Текст книги "Нежелательные элементы"

Автор книги: Кристиан Барнард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

Триш поболтала кофейную гущу на дне чашки и бросила:

– Чего мы ждем?

Он сделал вид, что не понял.

– О чем ты?

Она поставила чашку.

– Ты знаешь о чем.

– М-да, ну, а мы абсолютно убеждены, что это необходимо?

– Это после шести-то недель? Груди набухли, тошнота по утрам, вам нужны еще симптомы, доктор?

– Видишь ли, я пытаюсь все уладить. Не волнуйся.

– Я уже месяц от тебя это слышу. – Она посмотрела на него своими зелеными, кошачьими глазами. – Ты воображаешь, что, если перестанешь об этом думать, все пройдет само собой?

Он вспыхнул.

– Ничего подобного. И ты это прекрасно знаешь. Я волнуюсь не меньше твоего.

Она зло рассмеялась и с намеренной резкостью сказала:

– Ну-ну, приятель, все-таки меньше моего. Ведь не у тебя в животе растет незаконное чадо.

Он украдкой огляделся: не слышал ли кто-нибудь за соседним столиком, а она, перехватив его взгляд, рассмеялась еще громче холодным, колючим смехом и встала, резко отодвинув стул.

– Идем, – сказала она. – Я устала.

Я тоже устал, подумал Деон. Бог свидетель, как я устал от всего этого. Выход один. Ну и пусть, ну и будь что будет.

Он сидел в «фиате» – пришлось попросить машину у Робби ради такого случая – ярдах в пятидесяти от начала Гардения-роуд. Сначала он остановился на углу улицы, прямо под фонарем, но больше минуты под этим ярким светом не выдержал, потому что чувствовал себя, точно преступник на допросе с пристрастием, ну совсем как в низкопробных американских детективах, на которые они с Триш ходили время от времени. Поэтому, оглядевшись, он подал машину назад, в тень, выбрав место так, чтобы просматривался угол улицы.

Он сидел и ждал, надеясь лишь, что все будет в порядке. Эти подонки взяли-таки его на поводок. Им словно удовольствие доставляло смотреть, как человек, точно подопытная крыса, извивается под действием электрошока.

Сначала он должен был снова идти на поклон к главному у них, которого ему тогда назвал Робби. Этот тип (он оказался компаньоном вполне законной и процветающей фирмы, если судить по названию и сверкающей, новехонькой мебели у него в конторе. Интересно, зачем он этим занимается? Ради денег? Тайные страстишки: женщины, биржевые спекуляции? Непроницаемая физиономия под аккуратно зачесанными седыми волосами не говорила ровным счетом ничего) был импозантен и корректен, не придерешься.

Он полагает, что эта маленькая проблема будет, о, конечно же, будет решена. Но самое лучшее, старина, все-таки потерпеть денек-другой. Прежде всего успокоим страсти, а? Ха-ха-ха! Потерпим денек-другой, и все будет в самом лучшем виде.

Да, и вот еще что, старина, хотя обстоятельства и несколько, м-м, изменились, их прежнюю договоренность насчет больницы и так далее можно считать остающейся в силе, ну, разумеется, при условии, что больше не последует имевших место глупостей, ничего подобного в этом духе. Взгляд его метнулся в сторону секретаря, вошедшего в кабинет, он улыбнулся одними губами и, обращаясь к Деону, заметил, что был рад снова видеть его у себя сегодня, в случае нужды пусть непременно звонит ему, – ха, ха! – а засим всего самого хорошего, старина, всяких благ.

Тем не менее ждать его заставили целую неделю, а никакие мольбы не действовали на того, с кем он говорил по телефону. А затем цену подняли на пять фунтов.

Он и спорить не стал – а то вдруг поднимут еще на пять. Наконец ему нехотя назначили день и велели прислать девушку («без провожатых, договорились?») с деньгами на Гардения-роуд. Это было во вторник, три дня назад, и он торчал тогда здесь, мучаясь неизвестностью, но счастливый, что хоть дело сдвигалось, счастливый, что все идет к концу.

Через каких-нибудь пять минут Триш показалась на углу.

