Текст книги "Нежелательные элементы"

Автор книги: Кристиан Барнард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Деон оставил Питера и молодого француза заканчивать, снял халат и вышел в коридор, рассеянно сдернул маску, потом шапочку и швырнул их в корзину. Он зашел в ординаторскую. Там в одиночестве сидел Гвидо Перино. Часы на стене показывали без четверти час. Наверное, Робби давно закончил и уехал.

Гвидо принялся возбужденно рассказывать об операции по поводу боталлова протока, которую они с Робби сегодня делали. Деон отвечал что-то невнятное.

Он вспомнил про свидание, назначенное на три. Но уехать из больницы, не посмотрев еще раз девочку, не мог. Он предпочел бы не встречаться сегодня с Триш. В нем все словно онемело. Еще люди, еще эмоции – даже мысль об этом давила свинцовой тяжестью.

Он налил себе кофе. Кофе был холодный.

На столе стояла тарелка с бутербродами. Пора было что-нибудь съесть, но ему не хотелось.

Он кивнул Гвидо, заметил, с каким любопытством посмотрел на него молодой человек, и вышел в коридор, намереваясь вернуться в операционную и проследить за тем, как они закроют грудину.

Из дверей кабинета выглянула сестра.

– Профессор! – окликнула она.

Он обернулся к ней, недоуменно сдвинув брови.

– Я говорила о щетках с директором.

– О каких щетках? – Он не сразу понял, о чем шла речь. – Ах, да!

– Он сказал, что ничего сделать нельзя.

– Ничего сделать нельзя, – рассеянно повторил он.

Ее, по-видимому, поразило его равнодушие.

– Дирекция приобрела их, потому что они самые дешевые.

– Старая история! – В нем проснулось утреннее раздражение. – Казалось, дирекция могла бы узнать мнение врачей, которым приходится пользоваться этой дрянью.

– Я совершенно с вами согласна, профессор. Но боюсь, нам придется ими пользоваться и дальше. Они заказали сорок тысяч.

– Сорок тысяч… Вы шутите!

Она явно не видела тут повода для шуток.

– Они и правда ужасны, однако, пока мы их не используем, других не будет.

– Но сорок тысяч! Невероятно. – Он расхохотался. – Сорок тысяч!

Сестра в недоумении уставилась на него, не понимая, что его рассмешило.

– Предположим, в среднем вы будете стерилизовать их в автоклаве двадцать раз, – кричал он. – Такая дрянь больше не выдержит. Но даже в этом случае их хватит на восемьсот тысяч раз! Мы будем обдирать ими кожу еще и в следующем веке! – Он продолжал хохотать.

Все было так печально, что оставалось только смеяться. Смех – единственная панацея, подумал он. Будь у нас достаточно комиков, доктора остались бы не у дел. Смейся, пока все вокруг рушится. Смейся над болью и всеми другими унижениями, на которые обречены живые существа. Смейся над смертью, и она отступит прочь. Смейся над дурацкими правилами и тупостью бюрократов. Очисть продажность мира едкой щелочью смеха. Смейся, потому что, черт побери, слезами ничему не поможешь.

– Ну, во всяком случае, благодарю вас, сестра, – сказал он.

Питер вышел из операционной вместе со стажером. Они кончили, и скоро Мариетт отвезут в послеоперационную палату.

– Спасибо, сестра, – сказал он. – Я сам поговорю с директором. Это ведь терпит, не так ли?

Он вышел из больницы в половине третьего. Полтора часа он просидел в послеоперационной у кроватки Мариетт и безмолвно молился, чтобы заработал ее собственный водитель ритма. Она проснулась и постаралась улыбнуться ему. Циркуляция у нее была хорошая, и дренаж оставался почти сухим. Он несколько раз отключал водитель в надежде, что зубцам «P» на экране монитора будут соответствовать четкие зубцы «QRS». Но блокада по-прежнему оставалась полной. Хуже того, когда он в последний раз отключил водитель, на экране остались только зубцы «P». Желудочки замерли. Он заметил, что девочка болезненно поморщилась, и понял, что ее мозгу не хватает крови. Он поспешно включил водитель ритма. Теперь ее жизнь висела на проводках-волосках, подключенных к ее сердцу. Оставалось только надеяться, что электроды удержатся на месте и проводки не оборвутся.

