Текст книги "Нежелательные элементы"

Автор книги: Кристиан Барнард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

Филипп кивнул.

– Киста яичника, как врожденный порок. Часть тела неразвившегося близнеца.

– Во, чего парню не скажи – все знает!.. – Робби изумленно покачал головой. – Продолжайте, профессор. Объясните нам, что вы обнаружили при хирургическом осмотре.

Филипп улыбнулся, и, как всегда в тех редких случаях, когда на лице его появлялась улыбка, он показался вдруг совсем юным, больше похожим на мальчишку с фермы, каким его помнил Деон.

– Впрочем, не знаю. – Он допил чай и отодвинул от себя чашку. Бутерброды он так и не доел. И сейчас, задумавшись, машинально крошил хлеб. – Знаете, а я не уверен в том, что это правильный ответ.

– Что вы имеете в виду? – спросил Деон.

– Теорию о том, что эта опухоль – новообразование, разросшееся из клетки, из которой должен был развиться второй близнец…

– Да, но так написано в учебниках, – перебил его Робби.

– А если авторы учебников ошибаются?

Робби вскинул брови.

– Вы всерьез задаете такого рода вопросы, когда до экзаменов осталось около трех месяцев? – Он вместе со стулом рывком пододвинулся к столу. – До ноября месяца извольте отвечать по учебникам.

Губы Филиппа сжались, упрямая складка вокруг рта дрогнула, но он промолчал.

Какое-то время Деон и Робби ели молча. Деон не чувствовал вкуса – просто двигал челюстями, пережевывая пищу. Он плеснул на тарелку томатного соуса, размешал рис, попробовал. Все равно невкусно…

– Ведь если хорошенько подумать, то операция по сути дела сведется к своего рода аборту, да?

Они уставились на него, раскрыв глаза от удивления.

– Ну, я хочу сказать, что если это новообразование – клетки близнеца, то извлечение их можно уподобить аборту.

– Не слишком ли далеко ты хватил, Деон? – заметил Робби, продолжая есть.

Однако Филиппа это заинтересовало.

– Тут что-то есть. Однако не думаю, чтоб эта теория выдержала критику. Киста не утробный плод. Она не может быть рожденной и самостоятельно существовать.

– Думаю, что вы правы, – сказал Деон.

Он отодвинул от себя тарелку, давая этим понять, что закончил. Хватит, на сегодня он сыт по горло этой жвачкой. Он посмотрел в упор на оживленное лицо Филиппа, чуть заметно выдававшее его происхождение, его смешанную кровь.

Он цветной, размышлял Деон. Именно это соображение и заставило его импульсивно сесть здесь. А цветные понимают такого рода вещи. У них это случается сплошь и рядом, один бог знает, сколько раз. Может, он мне подскажет кого-нибудь, к кому я мог бы обратиться, чтобы уладить дело.

– Кстати, об абортах. – Он сам не узнал своего умышленно небрежного голоса. – Представить себе не могу, как бы я реагировал, если б какая-нибудь незамужняя особа обратилась ко мне с просьбой помочь.

– Если ее жизнь или здоровье в опасности, ответ один: да, – не задумываясь сказал Филипп. – В любом другом случае – нет.

– Да, конечно. Так пишут в книгах. Но вы же сами говорите: «А если авторы учебников ошибаются?» А других ситуаций, когда аборт явно показан, разве не бывает?

– То есть?

– Ситуаций, связанных с общественным статусом, к примеру. Физическое здоровье женщины не единственный показатель, как вы понимаете. Речь может ведь идти и о ее положении в обществе тоже.

– Тогда ей следует пользоваться регулирующими средствами.

– А разве аборт не принадлежит к их числу?

– Я уже ответил. Утробный плод существует самостоятельно, значит, он должен быть рожденным.

– Слишком отвлеченный аргумент. А как насчет права этих нерожденных на последующее приличное существование? Если вы не можете гарантировать им даже любовь, если все, что вы можете им предложить, – жалкое существование, все равно вы должны сохранить его, так, что ли?

– Не наше дело судить. Наше дело – сохранять жизнь.

– До чего возвышенно и законопослушно, – насмешливо протянул Деон.

Робби дернулся на стуле и протестующе загудел:

– Ну-ну, поосторожней. – Он опасливо посмотрел, не слышно ли их за столиком, где цветные сгрудились над шахматной доской.

