Текст книги "Нежелательные элементы"

Автор книги: Кристиан Барнард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

– Да. Не знаю, куда все разбежались. Я только что вошел.

– Жаль. Мне бы нужен доброволец.

– Для чего?

К удивлению Деона, Филипп скорчил мину киновампира – коронный номер Робби на вечеринках – и загробным голосом произнес:

– Кровь! Жажду кр-р-рови.

Деон никогда еще не видел его таким.

– Крови? Сейчас, среди ночи? Зачем?

Филипп повернулся спиной к камину и чуть покачивался, точно не в силах сохранять неподвижность. Его лицо сияло.

– Это потрясающе, грандиозно. Наконец-то я ее разработал.

– Что разработал? О чем ты?

Филипп поглядел на него с недоумением, но потом улыбнулся, словно понял шутку.

– Ты ведь знаешь о новой методике исследования хромосом. О том, над чем я работал.

– О господи боже! Хромосомы. Ты воображаешь, что у людей голова только и занята твоими хромосомами.

Филипп виновато пожал плечами и снова протянул руки к огню.

Он сразу как-то сник, и Деон почувствовал угрызения совести.

– Ты сказал, что ищешь добровольца. Я подойду?

Филипп просветлел.

– Нет, правда? Ты согласился бы?

– Правда. Ведь это в интересах пауки, верно?

– Конечно. Какая у тебя группа крови?

– Нулевая.

– Чудесно! У меня тоже, и я как раз искал кого-нибудь с этой группой для сравнения. Ведь кариотипы, которые удалось получить, взяты из моей собственной крови.

– Что ты, в сущности, делаешь? – спросил Деон, невольно отвлекаясь от своих мыслей.

– Идем в лабораторию, я покажу.

Деон без большой охоты снова вышел на холод и ветер, Филипп, размашисто шагая, рассказывал об усовершенствованной методике исследования хромосом, которую ему наконец удалось применить.

В маленькой боковой лаборатории патологического корпуса горел свет.

Филипп, не дожидаясь Деона, пошел прямо к столу с микроскопом. Он нагнулся к окуляру и повернул регулировочный винт. Не поднимая головы, подозвал Деона:

– Иди-ка посмотри.

В тесной комнатушке было тепло, а энтузиазму Филиппа просто нельзя было не поддаться, и Деон послушно сел перед микроскопом.

В учебнике для пятого курса он уже видел эти структуры, похожие на скрученные нити. Они были разные по очертаниям и величине: одни походили на кривобокие «X», другие на «У», соединенные основаниями.

– Угу, – промычал он уклончиво.

– Видишь? – Филипп склонился над ним, похлопал по плечу, точно пытался передать ему свое вдохновенное возбуждение.

– Вижу. – Это волнение было непонятно Деону, смущало его.

– Сорок шесть хромосом ядра клетки лейкоцита! В них заключены все наследственные признаки. Мы, так сказать, смотрим на человека в целом. – Деон повернул голову, но Филипп не дал ему ничего сказать. – Потом я их фотографирую, вырезаю по одной, составляю парами по величине от больших к меньшим и добавляю две половые хромосомы, пару, определяющую пол. В результате я получаю так называемый тип, хромосомный набор.

– А потом?

– Потом? Боже мой, Деон, но это же будущее медицины! Ты же знаешь, что некоторые болезни связаны с аномалией хромосомного ряда. Ну, значит, остается установить, почему это происходит и как это предотвратить, если возможно.

– Многого хочешь!

– Пожалуй. Но кто знает? Помнишь, как это в Библии: «…Ибо я Господь, Бог твой. Бог-ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого колена». – Филипп внимательно посмотрел на Деона. – Я всегда считал, что это несправедливо, – сказал он.

Деон сделал неопределенный жест.

– Ну…

Филипп ждал, вежливо наклонив голову, весь внимание, что он скажет, и, не дождавшись ответа, показал на микроскоп.

