Текст книги "Нежелательные элементы"

Автор книги: Кристиан Барнард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

– Вы не могли бы несколько минут подождать в коридоре? Я осмотрю больных, и вы опять вернетесь. – Он сам удивился собственному вежливому тону, хотя слово «больных» прозвучало многозначительно. – Это займет одну-две минуты.

Они повернулись к двери. Но Мариетт вцепилась в руку матери. Деон, улыбаясь, подошел к ней. Девочка поглядела на него, и пальцы ее разжались. Он и девочка – союзники. Они сражались бок о бок и победили.

– Доктор Мурхед уже смотрел их, профессор, – сказал Мулмен. – А потом отправился в главный корпус.

– Да, я знаю, – сказал Деон. – Я только что оттуда.

Мулмен выглядел совершенно взмученным, лицо небритое. В таких случаях Деон бывал очень строг. Но Мулмену пришлось отдежурить две смены, и ночь у него выдалась тяжелейшая. Деон решил сделать для него исключение.

Он осмотрел девочку и пробежал глазами карточку на спинке кровати. Все было в порядке, если учесть, что после операции не прошло и суток. Всю ночь сердечный ритм оставался нормальным.

– Ну что ж, превосходно. Как венозное давление? Двенадцать? Введите пять миллиграммов лазикса внутримышечно и проверяйте мочу на калий. Подержите на водителе ритма день-два.

Он направился к другой кровати. Малыш Маньяни крепко спал. За ночь число дыханий стабилизировалось по мере того, как легкое очищалось, расширялось я стало нормально функционировать. Кризис миновал.

Узнаешь ты когда-нибудь, что мы для тебя сделали? – подумал Деон. Поймешь когда-нибудь, с какой решимостью мы боролись за то, чтобы ты жил? Наверное, нет. А если и да, может, еще и проклянешь нас за то, что сумели оставить тебя в живых: черного ребенка в стране белых…

– А сколько кислорода вы ему даете? Пятьдесят процентов?

– Да, профессор.

– Можете постепенно снижать давление. К вечеру попросите Тома удалить трубку из гортани. До завтрашнего утра, думаю, мы оставим его здесь.

– Хорошо, профессор.

– А пациентка Робби? Как она?

– Перевели в общую палату.

– Прекрасно. Я поговорю с родителями Мариетт, потом заглянем в палаты.

Ван Рина не было, а родители девочки стояли рядом у окна. Едва Деон вышел, Джуберт повернулся к нему. Вот оно! – подумал Деон. Накануне вечером он только обрадовался бы и ринулся бы в драку с яростным наслаждением, но теперь ситуация изменилась: малыш Маньяни был вне опасности, и у Мариетт все шло хорошо. В нем не осталось ни гнева, ни ожесточения.

– Доктор ван дер Риет, – сказал Джуберт.

Деон ждал, что последует дальше.

– Спасибо за все, что вы сделали для нашего ребенка, – сказал член парламента от националистической партии и будущий член кабинета министров. – Она будет здорова?

– Дела у нее идут отлично, – ответил Деон и улыбнулся, удивившись, что это не стоило ему никаких усилий. – Сначала возникли кое-какие трудности. Пришлось подключить ее сердце к водителю ритма. Но сейчас оно работает самостоятельно.

Джуберт смотрел на него, явно делая какие-то свои выводы. Это худое лицо было очень неглупым.

– Знаете, что она мне сказала? – Деон улыбнулся. – Она сказала, что у нее сердце разбито.

– Так ей объяснила мать, чтобы она поняла, почему ее привезли сюда.

– Я так и думал. Ну, так мы починили ее разбитое сердце.

– И теперь она будет как все дети?

– Какое-то время сохранится некоторая вялость, а потом ей удержу не будет.

– Мы навсегда останемся вам благодарны.

Мать молчала, счастливо улыбаясь.

Джуберт кашлянул.