Деон с трудом сдержался, но взял себя в руки.

– Прогну извинить. Но такая позиция меня просто бесит. Так думает мой отец. Раз такова воля божья, значит, благословясь, извольте ее выполнять.

– Религия тут ни при чем, Деон, – сказал Филипп. Руки его, укладывавшие сандвичи обратно в пакет, слегка дрожали. – Просто я так считаю. Нет никакого смысла нам учиться на докторов, если мы намерены превратиться в палачей.

– Не надо передергивать мои слова. Я просто говорю, что общество имеет право решать. Даже индивидуум имеет право решать, стоят ему обременять себя еще одной жизнью или нет.

– Никто и не передергивает. Но то, что вы предлагаете… вы предлагаете, чтобы женщине было дано право обмена этой жизни на уважение общества. Или на отпуск на межконтинентальном лайнере. Или на новый автомобиль.

Деон отвернулся. Тебе хорошо, подумал он. Он знал, что сидит весь красный от смущения и злости.

– Легко говорить, пока сам не столкнулся с этим. А если эта женщина – ваш пациент? Разве у вас, как у врача, нет перед ней обязательств?

– Полагаю, ребята, вы наводите тень на ясный день, и на этом можно поставить точку, – сказал Робби. Глаза у него за стеклами очков были серьезны.

– Да нет же, Робби, я правда так думаю, – продолжая упорствовать Филипп. – У нас извращенное представление о ценностях. Мы ценим вещи выше людей. И аборт – только маленький пример. Что, вы думаете, было бы, если бы кто-то принялся кромсать ножом Мону Лизу? Его бы убили. Но почему-то эти же люди спокойно реагируют, когда врач путем аборта уничтожает не менее совершенное творение…

– Одну минуту, – горячо воскликнул Деон. – Мона Лиза одна, а людей на вашей грешной земле – давайте говорить без обиняков – более чем хватает.

У Филиппа чуть заметно дернулись в улыбке губы, словно он расставил ловушку и жертва угодила в нее.

– Но этот утробный плод, который вы уничтожаете, тоже единствен и неповторим. И не исключено, что из него вырос бы гений, подобный Леонардо да Винчи…

Эта улыбка и вывела Деона из себя.

– …Или цветное дитя трущоб, которое потом сопьется и кончит тюрьмой, – с горечью произнес он.

И тут же пожалел о сказанном. Он был во власти гнева, кровь приливала к затылку и пульсировала в такт ударам сердца. Но боли причинять он не хотел. Робби вдруг стад сосредоточенно созерцать карикатуры на стенах кафе, нарисованные много лет назад выпускниками медицинского факультета. Он сидел с таким видом, точно ничего не слышал и не заметил, – словом, это его не касается.

Извинись, промелькнуло в голове Деона. Скажи, что ты не имел в виду ничего такого. Но слова застряли в горле. Флип. Kweperlat. Дети у стены плотины. Он должен извиниться.

Он уже нашел слова и готов был произнести их, но Филипп поднялся, выждав ровно столько, сколько требовали приличия, хотя в каждом его движении была твердая воля. Отодвинутый стул скрипнул ножками по полу.

– Прошу меня извинить, – произнес он холодно и подчеркнуто вежливо.

Он взял учебник, пакет с бутербродами, слегка кивнул Робби и ушел, даже не взглянув на Деона.

Деон уже ни о чем не жалел – его распирала злость. Будь ты проклят, подумал он. Чертова цветная выскочка. Да не будь ван дер Риетов, тебе бы и не снилось сидеть здесь.

– Похоже, ты малость перехватил, – сказал Робби.

– То есть?

Робби взглянул на Деона и тут же отвел глаза.

– Конечно, это не мое дело, – пробормотал он.

– Знаешь, я был с ним резок вовсе не потому, что он цветной, – сухо сказал Деон. – Но я терпеть не могу людей, которые корчат из себя этаких благородных праведников.

– Ну, ладно, ладно. – Робби внимательно посмотрел на Деона, и по его взгляду было видно – он все понимает. – Ты малость не в себе сегодня, верно? Что-нибудь случилось?

– Нет, просто я… эта зубрежка меня когда-нибудь доконает.

