Текст книги "Нежелательные элементы"

Автор книги: Кристиан Барнард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)

– Очень интересно, – сказал Филипп. – Вы тут просто чудеса творите.

– Мы строим планы с учетом будущего, – гордо произнес директор. Он явно чувствовал себя как в осажденном городе, причем в осаде он был один.

– И это заметно, – Филипп с улыбкой повернулся к Деону и, стараясь разрядить возникшую напряженность, искренне сказал: – Вы, безусловно, заслужили новый кардиологический корпус.

Деон кивнул. Что-то – он сам не мог понять, что именно, – ему мешало. Что-то такое, что было и ушло или чего никогда раньше и не было, а теперь появилось.

– Прошу вас, профессор, – сказал Глив наигранно бодрым тоном. – И да встретим трудности, не дрогнув! Это здесь, в малой аудитории, не забыли?

Он повел Филиппа по коридору, и тот послушно следовал за ним. Его стройное мускулистое тело в модно сшитом костюме двигалось легко и непринужденно.

Вот оно, подумал Деон. Вот чего раньше не было. Раскованности. Он больше не скован, полностью владеет собой. А всегда был зажатый, угловатый, застенчивый. С годами он приобрел уверенность в себе. Вот что. Но и это не все.

И то, что он не может уловить, в чем состоит это недостающее звено, раздражало, как ноющая зубная боль. Вот оно, ну вот рядом и все-таки ускользает.

Он вспомнил, что должен позвонить. Телефон – у входа в актовый зал. Он невнятно буркнул: «Прошу извинить» – и чуть ли не бегом кинулся к телефону.

Студенты последнего курса, которым Филиппу предстояло читать лекцию, были уже в сборе. Тихий ленивый гул голосов доносился через закрытую дверь. Вот их куда загнали, чтоб не мешались. Особый случай. Нечего тут всяким путаться под ногами, когда первые скрипки пожаловали. Деон иронически усмехнулся при мысли, что и его самого, по-видимому, считают здесь одной из первых скрипок. Интересно, что эти котята в самом деле думают о них – ну, о нем и о Филиппе, о всех других? Вот эти юноши с неопрятными космами и девушки с холодными глазами? Хотя, может быть, сказал он себе, не очень уж все и изменилось. Точно так же, как у всех молодых людей, – нарочитая непочтительность и подсознательное уважение. Он снял трубку, все еще прислушиваясь к гулу голосов за дверью.

Разве что они гораздо уверенней, чем мы были в их годы, подумал он. Больше знают. А больше ли? Может, эта уверенность просто ширма, которой каждое новое поколение отгораживается от критических взглядов предшествующего?

Он заставил себя сосредоточиться и набрал номер детской клиники. А что, может, лучше было бы все-таки имплантировать искусственный митральный клапан? Он умышленно его не трогал: ведь ребенок откуда-то с фермы, какая уж там может быть антикоагулянтная терапия. А может, все равно стоило бы? Нежные створки плохо зарубцевались – явно ревматическое поражение.

Когда на другом конце подошли к телефону, Деон быстро заговорил, рубя слова:

– Питер? Этот митральный клапан, как там дела?

Четкий голос сообщил:

– Он проснулся, Деон. Все пока в норме. Венозное давление десять, в левом предсердии… снизилось до пятнадцати.

– А было какое?

– Двадцать пять. Артериальное давление – семьдесят пять.

– Периферийная циркуляция в порядке?

– Вполне. И я только что смотрел снимок грудной клетки. Явно меньше тень.

– Ну что ж, неплохо. Я на лекции в клинике, если понадоблюсь.

Но и повесив трубку, спокойным он себя не почувствовал. То, что он пропустил, не увидел дефекта межжелудочковой перегородки, лишало его присутствия духа. Он всегда вот так терзался и терял в себе уверенность, если больной умирал, и особенно если оказывалось, что смерть можно было предотвратить.

А можно ее действительно предотвратить? Он уже насмотрелся, какая тоненькая ниточка разделяет успех и поражение, жизнь и смерть.

И тем не менее он должен был обратить внимание на эту венозную кровь. А почему-то не обратил – сознание его отказалось реагировать на этот факт. И вот ребенок мертв.

