Текст книги "Магистериум морум (СИ)"

Автор книги: Кристиан Бэд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Инкубы беззащитны в пентаграмме. Они могут лишь корчиться, исполняя приказанное, когда отец предаётся с ними похоти, удовлетворяя свои извращённые желания. Застань он подсматривающего юнца…

– Кто-ты? – звуки сливаются в яростное шипение.

Если забыть про адов огонь, у инкуба такие глаза, словно он тоже способен страдать и думать. Но это – морок, один из любимейших демонами. Инкубы не разумны и не имеют души. Только их жизненная сила суть ценность для магов, эфирный движитель, способный питать человека, словно напиток богов, продляя жизнь, веселя кровь и оберегая от тягостных размышлений.

– Разве тебе положено знать имя вызвавшего тебя? – ехидничает юнец. – Он знает, как нужно разговаривать с демонами. – Чтобы нам было нескучно общаться, ты можешь называть меня «Киник». Но это, разумеется, не имя. Ну, а как я могу называть тебя?

– Аро, – кривится, но выдыхает демон.

В отличие от юного мага, он солгать не может.

– Прекрасно! – провозглашает назвавшийся Киником.

Он подходит к магическому столику, чьи витые медные ножки только и доступны взору демона.

Там юноша долго держит паузу, перебирая невидимые предметы, а потом берёт в руки… нечто. Шаг, и демон может видеть, что в руках у юноши резная шкатулка морёного дуба.

– Подчинишься ли ты сразу? Или попробуем это? – Киник роется в шкатулке и демонстрирует пленнику добычу – простенький с виду деревянный абак. – Как ты полагаешь, Аро, глубокие ли ожоги оставит на твоей нечеловеческой плоти рябина, выросшая на могиле девственницы?

Демон кривится, но глядит, не мигая.

– Злишься? – Киник старательно, по-взрослому, лепит маску удивления. – Учти, в этой шкатулке есть средства от самого стойкого упрямства. Вот кровяная яшма, называемая так же «гелиотроп», она выпивает рассудок. А вот ошейник из шкуры кошки, служившей вместилищем для беса… – юноша запускает руку в шкатулку и внимательно смотрит в сузившиеся зрачки пленника. – Я убедителен, Аро?

Демон лишь тяжело дышит. Глаза его похожи теперь на остывающие угли – красный зрачок почти исчез в чёрной радужке.

– Отлично! – Киник делает шаг к пентаграмме, а сам думает, что «радужка» смешивает многие оттенки в глазных яблоках человека, и лишь у демонов всё многообразие – чёрный да алый. Однако и их глаза дышат: то порастают алым сквозь черноту, то сужаются до малого обиталища огня.

Киник в задумчивости стоит над инкубом, и лишь потом вспоминает про шкатулку. Идёт поставить её на стол. Абак он на всякий случай захлёстывает вокруг запястья.

Возле стола юноша снимает плащ, небрежно роняет его под ноги.

– Зачем-тебе? – спрашивает демон, наблюдающий за его приготовлениями.

– Ты не поверишь, но я – ученик своего отца, – задумчиво произносит Киник. – Меня с детства готовят в маги, целыми днями держат за книгами в четырёх стенах…

– И-не-разрешают-брать-в-руки-меч? – подсказывает демон.

Киник наигранно хохочет. Он знает, что Отца всех демонов называют так же отцом лжи. И потому дискутировать с демонами бессмысленно и даже опасно… Но… ведь отец говорит с ними? Они не выйдут уже из пентаграммы, а значит, их ложь заранее лишена своих ядовитых зубов?

– Да, Аро, – снисходительно кивает Киник. – Я знаю магов, ведущих дружбу с мёртвым железом, но отец не из их числа. Да, он исследует новые амулеты, вроде вот этого… – юноша касается шестиугольной звезды на груди. – Но мало им доверяет. Не питай надежд, видя на мне кольчугу. Башня защищена кровью жертвенных быков, убитых перед её основанием и замурованных в фундамент. Их черепа ещё не сгнили.

Демон знает, что древние заклятия сильней его слабой магии. Сейчас они тянут из него последние силы. Глубже этой боли он удерживает пока лишь средоточие жизни. Но это – кувшин для пленившего его мага.

– Зачем-тебе-владение-мечом? – спрашивает он едва слышно.

