Текст книги "Нежелательные элементы"

Автор книги: Кристиан Барнард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

Вечером накануне отъезда Бота и Лизеллы Деон ужинал с ними в отеле. Разговор не клеился, болтали о всякой всячине, о том, какая холодная и влажная зима в Кейптауне, о грубости продавцов в магазинах и явном их нежелании говорить на африкаанс, о каком-то друге детства, который женился, и еще о каком-то, у которого родился сын.

Кофе они пили в холле (метрдотель, индиец, сам прислуживал им, и Деона поразило и даже позабавило то, как Бот держался с ним – небрежно и запросто. Индиец хорошо говорил на африкаанс и, где следовало, обращался к Боту «баас», [11]11
  Хозяин (африкаанс).


[Закрыть]но иногда даже позволял себе шутки, на которые Бот отвечал, и в конце отвалил метрдотелю грандиозные чаевые), а затем Лизелотта, очень светски позевывая, извинилась и оставила их. Бот велел подать еще кофе с коньяком, решительно отвергнув возражения Деона.

– Ну, как твое докторство? – поинтересовался он.

Прозвучала ли в вопросе снисходительность? Возможно, но даже если и так, Деон решил не придавать этому значения.

– Прекрасно. Еще четыре месяца стажировки – и все.

– Хорошо. Очень хорошо. А потом откроешь практику в нашем городишке? Нам бы не помешал способный молодой доктор.

– Не знаю. Я еще не решил.

– Пора решать. Пора. Ты нам нужен. Да и потом надо наконец становиться на ноги. Ферма не может содержать тебя бесконечно. – Он выпил рюмки две коньяку перед ужином да и за ужином пил, поэтому говорил не очень внятно и весьма агрессивно.

Спокойно, сказал себе Деон. И постарался ответить как можно хладнокровнее:

– Что бы я ни надумал, постараюсь сам себя обеспечить.

– Хорошо.

Бот почувствовал, что перехватил, – он уловил раздражение Деона. Сделав глоток, он с извиняющимся видом потянулся к Деону с рюмкой через плетеный столик, за которым они сидели.

– Слушай, – проговорил он, заглядывая Деону в глаза с видом человека, ищущего сочувствия и понимания, – ты себе представить не можешь, что такое держать хозяйство в эти проклятые засухи!

– У каждого свои проблемы, – отвечал Деон, все еще обиженный.

– Думаешь, это вечная фермерская привычка жаловаться на неурожай? – вызывающе сказал Бот. – Думаешь, мне эта ферма подарочек, да? Я тебе вот что скажу, я не возражал бы обменять ее на твое прекрасное жалованье.

– Я ведь не просто его получаю, я работаю.

– Как и я, дружок! Тебе известно, что за эту зиму мы потеряли около двухсот овец? И каждую старались спасти. А ты ничего такого и знать не знаешь. Живешь в городе и получаешь жалованье.

– Не забывай, я тоже вырос на ферме, – холодно заметил Деон.

Бот смутился и сказал виновато:

– Прости, Боти, – он назвал Деона его старым детским прозвищем, которое в те дни подчеркивало, что они – братья. – Я не имел в виду ничего такого. – Он отвернулся и изо всех сил хватил кулаком правой руки но левой ладони. – Черт, это ведь нелегко, держаться, когда животные мрут точно мухи.

– Могу себе представить, – ответил Деон с сочувствием.

– Да, нелегко, – сказал Бот. – Он покачал в рюмке темную золотистую жидкость, выпрямился и вдруг повеселел. Он всегда был импульсивен, быстро взрывался, быстро отходил и не умел долго унывать. – Да ладно! Мы еще поживем. – Рюмки оставили на стеклянной поверхности стола влажные отпечатки, и он принялся чертить узоры толстым указательным пальцем. – Цены на шерсть ни к черту, вот что я тебе скажу. Но я знаю, как поставить ферму на ноги! Старый Хозяин… – почтительное обращение, которое употребляли работники в разговоре с их отцом, у него прозвучало неловко, – Старый Хозяин последние месяцы уже не мог за всем уследить. Но я тебе скажу, что я надумал…

И он начал излагать планы и строить воздушные замки, старательно рисуя на столе диаграммы в подкрепление своих слов, а Деон слушал и испытывал что-то вроде легкой тоски по былому их товариществу, которого больше нет.