Усилием воли он заставил себя переключиться на нечто другое, но не менее важное. Питер Мурхед на дежурстве? Так. Что это с парнем последние дни происходит? Надо ему как-то взять себя в руки, собраться. Всегда был одним из лучших хирургов смены. И вдруг – покатился. А все эта стерва – жена. Не иначе, она виновата.

Деон решил вдруг позвонить домой. Но он посмотрел на часы и подумал, что ее наверняка все равно нет дома. Послеобеденная партия в бридж. Или послеобеденное заседание клуба садоводов. Или книголюбов. Или какого-то там еще. Ничего не поделаешь. Они вынуждены развлекать себя сами.

Взгляд его встретился с глазами, слепо устремленными на него из прошлого, из вечности. Бронзовый бюст нес стражу у входа в зал один бог знает сколько лет. Он еще подумал: а интересно, многие ли студенты, да и профессора, если уж на то пошло, знают, кто это? Он тоже один раз посмотрел на бюст – тогда, давным-давно, когда пришел сюда впервые, и с тех пор многие годы ходил мимо, не удостаивая вечность даже мимолетным взглядом. Сейчас он всмотрелся повнимательней в эти пустые глаза и волевой изгиб подбородка. Табличка на постаменте из серебристо-белого камня возвещала любопытствующим, что это Джеймс Рэдвуд Кольер, кавалер ордена «Британской империи», кавалер ордена «За безупречную службу», бакалавр прав, доктор медицины, член Королевского общества врачей, почетный член Королевского общества медицины, первый профессор в означенном университете с 1920 по 1937 год.

Он тоже играл первую скрипку. В свое время, конечно. Он ходил этими коридорами, требуя уважения, исполненный чувства собственной значимости. А сейчас это лишь холодная бронза. Бронзовый бюст, мимо которого ходят, не удостаивая его взглядом.

Что ж, подумал Деон, это в порядке вещей.

И другое воспоминание нахлынуло, непрошеное, из далекого далека. Робби – тот же медноволосый очкастый Робби, но только в раннем издании: второй курс, анатомический зал – с черепом в руке, декламирующий, разумеется, монолог Гамлета. Все покатываются со смеху, потому что он умел быть забавным, даже когда не оригинальничал. Внезапно он перестал паясничать, положил череп и произнес тихо, как если б никого вокруг не было и он обращался лишь к себе самому: «Он был таким, как я, и я стану таким, как он. Превращение не дурно, жаль только, что мы не знаем искусства подсмотреть его». «Откуда это, Роб?» – крикнул кто-то. Но Робби только покачал головой и снова взялся за прерванное занятие – рассечение разгибающей мышцы предплечья…

Деон торжественно отсалютовал застывшему образу профессора Джеймса Рэдвуда Кольера и пошел обратно по коридору.

Пресс-конференция была в самом разгаре. Он остановился в дверях малой аудитории.

Филипп находился в окружении трех молодых людей, старавшихся выглядеть одновременно бойкими и уставшими от жизни, и двух женщин, блондинки и высокой полной дамы со строго зачесанными назад волосами. Один из молодых людей сгибался под тяжестью большой кинокамеры, видно, порядком натрудившей ему плечо.

– …Последние же годы я занимался главным образом экспериментальной генетикой, – рассказывал им Филипп. – В настоящее время мы стремимся получить данные о передаче генетической информации и причинах нарушения работы этого механизма.

Блондинка с сильно накрашенными глазами испустила театральный вздох.

– Профессор Дэвидс, прошу вас объяснить это простыми словами. Мы не все врачи.

– Но я полагал, вы из отдела науки?

– Я обычно веду страничку «Моды сезона», – с серьезным видом сообщила она. – Просто никого другого не оказалось на месте.

Остальные репортеры смущенно улыбнулись, Филипп тоже улыбнулся и мягко заметил:

– Тогда, может быть, вам лучше отдать должное моему портному?

Тут полная дама заметила в дверях Деона и подтолкнула локтем фоторепортера.

– Профессор ван дер Риет, – прошипела она.

Журналисты уставились на него, прикидывая, что тут можно выжать, а он делал вид, будто ничего не замечает. Тем временем дама успела набросать профессору Гливу кучу вопросов, и он пространно отвечал на них. Затем она скользнула к Деону, всем своим видом показывая, что не намерена отступать.

