Текст книги "Трудности языка (СИ)"

Автор книги: Ксения Кононова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

Глава 20

You come into my sunrise just to sleep all day.

You laugh when we are kissing, you laugh when I'm afraid.

You're angry when I'm sweet, you're angry over nothing

And I'm trying to believe…trying to believe…

But having part of you will fill the whole of me

I always loose myself in the emptiness you bring

And getting half of you…it feels like everything…[20]20
  Ты пришел в мой рассвет просто, чтобы спать весь день.
  Ты смеешься, когда мы целуемся, смеешься, когда мне страшно.
  Ты злишься, когда я нежен, ты злишься из-за ничего
  И я пытаюсь поверить… пытаюсь поверить…
  Но часть тебя сделает меня цельным.
  Я всегда теряю себя в пустоте, которую ты приносишь
  И получить часть тебя… кажется получить все…


[Закрыть]

VAST – Having Part Of You

«Если даже любовь несет с собой разлуку, одиночество, печаль – все равно она стоит той цены, которую мы за нее платим…»

Пауло Коэльо

Какой-то адский звук выдергивает меня из сна и снова затихает. Проваливаюсь, но вновь дергаюсь, когда он повторяется. Кто-то пытается вынести мою входную дверь. Мысленно приказываю убраться на хер тому, кого бы там не принесло, но, очевидно, моя сила мысли сегодня сломалась, потому что все мои беззвучные нецензурные мысленные посылы остаются безрезультатными. Сквозь последние остатки сна ощущаю тяжесть чьей-то руки на своей спине и теплое сопение в плечо. Ты. Нет, ну это надо было испоганить такое утро?!

Тянусь к журнальному столику и сонно шарю рукой в поисках мобильного телефона, чтобы посмотреть который час. Приоткрываю один глаз и пару секунд непонимающе пялюсь на темный дисплей, не реагирующий на меня. Твою мать, батарея села. Еще через несколько мгновений натыкаюсь на свои наручные часы. Восемь утра?! В субботу?! Пошли на хрен. Никого нет дома. Стук опять повторяется, и ты начинаешь сонно ворочаться. Бля! Выползаю из постели и, подняв с пола шорты, на ходу натягиваю их на свою голую задницу, которая весьма ощутимо дает знать о том, что она все еще на месте после прошедшей ночи.

С одним проснувшимся и открытым глазом, пошатываясь выхожу из комнаты, неприлично широко зевая и прикрывая за собой дверь. Ну пусть это только будет что-то не важное – спущу с лестницы. Поворачиваю щеколду и распахиваю входную дверь.

– Она здесь? – бля, у меня на пороге самый настоящий моджахед. Уже почти готов перейти от состояния ступора к приступу панического ужаса, но вдруг в образе террориста с Ближнего Востока удается распознать своего друга.

– Кто? – сипло и недоуменно. Пытаюсь повторно запустить мозг и ускорить его работу, но он отказывается работать в такую рань после нескольких часов сна и лишь кряхтит, как старенький системный блок с переклинившим кулером.

– Соня, – жутко-спокойная интонация никак не вяжется с торчащими в разные стороны волосами и зверским выражением лица Арсения. Он не дожидается, пока мои заторможенные реакции хоть как-то ускорятся, и без приглашения проходит в квартиру.

– А она разве не ночевала дома? – интересуюсь, содрогаясь от очередного приступа зевоты и захлопывая входную дверь за его спиной. Плавно подталкиваю его по направлению к кухне, чтобы не разбудить тебя. Я все еще надеюсь вернуться к тебе в постель?

– Кофе есть? – Арсений устало усаживается на табуретку у окна и опирается затылком о стену, прикрыв глаза. Понятно, это надолго. Уже можно не рассчитывать на безумно романтичный утренний минет-пробуждение. Шарю по полочкам в кухонном шкафчике.

– Голяк, Сень. Только растворимый.

– Да хоть из цикория.

Вздыхаю и, включив плиту, ставлю чайник.

– Мы вчера поссорились, и она сказала, что больше не хочет со мной жить. Вылетела из квартиры, хлопнув дверью. Я был уверен, что она поехала к матери. Только что от нее. Она Соню не видела. Блядь! Даже не поинтересовалась, что произошло. Представь, Сань! Ей абсолютно все равно, что с Соней и где ЕЕ ребенок провел всю ночь, – тяжело вздыхает и проводит ладонями по лицу. Очевидно, полночи не спал. – Я не знаю, где ее искать, – с отчаянием.

