Текст книги "Трудности языка (СИ)"

Автор книги: Ксения Кононова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

Глава 17

There's no angels here, just a sun to light the way

To places where my friends turn to strangers.

Ooh, my lover, on a long long empty road

Ooh, sweet lover, I got lost.

There's no angels here, just a light to lead the way

There's no innocence, only strangers…[17]17
  Здесь нет ангелов, только солнце, чтобы осветить путь
  Туда, где друзья превратились в незнакомцев.
  О, мой любимый, на долгом долгом пустом пути
  О, нежный любимый, я потерялся.
  Здесь нет ангелов, только свет указывает путь.
  Нет невиновности, только незнакомцы.


[Закрыть]

VAST – Lost

«Люди хотят все изменить и одновременно хотят, чтобы все оставалось прежним, таким, как раньше».

Пауло Коэльо

Спустя несколько оглушающих секунд я, наконец, осознаю, что я сказал. Вслух. При всех, включая свою малознакомую несостоявшуюся невесту. В гробовой тишине, повисшей над столом и сравнимой разве что с тишиной кафедрального собора, отчетливо слышится тиканье настенных часов, равнодушно продолжающих отсчитывать время вперед, лишая возможности вернуться на несколько мгновений назад и просто промолчать. Сглатываю и поднимаю глаза на семью. Полная растерянность. И ступор. И неверие. Перевожу взгляд на маму. Замечаю, как слегка начинает дрожать ее подбородок.

– Саша… это не совсем удачная шутка, – чуть дрогнувшим голосом.

Пойти на попятную? Сказать, что пошутил? И вдруг я понимаю, что на самом деле она не переспрашивает, не уточняет, не улыбается… Не сомневается. На ее лице четко читается – она уже знает, что это правда. Чувствует. Она уже успела провести множество параллелей в голове, найти кучу соответствий и прийти к такому логическому и очевидному объяснению, почему ее младший сын до сих пор не женат и ни разу не приводил домой девушек для знакомства с родителями. Да что там приводил? Я даже практически не разговаривал на эти темы, избегая их, либо мягко переводя на другие. Единственная девушка, о которой они знают – Ириша. И то случайно, потому что как-то столкнулись с нами на улице. Она уже знает. Знает и боится в это поверить. Прости мама, но это правда. И нам всем придется доигрывать в этой пьесе до конца.

– Ты права, – избегаю смотреть ей в глаза. – Это была бы не удачная шутка. Но это не шутка. Я действительно гей.

Все остальные, присутствующие в комнате, продолжают сидеть в кататоническом ступоре с восковыми лицами, застывшими в неестественной гримасе.

– Нет… – медленно качает она головой, – нет, – порог отчаяния. Вернуть все назад и никогда не слышать этих слов от меня. Ее интонация и выражение лица сейчас похожи на то, когда человеку сообщают о смерти кого-то из близких. И мне больно, потому что я понимаю, что для нее, скорее всего так и есть. Догадываться и знать наверняка – разные вещи.

– Мам… – касаюсь ее руки, судорожно сжимающей салфетку, в попытке как-то смягчить ситуацию. Объяснить… Что объяснить?

– Прошу прощения, – она выдергивает руку. Резко поднимается из-за стола и, нервно собирая пустые тарелки дрожащими руками, идет на кухню. На миг прикрываю глаза.

– Более подходящего момента ты, конечно, найти не мог, – перевожу взгляд на отца. Шок еще не отпустил, но дар речи вернулся. – И чего ты хотел добиться?

Он не повышает голос, не угрожает, но таким серьезным и сосредоточенным я его за всю жизнь не видел. Ванька смотрит на меня так, будто первый раз в жизни видит. Как на незнакомца с улицы. Даже хуже, на незнакомца с улицы, посмевшего без разрешения проникнуть в его дом.

– Я всего лишь сказал правду, – отвечаю с легким нажимом, вдруг ощущая весь возможный Вселенский холод. Меня не поймут. И не примут. Всего в секунду я стал чужим и незнакомым для них, а они сами захотели стать такими же для меня. Хотя я никак не поменялся за эту секунду, точно такой же, каким вошел несколько часов назад в квартиру и которого так рада была видеть семья. Поменялось лишь их представление обо мне и отношение.

– Мы могли бы прожить и без этой правды. Обязательно было устраивать это шоу? – обвиняет?

