Текст книги "Нежелательные элементы"

Автор книги: Кристиан Барнард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

– Любишь? – Он презрительно усмехнулся. – Любишь… – И короткая пауза объясняла все, так что лишним оказалось даже подчеркнутое ударение, когда он докончил: —…его?

Он ждал взрыва ненависти и отвращения, но она молчала. А Филипп стоял в дверях, точно вырезанная из дерева вещая фигура в сумраке и тишине леса.

Деона охватило гнетущее ощущение, что он вмешался во что-то, чего не понимает, и что он лишний. Словно они скорбели на похоронах, а он здесь был посторонним, тупым и развязным наглецом. Но все равно, он не уйдет.

– Любишь его? – повторил он. – Ты сошла с ума. Ты подумала, куда это тебя заведет? Ты сошла с ума, Лиз. Неужели ты этого не понимаешь?

Она устало покачала головой.

– Не знаю.

Это было проявлением слабости, готовности сдаться, и он ухватился за это.

– Лиз, я люблю тебя. Поверь, я люблю тебя.

Он сказал это, осуществляя коварный замысел породить смятение, запутать их. Но все-таки собирался ли он сказать это?

Она никак не реагировала и просто повторила, как автомат:

– Не знаю.

Филипп, высокий, прямой, вдруг сделал резкое движение, словно наконец ожила резная фигура и сошла с каменного пьедестала. Он даже улыбнулся, механически растянув губы.

– Мне кажется, ты не понимаешь, – произнес он вежливо и терпеливо.

Деон рывком повернулся к нему, весь напружинясь, как змея перед броском.

– Я все прекрасно понимаю, – отрезал он со злобой. – Мне совершенно ясно, что происходит. Флип, сын дядюшки Пита и тетушки Миеты, готтентотов, служивших у моего отца, вообразил, будто может крутить с белыми девушками. Этого зазнавшегося готтентотского ублюдка цветные девки уже не интересуют.

Лицо Филиппа покрылось пятнами. Он плотно сжал губы и сказал, наклонив голову, словно в полупоклоне:

– Мне очень грустно, что отец…

Деон презрительно хмыкнул и повернулся к Элизабет.

– Выбирай! – выкрикнул он в бешенстве. – Выбирай же! Он или я.

Она стояла, опустив глаза, и даже не смотрела на него. Он искал ее взгляда, а она упрямо отводила глаза.

– Выбирай! – повторил он грубо.

Но она все так же смотрела в сторону, и в конце концов через некоторое время заговорил Филипп:

– Ты не понимаешь. Выбирать нечего.

Деон сжал кулаки, и Филипп загородил руками грудь.

– Драться со мной бессмысленно. Все уже решено.

– Почему ты не уберешься отсюда ко всем чертям? Разве ты не видишь, что ты здесь лишний?

Филипп улыбнулся, но рук не опустил.

– Я как раз собирался уйти, когда ты пришел.

– Ну и проваливай.

– Ты, по-видимому, считаешь, что мне здесь не место. – Голос Филиппа звучал насмешливо и спокойно. – Поэтому тебе, несомненно, будет приятно узнать, что мы с Элизабет сами пришли к такому же заключению.

Возможно, под насмешливостью пряталась печаль, но Деон ничего не хотел знать.

– Ну, хватит разговаривать! Убирайся! – крикнул он.

– Мы как раз прощались.

– Слушай, ты уйдешь наконец?

– Сейчас уйду, мой друг. Как я сказал: мы прощались, потому что поняли – для нас нет будущего. Во всяком случае, в этой стране. Как вы столь любезно нам объяснили. А может быть, и нигде в мире.

Он говорил бесстрастно и отчетливо, словно излагал симптомы интересного и редкого заболевания. Ни намека на боль или внутреннюю борьбу. Если они были.

Филипп взялся за дверную ручку.

– Прощайте, – сказал он Элизабет с подчеркнутой вежливостью.

Она, казалось, хотела сказать что-то. Но промолчала.

Филипп повернулся к Деону, и на лице у него Деон увидел то выражение нежности, вызова и гордой отчужденности, которое помнил с самых давних дней их детства. Но теперь во взгляде Филиппа было что-то еще – может, сострадание.

– Мне правда очень грустно, – сказал он. – Я об отце.

