Текст книги "Нежелательные элементы"

Автор книги: Кристиан Барнард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)

Во время обхода атмосфера оставалась напряженной. Все с тревогой следили за лицом Деона, и кое-кто на всякий случай старался укрыться за спинами остальных.

Палатные врачи торопливо излагали сведения о пациентах за сутки. Ни вопросов, ни обсуждения – Деон переходил от кровати к кровати почти машинально, испытывая странное ощущение, что на самом деле он вовсе не здесь, не в клинике, что человек в белом халате и темном, прекрасно сшитом костюме, уверенно двигающийся от одного больного к другому, выслушивающий доклады и отдающий четкие распоряжения, это не он, а кто-то другой, ему неизвестный. Он же, Деон ван дер Риет, лишен телесной оболочки и просто следит за действиями этого незнакомца со стороны, с любопытством и даже недоумением.

Неужели я действительно такой? – спрашивал он себя. Я на самом деле хожу вот так, держусь вот так, думаю вот так?

«Я пришел бы ему на помощь, как собственному брату».

Он действительно так сказал?

На середине обхода он не слишком убедительно сослался на то, что его ждут в приемной, и ушел. Теперь Филипп, наверное, уже у себя?

Он шел через вестибюль к дверям, когда по лестнице, прыгая через ступеньки, сбежал Мулмен.

– Профессор! Профессор!

Деон нехотя остановился.

Очки Мулмена соскользнули на самый кончик носа, и он смотрел поверх них.

– Собака, которую мы оперировали на прошлой неделе, все еще молодцом!

– А? Очень хорошо, – сказал Деон. Мулмен явно растерялся, не понимая этого равнодушия, и прижал руки к груди. – Пожалуй, эксперименты мы можем кончить, – продолжал Деон. – А как Джованни?

– П-п-прекрасно, – ответил Мулмен и глубоко вздохнул, стараясь справиться с нервным заиканием. Затем он сказал: – Конечно, высокий гемоглобин и гематокрит, но в остальном анализы крови в норме. И он совсем освоился в палате.

– Отлично. Вы за ним присматриваете?

– Да, сэр.

– Значит, все хорошо.

Деон сказал это, явно давая понять, что разговор окончен, но Мулмен словно ничего не заметил и пошел рядом с Деоном к выходу.

– Я хотел бы… профессор…

Деон, нахмурившись, повернулся и нему. Ну, что еще?

Мулмен спросил растерянно:

– Вы видели статью в «Тораксе», сэр?

– Какую статью?

Мулмен тут же вытащил из кармана свернутый журнал. Он раскрыл его на загнутой странице и протянул Деону.

– Боюсь, французы вас опередили, сэр. – В голосе Мулмена звучало неподдельное сочувствие.

Одного взгляда на диаграммы оказалось достаточно. Деону не нужно было читать текст. Он видел перед собой точную копию методики исправления атрезии трехстворчатого клапана, которую он придумал и разработал в лаборатории.

Фамилия одного из авторов была ему знакома. Они встречались на конгрессе в Лондоне. Француз держался угрюмо и сдержанно, но заметно оттаял, когда между ними завязался разговор, и оказался вполне приятным человеком.

– Они уже оперировали больных?

– Нет, сэр. – Мулмен перевернул страницу. – Они пишут, что у них намечено несколько пациентов, но пока еще ни одной операции они не делали.

Деон попытался изобразить на лице улыбку.

– Так что пока нам по-прежнему неизвестно, какой результат она даст на людях.

Мулмен медленно кивнул.

– Такая незадача, профессор.

– Но ведь это не так уж и важно, а? – Деон надеялся, что его слова прозвучали убедительно.

Показывать это не полагается. Так диктуют правила поведения настоящего мужчины. Тебя озарила блистательная идея, и ты трудился над ее воплощением, отрабатывая каждую мелочь, исходил кровавым потом, когда что-то не ладилось. И находил-таки решение, проверял и перепроверял. А затем кто-то в другой части света, кого тоже осенила эта идея, только раньше, появляется неизвестно откуда и обгоняет тебя на финише. И хотя твои инстинкты требуют зарычать, растерзать его, ты, словно собака в наморднике. Должен улыбаться и поздравлять его с победой.