Боковым зрением замечаю, как Ваня поднимается из-за стола и молча выходит из комнаты. Просто выходит. Без слов, без комментариев, без своих дурацких шуток… Я проигнорирован. Я просто умер.

– Шоу? – незаметно для самого себя достигаю какого-то внутреннего предела. – Это я устроил шоу?! А вам не пришло в голову, что я как-нибудь сам могу разобраться со своей личной жизнью в двадцать семь лет? Что за смотрины? Не предупредив, не поставив в известность. Чтобы я сидел и чувствовал себя полнейшим идиотом?

Мне уже все равно, что рядом сидит Марина, превратившаяся в незаметную тень, и что она совершенно случайно стала свидетельницей нашей семейной драмы. Хотя если бы не она, никакой драмы еще очень долгое время, возможно, и не было бы.

– Не будь неблагодарным эгоистом, – холодно пытается осадить меня отец. – Мать переживает за тебя и хотела как лучше. Иди и немедленно извинись перед ней. – произносит таким тоном, что меня просто рвет на куски.

– Я эгоист? Извиниться? – резко встаю из-за стола, и стул противно скрипя, отскакивает по паркетному полу. – За что? – неосознанно повысив голос. – За то, что вы, не посоветовавшись со мной, устроили неизвестно что и втянули меня в это? Или за то, что я такой? За что именно я должен извиниться?!

Отец молчит. Сосредоточено разглядывает стакан с минеральной водой, избегая смотреть на меня. Не такой. Я оказался не таким, каким они хотели меня видеть. Разочарование в глазах. И отчужденность.

– Извините, что не оправдал возлагаемых на меня надежд. Какой есть. Какой получился, – так же холодно. Обида накапливается солеными каплями в горле. Но я им этого не подарю. – Можете не волноваться, отряд не заметит потери бойца. У вас есть еще один сын. Идеальный. Правильный. Такой, как вам хочется.

Выхожу из комнаты, не дав отцу возможности ответить, и поспешно обуваюсь в коридоре. В квартире тихо, будто в склепе. Будто действительно кто-то умер. Я. На кухне никого нет, значит, мама с Ванькой по своим комнатам. Не хочу сейчас ни с кем говорить. Злость. Обида. И болезненное одиночество. Почти осязаемое. Всего в одно утро я вновь лишился человека, которого люблю, а теперь еще и семьи. Не слишком ли много потерь за раз? Тебе я не нужен так, как мне хотелось бы, своей семье я не нужен тем, кто я есть с тобой. Хоть и по разным причинам, но никто из вас не хочет, чтобы я был рядом. Я. Остался. Один.

– Саш… – осторожно и тихо. Поднимаюсь, обув кроссовки. Катя держит на руках Диану. – Прости меня. Это я виновата. Я предложила познакомить вас с Мариной поближе. Я не знала, что все так получится…

– Кать, ты здесь не причем, и ты уж точно не виновата, что я отдаю предпочтение не шатенкам, а шатенам, – немного резко. Но вдруг ловлю ее виноватый взгляд и понимаю, что она действительно сожалеет. Не о том, что я оказался геем и спровоцировал скандал, а о том, что поставила меня в эту ситуацию. И уже мягче добавляю: – Извинись за меня перед Мариной.

Она кивает. Целую Дианку в лоб и когда отстраняюсь, замечаю в дверях комнаты Ваньку с убийственным взглядом.

– Не трогай ее.

– Ваня! – пытается его осадить Катя.

– Не переживай, это не заразно, – цежу, стиснув челюсть. Горечь уже прожгла все внутри и неприятно начинает резать глаза.

– Саш… – что-то еще пытается сказать Катя, но я хватаю ключи от машины с тумбочки в коридоре и с силой хлопаю входной дверью.

Быстро сбегаю по ступенькам на улицу и сажусь за руль. Главное, добраться домой, а тогда можно будет предаться этому поглощающему одиночеству и отчаянию. Я не сделал ничего плохого. Я остался тем, кем был все это время. Но не для них. И если они не могут этого принять, то это не моя проблема. Только эта мысль мне совсем не помогает почувствовать себя лучше.