И закрыл за собой дверь.

Деон унесся в далекое прошлое – в тот день, когда они подрались за дамбой из-за глиняной фигурки быка с острыми шипами вместо рогов: Филипп был старше и сильнее, он повалил Деона на землю и стоял над ним с совершенно таким же выражением.

Он так ушел в эти воспоминания, что не сразу воспринял последние слова Филиппа, машинально счел их за простое соболезнование.

И вдруг он осознал, что Филипп сказал: «Я об отце».

Нет, «о твоем отце».

Отец.

Наш отец.

Мой отец.

Он поглядел на Элизабет, ища подтверждения, но она снова уставилась на свои сплетенные пальцы. Возможно, она вообще не расслышала, не уловила.

«Мне правда очень грустно. Я об отце».

Я изуродую его, подумал Деон. Я разобью в кровь его морду, его черные лживые губы, выбью ему зубы…

Мой отец.

– Ублюдок, – сказал он еле слышно. И повторил громче: – Ублюдок. – И еще: – Ублюдок!

Распахнул дверь и вне себя от бешенства и отчаяния исступленно крикнул в пустоту:

– Ты уб-лю-док!

И кинулся вниз по ступенькам. На каменном полу вестибюля резиновые бахилы заскользили, и он еле удержался на ногах.

Улица тоже была пуста.

Он кинулся к своему «фольксвагену», и две женщины, все еще ожидавшие автобус, испуганно попятились. Почтальон остановился на углу и удивленно посмотрел на него. За садовой оградой залаяла собака.

Деон рванул машину с места и обогнул угол, не снижая скорости. Снова пусто. Еще поворот. Никого, кроме старика в нелепом старом «моррисе», неторопливо катящем по самой середине улицы.

Куда девался этот трусливый ублюдок?

Мой отец.

И тут из тумана прошлого на него нахлынули беспорядочные, обрывочные воспоминания. Казалось, между ними не было ничего общего, но они смыкались, обретали новое толкование и внезапно сложились в единую ясную картину.

Этого достаточно. Мы – братья.

Отец стоит на ступенях у входа в Джеймсон-Холл – день, когда им вручали дипломы.

И еще раньше: страшный гнев отца, когда он застал их на чердаке над овечьим сараем с цветными девчонками.

Миета Дэвидс поднимается по ступеням, опираясь на руку сына, а Иоган ван дер Риет смотрит мимо, на далекую синеву гор.

Студенческая столовая… и он с удивлением узнает, что его отец оплачивал образование Филиппа.

Деон снова свернул за угол, но он уже не высматривал Филиппа.

Филипп идет по проходу актового зала под гром аплодисментов, и Деон с изумлением видит, что отец тоже аплодирует.

Мать сидит в ногах его кроватки, смотрит в никуда и говорит ему: «Да», и еще раз: «Да-да».

И снова отец. Губы умирающего шевельнулись, я сказал он вовсе не «Я хочу, чтобы пришел Филипп, мой сын».

Он сказал: «Я хочу, чтобы пришел Филипп – мой сын».

Часть вторая
ТЕПЕРЬ

ЛЕТО

Глава первая

Дом стоял высоко на склоне горы, и выше уже не жил никто – задняя ограда граничила с ревностно охраняемым национальным заповедником. Если у Деона, когда он выбирал этот участок, имелись какие-то скрытые мотивы, кроме очевидных – прекрасный вид и относительное уединение, – то теперь это уже не волновало и не забавляло его. Просто это был его дом. Красивое, удобно спланированное здание среди природы, с садом, который эксперт по ландшафту благоразумно оставил почти нетронутым, и кругом – великолепный пейзаж.

В этот вечер сад казался полосой серо-зеленой большой тени, через равные промежутки рассеченной темными тенями древесных стволов. И взгляд невольно обращался в другую сторону – к подножью горы, где мерцали огни города и порта.

Деон услышал, как глубоко вздохнул рядом с ним Филипп, и остановил машину у ворот. Филипп смотрел на ожерелья огней, растянувшиеся от Сигнального холма до Пика Дьявола и еще дальше на много миль. Он молчал, и Деон сказал за него:

– А хорошо вернуться к подобной красоте, ведь так?