На моем лице застывает выражение виноватости крайней степени. Интересно, что будет менее болезненно: сказать, что она вчера была у меня и ушла с Иришей, а я не предупредил его из-за личных драм или пойти и добровольно сделать себе сеппуку[21]21
  cеппуку – ритуальное самоубийство методом вспарывания живота, принятое среди самурайского сословия средневековой Японии.


[Закрыть] прямо сейчас?

– Сень, – осторожно, – кажется, я знаю, где она.

Черные глаза протыкают насквозь, обещая неземные муки тому, кто посмел приютить Софию, не предупредив его и мне заодно. Да, идея с сеппукой мне кажется все заманчивей.

– Где? – всадник Апокалипсиса из Арсения тоже впечатляющий. Соня еще долго продержалась, живя с ним под одной крышей. Даже страшно представить, как он отреагирует, когда узнает, что София у его бывшей любовницы.

– Я уверен, что с ней все в порядке, так что можешь расслабиться, – обтекающе неопределенно, направляясь к холодильнику. – Лучше расскажи из-за чего вы поскандалили.

Открываю дверцу и пытаюсь найти хоть что-нибудь съедобное, кроме убитой горем, повесившейся мыши. Так, есть прокисшее молоко. Обнадеживающе. Пачка апельсинового сока. Уже лучше. Яйца. Куда ж без них? Сиротливая сарделька. Тоже вариант…

– Сань, где София?

– Блинчики будешь? – поворачиваюсь к другу. Вновь натыкаюсь на его взгляд и, вздохнув, захлопываю дверцу. – Она, скорее всего у Ириши. Вчера вечером пришла вся зареванная ко мне в гостиницу и сказала, что ты ее достал. А Ире удалось ее как-то успокоить и завлечь походом в салон красоты. Наверное, она осталась у нее.

Вижу, как мой друг с облегчением выдыхает и слегка расслабляется.

– Давай, – устало.

– Чего давать?

– Блинчики свои давай.

Улыбаюсь и вновь открываю холодильник. Достаю свое прокисшее молоко и два яйца.

– Так из-за чего вы поссорились? – всыпаю муку в кастрюльку и заливаю молоком.

– Да на ровном месте. Я просто поинтересовался, что это за «Саша» такой? Соня опять его имя в какой-то тетради малевала. А она возьми и распсихуйся.

Ой, блин. А я-то уже надеялся, что мы все выяснили и забыли. Похоже, вариант с сеппукой все еще в силе, как альтернатива Сениной расправе надо мной, если он все-таки узнает, что это за «Саша» такой.

– Значит, пока не трогай эту тему, раз она так болезненно на нее реагирует. Захочет, сама расскажет.

– Сань, знаешь, что самое печальное? Она отвыкла от меня за эти два года. Раньше все рассказывала, а теперь слова не вытащишь. Закроется в комнате, нацепит наушники, и ее нет. А если чего и спрошу – я лезу в ее личную жизнь. И главное, где она его откопала? Она ж никуда не ходит практически.

– Поменяй тактику, – замешивая тесто и делая вид, что без понятия, о чем вообще речь. – Докажи, что ты не против, чтобы у нее была личная жизнь, что она может тебе доверять. А вот такие расспросы в лоб мало способствуют желанию поговорить. Особенно в четырнадцать лет. Кстати… – вдруг замолкаю.

– Что? У тебя почти лампочка над головой засветилась, – хмыкает мой друг.

– Ты мог бы попросить Иришу помочь. Поговорить с Соней. Они же обе девушки и может быть, если она сможет выговориться ей, то не будет так взрываться. Ты ей не звонил?

– Ирише?

– И ей тоже. Но я сейчас про Софию.

– Она телефон дома оставила.

– Понятно. Сейчас только начало девятого. Выпьешь кофе, успокоишься, а потом позвонишь Ире. Только не вздумай устраивать разбор полетов. Ты еще спасибо должен ей сказать. У Сони лицо прямо светилось от того, что ей будут делать маникюр, – Арсений сосредоточено молчит. – Или ты принципиально не собираешься с Ирой общаться теперь из-за того, что вы спали? Пришел, увидел, уложил и все?