Тот, кто умеет проигрывать достойно, нравится всем. Правда, его имя забывают очень быстро.

– Значит, мы все-таки будем продолжать, сэр? – неуверенно спросил Мулмен.

– Разумеется.

– Вот хорошо! – выпалил молодой человек и покраснел оттого, что выдал свои чувства.

Его разочарование при мысли, что он больше не будет причастен к славе нового дерзания, явно исчезло. Да и было ли оно? Возможно, что и нет. Возможно, Мулмен все время думал только о самом эксперименте и его конечной цели, а не о личной пользе, которую он мог принести.

Деон украдкой посмотрел на него, спрашивая себя: был ли я когда-нибудь таким?

И ответил: пожалуй, да. Он вспомнил, как врач-стажер сказал старшему хирургу в минуту душевного взрыва: «Игра шла краплеными картами». А Снаймен посмотрел на него этим прищуренным проницательным взглядом и ответил: «Это ведь не игра», Он настаивал: «Разве это справедливо?» Снаймен покачал головой: «Мы можем только пытаться». Он выкрикнул, ища понимания: «Чем я могу быть полезен?» И слова Снаймена, который понял: «Только вы сами можете ответить на это».

Пожалуй, я был таким, подумал Деон. Но куда же все это делось? Сострадание, возмущение, решимость облегчить участь человека, безмятежная вера, что медицине по силам и такое. Уверенность, что мне нужно только одно: возвращать здоровье искалеченным человеческим телам.

Все это было у меня, и я все это утратил.

Нет, не все. Не клевещи на себя. Я еще испытываю жалость и гнев, когда ночь наступает слишком рано. Но моя жалость уже не та чистая, ни с чем не смешанная, и моего гнева не всегда надолго хватает.

Почему?

Потому ли, что с возрастом приходит желчность и, насмотревшись на жизнь, на ее ловушки и разочарования, уже невозможно гореть энтузиазмом по частным поводам? И тем не менее ты не можешь спокойно сдаться и поэтому пытаешься хвататься за тени, кричать: «Я хочу!»; пытаешься удержать жизнь в объятиях притворной страсти, хотя и знаешь, что твоя страсть всего лишь жадность. Ты хочешь не потому, что любишь, а потому, что стремишься обладать. Ты не желаешь ничего никому уступать – ни женщину, ни собаку, ни просто похвалы своих коллег.

Когда-то ручей был прозрачен, но теперь он замутился, и я уже не вижу блестящих камушков на дне.

Деон отправился к себе в клинику, и час за часом Дженни безуспешно старалась разыскать Филиппа. Он пытался сосредоточиться на статье французских хирургов и не мог. Он вдруг замечал, что тупо смотрит в пространство, и тогда сердито бил себя по лбу, словно школьный учитель нерадивого ученика.

К концу дня раздался зуммер селектора.

– Да?

– Вам звонят, профессор. Но джентльмен не пожелал назвать себя. – В голосе Дженни слышалось неодобрение. – Он говорит, что по личному делу и что это очень важно.

Филипп. Должно быть, Филипп. Наконец-то!

– Соедините.

И сразу же в трубке раздалось:

– Деон? Что, к дьяволу, происходит? – Голос захлебывающийся и одновременно настороженный, словно говоривший то и дело оглядывался через плечо. Деон с тревогой узнал этот голос.

– Здравствуйте, Барри.

– К черту! Вы мне солгали. Все эти выдумки, что яичники нужны для опытов с гормонами. Вы понимаете, в какое положение меня поставили?

Деон отвел трубку от уха и с отвращением покосился на нее. Голос продолжал что-то яростно бормотать. Когда он наконец стих, Деон поднес трубку к уху.

– Алло, алло! – встревоженно взывал Барри.

– Успокойтесь, Барри, – сказал Деон неторопливо, растягивая слова. – Я вас слышу. А теперь вы меня выслушайте.

– Мне нечего слушать, – взвизгнул его собеседник. – Если проследят, что эти удаленные яичники, черт бы их побрал, поступали от меня, то все будет кончено. Если выяснится, что я причастен к этому, то мне конец. Вся моя практика тогда к чертовой матери…

– Послушайте! – сказал Деон резким топом.