– Этот черный ребенок в палате с Мариетт…

У Деона защемило в груди; значит, все-таки не миновать!

– …у него тоже был порок сердца?

– Был и остался, – резко сказал Деон. – У него врожденный порок, но мальчик слишком мал для подобной операции. Мы кое-что сделали, чтобы он продержался, пока не настанет время для радикального вмешательства.

Следующий вопрос Джуберта поставил Деона в тупик.

– Он здешний? Из Кейптауна?

– Нет. Он из Транскея.

– А откуда именно? – с той же настойчивостью спросил Джуберт.

– Право, не знаю. Его направили к нам из больницы в Умтата. Откуда он попал в нее, неизвестно.

– Его родители здесь?

Разговор принимал странный оборот. Деон несколько растерялся, но, поскольку члену парламента все это, очевидно, представлялось важным, он ответил:

– Боюсь, что нет. Его отправили к нам поездом с сопровождающим. – Ему хотелось добавить: «Третьим классом», но он поборол искушение.

Пит Джуберт взял с подоконника яркий пакет.

– Отдайте, пожалуйста, этому малышу. Мы купили игрушку для Мариетт, но моя жена и я решили, пусть это будет для него.

Деон взял пакет и поблагодарил Джуберта. В пакете было что-то мягкое. Он вернулся в палату и снял бумагу. Пушистый белый кролик. Он положил игрушку на кровать рядом со спящим малышом и вышел через внутреннюю дверь.

После операции он задержался в операционном блоке. На душе у него было неспокойно.

Клапан оказался сильно разрушенным. Он тщательно убрал все его кусочки, промыл и прососал полость желудочка, причем не один раз, и все-таки его грызла тревога. Какая-то крохотная частица могла попасть в полость и застрять за мышцей. Как только восстановится кровообращение, застрявший кусочек ткани попадет в артерию. А кусочек величиной с булавочную головку может закупорить сосуд в головном мозгу. Тромб, и все – конец.

Когда он придет в себя после наркоза, можно будет определить, как функционирует мозг.

А мальчишке последнее время очень не везло, подумал Деон. Некоторых пациентов словно преследует неудача.

Началось с того, что родители вернулись домой из гостей очень поздно. Приходящая няня уже ушла, и их семилетний сын корчился на полу от боли. Он раскраснелся от жара и твердил, что у него дергает коленку. Отец позвонил домашнему врачу, но тот свято чтил свои приемные часы и только посоветовал дать ребенку две таблетки аспирина.

Утром мальчик не мог подняться с постели, и отец снова позвонил врачу. Наконец тот приехал и решил, что мальчик ушиб коленную чашечку, хотя малыш утверждал, что не ушибался. Врач прописал болеутоляющее. Только на следующее утро, когда ребенку не стало лучше, он наконец предложил сделать рентген.

Мальчик поступил в больницу около полудня в тяжелом состоянии. У него оказалось воспаление нижней части бедренной кости, осложненное общим заражением крови. Колено оперировали, начали массированный курс антибиотиков. Процесс был уже необратим. Клапаны аорты воспалились, и теперь – через две недели – одна из створок разрушилась. Клапан стал пропускать кровь, и вот сегодня на рассвете у мальчика началась резкая сердечная недостаточность.

Деон поручил Робби операцию, которую должен был делать по расписанию, а сам взялся за клапан аорты. Он обнаружил почти полное разрушение створки, а также абсцесс в стенке сердца чуть ниже клапана. Со всем тщанием удалив омертвевшую ткань, он имплантировал искусственный клапан.

Теперь они ждали, пока кончится действие наркоза.

Мальчик открыл глава и обвел операционную удивленным взглядом. Том Мортон-Браун снял кислородную маску. Над мальчиком наклонилась сестра.

– Мне сделали операцию? – спросил он.

– Да, старина, – ответил за нее Мортон-Браун, – тебе пришлось сделать операцию, но все уже позади.