Пытаясь внимательно следить за дорогой и не завершить этот «радостно-счастливый» день в морге, еду к себе. Хотя после всего, возможно, никто бы и не расстроился. Я все равно для них умер уже, так какая разница? Но у моей судьбы-извращенки свои планы на меня. Добираюсь домой без происшествий. Захожу в квартиру, первым делом направляясь в ванную и открывая воду. Это почему-то единственное, что приходит мне в голову. Стягиваю с себя одежду, бросая на пол. Жужжание мобильного телефона. Беглый взгляд. Вик. Нет, не хочу никого видеть и ни с кем разговаривать. Даже с ним. Тем более с ним. Чувствую, что могу сделать его громоотводом для всех тех клокочущих эмоций внутри меня. Но даже я не до такой степени сволочь. Телефон оказывается на раковине и покорно замолкает, смирившись с моим молчанием.

Забираюсь в ванную, заполненную до краев водой. Всплеск и ее часть переливается за бортик. Мне уже все равно. Закрываю глаза и просто съезжаю, погружаясь под воду и задерживая дыхание. Под толщей воды почти не слышны звуки. Не виден мир. Можно спрятаться. Не знаю, сколько так лежу, но внутри все начинает жечь от нехватки воздуха. А вынырнуть на поверхность за новым глотком даже не приходит в голову. Не хочется. Я решил утопиться в собственной ванне? Никакого гламура. Ни перерезанных вен, ни петли на люстре, ни, на худой конец, фена в этой же ванной.

Когда терпеть становится уже невыносимо, и я все-таки решаю, что умирать сегодня не лучшее мое решение, впрочем, такое же, каким было и признаться семье, выныриваю на поверхность с жадным шумным вдохом, расплескивая еще одну порцию воды на кафельный пол. Кислород обжигает легкие. Пытаюсь отдышаться, садясь в воде и обхватывая себя за колени. По лицу еще стекают капли воды, и я пытаюсь не обращать внимания на то, что некоторые из них почему-то с отчетливым солоноватым привкусом. Сижу так, пока вода полностью не остывает и если бы меня спросили в этот момент, о чем думаю, я бы не ответил. Я не думаю. У меня практически ни одной мысли в голове. Только накладывающиеся друг на друга воспоминания и ощущения.

Телефон вновь дает знать о своем присутствии и, решив его вообще отключить, наконец, выбираюсь из остывшей ванны. Вытираю руки и перед тем, как нажать на кнопку, бросаю взгляд на имя. Сеня. Несколько секунд колеблюсь и, даже не отдавая себе отчета, почему-то отвечаю на звонок.

– Привет, извращенцам. Как дела? – как всегда радостно и поддразнивая.

– Привет, – сам не узнаю свой голос.

– Санек? – вопросительно.

– Да, Сень.

– Что-то случилось или я не вовремя? – уже серьезней.

И то, и другое.

– Я сказал своим… – просто и исчерпывающе. Думаю, по моей интонации не сложно уловить, о чем именно я сказал, и какая реакция у них была.

Две секунды тишины на том конце.

– И… Винсенте опять вернулся… – решив углубить шок своего друга еще больше, добавляю, глядя на свое отражение в запотевшем зеркале ванной. Знаю, что он поймет, о ком я говорю. В моей жизни был только один человек с этим именем. – И дела у меня – полная задница, Сень. Впору пойти и утопиться где-нибудь.

Что я в принципе и пытался сделать двадцать минут назад.

– Я буду у тебя через два часа, – констатация факта и короткие гудки.

Отключаю телефон полностью и кладу его обратно на раковину. Он единственный знает все. Он сможет выслушать и понять. Так было всегда. Вытираюсь махровым полотенцем и натягиваю светлые джинсы и белую хлопковую майку. Ложусь на диван, незаметно притягивая ноги к груди, и прикрываю глаза. Я почти не спал сегодня. Измотанный организм выбирает свой способ защиты от переизбытка эмоций. Проваливаюсь в беспокойный, но глубокий сон.

Из его кромешных и таких притягательно-обтекающих волн меня вырывает громкий и настойчивый стук во входную дверь. Постепенно просыпаюсь, понимая, что стучат уже довольно давно. Поднимаюсь и сонно встряхиваю головой. Босиком иду открывать. На пороге Арсений.

– Твою мать! – обвиняюще смотрит на меня. – Бля, я уже пятнадцать минут стучу. Чуть не поседел тут.