Стенания тут же прекратились.

– Ну, ладно. Во-первых, вас ни в чем нельзя обвинить. Вы оперировали по абсолютно показанным поводам с той лишь разницей, что удаленные яичники не сжигались, а передавались мне для научных опытов. Нет. Погодите! – сердито крикнул он, чтобы предотвратить новый поток слов. – Во-вторых, проследить, что они поступали от вас, вообще невозможно. Только я знаю, откуда они, а я ничего не скажу.

Голос его собеседника сразу изменился. Теперь он захлебывался от благодарности.

– Деон, это по-настоящему благородно с вашей стороны. У меня как гора с плеч. Я места себе не находил с той минуты, когда эта проклятая газетенка… Но если вы готовы взять все на себя, так…

– И наконец, – прервал его Деон все тем же тоном, – я не понимаю, почему вы в такой панике. Они подбираются к Дэвидсу и его опытам. Вопрос о том, откуда яичники, вообще второстепенный.

Секунда испуганного молчания. Затем на другом конце провода воскликнули:

– Господи, где вы были весь день? Разве вы не знаете, что происходит?

– Что вы имеете в виду?

– Да ведь весь шум из-за этого!

– Какой шум?

– Они намерены вынести все это сегодня на заседание факультета. И главный вопрос – откуда яичники? Неужели вы не знаете, какие ходят слухи?

– Меня слухи не интересуют, – сказал Деон с не слишком убедительным пренебрежением.

Барри усмехнулся.

– А не мешало бы. Вы могли бы услышать кое-что небезынтересное для себя. – Он помолчал и вдруг спросил резко: – А вы знали, что сегодня собирают факультет?

– Да, – сказал он. И это было не совсем ложью. Как всегда, Дженни положила извещение и повестку дня ему на стол в начале недели, и, как всегда, он смял их и бросил в корзину для бумаг.

– Вы придете?

– Не знаю. Я еще не решил.

– Нет, приходите. Возглавить атаку собирается ваш шеф.

– Шеф?

– Старик Снаймен. Он потребовал специального обсуждения по этому вопросу, как по делу, представляющему особую важность для всего факультета.

– Ах, так!

Да, об этом следовало подумать.

– Вы этого не знали?

– Нет.

– Ходят слухи, что он жаждет расправиться именно с вами. Но ведь этого не может быть. Ведь так? – Голос стал умоляющим. – Он же ничего не знает?

– Это исключено.

– Так вы придете?

– Я еще не решил.

– Пожалуйста, Деон, не упоминайте мое имя.

– Не упомяну.

– Я не могу просить вас поклясться, но вы знаете, чем это обернется для меня. Ведь вы понимаете? Моя практика полетит к черту, а мне понадобилось полжизни, чтобы ее создать, у меня сын в университете… Лишь слово, одно слово… и мне останется только захудалая амбулатория где-нибудь у черта на рогах. И вы же уверяли меня…

Это хныканье начало раздражать Деона.

– Послушайте, я же сказал, что от меня никто ничего не узнает. Вам этого мало?

– А что, если они пустят в ход нажим? – В голосе опять зазвучал страх.

– Да перестаньте же!

В трубке воцарилось обиженное молчание.

– Барри, я обычно держу свои обещания. И потом, даже о моем участии не станет известно. Профессор Дэвидс – единственный, кто знает о нем, а он будет молчать.

– Это цветной-то? – скептически спросил Барри.

– Да, цветной! – отрезал Деон. – И позвольте мне сказать вам кое-что еще, друг мой. По сравнению с этим цветным вы просто дерьмо.

Секунду он с угрюмым удовольствием слушал вопли негодования на том конце провода.

– До свидания, Барри, – сказал он негромко и положил трубку.

И тут же понял, что разделаться с этой историей так же просто и окончательно ему не удастся.

Снаймен.

Да, об этом надо подумать. Неужели этот насмерть перепуганный ублюдок не ошибается и старик что-то разведал? Как он сказал в тот день, когда они окончательно разругались? «У меня есть свои источники информации».

Деон сидел неподвижно, откинув голову, точно вслушивался в тишину, и, прижав палец к губам, будто говорил себе: «Т-с-с!»