– Саня, веришь, Ира была последней, с кем я спал. У меня сейчас столько головной боли, что встает только по утрам. И то, спросонок, а стоит вспомнить, сколько еще всего предстоит сделать и сколько еще денег вложить, как все тут же падает, будто флаг на флагштоке в полный штиль. Так что мне сейчас некогда ни звонить кому-либо, не искать. И так затраханный дальше некуда.

– Бедняга, – доставая сковородку.

– Ну давай, позлорадствуй.

– Я не злорадствую. Просто предложил. Раз ты так занят и Соня почти все время одна, то понятно откуда у нее масса времени для всяких этих фантазий. А так хоть развеялась бы как-то. Вспомни себя в ее возрасте.

– В том-то и проблема, что помню…

На некоторое время замолкаем. Делаю Сене кофе и разливаю тесто на сковородку. Через несколько минут по квартире начинают плыть ароматные запахи. Арсений наблюдает за возрастающей горкой блинов на плоской тарелке, делая небольшие глотки из чашки. Разлив последнюю порцию, составляю кастрюльку в раковину, залив ее водой и иду к холодильнику. Достаю пакет с соком и, открутив крышку, прикладываю горлышко к губам. На миг прирастаю к месту, так и не успев сделать глоток. Ты сонно входишь на кухню, не заметив сразу Арсения без своих линз. Слава богу, на тебе джинсы. Хотя я предпочел бы видеть тебя без них. В кровати. Под собой. Или над. Без разницы. Подходишь ко мне.

– No bebas el juego del paquete / Не пей сок из пакета, – немного рассеянно низким хриплым после сна голосом, от которого нервно встают все волоски на моей коже и не только они. Спокойно забираешь пакет из моих рук и легко целуешь в губы. – Buenos días, сariño. Vasos? / Доброе утро, милый. Стаканы?

– Hola. Allí / Привет. Там, – указываю рукой в сторону навесного кухонного шкафчика. Пока ты достаешь стаканы и наполняешь их соком, бросаю взгляд в сторону Сени. Мой друг прирос к месту, и не подает никаких признаков жизни. Он явно не думал, что я могу быть не один. А тем более с тобой. И хотя он, очевидно, не понял, что ты сказал, догадаться, что это был испанский не сложно. А уж твой внешний вид и поведение весьма красноречиво говорят о том, ЧТО ты можешь делать у меня в квартире с утра.

Протягиваешь один из стаканов мне, а из другого делаешь глоток сам. Разворачиваешься, опираясь бедром о разделочный стол и, наконец, натыкаешься взглядом на Арсения. Застываешь. Вопросительно приподнимаешь бровь и, не отрывая губ от ободка стакана, поворачиваешь голову ко мне.

– Este es mi amigo. Arsenio / Это мой друг. Арсений, – отвечаю на твой взгляд.

– Amigo especial? / Особенный друг? – твое личное ругательство.

– No. Sólo un amigo / Нет. Просто друг, – улыбаюсь и поворачиваюсь к Сене: – Это и есть Винсенте, Сень.

– Евпатий Коловрат! – Арсений отмерзает от табуретки и привстает, протягивая тебе руку. Обмениваетесь коротким рукопожатием. – Я, наконец, увидел от кого тебя так клинит с периода полового созревания. Ты чего сразу не сказал, что не один?

– Совсем вылетело из головы после того, как ты чуть не выбил мне входную дверь в восемь утра, – язвительно. Ты отодвигаешься в сторону, и я снимаю со сковороды последнюю партию блинов. Улыбаешься, делая еще один глоток из стакана.

– ¿Hojuelas para mí? / Блинчики для меня? – никогда не думал, что у меня такая богатая фантазия, но глядя, как ты неосознанно облизываешь губы, после чего они начинают влажно блестеть, по картинам в моем воображении уже можно снимать полуторачасовой порнографический фильм.

– Это он сейчас обо мне? – Сеня подозрительно из-за спины.

Отвлекаюсь от тебя и смеюсь, качая головой.

– Сень, «охуэлос» по-испански блинчики, а не то, что ты подумал. И кстати, Винс отлично знает английский.

Через минуту Сеня уже вовсю делится с тобой рассказом о своей бессонной ночи и утренними приключениями, объясняя, что он делает на моей кухне спозаранку, но когда ты понимаешь, что речь идет о его сестре, твое выражение лица на секунду меняется. Становится чуть напряженнее. У тебя тоже есть сестра? Ставлю на стол тарелку с блинами и баночку с Нутеллой. Да, я таким страдаю больше, чем вареньем и сгущенкой. Делаю нам кофе. Сене уже по второму кругу, хотя если он действительно почти не спал ночью, ему и этого мало.