Но Филипп по-прежнему молчал, и Деон прибавил двигателю оборотов, готовясь одолеть крутой подъем подъездной дороги.

– К мысу Доброй, но призрачной Надежды, – наконец сказал Филипп.

Деон был поглощен трудным маневром – слева находился гараж, а справа, так, чтобы можно было сразу выехать на шоссе, стоял «форд-универсал» Элизабет с досками для серфинга на крыше – и не понял, было это сказано с сарказмом или нет. Но решил не доискиваться и плавно остановил «ягуар».

– Вот мы и приехали, – произнес он с улыбкой, самым дружеским тоном.

Он открыл дверцу, и вспыхнувший в салоне свет озарил строгое лицо Филиппа и седину, особенно заметную по контрасту с темной кожей.

– Спасибо, – вдруг сказал Филипп.

Кто-то в доме зажег фонарь на террасе, когда Деон завел машину в гараж. Теперь он отступил в сторону и жестом предложил Филиппу пройти вперед.

Филипп поднялся по ступенькам и остановился. Он еще раз посмотрел на огни города, а затем повернул голову и взглянул на черную громаду горы. Там, в вышине, виднелся огонек станции канатной дороги. А может быть, это была какая-то яркая звезда.

– Да, красиво, – сказал Филипп. – Очень красиво.

– Есть места и похуже, а?

– О да. – И вновь сухость его тона почти граничила с иронией.

– Говорят, Канада тоже прекрасная страна, – продолжал Деон, словно оправдываясь, и оттого с некоторой воинственностью. – Зимняя охота, например…

– Тебе не доводилось там бывать?

– Нет. Как-то все получалось, что я ограничивался только Штатами. А в Канаду так и не собрался.

– Вот почему мы ни разу не встретились. Но я с интересом следил за твоей карьерой.

– А я за твоей, – с улыбкой заверил его Деон. – Один из ребят старика Снаймена был приглашен в университет Мак-Гилла и держал нас в курсе дел.

Он открыл дверь и пропустил гостя вперед.

Филипп остановился, разглядывая большое не вставленное в раму полотно на стене, подписанное «Лукас Марентсане». Художник с большим искусством создал из мутно-коричневых, серых и охровых пятен и смелых черных штрихов четкое и в то же время томительно тоскливое изображение трущобного поселка на заре. С картины Филипп перевел взгляд на внутренний дворик за стеклянной стеной – там искусно подсвеченный фонтан взметывал струи среди темных декоративных растений.

И, чуть-чуть улыбаясь, он повернулся, чтобы поздороваться с Элизабет ван дер Риет, которая шла к ним через огромный холл. Длинное платье изящно колыхалось при каждом шаге, и казалось, что она скользит по плиткам пола.

– Добро пожаловать на родину, Филипп, – сказала она тоном величайшей искренности.

В ее словах было что-то театральное, заранее обдуманное, но ни Филипп, ни Деон как будто ничего не заметили.

– Добрый вечер, Элизабет, – ответил Филипп с точной мерой теплоты и уважения. – Благодарю вас.

Она подставила мужу щеку для поцелуя. Потом бросила на обоих лукавый взгляд, отдавая себе полный отчет в ситуации, полностью ее контролируя и даже затягивая, чтобы продлить игру с ними, которая, впрочем, не была опасной.

Она рассмеялась, и Филипп заметил, что былая брызжущая веселость еще сохранилась в ней, но стала приглушенной, менее радостной, словно питавший ее источник смелой беззаботности начал иссякать.

Она была все еще красива. Но разумеется, не щедрой красотой юности. Теперь в ее красоте появился неизбежный оттенок (как смела юность, подумал он, как уверена в своей вечности и как быстро исчезает) тщательного ухода, умело скрываемых ухищрений. Если к двадцати прибавить восемнадцать, печальный итог составит тридцать восемь.

Но она все еще была красива. Волосы, которые она отпустила по требованию моды, густые и ровно-золотистые, ниспадали ей на плечи. Когда она улыбалась, в уголках глаз и губ кожа собиралась в мелкие морщинки, но ее фигура оставалась стройной и гибкой.

Она пошла впереди них в гостиную (такой же пол из мозаичной плитки, сиденья полукругом у большого камина, картины африканских художников, тоже без рам), и бедра ее чуть покачивались, вызвав еще одно воспоминание далекого прошлого.