Свет уличного фонаря выхватил из темноты ее темно-каштановые волосы, когда она остановилась на перекрестке. Бог мой, подумал Деон, так быстро? Эта старая ведьма работает со скоростью молниевой вспышки. Триш разглядела наконец «фиат» и размашистым шагом двинулась в его сторону. На ней была широкая зеленая юбка и под цвет кофточка из джерси. Единственная дань тщеславию, ибо Триш знала, как идет к ее удивительным волосам такое сочетание цветов. Он перегнулся через сиденье, чтобы открыть ей дверцу, она села и застыла, глядя прямо перед собой.

– Порядок? – взволнованно спросил он.

Она покачала головой, продолжая по-прежнему хранить молчание.

– О черт! Теперь-то что не так?

– Велели прийти в пятницу.

– Но почему?

– Так она сказала. Она хочет знать наверное. В пятницу в это же время.

– Да разве они все уже не проверили?

– Только в пятницу.

Страшная мысль пришла ему в голову.

– А деньги?

– Она взяла.

– А если ты теперь только ее и видела со своими деньгами?

Она повернулась к нему с легкой усмешкой.

– Тогда тебе придется сказать отцу, что плату за экзамены опять повысили, верно?

У него не было особого желания развивать эту мысль, ведь ему еще предстояло изобрести убедительную ложь, чтобы отчитаться перед отцом за тридцать фунтов, которые вдруг ни с того ни с сего понадобились ему.

– Какая хоть она из себя? – спросил он. По голосу за дверью в тот вечер, когда он безуспешно пытался проникнуть в таинственный дом, можно было представить старую неопрятную ведьму, беззубую, со сморщенными, трясущимися руками.

– Вполне симпатичная, – безразличным тоном ответила Триш.

– Я не о том. Как она выглядит?

– Как выглядит? – Триш попыталась сосредоточиться. – Ну, она… скорее, пожилая.

– Старая, что ли?

– Нет, зачем же… – Она покачала головой. – Просто пожилая. Ну, что-то около пятидесяти, я думаю. Волосы подцвечивает синькой, – оживилась Триш. – А в остальном она вполне ничего.

– Ну, она хоть производит впечатление человека знающего?

– Трудно сказать… – Триш произнесла это совсем тоненьким голоском.

Сейчас он молил всех святых о том, чтобы эта женщина, подцвеченные у нее волосы или нет, знала свое дело. Он снова посмотрел на часы – наверно, в десятый раз за последние пять минут. Триш отсутствует в общей сложности уже больше десяти минут, почти четверть часа. Что-то на этот раз все-таки происходит. Не может быть, чтобы снова была лишь ложная тревога.

Он услышал шаги по тротуару и посмотрел в заднее зеркальце. Яркий свет витрины высветил фигуру в форме, блеснули начищенные пуговицы, белый ремень, кобура на поясе. Полисмен! Господи боже мой!

Деон замер от страха, сидел, вцепившись в рулевое колесо, а констебль не спеша приближался. «Не будь дураком набитым, – уговаривал он себя. – Ну и что с того, что „фараона“ увидел? Человек на дежурстве, делает обход, высматривает воров, грабителей и убийц».

Но побороть ужас он не мог. И пока полисмен шел в его сторону, сидел, уставившись прямо перед собой, боясь шевельнуться, боясь повернуть голову, чтобы не встретиться с ним взглядом: ему казалось, что глаза выдадут его. Шаги замедлились (если он заговорит, если что-нибудь мне скажет, я ведь даже ответить не смогу, язык просто не послушается) и, прозвучав у самого уха, стали удаляться, мерные, неторопливые.

Деон смотрел вслед полисмену, пока тот шел по улице и затем исчез в тени деревьев.

И снова шаги, быстрые, легкие. Триш. Он даже не заметил, как она вынырнула из-за угла. Он попытался угадать по ее лицу – да? – но она мелькнула в свете фонаря, и он не успел ничего разглядеть.

Он выскочил открыть ей дверцу, но она опередила его.

– Порядок?

Она кивнула, не глядя на него.

– Ты уверена?

Она села в машину, подоткнула под себя юбку (тоже зеленую, но не ту, что надевала в прошлый раз, а в мелкий белый цветочек), чтобы не прищемило дверцей.