Мальчик только тут заметил анестезиолога, и на его лице появилось беспокойство.

– Вы будете делать мне укол, доктор?

Деон пошел к двери. У него защипало глаза, и он сердито замигал. Слава богу, мозг не поврежден.

Переодеваясь, он мысленно клял этого врача, который подменяет телефоном свои глаза и руки. Сначала поленился поехать к ребенку, а на другой день не потрудился хотя бы осмотреть его.

Он вышел из операционного блока злой как черт. На душе лежала свинцовая тяжесть.

Человек, торопливо шедший ему навстречу, вдруг остановился.

– Эй, Деон!

Один из кардиологов. Иоган Схуман.

– Какого черта ты послал ко мне с синдромом Дауна?

– Что?

Он же вчера направил к нему сына Триш. Кардиолог сказал с притворным негодованием:

– Знай я, кого ты ко мне послал, так не стал бы отменять партию в теннис.

Деон крепко сжал губы и тяжело дышал.

– Послушай, Иоган, и постарайся запомнить: я посылаю к тебе моих пациентов, чтобы получить квалифицированное заключение о состоянии их сердца, а не мозга, – на это твоей квалификации не хватает.

Схуман явно растерялся, настолько злобной была вспышка. Он криво улыбнулся.

– Как вижу, ты сильно не в духе. Я ведь просто пошутил.

– И очень несуразно.

– Ну ладно, ладно. Заключение я, кстати, еще утром отправил. Это не тетрада. Атрезия трехстворчатого клапана. Так что помочь малышу нельзя. – Он пошел дальше и сказал самому себе, но так, чтобы Деон услышал: – Пожалуй, это к лучшему.

Атрезия трехстворчатого клапана. Не тетрада Фалло. Атрезия трехстворчатого клапана. Так что ничего ты не сделаешь. Врожденное заращение трехстворчатого клапана.

Как он скажет это Триш?

Заключение Схумана лежало на письменном столе. Он заставил себя взять его и начал читать, все еще стоя. Анамнез пропустил. Симптомы типичны и для порока и для тетрады Фалло – синюха, систолический шум, выраженная локализация на одиночный тон.

Но кардиограмма показала истинное положение вещей.

Гипертрофия левого желудочка, а не правого, как бывает при тетраде Фалло.

Деон включил негатоскоп, установленный рядом с книжным шкафом, вынул из конверта рентгеновские снимки грудной клетки, выбрал тот, где был передне-задний вид, и вставил в зажимы. Отступив на шаг, он начал пристально его рассматривать. Сердце гипертрофировано слева. Но без характерной для тетрады «формы сапога». А здесь закругленное вздутие – очевидно, из-за левого желудочка. Справа еще одна выпуклость – правое предсердие. Ствол главной легочной артерии не просматривается, а легочные поля обескровлены.

Он щелкнул выключателем, и картина сердца Джованни исчезла.

Он снова взял заключение и перечитал последние строчки. Атрезия трехстворчатого клапана с обширной фистулой между предсердиями и предположительно незначительный дефект желудочка. Главная легочная артерия сужена, кровоснабжение за счет обходных сосудов. Схуман предлагал катетеризацию для уточнения диагноза.

Деон уперся локтями в стол и покачивался взад-вперед, взад-вперед.

Да, да, он должен испытывать облегчение. Конечно же, конечно! Положение сразу упрощается. Ему не придется делать этого выбора. Выбор сделан за него, давным-давно.

Этому маленькому существу ничем помочь нельзя, уверял он себя, пытаясь смягчить парализующее ощущение своей вины. И никто на свете ничего сделать не сможет. Разве что обходное шунтирование кровеносных сосудов, чтобы в легкие поступало чуть больше крови. Ничего сделать нельзя.

Триш смотрела на него ничего не выражающими глазами.

– Значит, ты мне не можешь помочь, Деон? Я верно поняла?