– Капитал – вот в чем весь вопрос, – сказал в заключение Бот, снова впадая в уныние. – Где взять капитал?

– Если ты все так рассчитал, почему бы тебе не попросить ссуду под закладную?

Бот поглядел на него с иронией.

– Так мне Старый Хозяин и даст распоряжаться! Да и всяких обязательств у нас и без того хватает, можешь мне поверить.

– Слушай, если все действительно так плохо, я могу не брать свою долю в этом году. Обойдусь как-нибудь…

Бот повелительным взмахом руки не дал ему договорить.

– Никогда! Это твоя доля по праву. На нее никто не посягает.

Было ясно, что в этом неожиданном приливе великодушия Бот остался бы глух к любым доводам, и Деон решил не настаивать. Кроме того, он уже подсчитал, что на одно больничное жалованье он вряд ли сведет концы с концами.

Бот таинственно понизил голос.

– Послушай, ты ведь хорошо знаешь город… Ну, городскую жизнь и все такое.

Деон смотрел на брата, недоумевая, почему он вдруг заговорил об этом.

– Ты здесь шесть, нет, даже семь лет. И ты должен знать, как в городе обделываются всякие делишки.

– Ну? – спросил Деон, всматриваясь в разрумянившееся от коньяка лицо брата.

Неужели степенный, с обозначившимся брюшком, всего четыре месяца как сыгравший свадьбу Бот хочет попросить у него адрес какой-нибудь девицы?

– Так вот, что бы ты сделал, будь у тебя товарец? Как бы ты его сбыл?

– Товарец? – переспросил Деон.

– Ну да! – бросил Бот, раздраженный его непонятливостью. – Алмазы, понял? Партия алмазов.

– Ах, так… – Деон задумался. – Я бы сделал вот что: сел бы в машину и поехал бы на побережье.

– Ну и?.. – нетерпеливо проговорил Бот.

– Ну и нашел бы уединенное местечко и зашвырнул бы их подальше в океан. Лучше не впутывайся в такие дела.

– Не читай мне мораль! – сказал Бот, теперь уже всерьез рассердившись. Он повысил голос, и официант с любопытством посмотрел в их сторону.

Бот, секунду поколебавшись, поднял два пальца – еще два коньяка. На этот раз Деон не стал отказываться. Он не мог подавить в себе любопытства.

Они молча ждали, пока официант не вернулся с коньяком.

– Ты ничего не понимаешь, – начал Бот, когда индиец отошел. – Ты не деловой человек. Ты ничего не смыслишь в деньгах. – Он уже успел взять себя в руки и опять говорил тихо.

– И тем не менее у меня хватает сообразительности не заниматься противозаконной торговлей алмазами.

Бот только отмахнулся.

– Вот и видно, ты ничего не смыслишь, – повторил он. – Если действовать осторожно, нет никакого риска.

В его задорном тоне все-таки проскользнула неуверенность, или Деону это показалось? Может быть, он сак себя подбадривает?

– Откуда у тебя этот товарец?

Бот насторожился.

– Об этом вслух не говорят.

– Ты считаешь меня дураком?

– Конечно, нет. Но достаточно одного намека, одного случайного слова где-нибудь…

– Не имею привычки говорить о вещах, которые меня не касаются. – Деон резко отодвинул кресло. – Мне пора. Попрощайся за меня с Лизелоттой.

Бот удержал его за руку.

– Погоди-ка. Погоди. Да не обижайся ты. Я же так, вообще. Сядь. Ты даже не допил свой коньяк.

Несомненно, в глубине души он жаждал рассказать, жаждал кому-нибудь довериться. И столь же несомненно, для него это была всего лишь игра, так сказать, полицейские и воры, но в увлекательной разновидности для взрослых. А отдает ли он себе отчет, что в такого рода играх в настоящей жизни пистолеты и пули тоже настоящие? Вряд ли. Мальчишество какое-то. Деон нехотя снова придвинул кресло к столику.

Бот заговорил шепотом, то и дело поглядывая через плечо на официанта, на людей за соседними столиками.

– Ты, конечно, знаешь Мэни ван Шелквика?

Деон покачал головой, и лицо его брата разочарованно вытянулось.