– Извини, я уснул просто, – пропускаю его в квартиру, протирая заспанные глаза и замечая в руках увесистый пакет. – Что там? – указываю кивком головы на его ношу, захлопывая за спиной входную дверь.

– Аптечка и спасательный круг, – хмыкает. Проходит на кухню и достает две внушительные бутылки коньяка, лимоны, апельсины и «Трюфельный» торт со дна пакета.

Непроизвольно улыбаюсь, качая головой.

– Больше похоже на анестезию. Как раз то, что мне нужно. Спасибо.

– Не за что, – все еще напряженно. – Если бы ты не открыл, я бы вызывал слесаря из ЖЭКа. У тебя такой голос был по телефону, как у суицидника.

– Ты знаешь, какой у суицидников бывает голос?

– Уже да. Тащи стопки, – окидывает меня взглядом. – Или лучше стаканы. А потом расскажешь о том, как «безумству храбрых поем мы песню…»

Вздыхаю и достаю два широких невысоких стакана, пока Арсений моет под краном цитрусы и нарезает их кружочками. Открываю торт и делю его на четыре части. Достаю две столовые ложки, и Сеня хмыкает. Для него, в отличие от своей семьи, я никогда не менялся и вряд ли изменюсь. Да, единственное с чем мне в жизни повезло на все сто процентов, так это с другом.

Идем в комнату и расставляем нашу «аптечку» на журнальный столик. Сеня тут же усаживается на пол, и я следую его примеру. Пока не выпиваем по третьей, он ни о чем не спрашивает, давая мне возможность дойти до нужного состояния. А я не знаю с чего начать и чуть напряженно молчу. Не из-за Арсения, я рад, что он здесь, а из-за того, что боюсь опять ощутить разрушающие и болезненные обиду, одиночество и злость, которые пока слегка притупились небольшой порцией алкоголя и его присутствием.

– И откуда ты узнал? – наконец, произносит он. Я непонимающе вскидываю на него взгляд. – О том, что он вернулся.

– Угадай, почему я вчера попросил высадить меня у гостиницы.

– Можешь не продолжать, – качает он головой, – я уже догадываюсь, чем закончилась эта высадка и теперь понятно, почему ты забыл свой пакет с полотенцем у меня в машине. Только не говори мне, что ты до сих пор…

Молчу, делая очередной глоток из стакана.

– Понятно, – тяжело вздыхает. – Клинический случай. И что?

– Ничего, – пожимаю плечами, вертя на гладкой поверхности стола стакан большим и указательным пальцами. – Сегодня он улетел назад. К жене.

– Саня, ты когда-нибудь повзрослеешь уже? – снова со вздохом. – Как был дураком, так и остался. Ты же сам себя только разъедаешь этим. Ты не можешь найти с кем потрахаться? Какого хрена было опять наступать на те же грабли через столько лет? Ему снова плевать, а ты опять впадаешь в свое маниакально-депрессивное состояние.

– У меня нет маниакально-депрессивного состояния… – пытаюсь возразить человеку, который знает меня лучше всех. – Или есть? Не важно, Сень. Все уже не важно. Я отдавал себе отчет в том, что делал и не жалею.

– Сань, если бы это для тебя был просто очередной трах, мы бы даже не обсуждали его с тобой сейчас, но вижу, что, к сожалению, это до сих пор не так.

– Сень, это не самая страшная проблема, – качаю головой. – Я уже взрослый мальчик, как-нибудь сам разберусь с кем спать. Проблема в том, что моим родителям приспичило сегодня устроить мне смотрины с Катиной подружкой, а я в какой-то момент как всегда сорвался и… – на секунду замолкаю. – Да, наверное, ты прав… У меня и правда есть этот маниакально-депрессивный синдром.

Арсений разливает коньяк по стаканам и легко чокается со мной. Делаю глоток. Горячо внутри и с каждым новым глотком обволакивающе легче.

– И что они? – разрывает кожуру на нарезанном колечке апельсина и засовывает мякоть в рот. На секунду отвлекаюсь. Апельсин. Цитрусовая горечь на память. О тебе.

– Прыгали от восторга и чуть не задушили в восторженных объятиях, – горько усмехаюсь, глядя на столешницу. Поднимаю взгляд на друга. – Я официально умер сегодня, Сень. Мать отказалась разговаривать, Ванька просто проигнорировал мое присутствие за исключением запрета поцеловать на прощание Диану, а отец обвинил меня в чем-то. Я даже до конца не понял в чем именно. В том, что я гей или в том, что я в этом признался.