– Уверена, – выдавила она, и он не узнал ее голоса. Он захлопнул за ней дверцу и, обходя сзади «фиат», почувствовал вдруг, что снова может воспринимать окружающее. В голове была путаница, радость и стыд – все смешалось. Он сел за руль. Вдохнул запах дезинфекции. Запустил двигатель, включил ближний свет, тронул с места.

Некоторое время они ехали молча. Впереди на перекрестке горел красный свет, он сбавил скорость, рассчитывая подкатить на зеленый, чтобы не останавливаться. Но свет упорно горел красный, и он вынужден был затормозить.

Он сидел и ждал, когда автомат сработает и загорится зеленый.

– Куда ты меня везешь? – спросила она все тем же чужим голосом.

Тогда он посмотрел на нее.

По лицу ничего не заметно. Все та же столь хорошо знакомая Триш – темные волосы, чуть неровные зубы, опущенные в улыбке уголки губ. Но сейчас она не улыбалась. Хотя и не выглядела ни подавленной, ни мрачной. Просто улыбки не было.

– Домой, – сказал он. – Разве мы не так договорились? Ты побудешь там, пока… ну, пока все не произойдет.

– Хорошо, – сказала она.

Апатия. Вот именно. Ей все безразлично, подумал он. Приготовилась к любому исходу – будь что будет. Такой она еще никогда не была.

– Ты мне расскажешь, как все было? – спросил он.

Она качнула головой. Вспыхнул зеленый свет, и Деон свернул на главную дорогу к городу, где сплошным потоком неслись автомобили; он был даже рад, что обязанности шофера позволяли ему не разговаривать.

Неожиданно она сказала:

– Было совсем не страшно.

Сказала так, точно сама себя убеждала. Хочет ободрить меня, подумал между тем Деон, и это его тронуло.

Он попытался подладиться под ее тон, легкий, беззаботный, и ласково улыбнулся ой:

– Не так страшно, как ты думала?

– Да.

Помолчав, добавила, точно хотела отделаться от чего-то:

– …просто велела раздеться ниже пояса, уложила на пол и…

– Как на пол?! – Он подумал, что ослышался.

– Ну, не на пол, она полотенце подстелила, конечно. – И беспечно взмахнула рукой, словно птица крылом. – Все стерильное, надо надеяться. Во всяком случае, все было очень чисто. Она даже перчатки надела. Резиновые.

– Хоть одно утешение.

– Да. Ну, а потом я легла… Ты знаешь, как это делается…

– Да, конечно, – поспешно произнес он.

– Потом, – продолжала она, будто он и не прерывал ее, – она смазала там какой-то мазью, дезинфицирующей наверно, взяла такой инструмент…

– Шприц? – Его всего трясло.

– Может быть, не знаю, что туда вводят. Но она все сделала очень ловко, мне даже больно не было. Я не смотрела. Не хотела смотреть и не смотрела…

Она помолчала, словно припоминая что-то, и затем продолжала почти тем же голосом, почти тем же ровным тоном и в то же время иным; в нем появилось что-то, чего не было минуту назад, – так холодные воды вдруг поднимаются со дна океана на поверхность и ничто не в силах их остановить.

– Больно не было, просто… ну, неприятно было, когда она ввела это туда и вспрыснула. По-моему, какое-то масло.

Деон молча слушал, как нескончаемым, неудержимым потоком лились слова, срываясь с уст этой девушки с застывшим лицом.

– Потом она велела не двигаться минут пять, полежать выгнувшись, чтобы жидкость впиталась. Не то чтоб было больно, – повторила она, и теперь в голосе ее звучал откровенный ужас, и мука, и отвращение, – а просто неприятно, что ли.

Пожалуйста, хотелось сказать Деону, ну, пожалуйста, перестань. Ты даже не знаешь, что ты с собой делаешь. Но он сидел ошеломленный, не в силах рта раскрыть.

– Через пять минут она проделала все это еще раз, – возобновила свой рассказ девушка таким тоном, словно сама не верила тому, что говорит. – Но я не смотрела. На то чтоб было больно, просто мне не хотелось смотреть.

Она помолчала, как будто сидела и осмысливала то, что сказала ему, – все ли? Не забыла ли чего-нибудь важного?