Снаймен охотится на него. И это его оружие? Что он слышал? Что он знает? О чем догадывается?

Собрания обычно назначаются на середину дня. Время еще есть. Но прежде надо решить, идти ли ему. Благоразумно ли это? Ведь стоит ему рассердиться, он не смолчит. Но будет ли это наиболее полезным для Филиппа? Ведь он твердо решил остаться за кулисами. Добьется он чего-нибудь, если открыто ринется в бой?

Сухие словопрения на таких собраниях всегда ему претили, и если он придет сегодня… Он представил себе удивленные взгляды членов факультета, постоянно их посещающих. Многозначительный взгляд Снаймена. Двусмысленные вопросы. Поспешные выводы.

«Здравствуйте, Деон. Каким это ветром?»

«Здравствуйте, Деон. Решили посмотреть представление?»

«У вас встревоженный вид, Деон».

«Ваш приятель немного зарвался, Деон».

«Здравствуйте, Деон. Вы здесь зачем? Как представитель защиты?»

Защиты…

Черт с ними. Он будет защищать Филиппа. Он потребует слова, объяснит высокую научную цель этих исследований. Объяснит свою роль в них и причины своего участия. Он ошеломит их узкие законопослушные умишки. Он не оставит камня на камне от их аргументов, повергнет в прах их доктрины, призванные служить существующему порядку вещей.

А потом? Что потом?

Что он будет делать среди развалин своей карьеры?

Ведь они не позволят, не смогут позволить, чтобы он остался безнаказанным.

Он закрыл глаза. Вокруг ревела тишина.

И тут пришло решение.

Там будет Глив.

Он с облегчением ухватился за эту мысль. Там будет Глив. Глив возглавляет эту кафедру. Он ответствен за это. Он все объяснит. Он генетик. Уж он знает ответы на все вопросы.

Но я должен поговорить с Филиппом. Предостеречь его. Сказать, что он может рассчитывать на меня до конца, но предупредить, что меня не следует открыто втягивать в это дело.

Он снова набрал номер. И услышал длинные гудки. Он слушал их, пока ему не стало казаться, что гудит у него в висках, что это просто эхо бесконечной пустоты в его душе.

Глава одиннадцатая

Деон свернул с шоссе в узкую, обсаженную деревьями аллею, в конце которой среди высоких стволов виднелись греческие колонны.

Филипп приехал раньше и уже ждал – Деон издали заметил у входа в мемориал его кремовый «фольксваген». Услышав шуршание шин по гравию, Филипп оглянулся и, улыбаясь, вылез из своего автомобиля.

Утром, разговаривая по телефону, они решили, что показываться вместе на людях было бы неразумно, и потому назначили для встречи это место – в стороне от клиники и в то же время не слишком удаленное.

Они поздоровались и прошли на террасу. Филипп посмотрел на гранитные ступени, ведущие туда, где в задумчивой позе сидел каменный человек. Он прочел вслух высеченную на постаменте надпись, и в тоне его было изумление:

– «Духу и трудам всей жизни Сесиля Джона Родса, который любил Южную Африку и служил ей».

Он повернулся и взглянул на север, на белесые горы, по склонам которых протянулись пригороды.

– «Там лежит ваша земля…» – произнес Филипп. – Так он некогда выразился?

Он оглянулся на статую и снова минуту-другую изучал ее. Каменное лицо, обращенное в сторону гор, дышало спокойной и незыблемой уверенностью.

– Удивительно, как люди его поколения были убеждены в своей правоте. Ни тени сомнения. Ни мысли, что сомнение вообще возможно. Вот, по-моему, чем мы отличаемся от них. Мы убедились, что на любой вопрос есть много ответов.

– Да, – рассеянно ответил Деон. Он глядел не на горы, а вниз, туда, где находилась клиника. Главное здание отсюда видно не было, но с края террасы можно было различить учебные корпуса. На таком расстоянии и с высоты они казались прихотливо расставленными высокими кубиками среди кубиков поменьше. Деревянные кубики, которыми играют дети. Ему было приятно увидеть их, как незатейливую игрушку, как нечто невесомое и нематериальное. Неужели эти маленькие кубики способны раздавить человека?

– Нам надо поговорить, – сказал он.