– Саня, у них, наверное, просто шок. Пройдет немного времени, и они привыкнут к этой мысли. Поверь. Я знаю твою семью. Просто наберись терпения, ты ведь знал, что это не будет легко.

Согласно киваю головой. Дальше коньяк в моем стакане не успевает исчезать, как доливается новая порция. Шоколадный бисквит отвлекает от самых страшных проблем жизни, а апельсины я не ем сознательно. После еще нескольких реплик и опустевшей первой бутылки замолкаем. Не потому что не о чем говорить, а потому что это уже не обязательно.

Молчим. Сеня все так же сидит на полу, прислонившись спиной к дивану и согнув одну ногу в колене, а я ложусь и кладу голову ему на другое колено. Не знаю, почему я это сказал сегодня. Но вероятно, если бы искал подходящего момента и дальше, еще не скоро решился бы на такой подвиг. Беру Сенину пачку Парламента со столика и вытаскиваю сигарету. Щелчок зажигалки и губы впитывают отравляюще-горький дым. Закуриваю прямо в комнате. Выпуская струйки табачного дыма в потолок, наблюдаю за их странно-завораживающими очертаниями. Сеня забирает у меня сигарету и делает затяжку. Возвращает обратно. Не шевелюсь и смотрю в потолок, чувствуя, как прохладный пол приятно остужает кожу.

Сизый дым поднимается вверх, сплетаясь в причудливые картины воображения. Одновременно больно и пусто внутри. Холодно. Одиноко. Такого одиночества как сейчас, я не чувствовал за всю свою жизнь. Ты уехал, подарив на память о себе еще одну ночь. А мне как никогда хочется, чтобы ты был рядом. Именно сейчас. Чтобы я точно так же мог лежать на твоих коленях и молчать. Просто молчать. С тобой. И чувствовать. Твой запах. Тебя. Рядом. Вместо этого потерян и брошен. И ничего не добился. Ни с тобой, ни с признанием семье. Остался один.

Все так же молчим.

Штора слегка колышется от едва уловимого сквозняка, разгоняющего наш с Арсением депрессивный вакуум. Вакуум из оглушающей тишины и болезненного покоя, обрастающий алкогольным дурманом и сигаретными объятиями. Внутри которого так жутко спокойно. Как когда медленно идешь ко дну и уже не пытаешься всплыть на поверхность, потому что знаешь, что уже не сможешь. Уже ничто не вытолкнет. Смиряешься. После бесполезной и изнуряющей борьбы.

Смиряюсь. Кто я был для тебя? Маленький грязный секрет. Нечто новое и порочно-притягательное. Кто ты для меня? Все, что я хочу. Все, что мне нужно. Все, что я не могу иметь. Все. Если бы вернуть вчерашний день, я поступил бы точно так же. Как и раньше, крохи твоего внимания для меня важнее, чем ничего не требующее взамен обожание в других глазах. Пока не требующее. Я хотел поговорить с Виком, а сейчас почему-то не вижу никакого смысла. Если он хочет быть рядом, пусть. Уже нет разницы.

Я знал, что будет нелегко признаться семье, и никогда не рассчитывал на положительную реакцию. Я знаю, почему мама так отреагировала. Если бы я сказал об этом еще тогда, в семнадцать, для них, возможно, было бы легче на время убедить себя, что это лишь юношеская блажь и было бы больше времени свыкнуться и смириться с этой мыслью. Сейчас же, в двадцать семь, все прекрасно понимают, что это окончательно и ни о каких «экспериментах» со своей сексуальностью речи не идет. Им нужно время, пусть. Уже все равно. Пока на дне стакана все еще есть янтарный обжигающий алкоголь и отравляющий никотиновый дым в легких, смиряюсь. Со всем, что происходит в моей жизни.

Арсений вызывает такси около полуночи, после того, как помогает убрать пустые бутылки и оставшийся мусор. Ставлю будильник и заваливаюсь спать. Утро похоже на изощренного садиста, а я на его жертву. Жара, похмелье, депрессия, понедельник. Весьма жизнеутверждающая комбинация.

Когда приезжаю на работу, Ириша сосредоточенно разбирает почту. Подхожу к стойке и надеваю бейджик, она поднимает на меня глаза.