– Прошу извинить, профессор.

Деон нехотя повернулся к ней. У нее был нервный, настойчивый голос. Она тут же поманила одного из молодых людей, того, что был с большущей камерой.

– Если вы не возражаете… вы же не имеете ничего против?.. Мы хотели бы сфотографировать вас с профессором Дэвидсом. Так, если вы не против…

Филипп подошел к ним, и она, неуверенно улыбнувшись, обратилась теперь уже к нему:

– Так вы ничего не имеете против?

– А зачем это? – спросил Деон.

– Ну, я думала… – Она вдруг вспыхнула. – Как я слышала, вы вместе учились… я имею в виду в университете…

Деон перехватил острый, недвусмысленный взгляд профессора Снаймена. И пожал плечами.

– Валяйте. – И нарочито почтительно повернулся к Филиппу. – Если профессор Дэвидс не возражает.

Филипп ответил улыбкой и кивнул головой.

Дама засуетилась, попросила их встать рядом – нет-нет, вот так, пожалуйста. Фотограф приседал, отскакивал, искал ракурс. Блеснула вспышка – раз, другой. Они стояли, ослепленные.

– Порядок? – поинтересовался Деон, явно давая понять, что хватит.

Но корреспондентка им попалась из настырных. Она уже раскрыла блокнот и приготовила шариковую ручку.

– Всего один-два вопроса, пожалуйста. Если вы не возражаете.

Деон вопросительно поднял брови, посмотрел на Филиппа, тот кивнул.

– Один-два и только, – сказал Деон.

– Профессор Глив говорит, что вы давно знакомы… – Она выжидающе смотрела на них.

– Да, – отвечал Деон.

– Вы вместе кончали?

Филипп и Деон переглянулись.

– Больше того, – сказал он. – Мы знаем друг друга целую вечность.

Дама озадаченно посмотрела на него.

– То есть еще со студенческих лет, вы это имеете в виду?

– Мы вместе росли, – сухо отрезал Деон.

– Росли?.. Но как это?..

– Мы родились на одной ферме, – сказал Филипп.

Ей показалось, что ее разыгрывают, и краска досады залила ее лицо.

– Знаете, я не вполне…

Филиппу стало жаль ее.

– На ферме профессора ван дер Риета, – объяснил Филипп. – На его родной ферме, точнее, недалеко от Бофорт-Уэста. Видите ли, мои родители цветные, они работали на ферме у отца профессора ван дер Риета. Вот там мы и родились. – Он улыбнулся Деону. – Только я чуть раньше его, я немного старше.

– Но это же фантастика! Нет, в самом деле… – Вне себя от восторга, она еле успевала записывать. – Я не имела ни малейшего представления обо всем этом. И вы оба решили стать врачами?

– Да, – сказал Деон.

– Вы вместе решили? Так сказать, еще детьми на этой ферме… Делать операции, лечить домашних животных, ну и так далее… Мечтали в один прекрасный день стать знаменитыми врачами!

– Ну, не совсем так, – мягко поправил Филипп. – Мы вместе играли, конечно. Но я не припомню, чтобы мы когда-нибудь говорили о том, что хотим стать врачами.

– Я мечтал стать паровозным машинистом, – сказал Деон.

Дама обиженно поджала губы: он разрушил так стройно нарисованную ею сюжетную канву. У нее были большие карие глаза и широкое лицо. Глаза грустно смотрели на него.

– На самом деле для нас было просто сюрпризом, когда мы снова встретились – уже студентами, – сказал Филипп. – Видите ли, мы расстались, когда мне было двенадцать лет: отец умер, а мать нашла работу в Кейптауне.

– Где она работала? Кем?

– Служанкой на ферме. А здесь она работала на фабрике.

– Фантастика! – Корреспондентка снова пришла в полный восторг от такого поворота сюжета. – Служанка на ферме, а сын – известный профессор! О!

– Можно и так на это посмотреть, – с подчеркнутой учтивостью сказал Филипп. – А теперь прошу нас извинить.

Он взял Деона под руку, и они направились к дверям; шагая не спеша, с достоинством, слегка наклонив друг к другу головы, они вполголоса беседовали о чем-то, как подобает людям их ранга.