– Ну-ну, – он попытался улыбнуться. – Садись, и я скажу тебе, что они установили.

Самое ужасное, что к этому никогда не привыкнешь, сколько бы ни приходилось это делать, сколько ни успокаивай себя напоминанием, что смерть в природе вещей.

– Триш, мне очень жаль, итальянские врачи ошиблись. Это не тетрада Фалло, а атрезия трехстворчатого клапана.

Она продолжала смотреть на него пустыми глазами.

– Что это означает?

– Ну, трехстворчатый клапан соединяет правое предсердие с правым желудочком. Клапан недоразвит, и кровь не может поступать через него в желудочек, который в результате также не полностью развит. А Джованни живет потому, что…

– Деон, не надо, – сказала она полным отчаяния голосом, хотя выражение ее лица не изменилось.

После напряженной паузы она продолжала:

– Извини, можно ты мне объяснишь все потом? А сейчас скажи только, что это означает? Прошу тебя!

У него не было больше сил смотреть на нее.

– Положение очень тяжелое, – сказал он наконец.

– И оперировать нельзя? Да?

– Можно сделать вспомогательную операцию. Она даст определенное облегчение, хотя и не очень значительное.

– Но…

Он покачал головой.

– Триш, мне очень жаль. По-настоящему помочь тут ничем нельзя.

ОСЕНЬ

Глава пятая

Широкие плечи мужчины, который шел впереди, показались Деону знакомыми. Шляпа и поднятый воротник – утро было холодное и ветреное – не позволяли разглядеть голову, толстое пальто скрывало что-то знакомое в высокой фигуре, и все-таки Деон был уверен, что эту размашистую походку он видит не впервые.

Он продолжал идти за неизвестным, перебирая в уме длинный список друзей и знакомых. Мужчина поравнялся с «фольксвагеном» кремового цвета, обошел его сзади и сунул руку в карман пальто. Но ключа там не оказалось, и он принялся неловко расстегивать пуговицы. В тот момент, когда Деон приблизился к машине, ее хозяин нашел ключ я, повернувшись к дверце, поглядел поверх крыши автомобиля.

Деон, вздрогнув от удивления, узнал Филиппа Дэвидса. И тут же удрученно вспомнил, что он так и не позвонил ему.

Последние дни перед отъездом в Австралию были совершенно сумасшедшими. В тот вторник он дважды возвращал сына одного своего коллеги в операционную – вновь начиналось кровотечение (почему-то, когда оперируешь собратьев-врачей или их близких, обязательно что-нибудь случается). Потом неприятности с Лизой. А за день до отъезда его встреча с Триш, когда ему пришлось сказать, что у ее сына атрезия трехстворчатого клапана, а не тетрада Фалло, как предполагали, и что это непоправимо. Он все еще помнит и всю жизнь будет помнить, как Триш, застыв, сидела у его письменного стола, он видел, как сжимались ее узкие плечи, и только тонкие пальцы машинально открывали и закрывали, открывали и закрывали застежку на дорогой сумочке.

Тем не менее он должен был позвонить Филиппу. Такую невежливость легче счесть сознательным проявлением пренебрежения.

Он улыбнулся – его улыбка получилась даже излишне сердечной, словно он хотел загладить случившееся, и воскликнул:

– Здравствуй! Ну, как дела?

Филипп тоже как будто в первую секунду растерялся, и, хотя улыбнулся в ответ, в его голосе прозвучала некоторая сдержанность.

– Здравствуй, Деон. У меня все хорошо. Спасибо, очень хорошо.

И, обойдя автомобиль, подошел к нему.

Они обменялись рукопожатием.

– Сто лет тебя не видел, – вынужден был сказать Деон.

– Какими судьбами ты здесь? – спросил Филипп и обвел взглядом обшарпанные фасады фабричных зданий и высокие закопченные стены по обеим сторонам улицы. Это был заводской район, к которому примыкали трущобы.