– У-гу. Может, подкинуть все-таки надежный телефончик, а?

– Ты это о чем?

Робби рассмеялся.

– Да хватит тебе. Чего ж ты затеял тогда всю эту болтовню о несчастных будущих мамашах? Кого ты дурачишь? – Он перегнулся через столик с заговорщическим видом. – В общем, у моего приятеля есть приятель. Дать его телефон?

– Не знаю, – замялся Деон. Он колебался между желанием доверить свою тайну и горделивым стремлением полагаться только на себя самого. – Я тебе скажу.

Робби бросил на него хитрый, всепонимающий взгляд.

Глава третья

Тихая улочка – ряды деревьев, как по линейке подстриженные живые изгороди, ухоженные квадраты газонов. Стемнело, лишь редкие фонари выхватывали из темноты пятна изумрудной зелени. Деон все почему-то силился представить себе, как это выглядит днем. Ну, детей тут, наверно, почти не встретишь, не слышно их голосов, не то что в новых районах. Здесь селятся люди, вышедшие на пенсию, здесь уединяется старость средних слоев общества, прожившая жизнью средних слоев: банковские контролеры, увы, по разным причинам так и не ставшие управляющими; старшие клерки и бизнесмены, так и не основавшие гигантских компаний; те люди, что день за днем ездили трамваем на службу, каждый – в своем привычном уголке, читая свою утреннюю газету, и жили себе от рождества до рождества, пока внезапно, не дав им даже путем подготовиться к этой мысли, им не объявляли, что сегодня в их честь скромные проводы – золотые часы или конверт с чеком на предъявителя; наигранное веселье; речи и взволнованное ответное слово, ваше здоровье и ваше здоровье. И до свидания – ты уже на улице, дыши себе свежим воздухом сколько хочешь. Средств к существованию тебя, конечно, не лишили. Но жизнь отняли, потому что место под крышей, где она, привычная, продолжается, занято кем-то другим. А ты уже вносишь в свою, обмельчавшую, элемент бережливости. Вещи-то ведь не подешевели, отнюдь. Ну не ужас ли, что творится с ценами? И дом теперь слишком велик дли вас двоих, когда дети выросли – и ваши и их собственные дети – и живут далеко, а в Кейптаун выбираются на недельку в году, не чаще. Так что куда как лучше продать его, даже с выгодой, а себе купить домик поменьше, в тихом пригороде, с приятными соседями…

И в самом деле; так куда приятнее, размышлял Деон. Перед глазами вставали пожилые дамы, которые пьют чай с начиненными кремом булочками, и благообразные пожилые мужчины, которые неспешно направляются поиграть в кегли. Цветные служанки, толстые, исполненные собственного достоинства, два раза в неделю приходят убирать дом. И кажется, что все эти люди заняты приятными вещами: выращивают призовые розы, или вяжут какие-нибудь пустячки для благотворительных заведений, или собирают марки британских колоний и доминионов.

Деон представлял себе все иначе: улочка среди трущоб, сопливые ребятишки, с визгом снующие под ногами, на серых от грязи стенах – непристойные надписи. Каждого незнакомца провожают подозрительными взглядами эдакие верзилы – стоят руки в брюки, поигрывая ножом в кармане. Темные подворотни, окна, забитые досками, крадущиеся шаги, сдавленные крики, смрад, – так он себе представлял это место.

И тем не менее все правильно: «Гардения-роуд» (улочки в предместьях обязательно с названием цветка) – он еще и еще раз проверил по табличке на углу.

Он вышел на свет из-под сени величественного старого дуба, где стоял, осматриваясь, минут десять (точь-в-точь как в тот день, когда он, войдя в аптеку, с замиранием сердца молил бога, чтобы за прилавком оказался мужчина, тогда он шепнет ему, зачем пришел), потом наконец с независимым видом зашагал через улицу. Номер пятнадцать. Такая же подстриженная живая изгородь, как и у остальных; сам домик почти скрыт за рослой зеленью, среди которой вилась, петляя, мощеная дорожка. Деон уже взялся за выкрашенную белой краской калитку, но на всякий случай решил еще раз проверить номер дома (аккуратные латунные цифры на белой табличке). Все верно. В одном окно сквозь заросли зелени виден был свет.