Филипп поспешно отогнал непрошеную мысль и, сказав «благодарю», опустился в кресло, указанное Элизабет.

– Выпьем, – весело предложил Деон, хлопнул в ладоши и нагнулся к потайному бару в нижней части книжного шкафа с последними новинками. – Тебе, дорогая?

– Мне… ну, пожалуй, хереса. – Она повернулась к Филиппу со светской улыбкой. – Когда Деон сообщил, что привезет вас, я послала за канадским ржаным виски. Но если вы предпочитаете что-нибудь другое…

– Благодарю вас, канадское виски! – хотя он предпочел бы что-нибудь полегче.

– Со льдом? – спросил Деон. – Или с содовой?

– Со льдом.

Они сидели, прихлебывая из бокалов, и молчали. Наступила та неловкая, та неизбежная минута, когда уже нельзя было отогнать воспоминания, и в комнату к ним незваным четвертым явилось прошлое.

– Лекция мне очень понравилась, – сказал Деон. – По крайней мере то, что я сумел понять. – Он заметил, что чуть-чуть волнуется, и говорил медленно, а потому эти пустые любезности вдруг обрели особую важность и смысл. – Она произвела большое впечатление на всех. – Он усмехнулся. – Я начинаю побаиваться, как бы нам, хирургам, в один прекрасный день не остаться без работы.

Элизабет тоже засмеялась и сказала с шутливым смущением:

– Я сегодня попыталась прочесть статью в энциклопедии о вашем предмете, Филипп, чтобы не выглядеть совсем уж невеждой, но поняла только, что плодовая мушка размножается с фантастической быстротой.

– Мы не пойдем дальше этого обстоятельства, – пообещал Филипп.

На этот раз они засмеялись все вместе и устроились поудобнее, словно общество друг друга уже не так их стесняло.

Но хотя они смеялись и вели непринужденный разговор, отмечая друг в друге и остроумие, и умение вести себя, эта неизбежная минута воспоминаний еще не прошла. Четвертый гость по-прежнему сидел с ними, храня упорное молчание, всматривался по очереди в их лица, ловил их нервные взгляды, вслушивался в их слишком уж веселый смех и ждал какого-нибудь слова или жеста, которые выдали бы, что эти трое сознают его присутствие, что оно связывает их и мучит.

Деон снова с излишней поспешностью наполнил бокалы, и они продолжали говорить обо всем и ни о чем. Потом Элизабет ушла, чтобы присмотреть за ужином. Филипп отказался от третьего бокала, но себе Деон почти машинально налил чистого виски, вернулся к Филиппу, не сел, а остался стоять, облокотившись о камин, и посматривал на Филиппа с легкой улыбкой.

– Итак, профессор? – произнес он наконец.

– Итак, профессор? – повторил Филипп с той же мягкой насмешкой, и неловкость исчезла почти совсем.

– Кто бы мог подумать, а? Сорок лет назад, когда мы были мальчишками на ферме? И вот теперь, как положено в эпилогах, мы оба знамениты и богаты. Ты богат, Филипп?

– Нет.

– И я нет, – засмеялся Деон.

– Ведь я мог бы я поверять, – сказал Филипп, обводя взглядом роскошно обставленную гостиную.

– Это все Элизабет, – ответил Деон. – Она удивительно умеет покупать то, что вскоре войдет в моду. – Он отхлебнул виски. – Ты ведь был женат?

– Да.

– На актрисе, не так ли? – продолжал Деон, несмотря на явное нежелание Филиппа развивать эту тему.

– На манекенщице.

Деон допил виски и пошел к бару, но на полпути передумал, вернулся к камину и осторожно поставил пустой стакан на каминную полку.

– Она была канадка?

– Француженка. Не канадская, а настоящая. Из Марселя.

– Но вы познакомились в Канаде?

– Да. Она поехала туда потому, что Канада рядом со Штатами. А она стремилась в Штаты, в Голливуд. Ей требовался Голливуд, Канада была лишь промежуточной станцией. Как и я.

От необходимости что-то сказать или хотя бы ограничиться междометиями сочувствия и понимания Деона избавило возвращение Элизабет. Затем последовал ритуал перехода в столовую, рассаживания, откупоривания бутылок – и все это помогло забыть ненужное вторжение неизвестных людей и мест.