– Всюду сует свой нос, – сказал Филипп. – Сука пронырливая.

Деон хмыкнул.

– Пошлите их подальше.

– Вы, я вижу, привыкли к такого рода вещам.

– Похоже, и вы не впервые сталкиваетесь с ними.

Филипп махнул рукой, как бы говоря: что вы!

– Вы же знаете: генетики – нудная публика. Они за порогом своих лабораторий двух слов не свяжут.

Деон ухмылялся, слушая, а сам думал совсем о другом. Вот оно, размышлял он. Вот в чем разница! Исчезла скованность речи. Он, конечно, не был косноязычен, но приучил себя держать язык за зубами. Всегда рассчитывал каждое слово. А теперь этого нет: он не думает, что говорит и кому говорит. Человек, который плотно закрыл за собою дверь в прошлое, пришло на ум сравнение. Человек, принадлежащий себе самому.

– Я слышал, ваша матушка болеет, – заметил он.

– Поэтому я и вернулся в Южную Африку, – сказал Филипп подчеркнуто суховато.

– Как она? – поинтересовался Деон.

– Боюсь, не очень хорошо. Диагноз ясен. Рак, сомнений нет. А она слабенькая. Вы же знаете, ей нелегко пришлось в жизни.

Трудно было понять, обвинение или защита звучали в тоне, каким он это произнес.

– Знаю, – сказал Деон, и некоторое время они молчали.

– Но она не теряет бодрости духа, – сказал Филипп. – Все крутится, суетится. – И добавил доверительно: – Думал забрать ее в Канаду несколько лет назад. Все было готово – не захотела: здесь ее дом родной, и все. Ни в какую не удалось уговорить.

– Со стариками такое бывает…

– Да. Видимо, да.

Откровенность за откровенность, решил Деон и сказал:

– Моя старушка тоже теперь здесь.

Глаза у Филиппа слегка расширялись, но он постарался скрыть удивленно.

– В самом доле? Здесь, в Кейптауне?

– Да. Я все-таки забрал ее у братца. Он стал слишком стар и уже не может за ней ухаживать как следует. А у нее был удар, знаете ли. Ну, как бы там ни было, пока я ео хорошо устроил. В доме для престарелых. Там у них хорошие сиделки, и к ней все так добры.

– Это, конечно, немало, – протянул Филипп.

Оба снова умолкли, думая каждый о своем.

– В муках человек старится, – произнес Филипп, но в голосе его не было ни горечи, ни сожаления.

– В муках рождается, – сказал Деон.

Они принужденно рассмеялись и тем преодолели минутную неловкость.

К ним подошел профессор Глив.

– Мы можем начинать, профессор Дэвидс. Вы нас извините, Деон?

– Да, да, конечно.

Деон повернулся было, чтобы идти, но, словно что-то вспомнив, остановился и сказал Филиппу:

– Мне бы очень хотелось увидеть вас еще. После лекции.

Филиппа уже ждали в боковой двери.

– Отлично, – бросил он на ходу.

– Сегодня у меня. Обедаем вместе. Выкроите часок?

Филипп ответил не сразу, но Глив торопил его, и он сказал:

– С удовольствием. Благодарю вас.

– Превосходно. Так я заеду за вами.

– Большое спасибо, – сказал Филипп Дэвидс.

Профессор Глив говорил стремительно, нервно, обеими руками опершись на кафедру, словно хотел се обнять.

– С большим удовольствием представляю вам нашего гостя – профессора Филиппа Дэвидса…

Деон рассеянно слушал все это заранее известное звонкое славословие. Глив был коротышка, крепкий в кости, плотный, с глазами мечтателя. Генетика была страстью Глива, и он служил ей верой и правдой, тем более что кое-кто из приверженцев других медицинских дисциплин склонен был относиться к ней с известной долей пренебрежения, как к забавной игрушке, с которой можно повозиться на досуге, отвлекаясь от суровой действительности диагностики и лечения реальных недугов.

Заполучить сюда Филиппа сегодня, когда тот выдвинут на Нобелевскую премию, было большой удачей. И Глив, заканчивая вступительное, слово, всем своим видом дал это понять.