Усаживаемся за стол, и ты несколько секунд с интересом наблюдаешь, как Сеня берет блин руками, окунает чайную ложку в шоколадную пасту и, намазав щедрым слоем, откусывает от него. А я эти несколько секунд внимательно наблюдаю за тобой.

– Вилку с ножиком? – предлагаю, приподнимая бровь.

Переводишь на меня взгляд. Улыбаешься и, чуть наморщив нос, качаешь головой.

– Ни в коем случае.

Берешь блин с тарелки и повторяешь за Арсением. Почему-то хочется рассмеяться тому восторгу, который проскальзывает в твоих глазах, когда ты облизываешь палец, перепачканный шоколадом. А еще больше хочется самому его облизать. Но, естественно, я не стану травмировать психику своего лучшего друга. Хоть он у меня в этом вопросе и человек широких взглядов, сомневаюсь, что мы сможем остановиться. Сомневаюсь, что я смогу остановиться. Арсений интересуется, чем ты занимаешься, и ты рассказываешь о своей работе. Потом разговор переходит на клинику Сени и когда твои босые ступни в очередной раз касаются моих, я уже готов выставить его за дверь, посадить тебя на стол, обмазать шоколадной пастой… Логический ряд моих одуревших мыслей нарушается звонком мобильного телефона Арсения. Хотя когда удается различить сомнительное содержание песни, сложно сказать, что совсем уж нарушается, скорее как нельзя точно продолжает их. Пока Сеня вытирает руки и вытаскивает телефон из кармана светлых летних брюк, моя кухня просто утопает в глубинном смысле текста:

«Do you wanna fuck? Yes, I wanna do. I wanna pull my dick in you. I wanna make you scream my name. It is a game, we both know. Do you wanna fuck? Yes, I wanna do these nasty things with you. I will make you moan. And it's more like porn. And you know I don't stop…» [22] 22
  Byz – Do you wanna' fuck?


[Закрыть] / «Ты хочешь трахаться? Да, я хочу. Я хочу войти в тебя своим членом. Я хочу заставить тебя кричать свое имя. Эта игра, которую мы оба знаем. Ты хочешь трахаться? Да, я хочу делать с тобой все эти грязные вещи. Я заставлю тебя стонать. И это круче, чем порно. И ты знаешь, что я не остановлюсь…»

На этой оптимистической ноте он, наконец, нажимает на кнопку приема вызова и под нашими, мягко говоря, офигевшими взглядами выходит из кухни. Это я все никак не повзрослею? Похоже, у моего друга та же ситуация. Я бы еще понял подобный вызов в семнадцать, но уже почти под тридцать?

– Мне нравится эта песня, – вдруг многозначительно произносишь ты, вновь облизывая подушечку большого пальца.

– Do you wanna fuck? – уточняю, приподнимая бровь.

– Yes, I wanna do, – до одури развратно. – I wanna pull my…

– Если ты сейчас скажешь еще хоть одно слово… – перебивая, предупреждаю тебя и поднимаюсь с табуретки, убирая чашки со стола, пока ты смеешься.

Через несколько минут возвращается Сеня.

– Ириша звонила.

– Я почему-то даже не сомневался, что это именно она. Сень, смени рингтон, а то он нездорово действует на людей.

Арсений переводит взгляд на тебя, потом обратно на меня и широко улыбается.

– А, по-моему, как раз наоборот.

Передразниваю его выражение лица и отворачиваюсь к мойке, домывая чашки.

– Ну то есть не совсем Ириша, а Соня с ее номера. В общем, она действительно у нее и мы договорились, что я заеду за ней через час. Не знаю, чего с ней сделала Ира, но Сонька даже попросила у меня прощения, – чуть растерянно.

– На твоем месте, я бы пригласил их обеих в кафе, – поворачиваюсь к другу, вытирая руки. – Заодно подлижешься к Соньке и поблагодаришь Иру. Она не обязана была этим заниматься. Только сначала приведи себя в божеский вид, Казанова.

– Ладно, – вздыхает Арсений. – Спасибо за завтрак и за компанию, – протягивает тебе руку, и вы вновь обмениваетесь рукопожатием. – Рад был знакомству.

– Взаимно, – киваешь в ответ. – Удачи.