– Ну и все вроде, – произнесла она тем же неуверенным голосом.

Только не дай ей разрыдаться, молил Деон. Только чтоб она не устроила истерики сейчас, здесь, на улице.

Она повернула голову и впервые с тех пор, как села в машину, посмотрела на него. Он не осмелился заглянуть ей в глаза – боялся. Боже, не дай ей разрыдаться.

Но она, кажется, справилась с душившими ее слезами и, когда заговорила, голос ее звучал спокойно, обыденно.

– Это было ужасно. – Она задумчиво кивнула, как бы подтверждая свои слова. – Ужасно.

Во сне он видел Триш. Будто она собирается куда-то лететь на самолете, а он хочет нагнать ее и сказать ей что-то жизненно важное. Но их все время разделяют люди, они не дают ему пройти, и он в смятении не знает, что делить, потому что она все дальше и дальше уходит от него. И вдруг нет никакой толпы, один только он стоит и смотрит на уносящий ее самолет, пока тот не превращается в едва различимую точку. И на него наваливается невыносимая печаль. А потом он слышит чей-то крик и оборачивается, пытаясь разглядеть, неужели самолет разбился? И снова чей-то крик… Он проснулся, сел рывком, но не сразу сообразил, что сидит на полу, где постелил себе вечером.

Его кровать, на которой спала Триш, была пуста. Простыни отброшены, словно она спешила.

И тут он снова услышал сдавленный крик – на этот раз из ванной комнаты.

От кровати до двери ванной вела дорожка темных капель. Она, однако, успела закрыть за собой дверь, и сейчас оттуда не доносилось ни звука.

Он кинулся к ванной, рванул дверь, готовясь к худшему.

Она стояла спиной к двери в его крохотной ванной (ее строили как туалет для прислуги, и почему именовали ванной, он сам не знал: здесь был лишь умывальник и унитаз; единственное отклонение от проекта, который позволила себе хозяйка, – эксцентричная фиолетовая окраска стен). Пижамные брюки алели в углу, кровь струилась по ее ногам, но она, казалось, не обращала на это внимания. Неподвижным взглядом смотрела она вниз, в одну точку; он посмотрел туда же и понял, почему она кричала.

Должно быть, он издал какой-то звук – от боли или жалости к ней, потому что Триш повернулась и посмотрела на него.

– Мертвый, – сказала она просто, как если бы говорила о чем-то обычном, о погоде, что ли, или отвечала на приветствие случайной знакомой в уличной толпе.

Он схватил ее за плечи, повернул, почти насильно довел до кровати. Быстро расстелил бумажные полотенца, достал гигиенические подушечки, уложил ее поудобнее. В нем проснулся врач, он четко и профессионально делал то, что требовалось.

– Где у тебя колготки? – спросил он. – В которых ты занимаешься гимнастикой. Куда ты их положила?

Она кивнула на чемодан.

Триш лежала на спине, широко раскрыв глаза, с разметавшимися по подушке, вдруг потускневшими, утратившими блеск волосами, и на лбу у нее блестели капельки пота. Она следила взглядом за каждым его движением, и в этом взгляде была вера в него.

– Теперь так, – сказал он. – Иду звонить, потом отвезу тебя в клинику. Абсолютно никаких причин для беспокойства. Самое страшное позади. Ты поняла?

Она кивнула, как послушный ребенок.

– Вот и отлично. Сильное кровотечение сейчас прекратится. Потом положи гигиенические подушечки и натяни колготки. Только не вставай – я все тебе подам. Надевай их осторожно, хорошо?

Она снова кивнула.

– Прекрасно. Так я иду звонить. Я мигом.

Телефон-автомат был через два квартала. Он сел в «фиат», рванул с места и, нажав до отказа на газ, помчался по пустой улице.

Набрал номер, и к нему тут же вернулось деловитое профессиональное хладнокровие.

Врач все понял. Он будет через пятнадцать минут. Тут уже осложнений не предвиделось. О, у меня персонал натренированный. Конечно же, выкидыш. Так до встречи, старина, я выезжаю.

Триш лежала в той же позе, в какой он ее оставил. Она повернула голову, когда он вошел, но сама не двинулась.

– Ну как, порядок? Она кивнула.