– А ведь здесь весь секрет, почему у тебя белая кожа, а у меня коричневая, почему я не могу пить в ваших барах, есть в ваших ресторанах, купаться у ваших пляжей. Всего лишь из-за иного положения какой-нибудь одной из сотен тысяч молекул в этих хромосомах. Всего лишь из-за нее.

Деон посмотрел на него и отвел глаза.

– Это глупо, – произнес он.

Его встревожил этот внезапный взрыв. Он не мог припомнить, чтобы Филипп когда-нибудь прежде говорил о цвете своей кожи, чтобы он настолько дал волю своим чувствам.

Филипп усмехнулся.

– Извини. Я привел тебя сюда не для того, чтобы ты слушал мои речи. Так я возьму кровь?

– Бери, конечно.

Деон снял пиджак, закатал рукав и, сжав в кулак правую руку, напряг бицепс, чтобы обозначилась вена. Филипп уже приготовил шприц.

– Придется потерпеть…

– …как сказал епископ одной актрисе, – докончил Деон, и оба рассмеялись.

Деон смотрел, как темная кровь наполняет шприц.

– Что ты думаешь делать дальше, после этой больницы? – спросил он с искренним интересом. – Насколько я понял, ты все-таки решил ехать за океан?

Филипп ловко извлек иглу, прижал ватку к месту укола и показал жестом, чтобы Деон согнул руку в локте. Потом начал сливать кровь из шприца в пробирку. Его лицо было замкнутым и настороженным.

– Тут у меня впереди нет ничего.

– Да, пожалуй.

– Ничего – даже надежды.

Деон принялся внимательно осматривать след укола, проверяя, перестала ли ранка кровоточить. Почему-то сегодня ему не хотелось спорить или даже обсуждать отвлеченные проблемы. Он желал только одного: чтобы его оставили в покое.

Но такая ранка не могла отвлечь внимание Филиппа.

– Удивительно, как мне вообще позволяют рассматривать клетки белых, – сказал Филипп, криво улыбнувшись. – Ты знаешь доктора Раджапа?

– Индиец на патологического отделения?

– Да. Старший врач-диагност. На днях он показывал мне, как замораживают срезы, и тут ему принесли биопсию из груди белой женщины. Хирурги в операционной ждали его заключения. Другими словами, от него зависело, что им делать дальше – удалять грудь и грудные мышцы или нет. Решение зависело от него, но допустить его в палату, чтобы он пальпировал опухоль, – ну что вы!

Деон покачал головой и отвернулся.

– Действительно глупо.

Он не знал, что говорить. Гнев Филиппа был справедлив, но что толку? Можно ли словами одолеть предрассудки? Не исключено. Но не исключено и другое: слова служат отпущением грехов. Почему Филипп сорвался именно сейчас?

Он вдруг улыбнулся.

– А помнишь, как мы вместе занимались пальпацией груди?

– Что?

– А на чердаке? В сарае, где стригли овец?

Холодная замкнутость исчезла с лица Филиппа, и он улыбнулся в ответ.

– Да, да, я и забыл совсем.

Они еще посмеялись этому воспоминанию, немножко стесняясь, немножко стыдясь.

Деон не мог точно вспомнить, когда это было. Но, во всяком случае, уже после того, как он пошел в школу, и до того, как погиб отец Филиппа, Пит Дэвидс, когда грузовик с шерстью, который он вел, опрокинулся по дороге на станцию в Бофорт-Уэст. Конечно, до, потому что сразу после его смерти Филипп с матерью и уехали с фермы в Кейптаун. Следовательно, ему тогда было лет восемь-девять, а Филиппу около десяти. Филипп собирал цветных девочек из хижин за айвовой аллеей, где жили работники, и уводил их на чердак сарая.

Они шли, весело хихикая. Деон и Филипп, в роли врачей, рассаживали их в ряд, приказывали снять рваные рубашонки, а потом по очереди осматривали.