Вокруг пучка, возможно, образовался отек, и это усугубляет положение. Деон с надеждой подумал, что, пожалуй, это только временно.

Он распорядился приготовить еще один водитель ритма, на случай если тот, который ведет сердце девочки, вдруг выйдет из строя. Больше он ничего не мог для нее сделать.

Он влез в машину. Внутри она была раскалена. Он опустил все стекла, чтобы салон продуло. Но это не помогло. Он сидел в жаркой машине, тупо уставившись на ключ зажигания. Может быть, отменить все, что назначено на сегодня? Ведь он ни на чем не сумеет сосредоточиться, раз все его мысли заняты больной. Поехать пораньше домой? Или лучше уехать на взморье, подальше от всего, что требует долг? Или отправиться в порт и бродить там среди железнодорожных составов, глядя на громады грузовых судов с названиями экзотических портов на корме, и следить, как тонкокрылые чайки пикируют вниз и ссорятся из-за отбросов, плавающих на шелковисто-зеленой глади воды?

Тяжело вздохнув, он повернул ключ и задним ходом выехал со стоянки. Заманчиво. Но невозможно.

Он свернул в ворота медицинского колледжа. Его место на стоянке оказалось занято – на автомобиле номерной знак администрации провинции. Вне себя от бешенства, он готов был врезаться в эту машину, чтобы в тот безумный миг, когда заскрежещет металл и разбитое стекло, найти освобождение от всего, что его терзало. Но только глубоко вздохнул и проехал мимо.

Когда он нашел свободное место, подъехала еще одна машина с таким же номерным знаком. Шофер вылез, взял с заднего сиденья одну-единственную пробирку с кровью и скрылся в здании, где находилась лаборатория определения группы крови.

Невероятно! – подумал Деон. Такого рода вещи случаются здесь по сто раз на дню. Если б они отказались от одной машины и потратили лишние четверть цента на щетку для мытья… А, к черту все это.

Он поднялся по лестнице и вошел в свой отделанный панелями кабинет, с книжными шкафами вдоль стен и маской африканского колдуна в простенке между окнами. Напротив письменного стола висел портрет Элизабет. Они заказали его вскоре после свадьбы, и художник уловил выражение дерзкой веселости.

Это выражение исчезло, подумал Деон. Ну что же, ничто не вечно.

Он опустился в кресло за столом более тяжело, чем обычно. И тут вошла секретарша с неизменным блокнотом. Увидев выражение его лица, она вдруг замялась.

– Добрый день, профессор. Как прошла операция?

– Здравствуйте, Дженни. – Он поморщился. – Блокада сердца.

– Господи! – Она смущенно отвела глаза и тихо спросила: – Подать вам чай?

– Нет, спасибо. Кто-нибудь звонил?

– Профессор Дэвидс. Просил позвонить, если сможете.

– Соедините меня с ним, пожалуйста.

– Он сказал, что будет только до часу дня, профессор. А потом после половины шестого.

– Хорошо. Я позвоню на дому. Что еще?

– Несколько писем. Ничего срочного. Из бюро путешествий прислали маршрут вашей поездки по Австралии.

– Все?

– В три часа вы назначили прийти миссис Седаре, – она посмотрела на часы. – Еще пятнадцать минут.

– Я помню.

– Это все, профессор.

– Благодарю вас.

Дженни включила кондиционер, но Деону по-прежнему было жарко. Он повернул ручку до отказа и снова сел в кресло, но не мог заставить себя взяться за дела и принялся вертеть в руках медный грубой поковки кинжал, подарок Элизабет, служивший ему ножом для бумаги.

Триш. Сколько лет прошло. Какая она теперь? Сколько же лет? Он получил диплом в пятьдесят третьем, и с тех пор они не виделись. Да, прошло немало лет.

Помнит ли он хотя бы, какой она была? Удивительные густые темно-рыжие волосы. И свободная, легкая походка… Но вот глаза у нее – голубые или серые? А черты лица? Голос он слышал вчера по телефону. Низкий – ниже, чем у большинства женщин, почти хриплый.

Ну, а еще? Больше ничего.