Ужин, как обычно, был выше всяких похвал: суп из лангуста, тончайшие ломтики жареной телятины и ветчины со спаржей. Они пили мало и обсуждали сравнительные достоинства южноафриканских и европейских вин. Они обнаружили, что им нравятся те же блюда, рестораны и города, и не старались переубеждать друг друга, когда оказывалось, что вкусы их в чем-то расходятся. (Деон и Элизабет ездили в Париж, как на родину; Филипп жил там и проникся отвращением к Парижу, но он согласился, что это были нетипичные годы – самый разгар алжирских событий.) Горничная, проинструктированная Элизабет еще днем, ничем не выдала удивления, что ей приходится прислуживать своему соплеменнику.

Пить кофе они вернулись в гостиную. В дверях Деон нерешительно остановился и свернул в холл к телефону.

– Мне надо позвонить в клинику. Начинайте без меня.

Филипп последовал за Элизабет в гостиную. Когда она нагнулась к подносу с кофейником, их глаза на мгновение встретились.

– Черный или со сливками?

– Черный, пожалуйста.

Они слышали, как Деон в холле набирает номер, затем он раздраженно бросил трубку, снова стал набирать номер.

– Каковы ваши планы? – спросила Элизабет.

По гостиной разлился аромат душистого кофе.

– Я еще точно не знаю, – ответил он. – Видите ли, мама скоро умрет. Тогда меня уже ничего не будет связывать с этой страной. Наверно, вернусь в Канаду.

Деон все еще не мог дозвониться и что-то ворчал про себя.

– Я вам очень сочувствую, – тихо сказала Элизабет.

– Я знаю, о чем ты не пожалеешь, убравшись из этой чертовой страны! – вдруг крикнул Деон из холла. Филипп и Элизабет обернулись в его сторону. – О нашей проклятой телефонной службе! Я набираю шестой раз и никак не могу дозвониться до детской клиники. Два раза попал к какой-то раздражительной пожилой даме, а четыре раза – короткие гудки. Интересно, сколько каждые сутки пропадает зря времени на все эти «занято» и «не тот номер».

Элизабет, подняв брови, повернулась к Филиппу. Они молчали, пока не вернулся Деон. Он налил себе коньяка.

Филипп от коньяка отказался и украдкой посмотрел на часы. Вот тут в четверть одиннадцатого и должен был бы кончиться этот вечер – приятный вечер легких светских разговоров. Трое взрослых людей с удовольствием посидели друг с другом, долг вежливости выполнен, и теперь можно расстаться, чтобы, по всей вероятности, никогда больше не встретиться. Но вдруг Деон наклонился над столиком, покачал рюмку с янтарным напитком, поднес ее к носу и сказал:

– Отец хотел увидеть тебя перед смертью. Я так тебе и не сказал. Это были его последние слова.

Вот так наконец присутствие четвертого было признано, и незваный гость теперь находился среди них.

Сначала Филипп ничего не ответил. Могло даже показаться, что он не расслышал. Он сидел, выпрямившись, положив руки на колени, и смотрел в пустой камин (ведь еще не кончилось лето и топить было незачем, и, даже когда вечера станут прохладными, до настоящих холодов будет далеко), словно следя за игрой языков невидимого пламени.

– Я думаю, ты знаешь почему, – сказал Деон.

Филипп подумал и ответил:

– Да.

Их взгляды на мгновение встретились, но тут же оба отвели глаза.

– Я часто думал об этом, – сказал Деон.

Филипп кивнул, то ли показывая, что слышит, то ли подтверждая, что и он думал об этом.

– Ты давно узнал?

Филипп, задумавшись, сдвинул брови, губы его сжались.

– Теперь, задним числом, я понимаю, что многое из того, что имела обыкновение говорить моя мать, могло бы звать у меня подозрение. Ну, например: «Не тебе бы так надрываться». Или: «Если бы всякий получал то, что ему положено, ты бы не ходил в таком старье». Ну, ты понимаешь.

– Да, понимаю.

– Она никогда не говорила ничего прямо. И правда мне открылась, только когда я исследовал твою кровь.

– Как?

– Это было во время так называемого «хромосомного взрыва». Профессор поручил мне усовершенствовать методику получения высококачественных кариотипов.