– Может, ты просто забыл? Ну здоровый такой, рыжий. И еще вот с такими усиками. – Он провел пальцем по верхней губе. – Ну, знаешь?

– Нет, не знаю.

– Тогда, значит, он обосновался в наших краях уже после тебя. Арендует «Сенегал». Ну, знаешь, ферму старого Яна Гроблера. Вообще-то он работал на железной дороге, а теперь арендует пастбища. Мы с ним близкие друзья.

Деон вдруг подумал, что прежде ван дер Риеты не водили дружбы с бывшими железнодорожниками, арендующими чужие пастбища. Что ж, времена меняются. Да и кто он такой, чтобы судить?

– Мэни купил у меня в конце лета овец на три сотни фунтов. Собирался заплатить в июне, когда получит деньги за шерсть, но, видишь ли, – Бот выразительно пожал плечами, – цены упали, и он не смог обернуться. – Он бросил на Деона взгляд, ища сочувствия к фермеру, который попал в затруднительное положение.

– Да, я понимаю.

– Ну, как бы там ни было, а я в прошлом месяце заглянул к нему напомнить про эти три сотни и выяснять, что тут можно сделать. Ну, будет он платить или мы как-то договоримся.

– Триста фунтов, – проговорил Деон.

Бот подметил пренебрежение, с каким он это сказал, но не обиделся.

– Три сотни есть три сотни, – ответил он, как бы оправдываясь.

– И что же произошло?

– Ну, сезон был неудачный и так далее. Но он сделал мне деловое предложение. Он знает кое-кого из цветных с Ваальских копей. У них бывают алмазы. Время от времени, знаешь ли. Это большие деньги. Мэни на этом деле в один заход заработал две тысячи. – Он прищелкнул пальцами. – Две тысячи за пару дней.

– Слушай, ты будешь последним идиотом, если ввяжешься в это дело. Ради каких-то двух тысяч… Глупо.

– Может быть. – Взгляд Бота снова стал настороженным. – Но зато можно заработать кучу денег. – Он поглядел на официанта. – Хочешь еще выпить?

Деон решительно поднялся.

– Спасибо, Бот. Мне чуть свет на дежурство.

Бот тоже поднялся.

– Ну что ж. Ладно, береги себя.

Они расстались тепло: снова братья, почти друзья.

По дороге в больницу Деон размышлял о том, как брат, ища сочувствия и понимания, вдруг вспомнил его почти забытое прозвище. И на память неожиданно пришло, что в дни, когда он сам был еще совсем малышом, Бота все авали «Оубот» – «старший брат», но с годами это прозвище превратилось в «Бот». Кто первый пустил в ход это уменьшительное? Их отец? И если так, зачем? Тайное разочарование в сыне, который был старшим, наследником? Или ему просто чудится здесь скрытый смысл, которого нет? Отец никогда ни в чем не отдавал предпочтения одному сыну перед другим. Вполне могло быть, что он сам начал называть брата так просто потому, что это короче. Или из подсознательного нежелания признавать, что у него, а значит, и над ним есть еще старший брат?

Все это слишком сложно, да и никакого значения не имеет.

Только бы Бот не натворил глупостей.

ВЕСНА

Глава десятая

Старшая палатная сестра была способная девушка, примерно через месяц ей предстоял заключительный экзамен. Она прошла в палате хорошую школу, выучилась жесткой самодисциплине, которую требовала ее профессия, и умела быть бесстрастно спокойной, даже когда все внутри требовало: отвернуться, закрыться от всего, уйти в себя от чужих страданий.

Она одевала Мэри-Джейн Фаулер. Затянула на талии девочки пояс с двумя пластиковыми мешочками. Потом через голову надела на Мэри-Джейн яркое, в цветочках платьице и одернула его, чтобы не было видно пояса и пластиковых мешочков. Девочка была радостно возбуждена и без умолку болтала. Сестра молча делала свое дела.

Так же молча она посторонилась, когда к кроватке Мэри-Джейн: подошли профессор Снаймен и Деон.

– Что это я слышу? – спросил профессор Снаймен с притворным возмущением. – Говорят, ты нас сегодня покидаешь?

Девочка улыбнулась и кивнула. А затем вдруг сосредоточилась, прикусив губу, и произнесла скороговоркой явно заранее заученные слова:

– Большое вам спасибо, профессор, за все, что вы для меня сделали.