– Да, конечно, – вежливо отозвался Филипп и поспешно подошел к нему.

– Что ты собираешься делать?

Филипп поглядел на него, тут же отвел глаза и стал смотреть на дома вдалеке.

– А что ты посоветовал бы?

– На твоем месте я выжидал бы, ничего не предпринимая, пока все не кончится само собой. А это будет скоро.

– Ты так думаешь?

– Уверен. – Деон отвернулся и с силой ударил носком ботинка по камню, который описал крутую дугу в воздухе и покатился по зеленому склону. – Естественно, я буду стараться помочь тебе, насколько это в моих силах.

Филипп кивнул, но ничего не сказал.

– Ты поступил очень умно, не втянув меня в эту историю, – сказал Деон. Он смотрел вниз, туда, куда упал камень. – Старик Снаймен намерен свести счеты со мной, как тебе известно. Если мое имя будет хотя бы упомянуто, я уже ничего не смогу сделать.

Я слишком многословен, подумал он. Слишком настойчиво убеждаю и доказываю. Что он думает? Что я собираюсь предать его, как и все остальные?

Филипп не смотрел в его сторону.

– Конечно, вовсе не надо, чтобы у тебя были из-за меня неприятности.

Тон у него был двусмысленный.

– Дело не в этом, – почти крикнул Деон. – Просто я могу быть более полезен, если меня будут считать незаинтересованным лицом.

– Конечно.

Последовала неловкая пауза.

– Ты мне как будто не веришь, – сказал Деон.

– Тут другое. Ты имеешь полное право остаться в стороне. Вся полнота ответственности лежит на мне, поскольку в это дело втянул тебя я.

– Ты просто не хочешь понять.

– Может быть, я понимаю слишком хорошо.

Деон начал медленно и угрожающе:

– Послушай, не слишком ли много ты… – и умолк.

Мы огрызаемся друг на друга, подумал он. Мы же вот-вот рассоримся. И затем его словно осенило. Мы же братья! И даже больше. Впервые мы должны вести себя как братья.

– Извини, – сказал он и опять поддел ногой камень. Камень ударился о парапет террасы и отлетел назад. – У меня нервы на пределе. Чего только не навалилось – и все сразу. И не всегда легко сообразить, как лучше поступить. Ты догадываешься, кто все это затеял? Кто сообщил о твоей работе газетчикам?

Филипп также был явно рад разрядить напряженность.

– Вероятно, Уильямс.

– Кто это?

– Мой бывший лаборант, – ответил Филипп. – Он отрицает это, но больше некому.

– Зачем ему это понадобилось?

– Мы никогда с ним не ладили. А под конец дело дошло до скандала. Началось с того… – Филипп замялся и, видимо, решил не договаривать. – В общем, это была неприятная история. Я понял, что вместе мы работать не можем, и профессор Глив перевел его в другую лабораторию.

– Так что теперь у тебя нет помощника?

– Да. Но это не имеет значения, потому что мне предложили прекратить мои исследования.

– Что?! Кто предложил?

– Сегодня утром ректор вызвал нас с Гливом к себе и сообщил, что было заседание совета и ему поручено проследить, чтобы я не продолжал работы.

– Ну и что ты сделал?

Филипп пожал плечами.

– А что я мог сделать? Это их лаборатория и их оборудование. Глив пришел в бешенство и собирался тут же подать заявление об уходе, но мне удалось его отговорить. Какой смысл уходить нам обоим? Это означало бы конец всему, чего он достиг на кафедре генетики.

– О чем ты? Неужели ты решил уйти?

– Да.

– Филипп!

– Но как я могу остаться?

– Черт знает что!

Они стояли рядом на мощенной камнем террасе в смотрели на шоссе и бегущий по нему поток автомобилей.

– Чепуха, – спокойно сказал Филипп и улыбнулся. – Это еще не конец света. Там лежит наша страна. – Он показал на север и легонько хлопнул Деона по плечу.

Стоя рядом с Филиппом на этой высоте у парапета, который опоясывал вершину холма, точно крепостная стена, Деон внезапно ощутил прилив неколебимой уверенности, почувствовал в себе несокрушимую силу. Они стоят здесь одни, стоит вместе, плечо к плечу на высокой городской стене, которая выдержит любую осаду. Они разделят вместе любые несчастья и мужественно выдержат их.