– Вот и прекрасно, – нарочито бодрым тоном сказал он. – Доктор уже выехал, давай и мы будем собираться. На-ка вот это. И это наденем.

Он улыбнулся ей и, заметив полуоткрытую дверь ванной, пошел закрыть ее.

– Одевайся, я сейчас.

Он снова подбодрил ее улыбкой, вошел в ванную и закрыл за собой дверь. Надо бы вытереть пол, но это потом. Сначала другое.

Он потянул рулон туалетной бумаги, оторвал длинную полосу, смял в комок. «Это» так и осталось лежать на белом фаянсе. Оно было розовое и гладкое, с большой головой и крошечными конечностями – точная копия того, что он видел в патологическом кабинете. Триш все-таки спутала сроки. Он так и думал: это же явно двенадцатая неделя.

Он пригляделся повнимательнее – мальчик. Он бумагой спихнул своего неродившегося сына в унитаз и спустил воду.

ЛЕТО

Глава четвертая

С удивлением и беспокойством заметил Деон, как дышит отец, когда они поднимались по лестнице: он едва одолел последний пролет. Ноздри у него при каждом вдохе широко раздувались. Деону вспомнился пациент с пневмонией. К тому же он был весь в испарине, бусинки пота покрывали лоб под полями его черной шляпы. А ведь день выдался не такой уж жаркий.

Ничего не поделаешь, стареет, подумал, успокаивая себя, Деон. Шестьдесят ему? Нет, шестьдесят один. Не так уж много, хотя и не мало, конечно. Странно, он вообще редко задумывался над возрастом отца, над тем, что он меняется. А ведь годы берут свое, увидел теперь Деон и поймал себя на том, что смотрит на отца взглядом стороннего наблюдателя. Лицо его, всегда решительное и строгое, с глубоко посаженными глазами (отец непомерно гордился своим зрением: на охоте он, бывало, первым видел газель и мог с одного взгляда определить из далекой дали, в кого метил – в самца или в самку), теперь осунулось, резче обозначились скулы, а нос, крупный, крючковатый, выдавался подобно клюву хищной птицы.

Деон смотрел и думал: он всегда присутствовал в моей жизни, был, и все; некая фигура, имеющая определенное название «отец». А сейчас смотрю я на него вроде бы со стороны и должен признать, что совсем его не знаю, словно темный дом с закрытыми ставнями, о котором только имеешь представление, – разве что удалось разок-другой мельком увидеть затененную внутренность некоторых комнат.

Иоган ван дер Риет споткнулся и чуть не упал у массивных колонн, венчавших лестницу. Деон бросился было поддержать его, но отец отвел его руку и насупился сердито и раздраженно. Бот, шедший с другой стороны, заметил и этот жест, и недовольный взгляд отца и улыбнулся Деону, чуть пожав плечами и как бы говоря, что таков уж он есть, отец, ничего другого от него и ждать не приходится, а Деону следовало бы получше знать его и не соваться со своей помощью – даже в такой день.

До входа в парадный зал они поднимались молча.

Здесь уже собралась целая толпа; самые нетерпеливые начали входить, но многие еще стояли группами на лестнице или возле колонн: выпускники, явно стеснявшиеся своих мантий; родственники, не скрывавшие гордости; преподаватели университета, утомленные и безразличные, жаждавшие лишь одного – чтоб скорей все это кончилось.

– Войдем или ты хочешь подождать здесь? – спросил Деон и посмотрел на часы. – Еще двадцать минут до начала.

– Давай чуточку обождем, – сказал отец. Он оттянул пальцем воротник рубашки, затем снял шляпу и неторопливо вытер платком лицо. Заметил на себе взгляд Деона и прибавил чуть ли не извиняющимся тоном: – Ну и жарища в этом вашем Кейптауне. Пожарче будет, чем у нас в вельде.

– Да, сегодня очень влажно, – вежливо поддакнул Деон, не смущаясь тем, что кривит душой.

Бот разглядывал девушек в платьях, которые по моде облегали фигуру, и вдруг фыркнул:

– Нет, вы только поглядите, кто пожаловал! Флип и старая Миета.