Память – вечная предательница. Веришь, что никогда не забудешь, и забываешь.

Седара. Что это за фамилия? Каррер – француз. Седара? Может быть, испанская? Значит, она все-таки вышла за испанца? Приняла будни брака, пусть необычного и романтического, с каким-то испанцем? Они ведь, кажется, не дают женщинам воли и держат жен чуть ли не взаперти. Триш с ее необузданной любовью к свободе – неужели она нашла удовлетворение в кухне, детях, церкви и обществе дуэньи? Ведь у них положено выходить непременно с дуэньей? Или это касается только молоденьких девушек?

Он почти ничего не знал об Испании, хотя они с Элизабет были там. И тут же он понял, почему утром во время операции ему вдруг вспомнился бой быков в жарком Мадриде.

Все время, пока они жили в Испании, он смотрел и ждал. Однажды он увидел вдалеке женщину с пышными темными волосами и кошачьей походкой. Наспех придумав какой-то предлог, он оставил Элизабет и догнал эту женщину. Оказалось, что он никогда ее прежде не видел.

Он решительно взялся за лежащие перед ним бумаги.

Дженни, как всегда тихо и словно виновато, тихонько постучала в дверь.

– Простите, профессор. Миссис Седара. Могу я пригласить?

– Пожалуйста.

Вставая из-за стола, он поправил галстук и пригладил волосы ладонью.

Дженни отступила, пропуская впереди себя темноволосую женщину с маленьким мальчиком, которого она вела за руку. Деон двинулся навстречу, улыбаясь. Лицо ее было чужим и в то же время таким же знакомым, как его собственное. Но после первого внимательного взгляда он уже рассматривал не ее, а мальчика.

Косой разрез глаз. Редкие волосы. Голова приплющенная и маленькая. Язык, который словно не умещается во рту.

Синдром Дауна.

Деон сумел справиться со своим лицом, и оно не выразило ни удивления, ни сочувствия. Он как будто ничего не заметил.

– Триш! – сказал он. – Как я рад тебя видеть! Ну садись же!

Он подвинул стул ребенку, который смотрел на него раскосыми, ничего не выражающими глазами. Триш подхватила мальчика и посадила на стул. Тот продолжал смотреть на Деона.

Деон сел в свое кресло. Как хорошо, что их разделяет стол!

– Твой звонок был полной неожиданностью. И очень приятной.

Триш посмотрела на него серьезным прямым взглядом, который Деон тут же вспомнил, и давно зажившая, как он думал, рана запылала, воскрешая прошлое.

– Очень любезно с твоей стороны, что ты принял нас так быстро.

– Какие пустяки!

Он тут же пожалел о своих словах. Но она как будто не обратила на них внимания. Она смотрела на мальчика.

– Это Джованни, – сказала она. – Мой сын.

Господи! Бедная Триш.

А она продолжала спокойно:

– Как видишь, синдром Дауна. Но у него еще и порок сердца. Вот почему я приехала к тебе.

Деон пристально посмотрел на мальчика. Да, синеватые губы и кончики пальцев. Ему стало досадно, что он не заметил эти симптомы, сосредоточившись на очевидном.

Она выжидающе глядела на него. Он опять взял в руки медный кинжал.

– Ты можешь помочь Джованни?

Он кашлянул, прикрыв рот рукой.

– Посмотрим, – уклончиво ответил он. – Скажи, его обследовали? Я имею в виду его сердце. Какой-нибудь кардиолог его смотрел?

– Ну конечно. В Италии его обследовали и сделали все анализы.

– В Италии?

– Да. Я теперь там живу. Под Неаполем.

– А не в Испании?

– Я действительно жила в Испании, но потом уехала в Италию.

– А твой муж? Он здесь, с вами?

– Мой муж умер, – сказала она.

Он растерялся, потом придал лицу положенное выражение сочувствия, тщетно подыскивая подходящие слова. Но она нетерпеливо пожала плечами, словно отстраняя что-то ненужное, – это движение он тоже вспомнил.

– Важно одно: можешь ли ты что-нибудь сделать для Джованни?

– Не будем забегать вперед. Что сказали врачи в Италии?

– Они нашли у него тетраду Фалло.