Ему не очень-то легко даже дышать в колдовской башне.

– Хочешь предложить мне умения воина? – смеётся Киник. – Нет, Аро, я не ленивый бездельник, неспособный учится по гравюрам. Мечом я владею неплохо. У меня нет лишь возможности открыто показать это. Даже кольчугу я надеваю, только оставаясь один. Я не смею огорчить отца тем, что хочу подвигов и путешествий. На виду у всех – я смиренный ученик мага. Но в нашем городе хватает сыновей младших вассалов, искусных уже к моим годам в убивании железом. Они…

Взгляд юноши затуманивается. Он смотрит на обнажённое тело демона, его могучую мужскую плоть, такую пугающую даже когда она спит, и его охватывает жар возбуждения.

– Они смеются надо мной, – бормочет он одними губами. – Кличут девчонкой. Говорят, что даже поломойка не пойдёт со мной, ибо в магах нет мужской силы. Ведь отец смог зачать меня, лишь разменяв полторы сотни лет! Они не понимают, что у магов есть более важные дела! Не понимают, насколько я выше любого из них! И каждого могу заставить служить мне – хоть гением своим, хоть умом! Но я… Ты должен научить меня магии телесного огня, инкуб! Чтобы они смотрели на меня и видели то, что покажется им самым великим!

– Я-могу-взять-тебя, – соглашается демон.

– Ты что, оглох? – зло интересуется Киник. – Это я буду брать тебя, как захочу!

– Я-беру-всегда! – красные глаза снова вспыхивают.

Демон измучен страхом, давлением стен, чужим воздухом, застревающим в горле, но то, что предлагает юнец – непостижимое нарушение договора между миром и иномирьем.

– Ты в этом уверен? – холодно интересуется Киник и поправляет абак на запястье.

В другой руке у него словно бы само собой возникает крохотное рубиновое распятие.

– Я-беру-всегда! – демон рычит, но сияющее распятие заставляет его вжиматься в гранитную плиту пола.

Бьётся он тщетно. Иная реальность не выпускает изменившееся тело. Аро стонет: он был готов на смерть, но не на искажение сущностного.

Киник колеблется. Он даже себе не сумел признаться, почему смех приятелей так больно ранит его. Мало ли девственников среди младших сыновей графов или баронов? А уж про юных магов-подмастерьев и говорить нечего. И на внутреннем дворе городской крепости смеются над многими юнцами.

Проблема не в самом Кинике, а в его могучем отце. В отце, уважаемом и боготворимом юношей до того дня, пока любопытство не заставило его наблюдать за любовными забавами старого мага. Киник знал, что именно объятия инкубов дают отцу силу и молодость. Но не ожидал узреть, как великий маг сам терпит надругательства нечистых!

Вспомнив о подсмотренных грехах отца, юноша начинает мелко дышать, и пот выступает над его верхней губой. Мужчине не пристало! Его идеал – возвышенная любовь к прекрасной леди! Пусть и на одну страшную колдовскую ночь, как это положено магам!

Киник шагает к пентаграмме, развязывая кожаную верёвочку мягких замшевых штанов.

– Извини, красавчик, но в этот раз брать будет моя очередь. Или… – он улыбается и сморит в зарево глаз Аро. Очень красивых глаз, обрамлённых мягкими иглами ресниц. – Или я распущу абак, и ты будешь глотать рябиновые бусины по одной!

– Я-беру-всегда! – тело демона дёргается в магических путах, из глаз течёт мерцающая красноватая влага, слишком похожая на человеческую кровь.

Вряд ли это слёзы, но сердце юноши отзывается на миг. Он прикрывает глаза, чтобы не терять настроя… И снова видит пред мысленным взором униженную позу отца! Смех сверстников ударяет его в грудь, словно горсть мелких камней.

Киник, не открывая глаз, поднимает руку в жесте заклятия подчинения:

– Здесь беру я! Я здесь главный! И ты призван сюда служить мне! Прими же соблазнительную позу, как положено тебе по рождению инкубом!

– Я-инкуб-а-не-суккуб! – рычит демон, внутренности которого раздирает заклятие, усиленное абаком.

Он пытается противиться. Пентаграмма начертана старым магом. Юнец не тот, кто пленил инкуба в неведомом этому мире!