Вот тут сестра не удержалась и расплакалась. Ни дисциплина, ни выдержка не помогли, и она выбежала из палаты.

Профессор Снаймен повернулся на каблуках, поправил очки на переносице, затем хорошо знакомым всем движением прижал ладонь к пояснице, поморщившись, словно от боли.

– Н-да… – протянул он и тихо спросил: – Что с ней?

Мэри-Джейн ничего не заметила – она искала в тумбочке платье для своей куклы.

– Скажите, чтобы сестра вернулась и помогла ребенку, – сказал профессор Деону. – Я буду у себя.

Он улыбнулся девочке, шаря рукой по занавескам, задернутым вокруг ее кроватки, не сразу сообразив, где они раздвигаются, расправил сбившееся в складки одеяло.

В ординаторской Деон отыскал и успокоил рыдавшую сестру и, выходя оттуда, увидел мисс Лутке, даму-социолога. Она разговаривала с мальчиком, у которого была ампутирована левая нога по поводу саркомы бедра. Мальчик, опершись на костыли, внимательно и вежливо слушал. Вдруг мисс Лутке легким движением коснулась головы мальчика, но тут же убрала руку.

И в душе Деона словно рухнула какая-то плотина, открыв дорогу чувствам.

Профессор Снаймен держал в руке желтую карту с заключением патолога. Он протянул ее Деону.

– Лимфатические узлы не показывают включений. Я думаю, это дает основание надеяться, что мы вылечили девочку.

– От чего? – пробормотал Деон.

Он сказал это вполголоса, не для Снаймена, но профессор стрельнул в него глазами.

– От рака, конечно. Если не задеты узлы, очевидно, мы удалили новообразование тотально.

– Я не это имел в виду, сэр.

– Тогда что же вы имели в виду? – вежливо спросил профессор, удивленно подняв брови. Глаза его были холодны как дед.

– Как можно говорить, что мы ее вылечили! – не сдерживаясь, отрезал Деон. – Молодой организм – все быстро заживает. Ну останется рубец или два. Ну вывод, где наложен свищ на толстую кишку, ну фистула из мочевого пузыря. Она ребенок, сумеет приспособиться и к этому. Но что у нее в будущем? Как ей жить, задались мы этим вопросом? Наше, так называемое искусство хирургии превратило ее в урода. Игра шла краплеными картами. Правильно ли, справедливо ли – увековечивать страданье?

– Страданье? Она страдает? Та девочка, которую вы только что видели?

– Я говорю о будущем, – упрямо возразил Деон. – Когда она поймет.

– Зам нужна справедливость? – холодно спросил Снаймен. – Вы слишком многого требуете от жизни. Крапленые карты? Но это ведь не игра, когда можно набрать или потерять столько-то. Здесь не… – Старик замялся, затем обошел стол и встал у окна. – Подите-ка сюда. Смотрите. Что вы видите?

Деон поглядел в окно. Горы вдали. Городские здания. Потоки автомобилей на улицах. Он с недоумением повернулся к Снаймену.

– Нет! – нетерпеливо сказал Снаймен. – Вон там. Прямо против вас. Через дорогу.

– А, это… Кладбище, сэр.

– Вот именно. – Старик сардонически усмехнулся. – Сколько было разговоров, вот, мол, больница соседствует с кладбищем. Плохая реклама! А на мой взгляд, это полезное напоминание нам, врачам. Бывает, что мы в нем нуждаемся. – Он оперся о стол. – Я твердо усвоил одно, мой мальчик… – У него неожиданно потеплел голос. – Великой отвлеченной этики жизни и смерти попросту не существует. Опираешься на свои познания, – господи, велики ли они? – на умение, на интуицию и пробуешь принять правильное решение. Пробуешь это большее, что ты можешь. А потом остается только надеяться, что ты не ошибся. Понимаете?

– Да, сэр.

Профессор Снаймен вздохнул.

– Но конечно, вы не согласны и думаете, что я просто старый ворчун, а медицина – точная наука и придет день, когда она станет абсолютно точной и абсолютно совершенной. Мне очень жаль, но этого не произойдет, пока абсолютно совершенной не станет сама жизнь. И стало быть, этого не случится никогда. – Он смотрел мимо Деона и просто размышлял вслух. – Единственная истина, которую мы, увы, склонны забывать, заключается в том, что медицина – лишь часть жизни. А жизнь – мрак и невежество. И мы ощупью блуждаем в темноте. Так не лучше ль попытаться зажечь хоть спичку познания, чем весь век блуждать в темноте невежества?.. Мы можем только пытаться.