Калитка отворилась не скрипнув, и он пошел по дорожке – каждый шаг гулом отдавался в ушах, будто кто-то другой шел впереди.

Просторная веранда в старом стиле на прочных столбах. Он осторожно поднялся по натертым до блеска ступенькам и по скользкому кафелю прошел к входной двери. По обе стороны ее стояли горшки с папоротником. Молоток у двери был сделан в форме дельфина, но Деон разглядел здесь же и кнопку электрического звонка.

Ощущение нереальности не покидало его. Не может быть, просто он все перепутал – время, место.

И все-таки он нажал кнопку и явственно услышал, как зазвенел звонок где-то в глубине дома. Он ждал. По обе стороны двери вместо наличников, только пошире, были витражи, выложенные из кусочков цветного стекла. Кусочки составляли, вероятно, какой-то рисунок, но в стеклах отражался свет далекого уличного фонаря, и Деон не мог разглядеть, что там было изображено.

Он ждал, но никто не выходил. Свет в окне, который он заметил еще у калитки, продолжал гореть, но окно выходило на другую сторону.

Он надавил на звонок – еще и еще. Он ведь слышал, как звонит где-то в глубине дома – не зуммером, как обычно, а мелодично, точно на ксилофоне играют.

Наконец он различил за дверью шаркающие шаги. Включили свет, и он увидел, что на витражах у дверей изображены два парусника – клипперы с раздутыми желтыми парусами, бороздившие лазурное море. Шаги все приближались и остановились у самой двери.

– Кто там?

Голос пожилой женщины, настороженный, с плохой артикуляцией, точно говорившая забыла свою вставную челюсть.

Он стал вспоминать дурацкий пароль, который следовало сказать.

– Я от Питера, – выговорил он. У него пересохло в горле, и на последнем слове дыхание отказало ему, так что имя он не произнес, а прохрипел. Он прокашлялся и повторил: – От Питера, – в случае, если там не расслышали.

За дверью молчали.

– Не знаю таких, – наконец ответили ему. Голос теперь был твердый, уверенный. Может, она вставила свою челюсть.

– Меня прислал Питер, – настаивал Деон. – Я хотел бы повидать Джоан.

Там снова молчали.

– Не знаю никакого Питера, Джоан – тоже. Шли бы вы, знаете, своей дорогой.

Очень твердо и недвусмысленно. И все же в голосе было что-то еще. Страх. Просто страх пожилой женщины перед незваным гостем? Или еще что-то?

– Ей-богу, я ничего вам не сделаю, – сказал Деон. – Я позвонил по телефону – мне дали номер, и мужчина сообщил мне этот адрес и пароль. Он велел сказать, что я друг Питера, и спросить Джоан.

– Телефон, Питер, Джоан, – сердито повторили за дверью. – Ничего не понимаю.

Но на сей раз голос звучал не так уверенно, это вселило в Деона надежду, и он решил не отступать.

– Я, право же, ничего вам не сделаю. Я не из полиции или какой-нибудь другой организации.

Резко:

– При чем здесь полиция?

– Извините, – покорно сказал он. – Я ведь ничего такого не имел в виду. – Он помолчал, лихорадочно соображая, как быть. – Слушайте, вы не могли бы открыть мне, ну пожалуйста? Позвольте я вам все объясню.

– Нет, – резко и даже с торжеством.

Он ничего не мог поделать, обманули его.

– А, черт, ну что еще я должен сделать? Я ведь сказал пароль, верно? Что я друг Питера и что ищу Джоан.

– Мне здесь мужчины не нужны, не желаю я иметь с ними дела. – В голосе звучала неприязнь, чуть ли не ненависть. – Не нужны мне здесь мужчины, понятно? Идите своей дорогой.

– Слушайте, я просто зашел узнать про… об одной вещи. Одной моей приятельнице нужно знать. Вот я и пришел.

– Не нужны мне здесь мужчины, – явно свирепея, сказала женщина.

– Честное слово, я вовсе не собираюсь ни во что вмешиваться. – Лучше всего в открытую, решил он. – Слушайте, я студент-медик и прекрасно разбираюсь во всех этих вещах. Я просто хотел убедиться, что все будет как следует.

– Не понимаю, о чем вы говорите, – тотчас прозвучал голос за дверью с модным молотком в виде дельфина.