– Ты прав, – сказал он. – К черту их всех!

Филипп посмотрел на него с легкой усмешкой.

– Я дождусь конца и потом уйду.

– Какого конца? О чем ты?

Филипп снова посмотрел на далекие горы.

– Возможно, ты не слышал. Идет скандал из-за того, откуда я получал яичники. По-видимому, этот вопрос рассматривался вчера на заседании совета факультета, и, хотя Глив делал все, что было в его силах, начались разговоры о нарушении этики, и… – он вгляделся в лицо Деона. – Но ты же член совета?

Деон передернул плечами.

– Да, но… я был занят… У меня как раз… И я сообщил, что не смогу присутствовать. И вообще я избегаю бывать на этих собраниях.

– Ах, так!

– Ну и что произошло?

– Они постановили провести расследование, и ректор вынужден был спросить, откуда я получал яичники.

Деон прикусил нижнюю губу.

– Ты ему не сказал?

– Нет.

И что же теперь?

– Будет вестись расследование. Мне предстоит давать объяснение.

– Но послушай! Что тут такого? Твои эксперименты – обычная научная работа.

– Нет. Ведь я не сказал, откуда я получал яичники. Все это довольно запутанно и, по-моему, не слишком приятно ректору. Но, насколько я понял, твой шеф не оставил ему выбора.

– Ты уверен?

Он больше не сомневался. Снаймен знает. И собирается расправиться с ним.

Стена, на которой они стояли, больше не казалась надежной. Уже в ней появились трещины, уже каждый шаг там, где за ней разверзлась бездна, требовал бесконечной осторожности. Возможно, именно это ощущение неуверенности заставило его сказать:

– Филипп, мне очень скверно.

Филипп участливо посмотрел на него, и Деон понял, что не может и не хочет сказать ему то, что собирался: «Я выхожу из игры. Я смертельно устал от всего этого и выхожу из игры».

Вместо этого он сказал, произнося слова с трудом, как будто они были зазубренными камешками, забившими его рот:

– Во всех… отношениях. Работа… мое отделение. Оно разваливается. Видеть, как все, что ты задумывал, все, ради чего работал, на что возлагал надежды… смотреть, как все это… – Он устало покачал головой. – И в семье… Элизабет. Я не знаю, что мне делать.

Филипп молчал, словно замкнувшись в себе.

И Деон был вынужден продолжать, пытаясь сказать то, что не облекалось в слова.

– Лиза. Ну, ты сам видел. И Элизабет. Это… Не знаю… какой-то вакуум.

Филипп по-прежнему смотрел на него с едва уловимым отчуждением и молчал.

А Деон уже не мог остановить этот беспорядочный поток слов. В парализующем бессильном отчаянии, словно со стороны, он смотрел, как рушится стена и как летят вниз, крутясь, ее обломки, разлетаясь во все стороны, разбиваясь вдребезги, и грохот нарастает, точно дробь сотен барабанов.

– И кроме того, есть еще одна женщина, – тоскливо сказал он, совсем уж против води.

Разрушение завершилось – заключительный гулкий удар, перестук мелких обломков, шорох последней струйки песка. И наконец, безмолвие и покой.

Филипп словно очнулся. Он кашлянул, как будто пыль – настоящая пыль от воображаемых развалин – забила ему горло.

– Триш? – спросил он мягко.

Созерцая рухнувшую стену, Деон не нашел в себе энергии, чтобы растеряться или хотя бы удивиться тому, что его личная, как он считал, тайна известна другим. Проще было кивнуть. И он кивнул.

– Видишь ли, со мной говорила Элизабет, – продолжал Филипп. – Она позвонила и сказала, что ей надо поговорить со мной кое о чем. И естественно… – у него скривились губы. – Вчера мы встретились.

Деон весело улыбнулся, потому что нашлась отгадка небольшой тайны. На какой-то миг она заслонила более важную тайну, над которой он пока не хотел размышлять.

– Я вчера весь день пытался дозвониться до тебя. Так вот почему я не сумел тебя найти.

– Да. – В голосе Филиппа было сочувствие.