– А что это такое? – спросила Элизабет.

Филипп подергал себя за ухо.

– Ну, в конечном счете это просто фотографии хромосом, полученные с помощью сильного микроскопа.

– Ах, вот как! – Она чуть заметно улыбнулась.

– Ну, мне, естественно, пришлось начинать с нуля, поскольку в лаборатории никто толком не знал, как это делается. Я брал кровь у сотрудников, а когда желающих не находилось, то у себя. Вначале меня интересовала только отработка методики. Затем я стал внимательнее изучать результаты и вдруг заметил: одна моя хромосома резко отличается от остальных.

– Ты сравнивал ее с другими? – спросил Деон.

– Да, и порядком испугался, когда профессор не смог объяснить аномалию. Как я упоминал, в те времена у нас на кафедре никто в этом толком не разбирался. Профессор отправил снимок своему другу в Оксфорд на заключение. Я три недели обливался холодным потом, воображая, что унаследовал невесть что. Наконец пришел ответ: ничего страшного.

– А все-таки?

– Нормальная врожденная комбинация. Ну, конечно, я обрадовался, а потом и думать про нее забыл, пока не посмотрел твою кровь.

– Когда же это было? – удивился Деон.

– Разве ты не помнишь? Как-то вечером я влетел в бунгало, а ты сидел в гостиной, я мы пошли в лабораторию, где я тогда работал. И я взял у тебя кровь.

И Деон вспомнил – словно вдруг распахнулось окно в прошлое.

– Ах да! – сказал он. – Конечно. Как-то вечером. После… – Он запнулся и посмотрел на Элизабет. – Это было в тот вечер, когда мы… в тот самый вечер… – пожав плечами, он снова повернулся к Филиппу. – И в моей крови ты обнаружил такую же хромосому?

– Да, Деон.

– И в крови моего… – Деон снова осекся и посмотрел на Филиппа прямым открытым взглядом. – И в крови нашего отца? Когда он был в больнице?

– Да. Я должен был узнать правду.

– Совпадение обстоятельств и хромосом, так сказать! – Деон засмеялся нелепости этой фразы. И тут же изумленно покачал головой. – Это по-прежнему кажется… невероятным. Ну, во всяком случае, в конце он попытался загладить…

Филипп молчал, отведя взгляд. Потом он тихо произнес:

– Я никогда не испытывал никакой злобы. Хотя и чувствовал несправедливость. Тяжело быть непризнанным. Но как-то приспосабливаешься. – Он перевел взгляд на картину – художника явно увлекал эффект синих теней на темной коже – и долго смотрел на нее.

Молчание затягивалось.

– И все-таки, – в конце концов сказал Филипп, – это было хорошее время.

Деон тоже испытывал потребность переменить тему, и все-таки ему трудно было сразу с ней расстаться, а потому он оживленно подхватил:

– Да, тогда на ферме было чудесно. Все это не имело ни малейшего значения. Дети ведь ни на что подобное не обращают внимания.

Филипп все еще изучал картину.

– Может быть, и так. Хотя со всей полнотой судить об этом может только тот, кто знает оборотную сторону медали. Но я говорил о другом. Мне вспомнился наш первый год в больнице, когда мы были стажерами.

– Да-да. Ты ведь сегодня видел Робби. А помнишь, как Робби однажды присоединился к нашему больничному хору?

– Конечно! – Филипп засмеялся.

– Какому больничному хору? – спросила Элизабет.

– Однажды и он был певицей, – объяснил Деон.

– Я никогда про это не слышала.

– Ну, видишь ли… ты знаешь, каким был Робби. Да таким он, собственно, и остался. Статус врача никогда не внушал ему особого почтения.

– Робби – шут, – твердо сказала она. – И часто далеко не так смешон, как ему кажется.

– Но ты хочешь дослушать?

– Хорошо, продолжай.

Улыбка Деона утратила искренность.

– Каждый сочельник, – начал он, – сиделки поют рождественские гимны. Все свободные от дежурства, то есть те из них, кого никуда не пригласили, надевают форму и со свечами в руках обходят палаты, распевая гимны. Обычно к ним присоединяются и сестры – несостоявшиеся оперные певицы, я полагаю. Ну, так Робби заключил пари, что пройдет с процессией и никто его не узнает. И будет петь!