– Я хотел проверить, понимаете, что все будет стерильно, ну и так далее. – И неуверенно прибавил: – Что все будет в порядке.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, и советую вам немедленно уйти. Иначе я вынуждена буду позвать полицию.

Тут он не на шутку испугался. А что, если это не тот дом? Может, он что-то перепутал? Видно, ошибся: ведь вполне могут быть две Гардения-роуд, и он попал на другую, а та, как он и предполагал, где-нибудь среди трущоб и мрачных лачуг – не здесь же, в самом деле, в этом чистеньком уединенном домике для престарелых пенсионеров, гнездиться пороку.

Самое лучшее – убраться ко всем чертям отсюда, пока эта старая карга и правда не вызвала полицию.

– Извините, – сказал он. – Я ухожу. Извините, что потревожил вас.

– Убирайтесь, – сказали ему из-за двери.

Голос в трубке был тот же, что и вчера. С акцентом. Деон не мог понять только с каким. Немца или француза он бы сразу опознал – нет, это латинянин. Только не итальянец. Что-то другое.

– Да, – услышал он.

– Послушайте, я вчера звонил вам, – рассерженно начал Деон. – Ну, насчет этого дела. Алло? Алло? – Он не понял, что это, там молчат или его не слышно.

– Я у телефона, – спокойно сказал голос. – Кто это говорит?

– Меня зовут Деон. Я разговаривал с вами вчера.

– Да. Я теперь вспоминаю вас.

– Ну так вот, ничего не получилось. Я пошел по адресу, который вы дали, сказал, как вы велели, но меня даже не впустили.

В трубке послышался скрипучий смех; в этом смехе звучала откровенная насмешка человека, ничего другого и не ожидавшего от Деона, кроме глупости.

– Вы глупы, друг мой.

– То есть?

– Я велел вам послать туда девушку. А не самому идти.

– Но я просто хотел…

– Неважно, что вы хотели, – грубо оборвал его голос. – Я сказал, что идти должна девушка. Мы не любим, когда мужчины суют нос не в свое дело, понятно?

– Женщина, с которой я разговаривал, даже не открыла мне дверь.

– И правильно сделала, – сказал голос с акцентом. – Она очень злая и подозрительная. Вы глупо поступили, что пошли.

– Извините. Я только хотел убедиться, что все будет сделано как следует, соблюдены гигиенические условия.

Голос поинтересовался с откровенной враждебностью:

– Вы-то что в этом смыслите?

– Ну… я… Я как-никак студент-медик.

– Вот оно что, – протянул голос задумчиво. – Студент-медик. Так почему бы вам не сделать это самому?

– Я… я не смогу.

Там хмыкнули.

– Боязно, а? – Это было сказано пренебрежительно и равнодушно.

– Не в этом дело, – ответил Деон и помолчал, стараясь подыскать нужные слова. – Просто я не уверен, что должен это делать.

– Ну, конечно, – сказал мужчина. Даже не равнодушно, а с полнейшим безразличием, как если бы ему было все равно, куда катится мир – и сам он тоже. Деон подумал только, что не хотелось бы ему сталкиваться с этим человеком.

– Послушайте! – взмолился он. – Вы должны нам помочь.

– Конечно. Только не следовало вам вмешиваться. Теперь это будет стоить дороже.

– Хорошо, – покорно сказал он. – Я согласен.

В трубке щелкнуло – на другом конце провода, не прощаясь, положили трубку. Отбрили по всем правилам: ваше дело платить, а заказывать музыку будет другой.

Гордость его была ущемлена, хотя, собственно, почему? Разве сам он не хотел остаться в стороне? Ну вот, они и требуют только этого. За него все решат.

Привратник, когда Деон проходил мимо, едва взглянул в его сторону: мало ли тут ходит студентов. На этот раз Деон был только рад остаться безвестным, одним среди многих.

Он прошел мимо огромных сверкающих автомобилей консультантов-знаменитостей – для них была отведена специальная стоянка – и побрел в сторону английских газонов. На зелени лужаек, отгороженных невысокой стеной, усердно трудились садовники – никому другому никогда и в голову не пришло бы пройти по изумрудной траве. По краям газонов стояли скамейки, на которые никто никогда не садился. Сейчас Деон старательно, точно от этого зависела его жизнь, выбирал, на какую бы сесть. Выбрал – и сел.