Филипп подождал, не поднимая головы, пока шорох в зале и редкие аплодисменты стихнут, и, когда установилась тишина, медленно, с видом человека, вполне уверенного в себе, оглядел амфитеатр, ряды лиц, среди которых попадались и темные – вон там их целая гроздь на местах у прохода. Голос у него, когда он начал, звучал совсем тихо – в зале воцарилась тишина, всем пришлось даже напрячь слух, чтобы лучше его слышать.

Деон отметил про себя этот прием профессионального лектора, улыбнулся и сел поудобнее.

– Рискуя показаться банальным, – говорил Филипп, – хочу все же напомнить, что труд большинства врачей сводится к применению известных приемов для лечения известных недугов. – Небольшая, эффектная пауза. – И лишь когда приема не существует, мы задаемся вопросом: а почему, собственно, этот пациент страдает именно этим недугом и почему он проявился именно в этот момент? Вот тут-то мы и вступаем в область медицинской генетики.

Луч света, золотой и тяжелый от высвеченных им пылинок, рассек зал, прочертив линию от одного из высоких окон до деревянной кафедры, за которой стоял Филипп. И он передвинул свои конспекты подальше от слепящего света.

За окном был липкий зной летнего кейптаунского полдня. В зале становилось жарко, и Деона, проведшего утро в операционной, где исправно работали охладительные установки, стала морить дремота.

Он размышлял о странном стечении обстоятельств: Филипп зашел в анатомичку в тот момент, когда он сам оказался там. Он ведь все спланировал так, чтобы не встречаться с Филиппом, и вот теперь его планы опрокинуты простым стечением обстоятельств. Стечение обстоятельств ли? А что, собственно, побудило его сегодня пойти в анатомичку? Что-то столь глубоко скрытое… Он еще какое-то время поразмышлял над этим, потом выкинул нз головы: чушь какая-то, и к тому же загадка неразрешимая. Так или иначе, в этой встрече нет ничего примечательного. Случилось так – и все. Он сидел, обволакиваемый знойной духотой актового зала, и размышлял. Так бывает во всем, что с нами происходит, – просто дело случая.

Вот и этот телефонный звонок сегодня утром – тоже дело случая. Он уже собрался мыть руки перед операцией… Сначала голос секретарши, виноватый и извиняющийся:

– Это вас, сэр.

– Меня ждут в операционной, Дженни, – бросил он ей резко. – Вашему абоненту что, невтерпеж?

– Извините, пожалуйста, профессор, но на проводе какая-то миссис Седара. Говорят, что она ваш старый друг и… что приехала из-за океана и непременно должна говорить с вами.

– Седара?

Он поглядел на блестящую поверхность телефонного аппарата, в которой отражалось его искаженное лицо. Нахмурился, припоминая, повторил про себя несколько раз фамилию. Она ничего ему не говорила. Он не мог припомнить пациентки с такой фамилией, а «старый друг» и вовсе было явным преувеличением. Может, какое-нибудь случайное знакомство, дорожная встреча? Некоторые просто обожают после первой же случайной встречи набиваться в старые друзья. Но Дженни проницательна на этот счет, обычно ей ничего не стоят раскусить эту публику.

– Ну ладно. Соедините.

Женский голос. Очень низкий, неторопливый.

– Профессор ван дер Риет?

– У телефона.

– Привет, Деон.

Шокированный, ничего не понимая, он все же пробормотал;

– А… здравствуйте.

– Вы не припоминаете меня, нет?

– Признаться, нет.

– Патриция. Вы знали меня как Патрицию Коултер.

Неуверенно:

– Патриция?..

И тут он вспомнил, и сердце, казалось, вот-вот выскочит из грудной клетки.

– Триш… Бог мой! Не может быть.

– Совершенно верно, Триш…

Филипп привел ряд наблюдений из своей практики, вызвавших оживление в аудитории, и тем помешал Десну, сбил с мысли. Он стал рассеянно слушать.

– …Они вбегают в кафе, каких не один десяток в Кембридже, – рассказывал Филипп, – и Фрэнсис Крик возглашает: «Мы открыли тайну жизни!» Конечно, никто не придает этому ровным счетом никакого значения, поскольку в английских кафе публика привычна ко всяким сумасшедшим, которые делают невероятные заявления…

В зале раздался смех, Филипп в свою очередь улыбнулся.