Почти против воли Деон задал необходимый вопрос:

– А зачем она хотела тебя видеть?

– Она просила у меня совета. Ей донесли, что ты встречаешься с миссис Седарой. И она думала, что я могу ей помочь.

Деон кивнул, все поняв и даже одобрив.

– Странно… – начал он через секунду-другую, но не закончил фразу и, сосредоточенно сдвинув брови, поглядел вниз.

Филипп с тревогой наблюдал за ним.

– Тебе нехорошо?

Деон поднял голову и беззаботно улыбнулся.

– Нехорошо? Наоборот. Я отлично себя чувствую.

Он подумал, не повторить ли это еще раз заплетающимся языком, точно он пьян, – ведь он играет эту роль пьяного на подмостках.

Но что-то его тревожило, что-то не вязавшееся со всем остальным.

Он сказал, прощупывая:

– Донесли?

– Что?

Деон устало попытался объяснить:

– Ты сказал, что на меня донесли. То есть донесли Элизабет, я хочу сказать.

– Да.

– Как, собственно, донесли?

– По-видимому, кто-то написал ей.

– Но о чем? – сердито спросил он.

Злость – отличное тонизирующее. Злость прекрасно помогает забыть.

Филипп внимательно посмотрел на него.

– Деон, люди бывают всякие. По-видимому, кто-то решил установить за тобой слежку и даже прибегнул для этой цели к помощи сыскного агентства. Затем этот человек прислал Элизабет сведения, собранные агентством, сопроводив их анонимным письмом.

– Черт! Кто способен на подобную пакость?

У Филиппа снова скривились губы.

– Люди бывают всякие, на свете много странных людей.

Деон вспомнил жадный взгляд через плечо в дверях ресторана и без колебаний решил – Джиллиан Мурхед.

– Это ведь женщина?

– Письмо написано на машинке. Подписано: «Ваш друг».

– Восхитительно, – сказал Деон. – Ничего восхитительней я в жизни не слышал.

Джиллиан Мурхед, подумал он, но без злости. Держу сто против одного, что это она. Помешанная стерва. Бедный Питер!

– Ну и что сообщило агентство?

– Ты действительно хочешь знать?

– Что оно сообщило?

– Они занялись прошлым миссис Седары. Установили, что вы знакомы с университета. И все в том же духе. Она была замужем дважды? В первый раз в Испании?

– Нет, тут они напутали! – с мстительным удовлетворением заметил Деон. – Тогда она замужем не была. Просто жила с кем-то.

– Ах, так!

– Что еще?

– Может быть, хватит?

– Что еще? – в ярости настаивал Деон.

– Даты. Места, где вы встречались. Телефонные звонки. И тому подобное.

– Это только доказывает, как можно повернуть и истолковать самые невинные вещи на свете, – гневно произнес он. – Триш надо было поговорить со мной. Я завтра оперирую ее ребенка.

Филипп пристально поглядел на него и ничего не сказал.

– Ты мне не веришь? – спросил Деон с болью в голосе. Он показал пальцем на далекое здание детской клиники. – Малыш сейчас там. Если хочешь, можешь на него посмотреть. Я же тебе про него рассказывал. Завтра я оперирую его по поводу атрезии трехстворчатого клапана.

Но Филипп по-прежнему молчал.

– Ты мне веришь? – умоляюще спросил Деон.

– Верю, если ты этого хочешь.

Деон отвернулся.

– Значит, не веришь.

Какое-то время он ждал ответа, но Филипп молчал.

– Что мне делать? – спросил Деон наконец. – Что мне делать?

Филипп оглядел его спокойно, почти безучастно.

– Этого я тебе сказать не могу.

Деон взмахом руки обвел ждущий город внизу, больницу, серую в дымке даль и развалины того, что некогда было стеной.

– Я не знаю, – проговорил он. – Господи, я ничего не знаю.

Под вечер он сидел один в ординаторской напротив входа в операционный блок, где он несколько минут назад закончил свою последнюю в этот день операцию. Его ассистенты еще зашивали разрез, и он пока какой-то частью сознания оставался в операционной и следил за ловкими неторопливыми движениями людей вокруг стола. Они расслабились и обмениваются шутками, потому что операция прошла хорошо. Какая-то его часть оставалась там, но другая отъединилась от всего этого так, будто коридор был пропастью слишком широкой, чтобы можно было через нее перепрыгнуть, и ему оставалось провести остаток своей жизни в одиночестве, у этого ее края.