Но силы неравны: в руках Киника могучие амулеты. Только глаза демона сопротивляются на искажённом лице, а тело подчиняется юному магу, выворачиваясь в униженной позе.

Юноша делает шаг в пентаграмму и опускается на колени перед инкубом, безвольно открытым для ласки или насилия.

Киник боится, что в первый раз не сумеет совладать с собой, ведь, понуждаемый отцом к наукам, он едва находил время щупать в тесном коридоре служанок. Но запах чужого пота ударяет в ноздри, жар заливает тело юноши, и он уже дышит также тяжело, как и пленник.

– Ты-будешь-наказан, – еле слышно шипит демон.

Киник смеётся и уверенно кладёт руки на удивительно нежную кожу смуглых ягодиц Аро, вдыхает всей грудью его волнующий запах.

Инкуб не справляет естественных надобностей. Он пахнет корицей и полынью. Тело его так бархатисто, что хочется гладить и целовать самые укромные места.

Киник ощущает, как ноет его мужское естество. Он уже полностью уверен в себе. Чужое тело податливо и умело пропускает его внутрь. Кровь ударяет в голову.

Но юноша всё-таки ученик мага. Он привычен к сдержанности и аскезе и не торопится двигаться.

– Скажи мне, как я тебе нравлюсь? – улыбается Киник, наслаждаясь униженной позой демона. – Ну? Что ты обычно говоришь, когда бываешь с мужчиной?

Голова Киника кружится от неведомой раньше узости и вседозволенности в насилии над другим.

– Инкуб-может-только-брать! – еле слышно бормочет демон.

Киник смеётся и снимает с запястья абак.

– Это самообман, Аро. Или ты хочешь проверить, как обжигают эти бусины? Говори же мне о любви! Возбуди меня!

Демон молчит. И умирает сейчас дважды. Даже освободись он теперь, иномирье не примет его назад.

Киник кладёт абак, вытянув бусины по ложбинке гибкого позвоночника, и конвульсии боли обеспечивают юному магу желанное движение.

Когда наслаждение захватывает юношу целиком, он вдруг становится тысячей птиц, проникает разумом на вершины гор и к корням воды. Самые отдалённые уголки людских сознаний открываются ему! Он даже видит отца, скачущего на коне сквозь дремучий лес. Отец вернётся нескоро. У Киника ещё много дней желанной свободы!

Юный маг поднимается с колен. Фигура в пентаграмме снова распластана на спине, словно ничего и не было. Лишь из рун, выдолбленных в каждом из пяти углов пентаграммы, сочится голубоватый дым.

Киник громко смеётся, и стены башни отвечают ему эхом. Инкуб кажется теперь не таким огромным и могучим, и весь он, словно бы, подёрнут пеплом.

Это правильно. Его жизненная сила будет перетекать теперь день за днём в жилы назвавшегося Киником. А когда демон истает весь, месть иного мира настигнет куклу из тряпок, которую юноша нарёк и посадил на маленький алтарь под крышей.

Снова молния ударит, как покажется горожанам, в башню колдуна и взметнётся на миг чёрное пламя, пожирая куклу. Вот и всё. Отец всегда делает так.

Киник одевается, собирает оброненные амулеты: абак лежит слева от пентаграммы, распятие – справа. В какой-то миг страсти он уронил их и стал беззащитен. Будь демон посильнее…

Юноша чувствует вдруг, что грудь его наполняется жаром, кровь давит на сердце, заставляя его содрогаться. Приходит мысль, что отец будет отсутствовать не так уж долго, и следует поторопиться в погоне за близкими наслаждениями нечаянной свободы.

Ещё не понимая самого себя, Киник подхватывает отцовскую шкатулку и одну из запретных книг со стола. У тяжёлых дверей, окованных медью, он оглядывается. В глазах Киника на миг вспыхивает и исчезает образ сорока свечей, и огонь окрашивает его зрачки нестерпимо алым.

***

Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны.

Дорога на Ренге.

Год 1203 от заключения Договора, месяц Урожая, день 22-й.

Магистр Фабиус закрыл глаза. Слёзы текли по его лицу. Он не должен был так беспечно проводить сложные обряды, напугавшие ребёнка, не должен был уезжать так поспешно. Он виноват сам!

Разве думаем мы, как дети поймут наши взрослые забавы? Мы стремимся, чтобы они не унизили нас своими детскими глупостями, но сами можем унижать их безжалостно...