Филипп Дэвидс неторопливо поднимался по ступеням лестницы. Пожилая цветная женщина, шедшая под руку с ним, очень волновалась и явно была не в своей тарелке, словно никак не могла поверить, что имеет право быть здесь.

– Вы только поглядите, как она вырядилась, – насмешливо продолжал Бот. – Дикарка да и только.

Нарядилась мать Филиппа в самом деле не к месту: широкая юбка колоколом, какие были в моде лет пять-шесть назад на танцевальных верандах, и летняя широкополая шляпа еще большей давности. Среди маленьких шапочек, которые были надеты на других женщинах, она выглядела действительно комично.

И многие на нее уставились. Деон видел вокруг улыбки, за снисходительностью которых скрывалась высокомерная жалость.

Его разобрала злость. Он стоял и смотрел сверху на поднимавшегося по лестнице Филиппа, а тот неторопливо шел по ступеням об руку с этой перепуганной, причудливо вырядившейся старой женщиной. Ублюдок, осел упрямый, ругал он его. Неужели не мог подсказать ей? Неужели не мог проследить, чтоб она оделась как следует, а не выставляла себя на посмешище?

– Она имеет полное право быть здесь, – сердито бросил он брату.

Бот, не веря ушам своим, взглянул на него и покраснел. И открыл было рот, хотел что-то сказать, но не произнес ни звука.

Филипп с матерью прошли больше половины пути, когда она вдруг, почти на том же месте, что Иоган ван дер Риет, оступилась. Филипп поддержал ее, остановился и тут впервые поднял глаза, словно хотел смерить взглядом, сколько им еще оставалось пройти.

У него было необычное выражение лица. Пристыженное, растерянное и вместе с тем вызывающее. Точно он говорил собравшимся здесь надменным белым: «Подите к черту! Все вместе и каждый в отдельности. Убирайтесь ко всем чертям!»

Деон все понял.

И платье это, и шляпа – обноски; цветастое, пышное бальное платье, которое какая-то женщина носила когда-то и выбросила за ненадобностью, да и шляпу тоже – она только занимает место в гардеробе; так почему бы не отдать все это служанке – они так падки до бантов, оборочек, цветов из атласа и тому подобного, не так ли?..

Обноски. Но это лучшая ее одежда, а Филипп слишком горд, чтобы признать, что это не так.

Деон шагнул к ним, еще сам до конца не осознав, что он делает. Он видел насупившиеся брови отца и застывший взгляд брата, но он уже шел вниз по ступеням – туда, где остановились Филипп с матерью. Филипп без улыбки наблюдал за ним – стоял серьезный, словно собирался задать какой-то очень важный вопрос.

Они не разговаривали с того дня в студенческом кафетерии, с их размолвки, избегали друг друга, даже когда оказывались в одной аудитории. Порой их взгляды встречались, и всякий раз кто-то из них отводил глаза.

Сейчас они стояли лицом к лицу. У Филиппа чуть вздернулись брови, в глазах застыл вопрос. Деон был спокоен и уверен.

Он протянул руку.

– Доброе утро, Филипп, – сказал он. И обращаясь к растерявшейся женщине: – Доброе утро, миссис Дэвидс.

Она застенчиво пробормотала в ответ что-то невнятное, не смея поднять на него глаза. Он стал рядом с ней и вежливо взял ее под локоть. Рука была худая, тонкая. И дрожала.

– Позвольте я вам помогу, – сказал он. И они втроем – Филипп, Деон и мать Филиппа – двинулись ко входу в зал. Деон смотрел на лица стоявших вокруг людей. На этих самодовольных лицах больше не было улыбок.

Бот глядел на него не мигая, даже рот от удивления раскрыл. Отец смотрел в сторону, на далекие горы на горизонте.

Повисите в петле, подумал Деон без всякого сожаления. Повисите еще немного в петле.

Поравнявшись с отцом, он остановился, заставив остановиться Филиппа и его мать.

– Отец, – сказал он. – Ты помнишь миссис Дэвидс? А Филиппа?

Отец продолжал смотреть на далекие сине-стальные горы.

– Хозяин! – тихо, почти умоляюще проговорила цветная женщина.