– Пригнал машину на профилактику. Мастерская за углом. А у них не нашлось, кому меня отвезти. И я решил поехать на автобусе.

– Ты в больницу? Если хочешь, я тебя подвезу.

Деон сказал нерешительно:

– Мне не хотелось бы тебя затруднять.

Филипп предупредительно открыл дверцу и жестом пригласил его сесть.

– Я сам туда еду.

Деон с облегчением влез в машину и, перегнувшись через сиденье, отпер дверцу водителя.

– Спасибо, – сказал он, когда Филипп завел мотор и, прибавив оборотов, приготовился отъехать, едва в потоке машин образуется просвет. – А то для прогулок не самая приятная погода.

Филипп отозвался, уже лавируя между легковыми автомобилями и тяжелыми грузовиками.

– Пожалуй, – сказал он.

Некоторое время они ехали молча.

– Как мама? – спросил Деон.

Филипп пожал плечами.

– Угасает. Но к счастью, гормональные препараты сняли боли в костях, которые вызывались метастазами.

Снова наступило молчание. Деон пытался придумать, что бы такое сказать дружеское и непринужденное.

– Знаешь, – сказал он наконец, – я только сейчас вспомнил, что ты мне звонил. Это было уже давно. Мне правда очень неловко, что я тебе тогда не позвонил.

Филипп поглядел на него:

– Звонил? А, пустяки. Просто хотел поблагодарить за приятный вечер.

– Секретарша передала мне, но на меня столько тогда навалилось, что из головы все вылетело. Ты помнишь Триш?

– Триш?

– Триш Коултер. Она училась в художественной школе, когда мы были на последнем курсе. Я тогда некоторое время с ней встречался. Патриция Коултер.

– Девушка с длинными темными волосами?

– Ну да. Темно-рыжими.

– Что-то припоминаю. Я, по-моему, видел вас вместе.

– Так вот, она неожиданно приехала из Италии. Она теперь там живет. Вышла за итальянца. Но он погиб в автомобильной катастрофе.

Он коротко изложил историю Триш и объяснил, зачем она приезжала.

– Да, нелегко, – сказал Филипп, и его обычно спокойный голос чуть дрогнул. – На долю некоторых людей почему-то выпадает незаслуженно много страданий.

Впереди вспыхнул желтый сигнал светофора, и Филипп прибавил скорости, затем передумал и затормозил. Маленький автомобиль плавно остановился на красный свет.

– И трагедия тем больше, что ее можно было бы предотвратить, – добавил он.

– Ты имеешь в виду исследование хромосом плода? Но он и так знал, что Филипп имеет в виду именно это.

– Да. Прокол полости плодного мешка в наши дни широко практикуется. – Филипп покосился на него. – Ну, ты знаешь: из матки матери на ранней стадии беременности берется жидкость, содержащая клетки плода.

– Да-да, – быстро сказал Деон. – Жаль, что такого исследования не провели.

– Я бы обязательно это рекомендовал. Ей ведь было под сорок, когда она забеременела?

– Тридцать восемь.

– Ну вот. Она была в том возрасте, когда процент вероятности того, что ребенок родится с синдромом Дауна, особенно велик.

– И, обнаружив лишнюю хромосому, ты рекомендовал бы прервать беременность?

– Конечно, – без колебания ответил Филипп.

Деон усмехнулся.

– Помнится, раньше ты придерживался других взглядов.

Загорелся зеленый свет, и Филипп отпустил сцепление.

– Раньше?

– А ты не помнишь, как мы однажды схватились на эту тему?

– Да, вспоминаю. – Филипп умолк, переключил передачу и обогнал тяжелый громыхающий грузовик. Дорога была свободна, и он продолжал: – Я и сейчас против аборта, если он делается для того, чтобы избавиться от будущего ребенка. Но когда он предотвращает рождение ребенка с неизлечимой болезнью, я считаю его необходимым. Приюты для умственно неполноценных переполнены. Деньги, которые тратятся на содержание детей, как с болезнью Дауна, так и с другими врожденными дефектами, обрекающими их на умственную неполноценность, можно было бы расходовать с большей пользой. Например, здесь они пригодились бы для борьбы с хроническим недоеданием среди детей цветных и черных!