«Почему бы вам не сделать это самому?» – с презрением спросил его голос с акцентом.

Деон рывком встал. Он не мог сидеть, не мог ничего не делать.

«Почему бы вам не сделать это самому?» – звучал в ушах этот голос, и эхо, точно в пустом доме, как вчерашний звонок там, повторяло его на тысячу ладов звенящим медным гонгом.

Ведь и Триш тоже спросила: «А ты сам, почему ты сам не можешь это сделать, Деон?»

Он пересекал подъездную аллею, не видя ничего, и очнулся от визга тормозов влетевшей в ворота машины «скорой помощи» – еще чуть-чуть, и он угодил бы под колеса. Он отпрянул в сторону, проклятия шофера неслись ему вслед.

«А ты сам, почему ты сам не можешь это сделать, Деон?» Она верила в него как в человека действия, способного, уже опытного, хоть еще и не врача. Она смотрела на мир шире, а может быть, и глубже его, но перед такой чисто практической проблемой была беспомощна. Он специалист, он должен знать ответ. А он, когда это его коснулось, хотел как раз избежать ответа, вообще сделать вид, будто не понимает, что вопрос обращен к нему.

«А ты сам, почему ты сам не можешь это сделать, Деон?»

Он стоял, положив руки на ограду, и безучастно смотрел на строительную площадку внизу, на суетившихся там людей и машины. К клинике пристраивали западное крыло, горы песка и щебня загораживали дорогу. Весело перекликались каменщики, потом все заглушила пулеметная дробь отбойного молотка. «Как это у них всегда получается: там кусочек снесли, там краешек пристроили, скоро больницу и не узнаешь», – рассеянно подумал он. Наверное, в этом заложен какой-то большой смысл, только у него нет времени поразмышлять над этим. Мозги у него словно ватой забило, а от стука отбойного молотка ломило в висках.

Он спустился вниз по ступенькам и побрел без цели в тени деревьев, мимо зеленых лужаек. Здесь шум стройки звучал глуше – хоть не обухом по голове.

А все-таки, почему он сам не мог это сделать?

Он тогда, волнуясь, говорил что-то невнятное насчет того, что недостаточно подготовлен к такого рода вещам, что знает все лишь в теории, а на практике – совсем другое дело. Он найдет кого-нибудь понадежней, чтобы быть вполне уверенным. Так что пусть не волнуется. В такого рода вещах лучше довериться если не большим специалистам, то по крайней мере людям опытным. Они всю жизнь этим занимаются. Что тут страшного, в самом деле? Нет, право же, Триш, ничего! Конечно, не надо идти к какому-нибудь шарлатану. Среди этой публики есть ведь настоящие врачи. Или сестры – словом, профессионалы. Прекрасно знают, что предпринять на случай осложнений. Он все продумал: на худой конец есть больница, и через день-другой она будет на ногах, и никаких неприятностей, ровным счетом никаких. Нет, правда, Триш.

А она смотрела на него в упор холодно и бесстрастно своими зелеными, как у кошки, глазами.

И тогда он, смутившись, понял, что не обманул ее этим бессвязным лепетом, что за нагромождением лжи и обмана она видит одну-единственную маленькую правду: он боится.

«Боязно, а?» – спросил его тот человек по телефону, которому плевать было на его переживания.

«Боишься?» – спрашивали глаза Триш.

Боялся рискнуть и сделать ей аборт? Или боялся сказать: «Давай поженимся и пошлем все к черту»? Да, но тут вставал другой вопрос: а она-то захочет выйти за него замуж? Эта чужая, совсем другая Триш, чьи глаза видели его насквозь и все прекрасно понимали – без обиды, но и без жалости.