– Ах, так! Вполне возможно. Это часто встречается у детей с синдромом Дауна.

– Они мне так и сказали.

– Почему ты привезла его сюда, Триш? В Европе много хороших кардиологических больниц.

– Пока он был маленький, врачи не брались оперировать. А теперь советуют вообще отказаться от операции. Они говорят, что стать нормальным он не может и лучше дать ему умереть. Поэтому я привезла его к тебе.

Она смотрела на него прямо и откровенно. И он понял. К его смятению примешивалось чуть насмешливое одобрение. В этом вся Триш. У нее даже шантаж выглядит разумным и честным.

Внимание Триш отвлек мальчик. Он сполз со стула и раскачивающейся, тяжелой походкой направился к маске за плечом Деона, с которой не спускал глаз все время, пока они разговаривали. Он потрогал маску и с восторженной улыбкой повернулся к матери.

– Джованни, – сказала она предостерегающе.

Мальчик тут же отдернул руку, но сияющая улыбка не сходила с его лица.

– Не беспокойся, – вмешался Деон, – ей ничего не сделается.

Она снова повернулась к нему.

– Так ты оперируешь его?

– Посмотрим, – повторил он.

Он был в полнейшей растерянности. Подобное решение нелегко принять. И особенно теперь. Когда-то он любил ее, и совсем ли уж угасла эта любовь? Когда-то ей оставил ее без помощи. Оставит ли он ее без помощи сейчас? Их ребенок, ребенок, которого он вынудил ее уничтожить, родился бы нормальным? Почти наверное да.

– Ты захватила с собой анализы? Рентгеновские снимки, электрокардиограммы и все прочее?

– Нет. К сожалению, нет, – ответила она расстроенно.

– Неважно. В любом случае пришлось бы проделать все заново.

Он нажал на клавишу селектора, и сразу раздался голос Дженни.

– Соедините меня, пожалуйста, с кардиологической клиникой.

Он снова наклонился к. Триш, упираясь локтем в стол.

– Нельзя сказать наверное, что можно сделать для Джованни, пока не ясна картина в целом.

– Мне сказали, что это тетрада, – быстро повторила она.

– Возможно. Но надо знать наверное. Видишь ли, существуют и другие врожденные дефекты сердца.

Раздался зуммер селектора.

– Кардиологическая клиника, – объявила Дженни. – Доктор Схуман.

– Извини, – сказал Деон, прикрывая трубку рукой. – Иоган? Это Деон. Когда бы ты мог осмотреть мальчика пяти лет, указания на тетраду Фалло? – Несколько секунд он молча слушал, затем сказал: – Сначала осмотрим его, а уж тогда будем решать, есть ли нужда в катетеризации.

Триш поднялась и начала разглядывать картины и дипломы на стенах. При этих словах она обернулась и выжидающе посмотрела на него.

– Прекрасно. Я спрошу у матери. – Он опять прикрыл трубку рукой. – Сегодня в четыре тебе удобно? – Она благодарно кивнула, и он сказал в трубку: – Мальчика зовут Джованни Седара. Да, итальянец. И пожалуйста, не заставляй их ждать в коридоре. Спасибо, Иоган.

Триш стояла у портрета Элизабет. Не оборачиваясь, она сказала:

– Спасибо, Деон. Это твоя жена?

– Да.

Что еще он мог ответить?

– Она красивая.

– Портрет написан очень давно. Но она по-прежнему красива.

Триш снова села. Мальчик ходил за ней по комнате и теперь, шаркая, направился к своему стулу. Он взобрался на сиденье и замер, глядя в пространство. Его ноги не доставали до пола и чуть покачивались.

– Когда кардиологи разберутся, что и как, продолжим этот разговор, – сказал Деон. Он посмотрел на часы. – У тебя есть чем заняться до четырех? Сейчас только четверть четвертого. Ты на машине?

Она тряхнула волосами. Они теперь были коротко острижены, но движение осталось тем же, как в то время, когда они тяжелыми прядями спадали на плечи. У Деона защемило сердце.

– Погоди, – сказал он. – Давай выпьем чаю. А потом я тебя отвезу в клинику.

Она выпрямилась на стуле.

– Нет! С какой стати? Я и так отняла у тебя…

– Никто ни у кого ничего не отнимает, – твердо сказал он. – Джованни любит лимонад?