Уже почти выталкиваю друга из кухни.

– Давай, Сень, созвонимся.

Он паскудно улыбается и эта улыбка прекрасно дает понять, что он в курсе, почему я его так тороплю. Захлопываю за ним входную дверь и возвращаюсь на кухню. Захожу и резко останавливаюсь. Ты уже сидишь на разделочном столе, скрестив ноги в лодыжках, и рассеянно покачиваешь ими, упираясь ладонями в столешницу. Ты мой бог. Боковым зрением замечаю баночку с остатками шоколадной пасты, все еще стоящую на обеденном столе и вспоминаю о своих фантазиях. Беру ее в руки и провоцирующе окунаю в нее указательный палец. Достаточно только представить, что я хочу с тобой сделать и у меня каменный стояк. Ты внимательно следишь, за моими действиями. Вдруг, протянув руку, хватаешь за локоть, притягивая ближе. Чуть разводишь ноги, и я оказываюсь меж твоих бедер. Обмазываю твои губы шоколадом, не выдерживая и тут же впиваясь в них поцелуем. Боже, сколько раз я хотел это сделать на протяжении последнего часа. Ты мой личный «Трюфельный». Отвечаешь на поцелуй, выталкивая мой язык, и скользишь своим языком по моим губам, перепачкивая своей сладостью меня. Берешь за запястье и облизываешь указательный палец, слизывая остатки шоколада. Погрузив его в рот до самого основания, чуть посасываешь, а я еле сдерживаюсь, чтобы не трахнуть тебя прямо здесь и сейчас. Знаю, что полноценный секс ни ты, ни я пока не выдержим после прошедшей ночи, но есть кое-что, чем мы можем его компенсировать.

Мой палец выскальзывает из твоего рта, медленно скользит влажной линией по подбородку, шее, выемке меж ключицами, вдоль твоей груди и живота, спускается ниже. Вновь целуешь меня, пока я расстегиваю пуговицы на твоих джинсах. На миг переносишь свой вес на руки, приподнимаясь, я дергаю материю и стягиваю их с тебя, отбрасывая в сторону. Под ними нет больше ничего, кроме такой же эрекции, как и у меня. Не отрываясь от моих губ, спускаешь с бедер шорты и, погладив круговыми движениями ягодицы, обхватываешь ладонью мою возбужденную плоть. Какой-то непонятный неконтролируемый звук врывается в твой рот, когда ты начинаешь двигать ладонью, лаская меня и одновременно с этим то проталкивая язык меж моих губ, то выскальзывая обратно. Отрываюсь от тебя и целую в шею. С глухим стуком упираешься затылком в навесной шкафчик, запуская пальцы в мои волосы. Жадно спускаюсь поцелуями по твоему телу, и когда провожу языком по головке, стонешь от удовольствия. О да. Чуть заглатываю, лаская языком и сжимая пальцами кожу на твоих бедрах. Дергаю на себя, и ты выгибаешься, подчиняясь моим движениям. Ритмично двигаю головой, на миг заменяю свой рот ладонью, чтобы дотянуться до твоих губ. На меня смотрят абсолютно пьяные нефритовые глаза, и это я так действую на тебя. Только я. Только так. Только с тобой. Вновь накрываю твою плоть губами. Какие-то междометия срываются с твоего языка, тяжело дышишь. Чувствую твое напряжение, и через несколько секунд стонешь, задыхаешься, впиваешься пальцами в мои плечи, а я с готовностью сглатываю. Еще пару раз провожу языком и целую тебя в пах, пупок, поднимаясь губами выше и давая тебе время отдышаться. Берешь мое лицо в ладони и целуешь тягуче мягко, будто в благодарность за полученное наслаждение.