– Доброе утро, – окидывает меня взглядом. – Тяжелые выходные?

– Можешь меня поздравить. Я официально гей, – проверяя записи на предмет происшествий или неполадок за выходные. Все нормально. Вероятно, самое большое происшествие – это сам старший администратор.

– А до этого ты был не официальным геем? – приподнимает бровь.

– Я признался семье, – поворачиваюсь на секунду к ней и вновь опускаю взгляд в бумаги.

– Ты мой герой, – хмыкает. – Только судя по твоему выражению лица, эта новость была встречена не бурными овациями.

– Далеко как.

Мягко хлопает меня по плечу ладонью в жесте поддержки.

– Дай им время. Они привыкнут.

– Ты говоришь прямо как Арсений, – вздыхаю и тут же вспоминаю, что рядом со мной товарищ по несчастью. – Кстати, а как у вас дела? – незаметно меняю тему, поворачиваясь к ней и опираясь локтем о стойку.

– Все отлично, – опять туманное такое определение и отходит от меня.

– Ириш, я же говорил тебе, что максимум, на который ты можешь рассчитывать – одноразовый секс.

Она бросает на меня быстрый взгляд, но ничего не говорит. Улыбаясь, здороваемся с постояльцами и коллегами. Через какое-то время Ира не выдерживает.

– Я же живая женщина, – чуть понизив голос. – А что мне надо было сказать, что религиозное воспитание не позволяет заниматься сексом до вступления в брак?

– И то больше толку было бы, – замечаю с легкой улыбкой. – В следующий раз, когда «живая женщина» в тебе опять проснется, постарайся не закатывать блаженно глаза и боже тебя упаси говорить нечто «ты самый лучший» или «единственный и неповторимый».

– Вряд ли. После той ночи, он так и не перезвонил. Так что ты был прав и, похоже, скоропостижно выиграл наше пари.

– Скоропостижно можно только скончаться, Ириш. Кроме того, у тебя еще пять месяцев впереди, есть все шансы. Он позвонит, поверь, – таинственно добавляю.

– Ты с ним обсуждал это? – немного прищурив взгляд.

– Не совсем. Но сказал нечто, что ему очень не понравилось. Так что второй шанс у тебя появится однозначно.

– И что ты сказал? – вопросительно приподнимает бровь, но глаза уже загораются.

– Что он оказался самым худшим из твоих любовников, – не выдерживаю и тихо смеюсь от ее зависшего состояния. – Так что, когда он захочет реабилитироваться, постарайся не показать, что все совсем наоборот.

– Саш, а тебе это зачем? – улыбается.

– Ну, желаю я своему другу счастья или нет? – пожимаю плечами. – Вы друг друга стоите.

– Потрясающе, у меня свой шпион в тылу врага, – смеется.

– Не-а, – отрицательно качаю головой, – не обольщайся, я работаю на два фронта.

Чуть возмущенно толкает меня в плечо, но настроение у нее явно улучшилось. Чего, к сожалению, нельзя сказать обо мне. Пытаюсь на протяжении дня отвлечься от своих мрачных мыслей, и мне почти это удается. Ненормальная жизнь ненормального человека. Чего еще можно от нее ждать?

В конце рабочего дня меня толкает Ириша и взглядом указывает куда-то в сторону, пока говорит с кем-то по телефону. Перевожу взгляд и удивленно улыбаюсь блондинке, нерешительно стоящей у стойки.

– Привет, принцесса. А что ты здесь делаешь?

– Привет, Саня. Ты забыл полотенце в субботу, а Арсений забыл его вчера тебе вернуть, – София протягивает мой пакет. – Я его даже постирала. Ну, то есть не я, а стиральная машина…

– Спасибо, – забираю пакет из ее рук. – Не обязательно было лично заносить. Как-нибудь забрал бы сам. Тем более, это мое не единственное полотенце, – смеюсь. – Но все равно спасибо.

– Я просто была здесь поблизости и заодно решила отдать.

– Ты гулять куда-то собралась? – отмечаю легкий едва заметный макияж, множество тонких позвякивающих браслетов на руке, короткие джинсовые шорты и синюю обтягивающую майку на бретельках.

– Нет, уже домой.

Бросаю взгляд на часы.

– Если хочешь, можешь подождать пятнадцать минут, и я тебя подвезу.