– Это очень мило с твоей стороны, но правда не стоит.

– Я прошу.

Она поглядела на него, слегка улыбнулась и откинулась на спинку стула. Он нажал на кнопку и попросил Дженни подать чай.

Триш обвела взглядом комнату, современную и строго функциональную роскошь его кабинета.

– Ты прославился. Твою фамилию нет-нет да упоминают даже итальянские газеты.

Он начал обычные скромные возражения, но оборвал себя на полуслове. Триш они не обманут.

– От жизни я ждал не совсем этого, – сказал он.

– Жизнь редко оправдывает наши ожидания.

– Но тут есть свои положительные стороны.

– Вероятно.

Он откинулся в кресле.

– А ты? Расскажи мне о себе. Обо всем, что с тобой было.

Сначала из нее приходилось вытягивать чуть ли не каждое слово. Она начинала фразу и не кончала, как будто не умея выразить свои мысли. Но затем разговорилась. Ее лицо и голос оживились, и он то и дело узнавал былые манеры – привычку взмахивать открытой ладонью, изгиб губ в печальной улыбке, движение головы. Все это воскрешало прежнюю Триш, ту Триш, которую, как ему вспомнилось (с радостью или тревогой?), он когда-то любил.

Она рассказывала, а он не таясь разглядывал ее и оценивал, как обошлось с ней время. Она на два года моложе его, стало быть, ей теперь сорок три. На вид ей не дашь столько. И дело вовсе не в том, что она следит за собой, подумал он. В ней сохранилась та сила жизни, которая неподвластна возрасту. И лишает человека какой бы то ни было важности.

Еще давно он создал этот образ: Триш в своей студии-мансарде, где-то в Испании, пишет картины, не меняясь, не старея, ни на йоту не поступаясь свободой, которую обрела. Этот образ он творил и лелеял много лет, и теперь нелепо, по-детски обрадовался, что во многом не ошибся.

Первые полгода после приезда в Испанию она жила в Барселоне. Но затем оказалось, что оставаться там ей не по средствам; спасибо авторам путевых заметок – туристы начали бурно осваивать Коста-Брава. Она перебралась в Малагу, более жаркую и потому не столь модную. В Малаге она и познакомилась с Робертом, американцем, который писал книгу об американских эмигрантах, а тем временем зарабатывал на жизнь мелкой журналистской работой.

– Роберт, – повторил Деон.

– Да, – кивнула она, но ничего не ответила на его немой вопрос. – В общей сложности я прожила в Испании три года. А потом уехала в Италию, в Рим.

Но Деон все еще думал об этом американце. Любовник? Конечно. Тут не могло быть сомнений.

– А чем ты занималась в Испании? – спросил он с рассчитанной небрежностью.

– Главным образом живописью.

Она сказала это безразличным тоном. Но может быть, она что-то скрывает. Да, конечно, несомненно.

– А кроме живописи?

– Как ни странно, подрабатывала уроками английского языка.

Языки всегда давались ей легко. Было сколько угодно молодых людей, которые увлекались живописью и предпочитали обосновываться в Испании, потому что там тепло, и можно прожить дешево, и во всем этом есть какая-то романтика. А потому продать картину было трудно, и она стала давать уроки английского испанцам. Через три года, уехав из Испании в Италию, она с той же легкостью научилась говорить по-итальянски и продолжала давать уроки итальянцам. Среди ее учеников в Риме был один неаполитанский предприниматель Рикардо Седара. Незадолго перед этим он получил назначение в консультативную комиссию ООН по вопросам экономики и хотел потренироваться в английском.

Он ей понравился, несмотря на разницу в возрасте – ему перевалило за сорок пять. У него было несколько небольших фабрик, но он весело признался, что ничего не смыслит в экономике – как, впрочем, и остальные члены комиссии, – так что причин для беспокойства нет. Тем не менее он добросовестно посещал все заседания и надеялся когда-нибудь узнать об экономике все, что возможно.

С ней он держался очень вежливо, был предупредителен и корректен. Она давала ему уроки полгода по три раза в неделю, и за все это время он ни разу даже не взял ее за руку.