Вдруг подаешься вперед и спрыгиваешь на пол. Подталкиваешь меня, пока я не упираюсь бедрами в разделочный стол, а когда опускаешься передо мной на колени, у меня уже просто оплавились все контакты в мозгу, и случилось короткое замыкание. Твои губы на моем стояке и я прикрываю глаза, запрокинув голову и вцепившись руками в края столешницы, чтобы не упасть. Лижешь, сосешь, слегка заглатываешь, отпускаешь, двигаешь ладонью, меняя темп, и вновь сначала. И если в твоей жизни действительно не было других мужчин кроме меня, тогда это просто у тебя в крови. Такое впечатление, что ты только этим и занимался. Или же все дело во мне. В моем отношении к тебе, которое способно превратить любое твое случайное прикосновение в самую безумную ласку. Осторожно толкаюсь тебе навстречу, и ты не сопротивляешься. Потерялся в тебе, и ни за что на свете не откажусь от этого блаженного болезненного наслаждения, которое могу испытать только с тобой. Даже если у меня будет появляться подобная возможность только раз в месяц, я согласен. Потому что ты – все, что я хочу. Ты – все, что мне нужно. Легкие сводит спазм, конвульсивная дрожь проходит по телу, и я дергаюсь назад, но ты протестующе мычишь, удерживая меня, и так же, как и я совсем недавно, с готовностью сглатываешь пока эхо моего гортанного стона, наполняет тишину кухни. Ноги моментально становятся ватными. Ты поднимаешься и обнимаешь меня за поясницу, прижимая к себе, пока я, по инерции уткнувшись влажным лбом в твое плечо, пытаюсь сделать полноценный вдох.

– Я думал он уже никогда не уйдет, – тихо смеешься и проводишь пальцем по моей щеке. Непроизвольно смеюсь в ответ. Зная своего друга, мне еще предстоит обсуждение вашей встречи. Повезло просто, что у него пока своя головная боль на первом месте. – А теперь я хочу в ванну.

– Душ? – подняв голову, чуть отстраняюсь.

– Нет, ванну. Я не люблю душ.

Через пятнадцать минут, почти неожиданно для себя, я уже полулежу, опираясь спиной о твою грудь в теплой воде. В моем мозгу опять сотни вопросов, но я не знаю с какого начать, и стоит ли это вообще делать. Что мне даст это знание? Я все равно не имею на тебя никаких прав. Твой палец вновь что-то пишет на моем плече, отвлекая и вместе с тем вводя в какой-то транс, от которого даже шевелиться не хочется.

– Что ты пишешь? – не громко.

Ты не отвечаешь. Подушечка пальца проводит линию и два полукруга – «B». Аккуратная петля превращается в «é». Извивающаяся змейкой «s», а следом за ней «a»… Не даю тебе дописать. Чуть поворачиваю голову и, дотянувшись, целую. Одними губами.

– Правильно?

– Ты всегда был способным, – уткнувшись в мою макушку.

– Просто учитель смог заинтересовать предметом, – чувствую, как ты беззвучно смеешься и твое дыхание в своих волосах. – А ты так и не выучил русский, – почему-то произношу, улыбаясь.

– Да, стыдно признаться, но иностранные языки не мое, – хмыкаешь. – Почему-то для меня это слишком трудно.

– Но ты же свободно владеешь английским…

– Только потому, что учил его одновременно с родным испанским. У родителей в доме до сих пор работает замечательная женщина Холли. Она меня и учила, выполняя помимо своих обязанностей по дому еще и роль нашей няни… – резко замолкаешь. А я, не обратив на это внимания, рассеянно переспрашиваю.

– Вашей? У тебя есть брат или сестра? – вдруг вспомнив, как ты утром отреагировал на рассказ Арсения.

Твой палец замирает на моей коже и спустя несколько секунд ты, наконец, отвечаешь.

– Сестра. Была, – отстраняюсь и поворачиваюсь к тебе лицом. – Она умерла, когда мне было пятнадцать.

– Мне жаль. Извини.

Ты киваешь. Я не спрашиваю подробности, но ты вдруг сам продолжаешь:

– Ее звали Соледад, и ей было девятнадцать. Передозировка наркотиками. Пролежала в коме неделю и врачи сказали, что она уже не выйдет. Ей просто отключили приборы жизнеобеспечения. Она не была наркоманкой. Попала в какую-то компанию и вероятно решила попробовать. Я помню тот вечер, она поругалась с родителями и ушла, хлопнув дверью. Почти так же, как сегодня рассказывал твой друг. А под утро позвонили из госпиталя и сказали, что ее привезла скорая помощь. Отец так и не выяснил с кем и где она была той ночью и кто вызвал скорую. Ее нашли в парке на лавочке, – замолкаешь и через несколько секунд грустно хмыкаешь. – Извини, не обязательно было тебе это рассказывать, но мне почему-то захотелось, чтобы ты знал.