– …Но по сути Крик был не так уж далек от истины, поскольку они с Уотсоном [3]3
  Фрэнсис Крик и Джемс Уотсон, английские биологи, создали в 1963 г. интегральный образ «двойной спирали» ДНК, в которой спрягая ключ к раскрытию тайны гена. Создание этой модели можно считать началом официального рождения молекулярной биологии.


[Закрыть]определили молекулярную структуру дезоксирибонуклеиновой кислоты. А эта субстанция – ДНК – по сути и является ключом или, лучше сказать, кодом всего живого. – Пауза, чтобы дать слушателям возможность осмыслить сказанное. – В самом деле, бактерии, вирусы, почти любая органическая субстанция в природе является носителем ДНК, молекула которой способна к рекомбинации. Главное, что тут происходит: две молекулы ДНК сливаются, а потом разъединяются, но образуют новую комбинацию. То же, в общем-то, происходит и в сексе. При этом Уотсон и Крик исходили из нехитрых биологических идей о парности живых объектов, а что же, собственно, есть секс, как не парное воспроизведение и способ копирования своего аналога?..

Триш, прозвучало в душе Деона. Я и забыл о ней.

А память упрекнула: как можешь ты быть в этом уверен?

Почтизабыл.

Он вспомнил ее голос, отчетливо вспомнил. Голос из прошлого в буквальном смысле этого слова. Из глубины по меньшей мере двадцати лет. Двадцати одного, если уж быть точным.

– Ну, знаешь ли, – проговорил он. И затем, запинаясь: – Но откуда, ради всего святого, ты взялась?

– Я только что приехала в Кейптаун. И мне очень нужно тебя видеть. Пожалуйста.

– Отчего же, ну конечно, Триш.

– Мне нужна твоя помощь. Могу я приехать?

– Безусловно, – ответил он с несколько излишней готовностью. – Безусловно. И обязательно.

– Когда лучше всего? И куда?

– Ко мне на кафедру, я полагаю.

– Спасибо. Право же, это очень любезно с твоей стороны…

– Погоди-ка, – перебил он ее. Ему хотелось обо всем условиться сразу и закончить разговор. – Завтра утром я оперирую. Как насчет второй половины дня?

– Пожалуйста.

– Завтра, в три часа.

– Спасибо.

– Ну и прекрасно, – стараясь быть сердечным, закончил он.

– Спасибо, Деон, и до завтра.

– До свидания, Триш.

И снова шелест и шорох пришедшей в оживление аудитории и подавляемые смешки за спиной заставили Деона стряхнуть с себя полудремоту и выпрямиться. Лицо Филиппа было бесстрастно, жили одни глаза. Что он сказал такое смешное? Что-то о Тристане-да-Кунья и военно-морской базе. Но Деон прослушал, а Филипп тем временем заговорил уже о другом.

– Суммируем наши знания о природе генетических мутаций. Мы элементарно можем обнаружить буквенную, образно говоря, опечатку в одном-единственном гене, результатом которой тем не менее явится передача некорректной информации с умножающейся степенью ошибок. В качестве одного из примеров этой формы мутации здесь можно привести гемофилию, передающуюся от женщины к мужчине. Наиболее известным носителем гемофилии была королева Виктория, которая через свое потомство объявила в полном смысле этого слова биологическую войну на уничтожение королевским фамилиям Европы…

Новые всплески смеха на задних скамьях и сдержанные улыбки на передних.

– На другой стороне спектра лежат генетические болезни – мутации, достаточно крупные, которые можно увидеть под микроскопом. Так, например, можно обнаружить, что переизбыток генетического материала ведет к таким глубоким последствиям, как болезнь Дауна. Совсем недавно было установлено, что двадцать пять процентов самопроизвольных прекращений беременности связаны с разными аномалиями в хромосоме…

Деон не мог заставить себя сосредоточиться. Он и не собирался идти на эту лекцию. Просто так уж получилось.

Он попытался вкратце суммировать то, что сказал Филипп: как ни странно, сдвиги в генетической модели, столь незначительные, что установить их можно лишь под линзой микроскопа, могут тем не менее иметь большие, непредвиденные последствия для человека.

Все дело случая, снова подумал он. Какие-то бесформенные частицы формируют нашу жизнь, влияют на нашу судьбу… Странно. Очень странно.