя к полету. Отрабатываем на тренажерах, в лабораториях навыки действий в полете с навигационной и бомбоаппаратурой. После обеда колонной отправляемся на аэродром. Там расходимся по эскадрильям и самолетам. И снова под руководством командира и штурмана готовимся к полету, тренируемся в кабинах на рабочих местах. Вечером после ужина снова подготовка, затем «отбой» в 22.00, когда не хочется ни ложиться, ни спать. Зато глубокой ночью смертельно не хочется вставать, но сейчас вроде бы втянулись.

Да-а, не легко стать штурманом. Десятки потов прольешь, пока выполнишь одну летную программу…

В самолете влетели в лето. Оглянулись кругом, когда в бортжурналах записали 1 июня. Страда еще больше усилилась. Мы по-прежнему спим «вполглаза» и занимаемся по выходным, как в обычные рабочие дни. Никогда не испытывал такого огромного физического напряжения. Наконец-то развязались со 2-й задачей – выполнили все упражнения. Теперь все силы на 3-ю – ночную.

Интересно все же бросать «чушки». Сработает сброс, мелькнет бомба в поле зрения прицела и устремится по дуге к земле, все больше и больше отставая от самолета. Потом пропадет точкой внизу на фоне пестрой местности. Затаив дыхание, переводим взгляд на круг с крестом, в который она должна попасть. Смотрим, смотрим, как круг подплывает под самолет, потом под хвост, а взрыва все нет и нет… Где же «чушка»? Может, дефектная попалась и, кувыркаясь, отвесно упала, не долетев до цели?.. Но вот в круге вспышка, похожая на искорку, и робкий слабый хвостик дыма над ней. Взорвалась!..

Бывает и так: смотрим в круг, а искринка блеснет где-нибудь слева или справа или спереди или сзади…

Ночные полеты по маршруту тоже полны «изюму». Трудно использовать радионавигационные приборы из-за ночного эффекта. Иногда почти чутьем (стрелка указателя колеблется в пределах 10—15 градусов) угадываем верный пеленг… Не легче правильно измерить высоту звезды особенно в болтанку. Звезда то и дело выскакивает из пузырька, в котором удерживаешь. Ошибешься на градус – место самолета получишь в стороне за сто и более километров.

Незабываемы возвращения домой. Кругом темно, только слабые редкие огоньки виднеются кое-где. Но вот на самом горизонте возникает чуточная красная отметинка, постепенно превращающаяся в полосочку. С течением времени она ширится, утолщается, растекается в дрожащее алое зарево. И вот оно уже в полнеба. Издали различимы гирлянды уличных огней, всполохи заводов, голубоватые вспышки электросварки и идущих трамваев, вишневые слитки остывающего шлака в отвалах. И облачность над городом багровая, переливающаяся, подсвеченная огнистым дыханием заводов. За сотню и более километров узнаем Надеждинск. Красив он ночью с высоты…

ТРЕНИРОВКА В… ЗАПРАВКЕ

Гущин совсем осатанел. Недавно пристал ко мне, глаза округлил.

– Ушаков! Почему постель плохо заправлена?

– Как плохо? Не хуже, чем у соседей.

– Хуже! – подошел и сдернул одеяло: – Перезаправить! – и сам в сторону.

Я поглядел растерянно вслед… А может, он прав?.. Постараюсь получше заправить. Но ведь с год не получал таких замечаний. А тут просто стыдно! Будто первые дни в армии, когда Магонин раза два указал, но и то не сдернул.

Поглядывая на соседние койки, аккуратно вставил рейки, повернул и натянул одеяло без единой морщинки. Отступил на шаг, сравнил с другими. Нисколько не хуже. И в тот раз было так.

– Плохо! – откуда-то из-за спины появился Гущин. – Перезаправить! И снова сбросил постель на пол.

– Почему плохо? Я добросовестно заправлял. Лучше не смогу. Сравни с соседними, прежде чем сдергивать.

– Придется тренироваться! – неумолимо произнес Гущин.

Я смотрел на него с недоумением, он на меня (может, ошибаюсь) с презрением.