Старик замолчал, и Деон решил, что разговор окончен. Он сделал движение, собираясь уйти. Но тут Снаймен снова заговорил, уже более оживленно.

– Вас угнетает мысль о том, что мы вынуждены были сделать с этой малышкой. Но подумайте, ведь альтернатива операции еще более страшна: медленная, мучительная смерть. Опухоль захватила бы мочевой пузырь и прямую кишку – инфекции, кровотечения, язвы, окончательная закупорка кишок, непроходимость мочеточников. Нет, мой мальчик. Наш врачебный долг был абсолютно ясен. Сохранить жизнь и сделать ее сносной, насколько это в наших силах.

– Да, сэр, – сказал Деон. И тут же выпалил помимо собственной воли, опасаясь быть неправильно понятым, но не сумев сдержать порыва: – Чем я могу быть полезен, сэр?

– Гм-м? – Снаймен как будто был озадачен. Конечно, он понял его неправильно. А, все равно. Уши у Деона горели.

Но Снаймен сказал:

– Полезен? Вы хотите знать, чем можете быть полезны? Это вопрос не ко мне, мой мальчик. Только вы сами можете ответить на него.

– Да, сэр, – покорно пробормотал Деон. – Мне хотелось бы стать хирургом, сэр.

Старик широко улыбнулся.

– Я так и думал. Что ж, руки у вас хорошие.

– Но я не хочу просто резать, сэр, меня не это влечет. Это капитулянтство.

– Вот как? – Улыбка сменилась прежним ледяным выражением глаз.

– Я хочу работать в восстановительной хирургии, для меня не существует другой.

– Понимаю. – Снаймен снял очки, подышал на стекла и стал энергично протирать их. Без очков глаза у него казались неестественно большими. Он близоруко прищурился на Деона. – Ну и где же вы найдете такую хирургию?

– Операции на сердце, сэр.

Старик надел очки, кивнул и похлопал Деона по плечу. Для этого ему пришлось привстать на цыпочки.

– Ну что ж, дерзайте, мой мальчик. Учитесь делать операции на сердце. А там видно будет.

Было ли это его решение правильным? Еще годы учения, годы сравнительной бедности, а в конце пути маячил лишь нелепый вопросительный знак, состоится он как хирург или нет?

Иногда его мучили сомнения, а иногда он преисполнялся веры, что поступил совершенно правильно, что отступить теперь было бы катастрофой.

Но как проверить? Все это было слишком близко, он слишком долго жил этим, постоянно находясь во власти неестественного напряжения и лихорадочной радости. Нужно чуть отойти, взглянуть на вещи под другим углом, со стороны.

Вот бы уехать сейчас на ферму, провести несколько дней в вельде, поохотиться.

Но времени нет. Его теперь едва хватало на самое необходимое.

Под влиянием минуты он позвонил Элизабет Меткаф.

Слушая гудки в трубке, он думал, что и Лиз переменилась. После того воскресенья, когда они поссорились по дороге с моря. Странно. Он до сих пор не может вспомнить, с чего тогда все началось. В конце концов все уладилось, и они потом раза два-три встречались. Но между ними стояла обида, отчужденность – нечто новое, чего раньше не было. А может, так было всегда, просто он не замечал.

Он пытался убедить себя, что сам этого втайне хотел, что ее вечные перемены настроения и эксцентричность стали ему в тягость.

Так чего ради звонить ей?

Он поднял руку, чтобы нажать на рычаг, но в последнюю секунду заколебался.

Зачем звонить ей? Перестань – и она незаметно исчезнет из твоей жизни. Кругом столько женщин. Любая из сестер в больнице будет счастлива пойти с ним. А разнообразие украшает жизнь, разве нет?

Но мысль о том, что чьи-то другие глаза увидят ее наготу, чьи-то другие руки коснутся ее, вызывала жгучую злобу.

Может быть, только это? Ревность и ничего больше? Собака на сене.

– Алло?

Оживление в голосе Лиз сразу угасло, едва она узнала Деона.

Словно она ждала другого звонка.