Из ящиков была сооружена кушетка, точь-в-точь как в кабинете у врача, а Филипп смастерил стетоскоп из жестянки из-под гуталина и кусочков электрического шнура. Были у них и «хирургические» ножи, позаимствованные в шкафу на кухне. Но стоило кому-нибудь взять нож в руки, как девчонки сразу разбегались.

Запах чердачной пыли, сальной шерсти, овечьего навоза, пота и мешковины навсегда остался в памяти Деона ароматом первых мальчишеских попыток познать запретное.

Они знали, что делают плохо, решил он теперь, припоминая все это: едва обозначившиеся смуглые груди девочек в сумрачном свете чердака и свои собственные белые руки, исследующие секреты природы. Вернее, не знали, а просто чувствовали, что нарушают какие-то запреты. А то зачем бы они забирались играть в докторов на чердак, подальше от глаз взрослых? Но странное волнение, которое возбуждала эта игра, оставалось им непонятным. Эти игры раз и навсегда кончились в тот день, Когда отец зашел однажды в овечий сарай, услышал на чердаке смешки и тихонько поднялся посмотреть, что там происходит. Пожалуй, другой такой трепки отец ему ни раньше, ни позже не задавал. Филиппу и вовсе досталось дважды: от отца Деона ремнем тут же, на чердаке, да еще вечером от своего отца в хижине за айвовой аллеей.

– Нехороший ты человек! – сказал Филипп, укоризненно покачивая головой.

– Ты тоже не ангелочек.

– А знаешь что? – вдруг спросил Филипп уже серьезно. – По-моему, я тебе никогда не говорил, но только эта игра в докторов, которую ты придумал…

– Погоди-ка! Помнится, это была твоя идея.

– Ну, кто бы ее ни придумал, а именно она внушила мне мысль стать врачом. Я ведь хранил этот стетоскоп из жестянки от сапожного крема. Долго хранил.

– Несмотря на порку, которую задал нам отец?

Филипп скорчил гримасу.

– Да ремнем он орудовал мастерски. Но я все равно решил стать настоящим врачом. Помню, тогда еще твоя мама заболела, к доктор из города…. Как его фамилия?

– Кажется, Стейн.

– Верно, доктор Стейн. Помню, как он приехал на ферму, и даже твой отец перед ним заискивал. «Конечно, доктор Стейн», «Как скажете, доктор Стейн». Вот и я подумал, – добавил он быстро, с некоторым смущением, – как будет хорошо, если люди вроде твоего отца станут называть меня «доктор Дэвидс». А ты почему решил заняться медициной?

Деон пожал плечами.

– Не знаю даже. В школе мне хорошо давались точные науки, и директор посоветовал, чтобы я шел на медицинский. Он поговорил с отцом, и, поскольку Бот учился в сельскохозяйственном и ферма должна была перейти к нему, старик согласился, хотя, конечно, предпочел бы, чтобы я поехал учиться в Преторию.

Филипп улыбнулся.

– Наверное.

Они замолчали, и каждый задумался о своем.

В первое мгновение Деон испугался за отца. Слава богу, думал он, что отец здесь, в клинике. Слава богу, что не на ферме. Если он узнает, это его убьет.

Эта мысль сверлила мозг, как тупая боль, с той самой минуты, когда ему в десять вечера позвонила плачущая Лизелотта. Он долго не мог ничего понять из ее истерических всхлипываний. Сначала у него создалось впечатление, что Бот попал в автомобильную катастрофу. В конце концов он заговорил с ней властно и строго, немного успокоил ее и сумел вытянуть что-то связное. Вот тут его и охватил холодный ужас: брата забрали в полицию, отец не должен об этом знать.

Он добился у ошеломленного директора клиники отпуска по семейным обстоятельствам и всю ночь провел за рулем.

А утром он был потрясен еще больше, когда увидел Бота, который, еле волоча ноги, вошел в зал суда вместе с пьянчужками, наркоманами и участниками поножовщины. У него был затравленный вид, словно он все время ждал, что на него обрушатся удары, а с губ не сходила жалкая кривая улыбка. Он словно извинялся за то, что он здесь, что дышит, что отбрасывает тень, что существует. Казалось, у него есть только одно желание: съежиться, стать незаметным, исчезнуть.