– Что с ним сталось потом? – прошептал он едва слышно.

Но инкубу и не требовались слова. Он и так знал, о чём будет вопрос.

– Твой сын нарушил обряд, – ответил он тихо. – Душа его умерла. Но средоточие огня Аро наполнило его тело. В твоей башне «душа» инкуба томится сейчас в теле твоего сына. Она не может вернуться в Ад, там не примут её "голой". Если же она случайно покинет тело – тело тоже умрёт.

– Как могло случиться такое? Этот демон…

– Аро не был ещё провозглашён демоном. Он был слишком молод, глуп и неопытен. Его средоточие огня ещё не подчинилось Договору с Сатаной, иначе бы он просто погиб. И тогда в башне тебя ожидал бы сейчас монстр без души, ибо то, что сделал человек, тоже было необратимо. Я не знаю, сможем ли мы их разделить. По крайней мере – я не смогу.

– Тебе-то какое дело! – огрызнулся магистр и посмотрел в глаза Борна, которые при его словах буквально вспыхнули.

И отвернулся, моргая. Слёзы спасли его радужку от ожога.

Он долго молчал. А потом спросил:

– Выходит, ты знал всё это с самого начала? С самой первой нашей встречи?

Борн тяжело вздохнул и не ответил. Чего отвечать, когда и так всё ясно?

– Но почему ты не сказал мне этого раньше? – воскликнул Фабиус.

– Но как?! – вскрикнул инкуб. – Как я должен был сказать это тебе? – он поник плечами. – Как я мог заставить человека поверить демону? Я старался понять, в чём твоя логика, чтобы убедить тебя, но я так и не понял. Всё вышло случайно…

– А этот спектакль с Алекто? Он тоже нужен был лишь для того, чтобы я тебе поверил? Так это ты украл её?

– Кого? – удивился Борн, словно позабыл уже всё, что было с ним в Ангистерне.

– Алекто? – переспросил маг уже с сомнением и прикрыл глаза ладонью.

Смотреть на Борна не было никакой возможности, внутри демона всё пылало.

– И зачем бы мне сдалась эта взбалмошная кошка? – Борн отвернулся и помотал опущенной головой.

– Но тогда… кто? И как она оказалась потом в Ангистерне?

Борн медлил с ответом. Потом снова покачал низко опущенной головой: мол, откуда я знаю?

Но маг уже и не смотрел на него. Он думал о Дамиене. О том, что заставило сына вызвать демона? Ведь ничего же не предвещало? Или это он был так слеп?

– Если бы знать заранее… – пробормотал он. – Но что же с Дамиеном? Выходит, это он заперся на острове? Верно, решил, что всего лишь оборотился в демона? Что же вышло из него теперь, инкуб?

– Я не знаю! – огрызнулся Борн. Плечи его напряглись. – Знаю одно – видеть он не желает никого!

Глава 28. Только в дыму

«Вашими словами вы не обманете ребёнка; не слова ваши будет он слушать, но ваш взор, ваш дух, который обладает вами».

В. Одоевский

На земле и в Аду, день 22-й.

– И что мы теперь будем делать? – тихо спросил Фабиус.

Демон и человек долго ни о чём не говорили. Сидели молча на холодном ветру спиной друг к другу. Колдовской огонь погас. Короткий день осенний умирал, и красное солнце низко висело над Неясытью.

Фабиус глядел на остров Гартин, где угадывался силуэт магической башни, Борн смотрел в воду. Временами она вскипала бурунчиками, кое-где всплывала сварившаяся рыба. Сначала один за другим – два гольяна, потом сорожка…

– Это я хотел бы спросить у тебя, – вздохнул инкуб. – Ты – человек, люди – хитры и изворотливы. А я… Хочешь, я испепелю реку? – он вскочил в порыве, но не повернулся к Фабиусу, опасаясь обжечь его взглядом. – Я могу многое, маг. Но я не знаю, что делать с мальчиком, так и не ставшим взрослым.

– Это моя башня. Она подчинится мне, – пробормотал Фабиус, вглядываясь вдаль. – Так или иначе, я в состоянии…

– Мы не должны причинить ему вред, – перебил инкуб. – Это…

Плечи Борна вздрогнули, и Фабиус понял, о чём он подумал. Сын – это тоже было всё, что у него осталось. Пусть даже это был взбрендивший подросток, нарушивший то, чему его учили… Хотя… Нарушил ли что-нибудь Аро?