Боялся, как отразится этот несвоевременный и поспешный брак (причина такой спешки станет ясна уже через каких-нибудь два месяца!) на его карьере? И потом, почему он не имеет права смотреть на вещи с чисто эгоистической точки зрения? Он-то хочет жениться на ней? В постели она что надо, ничего не скажешь. Безудержная, неистовая, ненасытная. А то вдруг не узнать – этакая пай-девочка, Красная Шапочка, потерявшаяся в лесу. Или вдруг сплошная нежность и покорность. Мегерой она будет или девственницей – никогда не знаешь, чего от нее ждать. Это и пленило его. Но разве интимные отношения – это все, что человек ищет в браке? Стоп, подумал он. У тебя это звучит совсем как у автора наставлений о супружестве в колонке для новобрачных. Дорогая тетушка Бетти, по моей вине одна девушка забеременела, и теперь я просто ума не приложу, что мне делать…

Ну, и что из этого выйдет? У нее неровный характер. Она бывает просто невыносима. Артистическая натура, с эксцентричными взглядами на жизнь. Сможет она быть женой врача? Он попытался представить ее себе супругой врача в маленьком городке, а ведь именно стать таким врачом было предметом его мечтаний. Сможет она мириться со звонками в дверь среди ночи, со скудным жалованьем, с мужем, у которого от вечной усталости одно желание – добраться до подушки? Он сомневался. Она всю жизнь прожила в больших городах. Как она приспособится к замкнутой жизни в каком-то захолустье? Она станет критиковать и нравы, и условности, и политику. Не постесняется сказать все, что думает. Она наживет врагов, и что будет тогда с его практикой?

Нет, не без облегчения подумал он, ничего из этого не выйдет.

Будь честен, сказал он себе. Ты ищешь оправдания.

Ну и что? Они обоснованны. Это причины, не оправдания.

Тогда возьми и сделай эту чертову штуку сам.

Не могу. А если что-нибудь случится?

А-а, в этом-то вся и загвоздка.

Он вспомнил гинекологические операции, которые видел в тот день. Вспомнил, как был счастлив и как волновался, когда хирург взял его ассистировать – удаляли матку. Хирурги отправились по домам, а они с Маланом (когда это было? Ранней весной, в феврале или марте, потому что Малан еще не привык тогда к своему новому положению – он только-только кончил курс и получил диплом – и его просто от гордости распирало, когда к нему обращались «доктор», но все равно он был славный малый) – ну да, они с Маланом остались в ординаторской. Малан с видом настоящего экзаменатора гонял его по всему курсу, и Деону пришлось попотеть, зато он до тонкостей повторил всю технику отделения плаценты. Вот тогда-то и зазвонил телефон. Малан вздохнул, взял трубку и устало проронил: «Б-11». Деон увидел, как у него на шее вздулись вены, потом он медленно выпрямился на стуле.

– Да, – сиплым голосом проговорил он. – Да, доктор. Сию минуту, сэр.

Еще секунду он подержал в руке трубку, потом положил ее на рычаг так, будто хотел кого-то пристукнуть. И почти тотчас за окном раздалась сирена «скорой помощи» – сначала взвыла у ворот, потом еще раз – у подъезда.

– Что случилось? – простодушно поинтересовался Деон.

Малан посмотрел на него, точно впервые видел, точно ему трудно было вспомнить, кто такой Деон и почему он здесь оказался.

А потом рявкнул:

– Да пошевеливайся же. Бежим в операционную! Чистку какой-то варвар не доделал. Она исходит кровью, нет пульса.

– Конечно, конечно, – сказал Деон, все еще не очень понимая, почему такая паника. И привстал со стола, на котором полусидел, полулежал. – Но почему такой переполох?

Малан даже переодеваться не стал, схватил халат и принялся натягивать его поверх вечернего костюма. Уже выскакивая за дверь, бросил через плечо:

– Дочь Пита Дэннхаузера. Чистку плохо сделали.

Деону передалась лихорадка, владевшая Маланом, и он заспешил вслед за ним по коридору.

– Неужели дочь Пита Дэннхаузера?

– Да, Розенталь сказал.

– Розенталь? Это он звонил?

– Ja. – Малан пожал плечами, как бы говоря, что бывают всякие дурацкие нелепицы. – Нет, вы только подумайте. У ее чертова папаши половина Кейптауна в кармане, а эта глупая потаскушка, попавшись, не решается сказать папеньке и тайком идет к какой-то знахарке, которая спицами орудует. – Он сломя голову летел вниз по лестнице. Каблуки выбивали барабанную дробь по ступеням и по кафельному полу, как бы подчеркивая его ярость. – Таких вешать надо! – пробормотал он. – Убийцы проклятые.