Он ощутил еще большую ревность. Теперь он был уверен. Ему захотелось причинить ей боль – детское желание свести с ней счеты.

– Вот решил от нечего делать позвонить тебе.

Она не ответила на сарказм, что было необычно, просто бросила рассеянно: «Ах, так», и ему стало стыдно за свое мальчишество.

– Очень была занята последнее время? – спросил он с притворной небрежностью.

– Пожалуй.

– Я тоже. И работа, и всякие вечеринки.

– Угу, – отозвалась она с абсолютным безразличием, а может быть, и с легким презрением: настолько очевидной была его ложь.

Он ожидал чего угодно, но не этого холода. Ему не верилось, что пламя, которое он зажег, могло погаснуть.

– Послушай, что ты делаешь сегодня? – Наверное, ему не удалось обмануть ее. Нужно держаться безразлично. – У меня выдался свободный вечер, так поужинаем вместе или сходим куда-нибудь?

Она какое-то время раздумывала, потом согласилась.

– Хорошо. Мне в любом случае надо с тобой поговорить. Я заеду к тебе. Примерно через час.

Он положил трубку, вдруг осознав, как был бы огорчен, если б она отказалась.

По необъяснимой ассоциации он вспомнил о Триш, и снова в нем поднялось ощущение боли, тоски и какой-то приятной грусти.

Триш с ее смуглым загадочным лицом и пристальным взглядом. С ней ведь у него было вот так же: сначала неутолимое желание, потом скука привычного, а в конце – боль утраты и пробудившаяся жажда вернуть ее.

Он стоял у окна и ждал, пока не подъехала Элизабет. Как обычно, почти не сбавляя скорости, уверенно и точно свернула на стоянку. Тогда он пошел в свою комнату и даже заставил себя выдержать секунду-другую, прежде чем спросил: «Кто там?»

Элизабет вошла не ответив.

Деон вздрогнул, как от внезапной боли. Он будто только сейчас понял, как она красива.

– Поехали? – равнодушно спросила она. – На моей машине, если ты не против.

Он кивнул, твердо решив в этот вечер уклоняться от всякой возможности ссоры. Кроме того, за рулем он бывал рассеян, все время задумывался о посторонних вещах, вместо того чтобы следить за сигналами светофора и другими машинами.

Они поехали в свой любимый ресторанчик возле набережной. Там с потолка свисали пустые винные бутылки, а на покрытых грубыми скатертями столиках стояли оплывшие свечи, все в сталактитах воска. Гостей, сияя, встречал толстый хозяин-итальянец, и сам им прислуживал, а попозже из кухни выходила хозяйка и с робким смущением выслушивала комплименты своей лапше или шницелю под соусом «верди».

Они заказали лангуста на рашпере. Деон хотел было попросить еще чесночный соус, но, прикинув, как дальше может сложиться вечер, поборол искушение.

Элизабет была сумрачна, она думала о чем-то своем, и Деон благоразумно не пытался ее разговорить. Он вздохнул с облегчением, когда после бокала охлажденного белого «чинзано» она немного повеселела. Ему не терпелось поделиться своими новостями.

– Я решил заняться хирургией, – объявил он, гордый тем, что сумел сказать это равнодушно.

– Очень хорошо, – ответила она с не меньшим безразличием.

Он сдержал досаду, распрощавшись с надеждой произвести на нее впечатление. Казалось бы, пора было к этому привыкнуть.

Они закончили ужин. По заведенному обычаю расхвалили хозяйку и принялись пить кофе, болтая и покуривая. Но замечания и ответы Элизабет становились все суше и отрывистей, она то и дело отвечала невпопад.

Наконец Деон откинулся на спинку стула и улыбнулся.

– Ну ладно, Лиз, все ясно. Ты просто не знаешь, как начать. Давай выкладывай.

Она скривила губы, словно соглашаясь с ним, но сказала уклончиво:

– Ничего особенного.

– Ну, зачем ты? Я тебя достаточно хорошо знаю.

Она окинула его изучающим взглядом. Он смотрел все с той же ободряющей улыбкой.

У нее опустились уголки губ, и она отвела взгляд.

– Деон, я решила больше не видеться с тобой.

Его улыбка стала вымученной, но он не согнал ее с лица.

– Могу я узнать почему? Что я сделал?