Местный адвокат (Деон поднял его с постели в половине шестого утра, и он выглядел так, словно его против воли приволокли куда-то, где ему вовсе нечего делать) пробормотал, что положено, а потом бесконечно долго пререкался с обвинителем о сумме залога.

– Обвинение очень серьезное, ваша милость, – повторил прокурор. – Тайная скупка алмазов. – Он смаковал эту фразу. – Противозаконное владение алмазами. Это очень серьезное обвинение.

Но в конце концов Деону позволили подписать залоговое обязательство, адвокат вручил деньги секретарю суда и Бот был освобожден из-под стражи.

Они молча вышли из здания суда на залитую солнцем улицу. Лизелла ждала их в автомобиле на стоянке напротив, в прохладной тени. Деон открыл перед Ботом правую дверцу. Бот рассеянно кивнул и сел в машину. Лизелла включила мотор, вырулила со стоянки, и скоро они выехали из города, по-прежнему в полном молчании.

Они мчались по пыльной дороге среди каменистого вельда, и это молчание нависало над ними, как облако пыли, поднятой колесами. Пыль была оранжевой, от нее сохло во рту и першило в горле. Наконец Бот заговорил.

– Они обошлись со мной, как с последним черномазым, – объявил он обычным, разве чуть менее уверенным голосом.

Лизелла посмотрела в зеркало заднего вида на Деона. Он предостерегающе качнул головой.

– Они плохо с тобой обращались? – со сдержанным гневом спросил Деон.

Бот повернулся к нему, растерянно хмурясь.

– Плохо? – повторил он и задумался. – Нет, пожалуй. Но я просил их не сажать меня за решетку, хотел просидеть ночь на скамейке в дежурном отделении и обещал, что не убегу. А они сказали, что по закону обязаны посадить меня в камеру до утра. Потом они принесли мне чай в бутылке из-под кока-колы. Так в тюрьме поят чаем цветных! – Помолчав, он добавил тем же бесстрастным голосом: – Могли бы дать мне чашку!

Деон и Лизелотта снова обменялись взглядами.

– Как это случилось? – спросил Деон.

Бот, казалось, мог думать и говорить только о пустяках. Это был тревожный признак. Если заставить его рассказать все подробно, он, возможно, придет в себя.

– Что? – спросил Бот визгливым голосом.

– За что тебя арестовали?

Их было двое. Они всегда ходят вдвоем. И одно это должно было бы насторожить его.

Но все произошло так обычно, что у него не возникло никаких подозрений. Утром он ездил в город к бухгалтеру, вернулся к обеду. После обеда они пили кофе на веранде, Лизелла что-то болтала, а он рассеянно отвечал. Она считала, что им следует построить новый дом среди плакучих ив, поближе к дамбе. Дом будет современный, с просторной кафельной кухней, с современной ванной комнатой и большими окнами – она уже вырезала много подходящих рисунков из английских и американских журналов. Старый дом слишком тесен и неудобен, сказала она, тесен особенно теперь, когда папа ван дер Риет так болен. Он слушал вполуха и отвечал что-то, пока не допил кофе. А потом пошел в контору заняться счетами, с которыми возился уже не один день.