Иоган ван дер Риет не удостоил ее ни ответом, ни взглядом. Он только чопорно кивнул, но глаза его – и после того, как Филипп с матерью отошли, – были все так же прикованы к горам.

– На кой черт тебе понадобилось все это? – прошипел Бот вне себя от ярости.

– Я тебе сказал, – отвечал Деон. – У нее больше права быть здесь, чем у тебя. Это ее сын получает звание доктора.

– Это не значит, что ты должен… Ну что ты за человек!

– Я врач, и он тоже.

– А может, ты к тому же еще и любишь кафров?

– Довольно, – резко сказал отец. Он перевел холодный взгляд с одного на другого, холодный и безразличный. – Помните, вы братья, – добавил он. И повернулся к дверям, за которыми скрылись Филипп с матерью. В дверях уже началась толкотня. – Я думаю, нам пора идти.

В сидевших рядами строго одетых, серьезных молодых людях трудно было узнать своевольных студентов, какими они были всего две-три недели тому назад. Такое впечатление, размышлял Деон, словно мы не через экзамены прошли, а через чистилище, которого многие из нас так боялись, – прошли сквозь огонь, отделивший шлак и выплавивший чистый металл… Ну-ну! – остановил он себя. Не сгущайте краски, молодой человек! Не надо вычурных сравнений и сантиментов. Естественно, каждый чуточку ошарашен. Никак не верится, что все позади, вот и взвинчиваешь себя. Может, поэтому и я так поступил.

Но осмыслить причину своего поступка он был еще не готов, а потому, чтобы отвлечься, стал смотреть на массивные выступы над огромными окнами и на людей в зале.

Через проход сидели выпускники инженерного факультета, по диагонали и ближе к возвышению – гуманитарии. Лишь несколько девушек рискнули явиться на выпуск с распущенными волосами, и ему показалось, что среди них он разглядел темно-каштановую голову Триш, хотя поручиться не мог бы.

Ему не очень уж и хотелось видеть ее или чтобы она его увидела, поэтому он сел так, чтобы смотреть на входную дверь.

Он сразу же заметил мать Филиппа – она сидела одна с краю, в самых задних рядах. В зале были и другие цветные и индианки в ярких сари, расшитых блестками, но они сидели группами. Держались отдельно, пока кто-нибудь из белых, не найдя другого места в переполненном; зале, не садился рядом. Но даже и тогда невидимый барьер оставался.

Деон пробежал глазами по рядам – мягкие, пастельные тона одежды женщин, строгие костюмы мужчин, – он искал хищный профиль отца. Но не мог найти. Неужели по ошибке тот забрался на балкон? Наконец он обнаружил его высокую фигуру. Отец появился в дверях одной из лож за колоннами, где были отведены моста для самых почетных гостей. Он что-то на ходу говорил студенту-контролеру, который явно просил его вернуться. Контролер показывал на пригласительный билет – эту ложу занимали те, у кого билеты были другого цвета. Иоган ван дер Риет отмахивался от вежливо настойчивого гоноши, точно все это было несущественно, да и вообще ниже его достоинства вникать в такие мелочи. В конце концов, однако, он сдался и прошел в зал, одарив напоследок контролера свирепым взглядом. Бот покорно поплелся за ним.

Они нашли два свободных места среди нескольких явно состоятельных, немолодых супружеских пар. Деон без труда представил себе светский разговор, который там шел сейчас по поводу предстоящего выпускного акта, коктейлей и танцев, назывались имена университетских знаменитостей, с которыми на «ты», прилагательные употреблялись только в превосходной степени: как все «потрясающе», «фантастически» и «поразительно». Он еще подумал – не без злорадного удовольствия, – как отец будет там выкручиваться.

Четверо преподавателей с озабоченным видом пересчитывали сидевших выпускников, ряд за рядом, и старательно складывали в уме общее число. Деон представая себе, с каким презрением смотрит на них сейчас отец. Он не нанял бы этих людишек даже овец пасти. Уж если они не могут сосчитать, сколько тут сидит людей, мирно и спокойно, то как бы они управились, дай им пересчитать толкущихся овец?

Он ухмыльнулся при этой мысли, и Робби, сидевший в том же ряду, перехватил его усмешку и скорчил в ответ гримасу.