В нем чувствовалось что-то загадочное, что-то отгороженное и укрытое от всех. Она, не задумываясь, приписала это различиям между ними – и в возрасте, и в языке, и в мироощущении. Ее это попросту не интересовало.

Но потом однажды, придя на урок, он застал ее в слезах над письмом.

– От Робба, – объяснила она Деону.

– От американца?

– Да.

– А почему ты плакала?

– Неважно. Я ведь рассказываю про Рикардо.

Рикардо сидел, неловко выпрямившись, на жестком стуле в ее маленькой римской квартире, и говорил, говорил. Впервые за все время их знакомства он допустил ее в мир теней своей души. Он рассказал ей про свою жену. Она умерла, покончила с собой, когда молодой немец механик, который обслуживал ее машину и с которым она в конце концов бежала, бросил ее. Она закрылась в этом самом автомобиле, включила двигатель, печку и заснула, зная, что не проснется. Детей у них не было.

Они с Триш разговаривали до самых сумерек, а потом пошли бродить по городу. Стоял летний вечер, по-грозовому жаркий и душный. На улицах было полно народу, но они шли, никого и ничего не замечая вокруг, и продолжали разговор. Потом нашли свободный столик в кафе на тротуаре и говорили, поверяя друг другу о себе все.

– Ты… э… рассказала ему и обо мне? – спросил Деон.

– Да.

Деон задумчиво тер подбородок, глядя на кожаный бювар на столе перед ним.

– Странно, – сказала она, – мы встречались три раза в неделю и вели долгие разговоры. Но по-настоящему не говорили никогда.

И вот теперь они говорили без умолку и были не в силах расстаться. Пять дней они провели вместе в Риме. Затем уехали в Неаполь и поженились.

Они были счастливы. Рикардо оказался нежным и терпеливым.

– Он обладал даром чуткости. Благодаря ему я вернулась к живописи.

– Так ты бросала живопись?

– В Риме я некоторое время не могла писать.

– Ах, так.

– Я очень долго не могла прийти в себя. Даже когда вышла замуж, но он мне помог. Через некоторое время все стало на свои места, и я снова начала работать.

Он устраивал выставки ее картин в Риме, а потом и в других городах. Он очень гордился всем, что она делала. Единственной тенью, омрачавшей их жизнь, было то, что она как будто не могла иметь детей. Но потом, когда ей дополнилось тридцать восемь, она забеременела. Рикардо был вне себя от восторга. Девять месяцев спустя она осталась вдовой с неполноценным ребенком на руках.

– Он погиб в автомобильной катастрофе за две недели до того, как родился Джованни. Он отправился в Рим на заседание комитета. – Она улыбнулась. – К тому времени он уже стал председателем своей комиссии, хотя и посмеивался, что про экономику так ничего и не узнал. Он торопился домой ко мне. И погиб.

– Какая трагедия.

– Да. – Она смотрела куда-то мимо него. – Первые дни мне хотелось одного – умереть. Но я носила под сердцем его ребенка и потому должна была терпеть и жить. Ну, а потом родился Джованни.

Новорожденный не показывал нормальных реакций. Синюшность, и он почти не кричал. Акушер пригласил педиатра.

– Я ничего не знала. Всю ночь мне снился мой сын. Я просыпалась три раза, звала сестру и умоляла показать мне его. А утром пришли врачи и сказали, что Джованни родился с синдромом Дауна. Они посоветовали не брать его домой. Они сказали, что было бы ошибкой привязаться к нему. Он всегда будет только бременем, и меня ждут одни страдания. Словно можно было добавить что-то к страданиям, которые я уже испытывала.

Деон опустил глаза и желал одного: чтобы она замолчала.

– Деон, ребенка начинаешь любить не после того, как он родится. Его любишь с той минуты, когда узнаешь, что он будет. Мой ребенок особенный. Некоторым из нас дано больше, другим меньше. Я приняла Джованни таким, как он есть. Так вот, я должна сделать все, чтобы в пределах его возможностей он жил полной жизнью.

Она замолчала. Все? Сказать, что им пора?

Зажужжал селектор, и он с облегчением нажал на клавишу.

– Да?

– Извините, что помешала, профессор, – сказала Дженни. – Звонит ваша жена.