Теоретически он знал, что цена на шерсть упала и что все фермеры в округе либо тратят деньги, отложенные на черный день, либо пытаются обойтись займом, который удалось получить в банке. Встречаясь с другими фермерами, он толковал о серьезности положения – и в теннисном клубе по субботам (старый теннисный клуб развалился, и Лизелла потратила много сил на организацию нового – молодые хозяйки окрестных ферм вначале держались настороженно, потому что она была чужой, но теперь они играли в теннис с увлечением и поговаривали даже о регулярных состязаниях с городским клубом. И не раз эти субботы завершались отличнейшими вечеринками), и на аукционах, и на скупочном пункте. Каждый понимал, насколько все это серьезно и какие меры следует предпринять правительству, чтобы облегчить положение фермеров. Но до этого года, до болезни отца, Бот никогда всерьез не связывал то, что происходит, с Вамагерскраалем. Он стоял и стоит здесь, Вамагерскрааль, незыблемый и вечный, как его отец, ван дер Риет-старший среди пастбищ, которые простираются словно бы в бесконечность. Теперь впервые в жизни он ощутил себя одиноким и испугался.

Он был поражен, узнав, сколько они задолжали. На что ушли эти деньги? На корм во время засухи, решил он. Но несмотря на закупленный корм, они за зиму потеряли много овец. Так продолжаться не может. Да и Лизелла, хотя жила прежде на маленькое учительское жалованье (бакалейная лавка ее отца давала небольшой доход), по-видимому, решила, что жена фермера-овцевода может позволять себе любые расходы, точно деньги растут на кустах в карру.

При таком положении вещей откуда ему взять средства на улучшения, которые он задумал? В первую очередь – новые скважины… А это значит – новые траты. Он смотрел невидящими глазами на огромный гроссбух и вспоминал, с какой уверенностью преподаватели в сельскохозяйственном колледже рассуждали о рациональном планировании. У них все получалось на редкость просто. Словно о деньгах вообще можно не заботиться. О новой закладной и думать нечего, даже в Земельном банке теперь получить кредит совсем нелегко. Как ни крути, нужен капитал. Без него ни о каком передовом ведении хозяйства не может быть и речи.

В дверь тихо постучали. Он поднял глаза от старомодного отцовского бюро с множеством ячеек и раздраженно сказал:

– Ну, что еще там?

В дверь осторожно просунулась седая голова старого Янти.

– Чего тебе? – спросил Бот.

– Два человека, молодой хозяин. Хотят поговорить с вами.

– Что им нужно?

Янти пожал плечами, ясно давая понять, насколько глуп такой вопрос. С какой стати ему спрашивать, о чем люди хотят говорить с белым человеком?

– Не сказали.

Бот сердито отодвинул бумаги и встал.

– Где они?

– Во дворе, молодой хозяин.

Двое цветных молча, с почтительным видом стояли у трапа, по которому загоняют овец в грузовики. Один был одет излишне щеголевато – широкие спортивные брюки и куртка, на другом были обычные засаленные штаны и рваная рубаха, какие носят все батраки.

– Чего вам?

– Доброе утро, хозяин, – сказал прилично одетый.

– Доброе утро. Работы для вас у меня нет.

– Нам нужны деньги, хозяин.

– Я же сказал, что у меня работы нет. Своих девать некуда. Скоро всю ферму сожрут. Хуже саранчи.

Оба посмеялись шутке белого человека.

Затем щеголь в спортивных брюках и куртке сказал многозначительно:

– У нас к баасу дело.

Бот угрожающе шагнул к нему.

– Это что еще за шутки, грязная ты…

Щеголь попятился, выставив перед собой ладони.

– Не надо сердиться, баас, – произнес он вкрадчиво. – Я знаю, как баас может заработать большие деньги.

Только теперь Бот заметил старый коричневый «шевроле» на обочине дороги у ворот фермы. Тогда он понял. Это были те самые цветные, о которых говорил Мэни ван Шелквик.

Он встретился с Мэни две недели назад по поводу трехсот фунтов, которые тот все еще не отдал. Мэни выразительно подмигнул ему и толковал о всякой всячине, пока его жена не ушла с веранды на кухню сварить им кофе. Тогда Мэни наклонился к Боту и, не сводя глаз с двери на кухню, быстро прошептал:

– Эти люди оттуда… ну понимаете? – Бот ничего не понимал, и Мэни мотнул головой. – Вы знаете, те, о которых я говорил. Так вот, вчера я узнал, что они скоро будут здесь. Я их пришлю к вам.