Борн качнул головой.

«Тем хуже, – подумал Фабиус. – Значит молодой инкуб ещё и невинная жертва. Какая нелепость: демон – невинная жертва…»

– У меня тоже никого нет, кроме сына, – сказал он.

– А Алисса? – спросил инкуб.

– Алисса? Она…

Фабиус старался ни о чём не думать, но подозрения были сильнее рационального в нём. Он сразу же вспомнил, как спускался по лестнице, оставив женщину с инкубом…

– Ты идиот, – сказал Борн. – Ты же мог спросить у неё? Ты же не хуже меня различаешь ложь?

– Я не смог поверить, что она… Что она не смогла бы…

Фабиус задохнулся от радости, боли и раскаяния.

– Люди злы, глупы и не любопытны… – пробормотал инкуб. – Но – плохо ли это?

Наверное, чувства его были резче. Ещё одна рыбёшка, кажется, ёрш, всплыла кверху побелевшим брюхом.

– В первый раз вижу, чтобы уху варили в реке, – невесело усмехнулся магистр.

– Ты уверен, что мы сможем проникнуть в башню? – Борн глянул искоса. – Так, чтобы он не сумел… Но и не пострадал?

– Сможем, – просто ответил Фабиус. – Я строил её тогда, когда даже не думал, что заведу детей.

Он оглянулся, вспомнив про Саймона. Демоническое зрение, услужливо подсунутое Борном, дало ему возможность увидеть, что бедный парень спит прямо на земле, под символической защитой шатра. Силы оставили лекаря. Рядом лежала так и не съеденная баранина.

– Прежде, чем мы пойдём с тобой в башню, я должен позаботиться о них всех. – Маг кивнул в сторону шатра, но имел в виду гораздо больше судеб, связанных с его судьбой: – Я готов отдать жизнь, если это поможет нам разделить мальчиков. Но сначала я хочу быть уверен, что мой маленький мир как-то проживёт и без меня.

– Хорошо, – кивнул Борн. – Я позабочусь о них.

Фабиус знал: врать инкуб если и умеет, то очень скверно.

И действительно над спящим Саймоном тут же возник тяжёлый плащ, подбитый волчьим мехом. Борн был наблюдателен и знал уже, что людям тоже холодно осенью в этом странном Серединном мире, пусть он и родной для них. Родственники бывают порой весьма негостеприимны.

– Смотри! – позвал Борн.

Фабиус проследил за его взглядом и ощутил, как восприятие снова понеслось с головоломной скоростью, преодолевая пространство. Но теперь рядом был Борн, и сознание Фабиуса не пустилось бессмысленно блуждать, а следовало за его взглядом. Они пронеслись над лесом и с высоты птичьего полёта увидели Ангистерн.

Город уже засыпал. На улицах были слышны крики патрульных, фонарщики гасили свои огни. Только на Ярмарочной ещё пылали факелы, освещая то ли собрание именитых горожан, то ли представление заезжих акробатов.

Борн, а вместе с ним и Фабиус, опустились ниже и проникли в покосившуюся хижину у реки. Старая ведьма Заряна устраивалась там ко сну на своём сундуке.

– Она, похоже, лишилась сына, – сказал Борн. – Саймону трудно будет быстро утолить открывшуюся в нём страсть к путешествиям.

– Я мог бы взять Заряну к себе на остров, – предложил Фабиус.

– Ей трудно будет расстаться с родным ей маленьким миром. Рыбаки любят её, она нужна им.

– Я обещал ей крепкий тёплый дом, что убережёт её в зиму. Не очень большой, чтобы не искушать соседей. И такой же небольшой доход.

– Я могу сделать тёплым и этот дом. Тепло – несложная магия для демона, рождённого в огне. Токи земли чуть поднимутся здесь. Пожалуй, станет теплее и вода в реке.

– Рыбы от этого не убавится, – кивнул Фабиус. – А я напишу новому префекту и попрошу назначить Заряне содержание от городской казны. Объявлю, что беру её сына в обучение. На случай моей смерти его возьмёт Грабус, он не откажет мне в такой просьбе.