– Вряд ли это тебя интересует, но я полюбила другого.

Губы у него сжались, но он тут же вновь решительно растянул их, словно подгонял под шаблон, выражающий простейшие эмоции: поднятые уголки – радость, опущенные – печаль.

– И вы уже?..

Она посмотрела на него с вызовом.

– Пока нет. Но долго ждать не будем.

Ему было стыдно за рассчитанную жестокость своего вопроса, но ей этого показывать не стоило. Он покачивался вместе со стулом.

– Тебя ничто не изменит, – съязвил он. – Ты все та же.

– Как и тебя, любовь моя. – Она посмотрела ему в глаза, и он растерялся от этой скрытой неприязни. – Деон, в детстве мы давили апельсины коленками – стояли на них, пока они совсем не сомнутся. Потом протыкали в кожуре дырочку и высасывали сок. А выжатый апельсин выбрасывали. Вот так ты обращаешься с людьми. Но на этот раз поищи себе другой апельсин.

Он чуть не потерял равновесие и едва успел ухватиться за край стола, неловко смахнув на пол чашку с кофе. Смутившись, он раздраженно сел прямо – как это глупо вышло! Элизабет слегка улыбнулась. Он рывком придвинул стул к столику.

– Может быть, пойдем? Мы так ни до чего не договоримся.

Элизабет, повернувшись, взяла сумочку и плащ. Она первой направилась к двери и приторно-любезно болтала с толстым коротышкой итальянцем, пока Деон рассчитывался. За чаевые Деон получил поклон и улыбку благодарности, а затем, когда Элизабет отвернулась, – сочувственное пожатие плеч.

Это проявление мужской солидарности рассмешило Деона, и, шагая за Элизабет к ее машине, он испытывал почти облегчение. Элизабет включила зажигание и так рванула с места, что ему прищемило ногу дверцей, которую он не успел закрыть. Он готов был вспылить, но заставил себя сдержаться.

– Лиз, – сказал он затем примиряюще, тщательно выбирая слова. – Извини, что так получилось. Я не хотел тебя обидеть.

Она не отвечала. Лицо, повернутое к нему в профиль, было холодно и бесстрастно.

«Черт с тобой, потаскуха. Чего ради я должен за тобой бегать?» Он уже готов был высказать эту торопливую мысль в первых попавшихся невозвратимых словах, но его удержала еще теплившаяся где-то надежда и воспоминания о прошлом.

– Ну, послушай! – сказал он со всем теплом и обаянием, на какие был способен. – Прекратим эту глупую ссору. Она же ни к чему не ведет. Я пытался сделать тебе больно только потому… – он понизил голос, – потому что понял: я люблю тебя по-настоящему.

Он понимал, что получается все это неискренне, что его слова звучат фальшиво, как звон надтреснутого колокола. А ведь то, что он говорил с таким очевидным лицемерием, было правдой. Поймет ли она, сумеет ли уловить за пошлыми словами искренность ого чувства?

Она вела машину на большой скорости в крайнем левом ряду, потом вдруг без предупреждения резко свернула к тротуару, не обращая ни малейшего внимания на возмущенные сигналы сзади, и втиснулась в узкий свободный промежуток.

– Пройдемся, – сказала она и, не дожидаясь ответа, открыла дверцу.

Он догнал ее уже почти на набережной.

– Похоже, ты хочешь, чтобы я за тобой побегал, – сказал он с коротким смешком.

– Нет, Деон. Нам друг за другом бегать незачем. Я пробовала, даже когда ты начал убегать. Но с этим кончено. И можешь больше не бегать.

Свет уличного фонаря упал на ее гладкие волосы, и он подумал: дурак, слепой дурак!.. Она была прекрасна.

– Откуда ты взяла, что я убегал?

Она улыбнулась, насмешливо изогнув бровь, и это ироническое выражение задержалось на ее лице чуть дольше, чем следовало бы. Он отвел глаза.

С зимнего сурового моря дул холодный и сырой норд-вест. Длинные цепочки фонарей на набережной светились желтовато и тускло сквозь водяную пыль. Они были одни. Кому еще могло прийти в голову гулять в такую погоду?