Они посмеялись, и Деон, оживившись, продолжал:

– Робби раздобыл все необходимое – парик, форму больничной сиделки, накидку, туфли, шапочку – ну, словом, все. Даже накладные ресницы. В сочельник он переоделся, загримировался, выпил рюмочку-другую коньяку для храбрости, забрался в уборную и ждал там среди подкладных суден.

– Воображаю, – проговорила Элизабет. Она улыбалась, и напряженность исчезла из ее глаз.

– Девицы, уж не знаю в какой раз, будили больных, снова затягивая «Тихую ночь», и тут Робби выскользнул из уборной и присоединился к ним. Кое-кто посмотрел на него подозрительно, но несколько девушек были посвящены в затею и загородили его от остальных.

– И он пел? – спросила Элизабет.

– По-моему, он решил не искушать судьбу. И просто шевелил губами. Делал вид, будто поет.

– А потом в часовне! – подсказал Филипп.

– Верно! На этом дело не кончилось, – продолжал Деон, повернувшись к Элизабет. – Пройдя с гимнами по всей больнице, они отправились в часовню на рождественскую службу. В тот год служил молодой католический священник, и Робби постарался сесть прямо перед ним. А посреди службы взял и подмигнул ему.

Улыбка Элизабет становилась все шире.

– Ну, тот решил, что ему почудилось, и отвел взгляд. Но Робби заметил: священник нет-нет да и скосит на него глаза. Тут уж Робби заморгал своими пышными ресницами, кокетливо облизнул губы и выпятил накладной бюст, так что бедный священник прямо-таки начал заговариваться. По-моему, он и сам не мог разобрать, что перед ним – Бытие или Откровение. Уставился на Робби как зачарованный.

– Он был просто загипнотизирован, – вставил Филипп. – Словно птичка перед змеей.

– Под конец Робби начал показывать ему ножку, – продолжал Деон. – И чуть увидит, что священник приходит в себя, так вздернет юбку еще выше. Тут и был конец проповеди.

Они с Филиппом расхохотались, и Элизабет присоединилась к ним.

– Бедняжка, – сказала она. – Священник – бедняжка.

– Да, конечно, – согласился Филипп.

На минуту наступило молчание.

– И все-таки, что ни говори, это было счастливое время, – сказал Филипп.

Деону хотелось поддержать их веселое настроение.

– А помнишь доску для объявлений в школе сестер? Чего только ребята не наклеивали на нее! Как это там было о девственницах?

– Не помню.

– Ах, да! Примерно так: «Сегодня состоятся собрание всех девственниц – у телефонной будки».

Филипп улыбнулся, и снова наступило неловкое молчание, которое Деон поспешил прервать.

– Ты долго думаешь пробыть в Южной Африке?

Филипп пожал плечами.

– У меня отпуск на полгода. Но все зависит от… ну, ты знаешь.

– Да. Мне следовало бы давным-давно навестить твою маму. – Деон старался говорить тоном самого искреннего сочувствия и сознавал, что перебарщивает. – Как-то странно, что они оба, твоя мать и мой… мой отец…

– Тут нет ничего странного.

– Я хотел сказать…

– Я понимаю. Но это ведь не совпадение. Ты же знаешь – старость.

И снова тягостное молчание. Неужели нас ничто не связывает? – подумал Деон. Неужели ничто?

– Как ты думаешь, когда будет найдено средство против рака? – спросил он, чтобы заполнить паузу. – Исследования ведутся повсюду, но результатов пока не видно.

Филипп сжал губы.

– Не сказал бы. Мы узнаём все больше и больше, особенно о патогенезе.

– А что такое патогенез? – с неожиданным интересом спросила Элизабет.

– Ну, если дословно, «генез» значит происхождение, «пато» – болезнь. Возникновение болезни. Например, было доказано, что определенные вирусы играют важную роль в новообразованиях, по крайней мере у животных.

– В самом деле? Так, значит, можно создать вакцину против рака, как против оспы?

Филипп усмехнулся.

– Когда удастся выделить вирус.

– А как, по-твоему, вирус воздействует на клетку? – задал вопрос Деон.