Мы теперь врачи, доктора, подумалось вдруг Деону в приливе внезапного ликования. Черт с ним, со всем остальным, мы – доктора. Ну вот еще немного – и доктора!

Он представил себе, как докторская шапочка легко коснется его склоненной головы.

«Итак, я посвящаю вас в рыцари… – И касались бы, как должно, мечом, вот было бы торжественно. – Встаньте, сэр Деон».

Он снова ухмыльнулся – надо же, куда занесло его воображение, – но душевный подъем не проходил. Слезы восторга подступили к глазам. Боже мой, если они сейчас не начнут, я разревусь, как ребенок.

Внезапные раскаты невидимого органа, еще усиленные многократно динамиками, спасли его достоинство. Из дверей по проходу между рядами двинулась, заколыхалась мантиями торжественная процессия профессоров под громовые аккорды Gaudeamus Igitur, [5]5
  Gaudeamus igitur juvenes dum sumus (лат.).– Посему возрадуемся, доколе мы молоды… (Начало старинной студенческой песни.)


[Закрыть]и зал встал. Почтенный декан Инженерного факультета, слепой, как летучая мышь, но слишком тщеславный, чтобы носить очки, свернул, конечно, не туда, и его пришлось возвращать в ряды профессуры. Наконец процессия взошла на возвышение и орган заиграл бравурный национальный гимн, все подхватили. Где-то на середине первого куплета Деону показалось, что он слышит голос отца, перекрывающий все остальные. Несколько ошарашенный, он даже сам перестал петь, прислушался. Да, конечно, голос отца.

Все ясно. Эти англичане, сидевшие вокруг отца, наверняка не пели, – самое большее шевелили губами для видимости. Кровь у отца вскипела от обиды, вот он и выдал им во всю силу голоса.

Деон рассмеялся в душе. Скажем прямо, подумал он, непросто держать в руках такого старика.

Все сели, и деревянные откидные сиденья откликнулись единым гулким заключительным аккордом, как будто быстро провели палкой по деревянному забору.

Началась скучная и томительная церемония. Наконец был представлен оратор. Им оказался приезжий академик из какого-то второстепенного английского университета, обладатель длинных, соломенного цвета волос, которые он то и дело нервным движением откидывал со лба. Говорил он, проглатывая гласные, так что из речи его все равно никто ничего не мог понять. Похоже, он убеждал народности Южной Африки в необходимости пересмотреть свои позиции и подумать о взаимном уважении. Деон уповал на косноязычие оратора, на то, что отец ничего не поймет. Ведь если это возьмет его за сердце, он может потребовать слова.

Некоторое время он пытался слушать эти призывы к благоразумию, что-то насчет перспективы, и смотрел на то, как оратор снова и снова откидывал падавшие на лоб волосы. Подстригся бы, что ли, раз они ему так мешают, подумал Деон.

Впереди, рядах в шести от себя, он увидел затылок Филиппа – прямые черные волосы, неподвижная голова. Он, казалось, ловил каждое слово.

Наконец мне вроде бы удалось уладить нашу размолвку, мелькнуло в голове Деона. Он явно признателен мне за это. И Деон вспомнил мягкую, чуть заметную улыбку Филиппа. Может статься, мы никогда больше не увидимся после того, как распрощаемся сегодня, так хоть не расстанемся врагами.

Филипп не распространялся насчет своих планов на будущее, хотя, кажется, получил приглашение от одной клиники для черных в Трансваале. Ходили, правда, слухи и о стипендии от какого-то фонда не то в Германии, не то во Франции. Если так, что ж, он это заслужил. Голова у него варит, а работать он может как одержимый.

Удачи ему, как бы там ни было.

И снова засверлила мозг не дававшая покоя мысль: но почему, почему я все-таки так поступил?

Не была же это, размышлял он, попытка искать расположение Филиппа? И поза мне не нужна, и вызовов я никаких никому не бросал. Хотел восстановить отношения? Тоже нет. И не был это ответ на иронические замечания Бота, и не отцу назло я это сделал. И тем более не из желания насолить всей этой публике с их ухмылочками. Просто было что-то такое в его лице, когда он посмотрел в нашу сторону, что заставило меня так сделать; этот его смущенный взгляд, но в то же время и гордый.