Усаживаюсь на твои ноги, упираясь ладонями в бортик ванной за твоей спиной и мягко целую в губы. Чтобы отвлечь тебя. И себя. Да, теперь я знаю. Знаю, почему на самом деле ты стал «куклой» для своих родителей и теперь-то я окончательно осознал, что ты никогда не будешь моим. Тебе никто не позволит, даже если ты вдруг захочешь этого сам. Они не смогут лишиться своего идеального сына. А ты вряд ли решишься на это.

Отказаться. Перестрадать. Перемучаться. Пережить. Прямо сейчас. Поставить точку. Жить, зная, что сам оттолкнул тебя, чтобы обезопасить нас обоих и попытаться забыть…

Я тряпка. Я слабак. Я безвольное существо, у которого никогда не хватит силы воли добровольно отказаться от тебя. Потому что я твой. С момента нашего первого поцелуя в коридоре той съемной квартиры, где ты занимался со мной испанским. Люблю тебя. Просто потому что люблю, без всяких причин, объяснений, целей и смысла. Умирать каждой секундой тебя. Сгорать каждой секундой одиночества. Метаться каждой секундой разъедающих сомнений. Обречен. Вечно. Сколько бы эта вечность не длилась. И пока ты будешь продолжать сбегать оттуда ко мне, я буду твоим чем-то особенным, если это делает тебя счастливее. Если я способен сделать тебя счастливее.

– А почему ты учился здесь, а не дома? – отстраняясь от тебя, меняю тему на более нейтральную.

– Только один год. Последний. Это была программа по обмену студентами. Отец посчитал, что этот опыт пригодится мне в работе. Но у нас была отдельная от всего потока группа и предметы преподавались на английском, так что учить русский не было острой необходимости. Ну, что-то примитивное я, конечно, знаю, но в остальном…

– Хочешь, я с тобой позанимаюсь? – улыбаюсь, с трудом пересилив свое внутреннее болезненно-паническое состояние от осознания безысходности и бесперспективности всего, что есть межу нами. Последние самые призрачные надежды безжалостно растоптаны здравым смыслом.

– Чем? – многозначительно улыбаешься в ответ.

– Русским.

– О нет. Я не способен на такой подвиг. Я отвратительный ученик.

– Ну не настолько отвратительный, каким был я. И все равно же я выучил испанский, – провоцирующе трусь о твою кожу. – Имей в виду, лучшего предложения у тебя не будет.

Ты протестующе сползаешь под воду, чуть сгибая ноги в коленях, и я съезжаю на твои бедра. Часть воды переливается за бортик ванной, и я смеюсь, хватаясь за него. Через минуту ты выныриваешь на поверхность, проводя рукой по лицу и волосам и вновь укладывая голову на край ванной. Просто смотришь на меня. Запоминаю этот взгляд. Чтобы потом извлекать его из памяти, в ожидании следующего раза, который может не наступить.

– У нас не так много времени, чтобы тратить его впустую, – произносишь, чуть сжимая ладонями мои бедра.

Да, об этом можно было не напоминать. У нас вообще нет времени. Лишь украденные у жизни дни. Так было. И так будет. Пока мы не устанем их выпрашивать. Пока не устанем выкручиваться, изворачиваться, лгать, сбегать и прятаться. Пока ты не устанешь это делать. И пока не устану я. Ждать.

Чуть позже возвращаешься в гостиницу, но лишь за тем, чтобы выписаться и забрать свои вещи, и снова приехать ко мне. В этот вечер мне удается узнать, что ты не любишь абсолютную тишину, галстуки и рано просыпаться. Любишь апельсины, красное вино и опаздывать. Боишься щекотки и обожаешь долго целоваться. У тебя близорукость и ты давно сменил очки на линзы, хотя считаешь их до ужаса неудобными.

Еще ты не любишь прощаться. Ты исчезаешь, не разбудив меня. И вновь утро, которое я проживаю один. В какой-то осязаемой пустоте, заполненной лишь обрывками дыхания и шелестом смятых простыней под кончиками пальцев. Ты забрал меня с собой. Того меня, которым я становлюсь только когда ты рядом. Остальное лишь пустота. Я вновь пустота с резонирующим эхом воспоминаний о тебе. Я одиночество. Записка на журнальном столике, а через пару часов встреча с семьей. Очередной бой. Дежавю. Стеклянные коридоры лабиринта, по которым прохожу вновь, ощущая, что уже был здесь прежде. С единственной разницей. Теперь уже не пытаюсь найти выход. Знаю, что его нет.