– Хорошо, – улыбается. – Через пятнадцать минут у входа.

Разворачивается и идет к выходу.

– А это кто у нас? – подозрительно интересуется Ира, незаметно подойдя сзади.

– А это твоя главная соперница, Ириш. Сестра Арсения. София.

– Хорошенькая, – хмыкает. – Но они абсолютно не похожи.

– У них разные отцы, – снимаю жилетку с бейджиком, оставаясь в брюках и белой рубашке.

– Сколько ей, шестнадцать?

– Четырнадцать, – улыбаюсь, расстегивая пуговицы на манжетах и закатывая рукава.

– Боже, ну и дети пошли. Я в четырнадцать была дитё дитём.

– Когда ты говоришь, первый раз обжималась с парнем? – недоверчиво. Ира фыркает, а я смеюсь. Наслышан о ее поездке в пионерский лагерь и первом откровенном знакомстве с противоположным полом именно в этом возрасте. – Все, Ириш, до завтра, – обмениваемся поцелуем в щеку.

– Пока, Саш.

Забираю свою возвращенную пропажу и выхожу из приятно-прохладного холла гостиницы в раскаленную летнюю жару улицы. Замечаю Соню, присевшую на железное ограждение и что-то клацающую на мобильном телефоне.

– Ну, поехали?

Поднимает на меня глаза и улыбается.

– Поехали, – радостно.

Открываю дверцу, и она усаживается на переднее сидение. Бросаю назад пакет с полотенцем и обхожу машину, садясь за руль.

– Жарко сегодня, кошмар, – замечает, когда я завожу двигатель и пытаюсь вырулить с места для парковки.

– Это точно. С меня мороженое за заботу. Ты как? – поворачиваюсь к ней.

– Только за. Тем более, Сени еще нет дома. А мне одной скучно.

– Тогда заедем в парк ненадолго, а потом я отвезу тебя… Кстати, а ты сейчас с мамой живешь?

– Нет, – отрицательно качает головой, – меня Сеня к себе забрал на летние каникулы. С мамой у нас не очень как-то…

– Я знаю, Сонь, извини.

– Да в принципе ничего нового. Как и всегда было. Тебе ли не знать. Только теперь у нее своя, полностью отдельная от нас, личная жизнь. А у нас своя. Как у тебя дела? – вдруг меняет тему.

Вряд ли это тоже удачная тема для разговора, тем более с четырнадцатилетним ребенком.

– Все нормально, спасибо, Сонь.

– Можно? – тянется к магнитоле.

– Конечно.

Через несколько секунд салон наполняет звучание какой-то радиоволны, и София начинает похлопывать ладошками по коленям в такт музыке, от чего ее браслеты радостно позвякивают. Через десять минут торможу у входа в парк, и мы выбираемся из машины. Два огромных шоколадных рожка и холодные баночки спрайта. Находим свободную лавочку в тени и усаживаемся на нее. Некоторое время поглощаем мороженное, которое опасно быстро начинает таять от жары, общаясь на отвлеченные темы. София рассказывает о лицее, о друзьях, об учебе. Вдруг поворачивается ко мне после нескольких секунд тишины и, как гром среди ясного неба, невинно интересуется.

– У тебя кто-то есть сейчас?

Остатки вафельного стаканчика на миг застревают в горле, и я нечеловеческим усилием проталкиваю их дальше. И как мне полагается ответить на этот вопрос? Я даже не до конца уверен, знает ли она обо мне некоторые подробности.

– Можно и так сказать, – обтекаемая формулировка. И я не знаю, кого именно имею в виду сейчас. Вика или тебя.

– Он красивый?

Хорошо, что я все-таки доел свое мороженое, иначе сейчас подавился бы точно. Вопросительно приподнимаю бровь.

– Извини. Ну… я знаю, что тебе больше нравятся парни, – немного смущенно.

– Да.

– Что да? Красивый или что… ну… парни нравятся?

– И то, и другое. Да.

– А у тебя когда-нибудь были девушки?

Что-то мне эта тема подозрительно не нравится. И дело не в том, что я стесняюсь своей ориентации, это не так, но здесь что-то другое. Не успеваю я даже мысленно дойти до того вывода, который уже сделал мой мозг, как София резко подается вперед и накрывает мои губы поцелуем. Твою мать! Только этого мне не хватало.