– Решено, – кивнул Борн. – Эти дела мы закончим в башне. А что Алисса?

Они незримо проникли в дом префекта, уже обросший новым крепким забором, но ключницы там не нашли. С большим трудом, блуждая по многим узким улицам, демон и маг отыскали её в восточной части города, в маленькой коморке, в доме из тех, что обычно сдают в наём.

Алисса тоже готовилась ко сну. Она расчёсывала волосы, распустив их по плечам. Девочка-служанка, которую ключница, видимо, прихватила из дома префекта, уже спала в углу на соломенном тюфяке, уложенном прямо на пол.

– Новый префект не взял их в свой дом, – констатировал Борн.

– Если я погибну, ты перенесёшь Алиссу на остров, – приказал маг. – Я завещаю ей всё, что у меня там есть. Если же останусь жив – вернусь за ней сам.

– А как они проживут зиму? – хмыкнул Борн.

На постели Алиссы вдруг начали появляться серебряные дигли: один другой третий…

– И меди добавь, – подсказал Фабиус. – Опасно иметь слишком много серебра. Где ты достал его?

– В доме префекта, конечно. Префект должен заботиться о слугах.

Фабиус усмехнулся.

– Остался конь, – подсказал Борн. – Но как только я проникну в башню, мы призовём на остров Саймона, а уж он хозяйского коня не забудет.

– Хорошо, – согласился Фабиус. – Остальные распоряжения я отдам после. Сейчас же…

Он встряхнулся, давая сознанию вернуться в тело, потом протянул вперёд руку, словно хотел коснуться последних отблесков солнца, купающихся в Неясыти.

– Мост, – произнёс маг негромко.

И сияющая паутина побежала над водой, обрастая призрачным рельефом.

– Каких не создавай защит, этот мост сам приведёт нас в средний зал башни. Там я обычно читаю или ставлю научные опыты. Не особенно магические, скорее, связанные с естеством вещей. Этот приём прогулок через реку древен, как моя первая пижама, – Фабиус чуть усмехнулся. – Ещё мой учитель гонялся за мною с лозой, мечтая узнать, что за иллюминацию я устроил над спальней учеников. А я всего лишь водил приятелей в соседний кабак.

– Почему у такого простого колдовства нет преград? – удивился Борн.

– Потому что маг здесь не имеет цели совершить что-либо. Мы всего лишь идём пьяные с прогулки домой…

Магистр смотрел на засыпающую реку, а видел перед глазами картинки из своей юности, как шагают, шатаясь, нетрезвые студиозусы магии по ажуру колдовского моста.

– Мост светится. Мальчик узнает о нас, – сказал Борн.

– А зачем нам прятаться? – удивился Фабиус. – Своего бы я всё-таки высек сейчас, не сумей он погибнуть!

Маг ухитрился-таки удивить этой фразой Борна. Тот поотстал, размышляя, не потерял ли Фабиус рассудок от горя и магических напряжений? Борну казалось, что он научился уже немного понимать людей, но магистру удалось сейчас перечеркнуть всё его самомнение. Или маг врал? Но – кому? Не себе же?

Борн вздохнул и с опаской вступил на солнечное кружево моста. Удержит ли такой демона?

Мост выдержал. И Борн медленно пошёл вслед за Фабиусом, осторожно ступая и с любопытством разглядывая то, что открывалось ему внизу.

***

Алисса переплетала на ночь волосы, когда ощутила, как что-то шлёпнулось позади неё на постель.

«Мышь!» – подумала она, но не взвизгнула, конечно, а лишь отстранилась слегка.

И тут же последовал ещё один почти невесомый «шлепок».

«Праздник у них сегодня, что ли?»

Она нагнулась неспешно, положила у кровати гребень, сняла с ноги башмак на простой деревянной подошве и обернулась. И тут же на одеяло прямо из воздуха вывалилась третья серебряная монета.

Алисса вскрикнула бы, но задохнулась от страха. А монеты продолжали падать. Вслед за серебром появилось три медных глея, потом снова в воздухе возник серебряный дигль и плюхнулся на одеяло.

«Уж лучше бы семейство мышей!», – подумала ключница, роняя башмак в подол, соскальзывая задом подальше от странного явления и зажимая рот рукой, чтобы не разбудить спящую девочку.