И что надо?.. Или по его плану проработки настала моя очередь? Хорошо, что рота ушла на самоподготовку. Меня и Гущина задержали в канцелярии. А то было бы хохоту и шуму: во, Гущин гоняет Ушакова! Не только нас, грешных… Но что делать, если в третий раз сорвет одеяло? Лучше-то не заправлю, как бы ни старался. И тогда до бесконечности. Он же не остановится. Не тот человек… Отказаться? Поднимет шум на всю роту, побежит жаловаться. И прощай тогда благодарственное письмо командования маме и мечты, с которыми поступал сюда. Да и на бюро придется отвечать. Что же, безвыходное положение?.. Но не волноваться, взять себя в руки… Попробуй еще раз как можно лучше…

Склоняюсь над койкой. Гущин не уходит, следит издали за мной.

– Вот все, – выпрямляюсь.

Гущин быстро приближается, глядит критически:

– Плохо! Перезаправить! – постель летит в проход между койками.

Худшее свершилось. Гущин не остановится, сколько бы я ни делал. Будь что будет!

– А теперь заправляй сам! – крикнул ему в спину и выбежал из казармы мимо улыбающегося дневального в умывальню.

– Курсант Ушаков! Вернитесь! Курсант Ушаков! Получите взыскание! – било в уши.

Постояв у окна минут десять, спохватился: надо же на самоподготовку. В казарме никого не было. Постель, конечно, валялась в проходе. Быстро заправив, побежал в УЛО…

Странно и удивительно, ни на вечерней проверке, ни на утреннем осмотре, Гущин не замечал меня. Не приказал выйти из строя и не объявил взыскание. Значит, объявит позже. А сейчас выжидает, может, консультируется, готовит почву. Но прошла… неделя, а взыскание почему-то до сих пор не объявлено…

Сестра Галя донимает своими письмами, своей заботливостью и переживаниями. Всякими расспросами, да допросами, охами и ахами.

Приходится частенько отвечать, а точнее объяснять и разъяснять, доказывать и рассказывать.

«Ты меня рассмешила. Ну что со мной может случиться? В полетах у нас происшествий не наблюдается. Недавно летал на боевом.

Понравилось. Впервые испытал не удовлетворение, а наслаждение. Чем больше осваиваю свою профессию, тем больше увлекаюсь. Уж очень она своеобразная, творческая и постоянно новая. И все это в ее особенности, отличии от других профессий. Опираясь на факты настоящего, «на сейчас», штурман работает на будущее, «наперед».

Так на старте он засекает время взлета – факт настоящего. И тут же рассчитывает и уже знает время посадки – факт будущего. На контрольном этапе, измерив ветер, он тут же рассчитывает курс, снос, путевую скорость на следующий этап. И такова вся его работа. Сродни профессии шахматиста… А в полете все время приходится сражаться с природой: ветром, облачностью, темнотой и решать извечную проблему, кто сильней – природа или человек. А в бою к этому еще добавится противоборство врага, стремящегося тебя уничтожить.

Поэтому она и творческая, и новая, и своеобразная, и трудная, что направлена в будущее, все моменты которого предусмотреть, учесть и определить точно очень и очень трудно, а порой просто невозможно. Хотя бы тех же навигационной, метео– и оперативной обстановок, которые сами непрерывно меняются как в настоящем, так и в будущем.

А есть профессии настоящего, когда работают сейчас. Например, пилота. Сейчас он запускает двигатель, сейчас рулит на старт, сейчас взлетает, летит по маршруту, выполняет посадку. Аналогичны профессии машиниста, радиста, шофера. Все выполняется сейчас.

Профессия борттехника – в настоящем для будущего, но больше в прошлом. Сегодня, сейчас он устраняет дефекты матчасти, возникшие во вчерашнем полете… Из всех летных профессий в экипаже – штурманская самая мыслительная, требующая наименьших физических усилий и наибольшего умственного напряжения. Не случайно штурмана зовут интеллигентом авиации. А злые языки – воздушным бухгалтером…»

НАСЛАЖДЕНИЕ

Как приятно летать в новой «эскадре»!.. Если на А-44 к нам относились, как к детям-несмышленышам, то здесь совсем по-другому: как к равным членам экипажа. Здесь курсанты закреплены за одним самолетом, одним экипажем, а там летали на всех машинах, со всякими экипажами. И некого назвать своим инструктором. Все свои, а значит никто.

Мой и Митькин самолет (наши фамилии соседи в списке – вот и попали снова в один экипаж) номер 12. Командир капитан Ермеев Михаил Сергеевич, штурман – лейтенант Шитов Лев Александрович.