Они вбежали в приемный покой отделения Скорой помощи, когда санитары как раз вносили туда дочку Дэннхаузера. Малан дал знак санитарам поторапливаться, и почти тут же Деон увидел дежурную сестру, которая спешила навстречу. Сиделки тоже – старшая и две практикантки. Дежурный врач выскочил из своего кабинета.

Деона бесцеремонно потеснили с дороги. В тяжелых случаях студентам здесь не место. Он посторонился и скромно пристроился среди пациентов, ждавших очереди.

Мимо быстро провезли каталку. Но он успел разглядеть лицо девушки. Белое. Белое, как лист промокательной бумаги. Темные волосы, коротко, по-модному подстриженные, только оттеняли эту белизну. Одеяло, которым ее накрыли, было перепачкано кровью. Сестра сердито, точно возмущенная этим зрелищем, набросила на нее еще одно одеяло.

Санитары и каталка с мертвенно-бледной, недвижной ношей на ней, сиделки и Малан мелькнули перед глазами Деона, направляясь в глубь коридора. Одна из сиделок бросилась вперед, открыла двери, придержала их, и вся процессия скрылась из виду.

Деон медленно побрел обратно в гинекологическое отделение. Кровотечение. Наиболее частое осложнение после неумело сделанного аборта. Если пациентка не исходит кровью, дело часто кончается почечной недостаточностью. Другие возможные осложнения? Инфекция. Как результат – заражение крови. Пиемия или сепсис. Что опять же может привести либо к летальному исходу, либо к бесплодию.

Как звали ту девушку? Надин, Нерина, что-то в этом роде. Лет восемнадцать. Он видел ее фотографию в газетах, в разделе светской хроники. Фантастически хороша – черноглазая, черноволосая. Единственная дочь, если он не ошибается. Человеку, женившемуся на ней, принадлежали бы – и чарующая красота, и если не половина Кейптауна, то во всяком случае приличный куш. Да, кто-то явно не оберется после этого хлопот.

И сейчас, стоя в тени деревьев, глядя на такой знакомый внушительный фасад здания больницы и главный вход, к которому подкатила тогда карета «скорой помощи», он вспомнил холодно и бесстрастно, что Нерина Маргарет Дэннхаузер, восемнадцати лет, скончалась от почечной недостаточности четыре дня спустя. А если Патриция Коултер, дочь аптекаря, двадцати двух лет, тоже скончается, кто тогда не оберется хлопот?

Он, Деон ван дер Риет, уж во всяком случае рискует никогда не получить медицинскую практику.

Вот так-то.

Боже, помоги мне! – взмолился он. И тут же пришла мысль: ты что это, всерьез? Ты, отвергший бога своего отца, молишься? Все равно, бог, если ты есть, помоги мне.

Сказать ей: носи его. Это дитя твое, наше дитя, если на то пошло. Носи его, и люби его, и взлелей его, хоть меня и не будет рядом, чтоб разделить эту радость с тобой.

Он с размаху ударил кулаком по ладони левой руки, проклиная себя за нерешительность. Садовник-африканец, копавший клумбу, воззрился на него с нескрываемым изумлением, и Деон поспешил прочь, сделав вид, что не заметил этого взгляда.

Чего он тянет? И здесь ведет себя, как последний дурак. Чем раньше сделать, тем легче все пройдет. И тем не менее он ждал со смутной надеждой, что, может быть, это ложная тревога и все еще образуется…

Вот эта его вечная проклятая нерешительность и вызвала первую размолвку с Триш. Они сидели как-то за своим излюбленным угловым столиком в кафе, сидели над пустыми чашками, и оба мрачно молчали. (В те дни они редко куда-нибудь ходили – разве что время от времени перекусить в ресторан, выпить кофе или коктейль, если у него появлялись деньги. Он до одурения сидит над учебниками, говорил он Триш, что было правдой. Она принимала это как должное, казалось, даже с полнейшим безразличием.) Однажды она все-таки вытащила его на люди, повела на выставку картин учащихся художественного училища, и он топтался там, глядя на таинственные завихрения и всплески красок на холстах. Несколько картин ему понравилось – реалистические полотна, пейзажи и обнаженная натура, но остальные просто сбили с толку, он так ей и сказал. Она пожала плечами, слегка улыбнулась и даже не попыталась ничего ему объяснять. Он сначала забыл спросить: а ее-то картины там тоже были? Сразу не спросил, а потом уж не решился.