Наконец монеты перестали валиться на одеяло. Алисса поняла, что сосчитала их чисто механически – девять диглей и семнадцать глеев. Если по два дигля отдавать в месяц за комнату, а один тратить на самую необходимую еду – хлеб, лук и вяленую рыбу, хватит на три зимних месяца. И ещё останется медь. Да и она, наверное, сумеет наняться в служанки, а если повезёт, то и в экономки.

А ещё… Ещё можно утром пойти к Торговым воротам и нанять за три или четыре дигля лошадь и повозку. И глей-другой приплатить за возчика покрепче.

И ехать за НИМ!

От этой мысли Алисса сразу забыла про страх и подскочила, ступив разутой ногой мимо башмака, который выпал у неё из подола. Деньги прислал Фабиус, она поняла это сердцем!

Женщина бросилась к сундуку, где были уложены её пожитки, что удалось унести из дома префекта: пара серебряных кубков, два хороших городских платья, крестьянские юбки из грубой шерсти, колючие, но добротные и тёплые, тяжёлый зимний плащ – самое нужное в дороге. Вот только у Белки, девчушки, что она забрала с собой, иначе бы её просто выгнали на улицу, не было плаща и тёплого платья. Алисса хотела перешить ей из своего, но теперь времени нет, и придётся потратить немного денег, чтобы купить ей хотя бы плащ.

Это ничего, денег хватит. И еды в дорогу много не понадобится – Белка клюёт, как птичка, а она... Сможет ли она есть?

Сатана, и у тебя есть белые дни!.. Фабиус думал о ней, он беспокоился, как она проведёт зиму…

Алисса засмеялась и тут же заплакала. Когда Фабиус уезжал – он был так отстранён и озабочен, словно совершенно позабыл о ней. Она же… Она утешала себя тем, что слишком много бед свалилось на него, что целое стадо столичных магов, которое он вынужден был водить по городу, отнимало и ум, и силы.

Фабиус и вправду делал то, что не сделали бы и пятеро. Он защитил от магистерского правосудия взбунтовавшийся город. Изгнал крещёных и не допустил распространения глупых слухов о сошествии на землю неведомого «бога». Распределил беженцев по соседним провинциям. Понятно, что он слишком… безмерно устал!

И вот пришло утро, когда магистр Фабиус собрался домой. Алисса проводила его, даже не заплакав. Плакала она только по ночам, во сне, когда становилось совсем уж невмоготу. И вот теперь невыплаканные слёзы вылились в явь. Она рыдала молча, стоя над сундуком, и лишь отворачивала лицо, чтобы слёзы не мочили тёплое шерстяное платье.

Белка заворочалась на своём тюфячке, забормотала что-то неразборчивое. В доме префекта её держали за дурочку, но Алисса знала, что наивная деревенская глупышка просто слишком загостевалась в мечтах. Верно, и сейчас ей снились рыцари и добрые маги. Где она видела добрых магов? Вот разве что – одного?..

Женщина всхлипнула, вытерла слёзы подолом ночной рубахи и принялась увязывать в узел платья.

***

На острове уже спали. Лишь со стороны кухни тянуло ароматным дымком, видно, кухарка загрузила в коптильню домашние колбаски.

Фабиус сглотнул, было, слюну, но потом ему вдруг подумалось, что именно так же сглатывает и Борн, ощутив особенно «нагулянную» душу, и аппетит у него пропал совершенно. Интересно стало лишь то, какие души особенно возбуждают у демона голод – грешные или безгрешные?

Идущий сзади Борн шумно фыркнул.

«Не подслушивай!» – захотелось крикнуть магистру.

И тут же он подумал: а каково же в Аду, где каждый сумеет вот так?..

– Не каждый, – усмехнулся за спиной Борн. – Но и ты гонишь и гонишь себя по лестницам наук, чтобы хоть как-то защитить свои секреты.

– Наук?

– Я много изучал и Ад, и Землю.

– Это делало тебя менее уязвимым?

– Как и тебя здесь.

– Разве? – удивился маг.

– А что выделяет тебя из толпы черни, как не знания?

– Деньги, быть может? – подсказал Фабиус. – А у вас в Аду есть деньги?

– У нас есть карты, – сказал Борн, поразмыслив немного. – Карты выгоды.

– Никогда не слыхал о таком, – усмехнулся Фабиус.