– Начнем сначала. Что такое рак? Неконтролируемый рост клетки, – терпеливо объяснял Филипп. – Ну, а вирус? Это либо частица ДНК, либо РНК, то есть тот же химический материал, который контролирует деление и рост нормальных клеток. Иными словами, эти так называемые нуклеиновые кислоты несут в себе план новой клетки. Это понятно?

– Кажется, – сказал Деон.

Элизабет промолчала.

– Когда вирус вызывает новообразование, предположительно происходит следующее: он проникает в клетку и подключается к генетическому коду этой клетки. А это нарушает контроль над делением клетки, и оно становится беспорядочным. Это и есть рак.

– Не слишком ли это упрощенно? – спросил Деон.

– Может быть. Но очень многое свидетельствует в пользу вирусной теории. Давно известно, что у кур и мышей лейкемия может передаваться от одного животного другому вирусными частицами. Есть также основания считать, что лейкемия каким-то образом связана с дефектными хромосомами. Ты что-нибудь читал о филадельфийской хромосоме?

– По-моему, нет.

– Они обнаружили дефектную хромосому у девяноста процентов больных с определенной формой лейкемии. Более того, люди с синдромом Дауна или подвергшиеся радиоактивному облучению, как тебе известно, чаще заболевают лейкемией, а как у тех, так и у других есть дефектные хромосомы. Вот видишь, доказательства накапливаются.

– Интересно, – сказал Деон и задумался. – Отец умер от лейкемии, а у нас, всех троих, есть дефектная хромосома…

Хлопнула входная дверь, и они, замолчав, оглянулись. Мгновение длилась тишина. Затем раздался женский смех.

Филипп перехватил тревожный взгляд, которым обменялись Деон и Элизабет. В течение вечера он замечал напряженность, крывшуюся за фразами, которыми обменивались муж и жена, и спрашивал себя, не он ли тому причиной. Однако до сих пор ни Деон, ни Элизабет не дали ему почувствовать, что он лишний.

Элизабет пошла к двери, и шелк ее платья, задевая лодыжки, шелестел громко и резко, словно разрываясь. Но тут снова послышался резкий смех, и через секунду на ступеньках, ведущих из холла, появилась девушка.

Первым впечатлением были волосы: нечесаная, буйная, явно давно не мытая грива светлых прядей разного оттенка, глаза из-под нее смотрели вызывающе. Затем девушка, слегка пожав плечами, отвернулась, и вновь раздался тот же смех – презрительно-насмешливый и бессмысленный.

– Моя дочь, – натянуто сказал Деон.

– Подойди познакомься с профессором Дэвидсом, – сказала Элизабет с ласковой настойчивостью, но Филипп уловил в ее голосе страх.

Девушка все еще стояла на верхней ступеньке. Она не смотрела ни на Филиппа, ни на мать. Обеими руками она держалась за железные перила, ограждавшие лестницу с одной стороны, и все-таки покачивалась. Филипп всмотрелся в нее внимательнее.

Длинное, свободного покроя платье из темной ткани с вышивкой по вороту и на груди. Бахрома на юбке и на шали. Филипп видел таких девушек в бесшабашных компаниях молодежи во всех больших городах мира. Но в этом доме он не ожидал встретить ничего подобного.

– Это Лиза, Филипп, – произнесла Элизабет, оборачиваясь к нему. Ее губы улыбались.

– Здравствуйте, Лиза, – сказал он мягко.

Девушка наконец сфокусировала на нем мутный взгляд, и ее глаза округлились в веселом изумлении.

– Привет, коричневый!

Элизабет закусила губу, а Деон неловко пошарил руками по столу.

Но тон девушки был настолько непосредственным, что Филипп почувствовал к ней симпатию и жалость.

– Я действительно коричневый, – сказал он и улыбнулся ей.

Она перегнулась к нему через перила.

– Коричневый – это по мне! – сказала она.

– Неужели?

– Да. Это как… – Она протянула руки к потолку и поглядела вверх. – Как солнце! – Ее лицо стало тревожным. – А солнце по вас?

– Лиза! – шепнула Элизабет.

– Я люблю солнце, – сказал Филипп девушке.

На ее лице появилась лихорадочная улыбка, она рывком отбросила назад нечесаные космы и исчезла. Он услышал, как ее босые ноги прошлепали по плиткам пола.