Он сидел один, а газета лежала на кресле напротив, точно таком же, как жестковатое, с обивкой из искусственной кожи кресло, в котором сидел он, как сотни тысяч точно таких же стандартных изделий мебельной промышленности. Газету положили на ручку. (Нарочно, чтобы заголовок сразу бросился ему в глаза, едва он войдет в ординаторскую? Преднамеренно положена так? Да. Но кем? Это уже неважно. Ему даже не хотелось знать, кто из его сотрудников втайне ненавидит его, желает ему зла и нанес ему этот мстительный удар. Ему было все равно.) Затем его взгляд упал на фамилию Филиппа, на соседний заголовок, сознание осмыслило газетный жаргон, и он втянул воздух сквозь зубы.

Огромные буквы поперек страницы кричали: «ГЛАВНЫЙ ХИРУРГ ДАЕТ ДЭВИДСУ ПО РУКАМ». И ниже курсивом: « В эксперименте с эмбрионами замешаны громкие имена».

Не веря собственным глазам, словно очутившись в мире, где реальность утрачена, а законов природы больше не существует, Деон прочел:

«Профессор Терций Снаймен, хирург, осудил сегодня утром на пресс-конференции эксперименты с человеческими эмбрионами, проводимые знаменитым цветным ученым-генетиком профессором Филиппом Дэвидсом. Профессор Снаймен считает эти опыты аморальными и бесцельными. Университетские власти совместно с представителями министерства здравоохранения ведут расследование всех аспектов этого эксперимента, и, в частности, того источника, из которого доктор Дэвидс получал необходимый ему материал. Профессор Снаймен сообщил, что ожидаются сенсационные разоблачения и, возможно, тут замешаны видные деятели медицины».

Деон прочел все до последнего абзаца и снова втянул сквозь зубы воздух, словно испытывал мучительную боль.

Профессор Снаймен, кроме того, объявил на этой пресс-конференции, что назначен новый заведующий отделением экспериментальной хирургии – доктор А. Робертсон, работавший раньше с профессором Деоном ван дер Риетом в отделении кардиохирургии.

Они с Филиппом одни.

Сидя в кресле со скользкой обивкой из искусственной кожи, он свыкался с этой мыслью, точно человек, который медленно входит в холодную воду – она мало-помалу достигает его колен, пояса, плеч, и вот он уже плывет совсем невесомый в ледяном суровом море, и онемевшее тело ощущает не боль, а лишь неловкость.

Мы одни, думал он.

Он решил было, что стоит позвонить Робби.

В этом состоянии оледенелого безразличия он мог бы позвонить без всякого труда. Робби сегодня не оперировал. Возможно, он у себя в кабинете. Не в новом кабинете заведующего отделением экспериментальной хирургии, рядом с кабинетом главного хирурга – так скоро он вряд ли туда перебрался, – а в прежнем, где разбирает ящики письменного стола, бросает в корзину рекламы фармацевтических фирм, обнаруживает согнутые скрепки, старые батарейки, записную книжку-календарь за 1969 год с вытесненными на обложке инициалами Э. А. О. и картой лондонской подземки внутри. (И удивляется, копаясь в этом хламе, накапливавшемся годами: «Это как сюда попало? А это чье может быть?» И под барабанный бой сердца ловит себя на мысли: «Как я попал сюда? Куда я теперь иду?»)

Он представил себе этот разговор. Робби: неуверенно, тщательно взвешивая каждое слово, чуть стыдясь и от этого легко переходя в нападение. Он: сейчас, когда все у него внутри оледенело, – главным образом с любопытством. Без гнева. Во всяком случае, пока. Но с искренним интересом ко всем частностям скрытого процесса предательства, к неведомым побуждениям, затаенным обидам и хитросплетенной мотивировке, которые предшествовали – не могли не предшествовать! – моменту решения.

«Поздравляю».

«Спасибо».

«Заметное повышение».

«Спасибо».

«Наверное, следующим главным будешь ты, когда старик уйдет».