– Радует, что такой титулованный и учёный маг постиг Ад не до самых глубин, – пошутил Борн.

Мост стал снижаться, и они замолчали, вглядываясь вниз. Было темно, но демон в темноте видел, пожалуй, даже лучше, чем на свету, а магистр знал на острове каждое дерево, каждый камень, и это тоже помогало ему ориентироваться.

– Что это? – демон указал на высокий каменный столб, торчащий из реки.

– Никто не знает, – отмахнулся магистр. – Говорят, что это опоры древних мостов, но разве бывают такие огромные мосты?

Маг искал глазами кусты сирени. Чем уж они привлекали его – он и сам не знал. Просто хотелось увидеть привычные с ранней юности зелёные ветки. Пусть и не цветущие, но и не уронившие ещё листья. Сирень эта сохраняла ярко-зелёную листву часто до самого снега. Каждый слуга на острове знал, что кусты сирени – любимое место магистра Фабиуса, где он любит стоять, наблюдая, как стрижи носятся над Неясытью.

Кустов Фабиус, однако, не узрел, как ни вглядывался вниз. Маг даже приостановился. Получалось, что на месте кустов пышно разрослись теперь поздние хризантемы с мелкими цветами. Неужели Дамиен велел выкорчевать кусты и посадить эту дрянь? Но – зачем? Уничтожить любимое место отца? Он… так стыдится его? Не хочет вспоминать?

Фабиус покачал головой, споря со своими же мыслями. Да, мальчик сумел подсмотреть за обрядом, который отец проводил над инкубом. Это было шесть лет назад. Дамиену едва минуло тогда десять. Он, наверное, так впечатлялся, что вообразил себе невесть что…

Да и что он мог вообразить? Опыта у ребёнка не было тогда даже в отношениях более привычных, маг понимал, что потрясти может и то, что дети наблюдают, порой, между отцом и матерью, а тут…

Борн шумно вздохнул, и маг спохватился, вспомнив, что мысли его открыты. С другой стороны – что он может сокрыть здесь от демона? Тот видел всё сам.

– Да, – сказал Фабиус вслух. – Я знаю, что виноват. Это было совсем не то, что можно показывать детям. Ты должен понять – сто пятьдесят лет у меня не было детей…

– Я? – Демон молниеносно догнал его и тоже остановился. – Я должен понять? Что именно? Как может быть оценена мной мера людской глупости?!

Он закрыл глаза, но сами веки его светились. Внутри же – бушевал огонь.

– Ты, наверное, очень хотел убить меня, когда мы встретились в доме префекта? – пробормотал маг.

– Я и его хотел убить, – сказал инкуб сквозь зубы. – И когда я увижу его сейчас – я захочу убить его снова! Но я знаю, что внутри человеческой оболочки – мой! Мой мальчик!

Магистр тяжело вздохнул.

– Мне очень жаль, – сказал он. – Но мальчик такой же твой, как и мой. Идём же!

И они уже молча прошли последнюю треть моста. И через балкон проникли на средний этаж колдовской башни.

Мост потух, как только Борн ступил вслед за Фабиусом в круглую комнату. Там было всё так же, как его и оставил Фабиус. Только пахло затхлым, и серая бархатистая пыль лежала кругом.

Увидев любимое кресло, магистр Фабиус сразу обмяк, ощутил усталость. Он открыл окно, схватился было за тряпку, приткнутую у подоконника, чтобы смахнуть пыль. (Он сам убирал здесь). Но демон, оглянувшись по сторонам, исчез, слегка насторожив магистра. Потом Борн проявился снова и предупредил:

– Отдохни. Я теперь свободен перемещаться на острове и во вне его. Я найду, чем себя занять. На дворе ночь, тебе нужно выспаться.

– Но ты же…

– Не опасайся, я не трону здесь никого. И мальчика искать без тебя не буду. Судя по запаху – он на верхнем этаже башни. Пусть обвыкнется, поймёт, что мы не враги ему. В округе достаточно книг и пейзажей, чтобы меня развлечь. Если позволишь, я осмотрю и остров, будучи невидим для его людей.

– Смотри, что уж…

– А ты – отдохни!

Фабиус нахмурился: он сразу хотел и пить, и убрать из себя отработавшую воду. Отлить можно было прямо с балкона, а вот раздобыть вина или хотя бы горячего травяного чая…