Почему-то все критические моменты у нас с ней непременно разыгрываются на фоне морского пейзажа, с иронией подумал Деон и усмехнулся при этой мысли. Мы встретились на вечеринке у моря, нашим первым ложем был пляж, и поссорились мы, возвращаясь с пляжа. А теперь? Расстанемся тоже у моря?

– Значит, ты считаешь, что между нами все кончено?

Она тоже смотрела на море.

– Думаю, да. А ты? И потом в любом случае… ведь есть еще он.

Что-то в ее голосе заставило его насторожиться. Может, это тоже просто уловка с ее стороны? Маленькая комедия?

– Кто он?

– Неважно.

– А он существует?

– Что ты имеешь в виду?

– Он действительно существует?

Она холодно взглянула на него.

– Да.

– Когда вы познакомились?

– Давно.

– И ты уверена, что любишь его?

– Да.

– Но все-таки кто он?

Она раздраженно пожала плечами.

– К чему этот допрос?

– Ну, чтобы победить противника, надо знать его.

– У тебя нет никакого противника, Деон. Забудем это. Мы даже и боя не ведем. Возвращайся-ка в свою больницу.

– О чем ты?

– Ты же сам мне постоянно твердил, что твой первый долг – твои больные. Теперь ты можешь отдавать им все свое время.

Неужели правда, что он ссылался на работу, чтобы уклониться от встречи с ней? Да, правда (он грустно и недоуменно покачал головой).

Они шли по набережной, и их шаги в желтоватой мгле повторяло долгое эхо, которое пробудило бы в душе невыносимую печаль, если б они помолчали.

– Ты ко мне несправедлива, – сказал он обиженно, потому что чувствовал себя виноватым.

– Несправедлива?

– Но я же все-таки врач. У меня действительно есть обязанности перед моими пациентами.

– Ах, Деон. – Она беспомощно вздохнула. – Ну пожалуйста, не надо обманывать ни себя, ни меня.

– Это не обман.

– Ну прошу тебя, я ведь не настолько слепа.

Они дошли до проема в парапете. Отсюда ступеньки вели вниз, на открытый всем ветрам берег. Волны с грохотом накатывались на острые скалы. Они остановились, глядя на море.

Деону вспомнился другой вечер и другой берег, когда они шлепали босиком по ледяной воде. Она была нежна и мила, и они пережили удивительные часы. Он не даст ей уйти, он не отпустит ее без борьбы.

– Послушай. Ну пожалуйста, поверь мне. Я люблю тебя.

Она повернулась к нему, и ветер взметнул ее волосы вперед, словно два крыла.

– Сколько раз можно повторять? Все это ни к чему. Бессмысленно и бесполезно. Неужели ты сам не понимаешь?

– Я люблю тебя, – упрямо повторил он, точно эти слова могли все вернуть и исправить – как заклинание, которое может защитить его от будущего, вдруг ставшего неведомым и полным опасностей.

Задние огни высветили из темноты угол больничного корпуса и исчезли. Он еще слышал, как шумит мотор ее ярко-красного автомобиля, но вскоре и этот шум утонул в отдаленном гуле большого города.

Элизабет больше нет с ним.

Он продолжал стоять в темноте, там, где она его оставила, весь сосредоточившись на этой мысли, смакуя заключенные в ней страдание и грусть. Элизабет исчезла. Без поцелуя, без ласкового слова на прощание.

И он не верил.

Он думал о ней с сожалением, переживая боль утраты, пусть это была лишь утраченная любовь.

И еще он был убежден, что она не ушла навсегда.

Ветер тоскливо выл на углу в тон его настроению. Ветер был холодный, и Деон, повернувшись, пошел в теплое, светлое бунгало, где жили врачи-стажеры.

Он вдруг почувствовал, что ему не хочется быть одному, и с досадой оглядел пустую гостиную. А ведь минуту назад здесь были люди – стулья в беспорядке сдвинуты, в камине горит огонь, а на ковре лежит раскрытая книга. Люди были здесь и ушли, унеся тепло своего присутствия, звук своих голосов. Он вздрогнул от невыразимой тоски и одиночества.

В коридоре послышались торопливые шаги. Вошел Филипп Дэвидс, энергично потирая замерзшие руки.

– Добрый вечер, – сказал Деон. – Ну и холодище, а?

– Редкий. – Филипп присед у камина на корточки, протянув руки к огню. Он поглядел на Деона через плечо: – Ты здесь один?