Бот напомнил ему, что ничего в алмазах не смыслит. Понятия не имеет ни о ценах, ни о том, кому их сбыть.

Мэни заверил его, что позаботится об интересах старого друга. Пусть только Бот даст знать, когда алмазы будут у него. А уж он берет на себя обратить их в… – Мэни выразительно потер большой палец об указательный.

Бот хотел расспросить его поподробней, но здесь на веранду вернулась жена Мэни, и тот заговорил о засухе. Когда Бот все-таки упомянул про триста фунтов, Мэни снова подмигнул и сделал вид, будто не понял его.

– Это ваша машина? – спросил Бот у цветных, которых прислал к нему Мэни ван Шелквик.

– Да, хозяин, – весело ответил щеголь.

– Так чего тебе здесь надо?

– Потолкуем о деле, хозяин? – понизив голос, спросил тот.

– Какое еще дело?

– Покажи хозяину! – приказал щеголь своему товарищу.

Тот порылся в кармане истрепанных, заплатанных штанов и вытащил старый кисет, такой грязный, что Бота невольно передернуло. Щеголь взял кисет, извлек что-то завернутое в засаленную тряпицу и крест-накрест перевязанное бечевкой, развязал, развернул тряпицу на ладони и показал Боту. Бот увидел два неправильной формы кубика, чуть поменьше ноготка на мизинце младенца.

– Что это? – спросил он с притворным равнодушием. – Стекляшки?

Оба снова засмеялись, словно остроумной шутке.

– Камушки, хозяин, – ответил щеголь. – Маленькие камушки.

– Битые стеклышки, хотел ты сказать.

Оборванец замотал головой и засмеялся, прикрыв рот ладонью. Щеголь широко улыбнулся. Но оба промолчали.

– Откуда я знаю, что это не битое стекло? – спросил Бот.

Щеголь огляделся, увидел у стены сарая старую оконную раму с остатками стекла, подошел к ней и быстро встал на колени. Раздался тонкий резкий писк, и на пыльном стекле появилась свежая царапина.

– Вот, хозяин, видите? Только камушек так режет. Только блестящий камушек.

– Вас кто прислал, баас Мэни? – Они переглянулись. – Баас Мэни ван Шелквик? – подсказал Бот.

– Лучше, если хозяин не станет задавать вопросы, – сказал щеголь очень серьезно, но так, чтобы это не казалось дерзостью. Бот пожал плечами. Он понимал, что эти предосторожности необходимы.

– Сколько? – небрежно спросил он.

– Пять сотен, хозяин.

Бот присвистнул.

– Много. Триста пятьдесят.

– Четыреста пятьдесят, хозяин.

– Ладно. Пусть будет четыре сотни.

– Четыре сотни, хозяин.

Бот задумался. Наверняка они стоят дороже. И все-таки не лишнее бы посоветоваться с Мэни.

– Я подумаю, – пообещал он неопределенно, – не знаю, стоят ли связываться с этим делом. Заезжайте, ну, скажем… Что у нас сегодня, среда? Ну, так в субботу. В субботу во второй половине дня, часов около трех.

Лизелла уже отправится играть в теннис, а он сошлется на что-нибудь и не пойдет. К трем часам и работники разойдутся. Чем меньше лишних глаз, тем лучше.

– В субботу в три часа, – повторил он.

Бот стоял и смотрел вслед старому «шевроле». Уоррентонский номерной знак. Будь они из Кимберли, он не стал бы связываться – с городскими надо держать ухо востро. Ну, а Уоррентон – небольшой городок неподалеку от Ваальских копей, откуда и украдены алмазы.

Украдены. Неприятное слово. Красть. Вор. Он знал, что сказал бы отец, если бы кто-то просто предположил, что его сын замешан в воровстве! Бот решительно отогнал от себя эту мысль.

Следующие два с половиной дня он пытался связаться с Мэни ван Шелквиком, но никак не мог его застать. Бот нервничал. Он знал, что за такие дела полагается тюрьма. И срок долгий – два-три года обеспечено. Тоже справедливость! Жену, детей человек до полусмерти изобьет и даже предупреждения не получит. А что, собственно, такого плохого в торговле алмазами? Она и объявлена-то незаконной только ради защиты интересов «алмазных королей», у которых и так денег куры не клюют.

В пятницу он поехал в банк и, кроме суммы ежемесячной зарплаты рабочим, взял еще четыреста фунтов. Молодой кассир приподнял бровь, когда увидел сумму на чеке, и Бот испугался, что он пойдет к управляющему.

Но юноша принял чек и спросил:

– В каких купюрах вы хотите получить эту сумму, мистер ван дер Риет?

По дороге домой настроение у Бота снова изменилось, и его охватил мучительный страх. Он вернулся мрачный, все его раздражало, и они с Лизеллой поссорились – кончилось тем, что она захлопнула дверь спальни у него перед носом и заперлась на ключ, так что ему пришлось спать в комнате для гостей. Он весь кипел от злости и стыда при мысли, что собственная жена выставила его из собственной спальни. Хорошо хоть, что отец в Кейптауне в больнице и не видит его позора. Хотя, может быть, отец бы понял его и даже встал бы на его сторону, потому что последнее время, особенно когда он стал болеть, Лизелла и с ним приняла саркастический тон. Отец против ожидания сносил ее резкости кротко и терпеливо. Раз-два Бот заметил, как сдвигались темные брови и усталые глаза становились серыми, как гранит. Он даже дыхание затаил, ожидая приступа холодного гнева, который был намного страшнее любой брани или бешеных воплей. Но каждый раз старик сдерживался с явным усилием и продолжал заниматься своим делом (читать газету или чинить что-то при свете настольной лампы в большой теплой кухне). Гроза не разражалась, и все кончалось дальней зарницей и глухим раскатом грома.

Утром в субботу Лизелла продолжала дуться и уехала на корты в собственной машине, к тайному облегчению Бота, потому что теперь ему не надо было искать предлога, чтобы остаться дома.

Но именно то, что Лизелла не захотела с ним разговаривать, и решило дело. Он плохо спал, его терзали сомнения и страх. Но когда она уехала, не сказав ни слова, даже не пожелав ему доброго утра, он подумал: «Ну и черт с тобой! Я тебе докажу!»

И он купил эти два алмаза у людей, приехавших в коричневом «шевроле», и отдал им четыреста фунтов, которые щеголь в спортивной куртке аккуратненько спрятал в старый бумажник. Они поблагодарили его, хотя далеко не так почтительно, как в прошлый раз, и унеслись прочь в своем «шевроле», поднимая облака пыли.

Теперь осталось одно: как можно скорее связаться с Мэни.

Сыщики явились к концу дня, почти сразу же после возвращения Лизеллы. Она сама заговорила с ним, правда сквозь зубы. Но он был в таком возбуждении из-за алмазов, что не обратил никакого внимания на ее тон. Он наполнял рюмки (в отсутствие отца по вечерам они привыкли выпивать перед ужином рюмочку-другую), когда она крикнула с веранды:

– У ворот остановилась машина. Это чья же? Ты куда-то собрался?

У ворот и правда стоял большой лимузин с кимберлийским номером. Пока он шел к калитке, из машины вылезли два человека в серых костюмах. Что-то в их манере держаться – внушительность, что ли, этакая хозяйская уверенность – сразу подсказало ему, кто они. Его охватило желание бежать. Но бежать было некуда, и он продолжал идти им навстречу, с трудом переставляя ноги, которые стали как деревянные.

Они ждали его у калитки, не улыбаясь, расправив широкие плечи под серыми пиджаками. На заднем сиденье машины Бот увидел двух цветных – щеголя в спортивной куртке и его оборванного приятеля.

– Добрый вечер, – сказал Бот и удивился тому, что голос у него не дрогнул.