Несколько уязвленный этим скрытым осуждением (пусть он теперь канадский гражданин, но родился-то он тут!), Деон сказал:

– У тебя это выходит как-то очень своекорыстно: вам не на что их содержать – так обойдемся без них.

Филипп поднял брови и ничего не ответил.

– Видишь ли, для Триш это не просто ребенок с синдромом Дауна. Это ее единственный сын. У него есть имя – Джованни. Она любит его, и он платит ей тем же. Если бы ее беременность прервали, у нее не было бы ничего.

– Судя по твоим словам, она достаточно богата, чтобы содержать его. А если б нет? Если такой ребенок вдобавок к своей неполноценности становятся тяжкой обузой для семьи?

– По-моему, это ничего не меняет.

– И не должно менять. Суть одна. Ты сам прекрасно знаешь, что природа создает весьма неблагоприятные условия для тех, кто рожден с синдромом Дауна. Они умирают от инфекционных болезней, различных врожденных дефектов и так далее. Природа избавляется от них. А мы, со своими антибиотиками, хирургией и всем прочим, нарушаем равновесие.

– Ты же не предлагаешь, чтобы их лишали медицинской помощи?

– А почему нет? Никто не может вынудить тебя поддерживать бесполезную жизнь. Каждый из нас должен решать это для себя сам.

– Что ж, может, ты и прав. – Деон прижал ладонь к подбородку и покусывал кожу между большим и указательным пальцем. – Может быть.

Филипп посмотрел на него и засмеялся.

– По-моему, я тебя не убедил.

– Меня не надо убеждать. Мне эти вопросы тоже приходили в голову. – Деон помолчал, подыскивая нужные слова. – То, что ты говоришь, теоретически выглядит вполне логичным. Медицина продлевает существование генетических ошибок природы. Это верно. Но не следует всю вину возлагать на медицину. А современная техника? Точно так же ты мог сказать, что незачем вызывать врача к человеку, который в автомобильной катастрофе получил тяжелую мозговую травму, или везти его на «скорой» в больницу. Лучше нести его туда на носилках – больше шансов, что умрет по дороге.

– Возможно, когда-нибудь мы будем вынуждены продолжить этот разговор, – сухо сказал Филипп. – Что ты посоветовал ей? Ну, Триш?

Деон почувствовал, что Филипп хочет переменить тему, чтобы не вступать в открытый спор. Тем лучше. Он тоже попытался вернуться к спокойному и рассудительному тону.

– Что я мог посоветовать? У него атрезия трехстворчатого клапана.

– То есть ты ничего не можешь сделать?

– Ничего, – Деон скривил губы. – А, к черту!

– Она вернулась с ребенком в Италию?

– Наверное. По крайней мере намеревалась уехать.

Филипп бросил на него быстрый взгляд. Деон, почувствовав желание оправдаться, словно поступил с Триш подло – и потому, что отказался оперировать ее сына, и потому, что не знал, где она теперь, поспешил сказать;

– Меня же здесь не было. Я уезжал.

– А, да! Я знаю из газет. В Австралию, ведь так?

– Да.

– Ты прекрасно выглядишь. Австралия явно пошла тебе на пользу.

– Но мы вернулись уже довольно давно. Больше, месяца.

– Тем не менее загар у тебя еще отличный!

Деон улыбнулся.

– По воскресеньям я выходил на яхте в море. Загар скоро сойдет, если погода не переменится.

– Да. Странно, но здесь я переношу холод много хуже, чем в Канаде.

– Влажность другая.

– Возможно.

И до конца пути они продолжали ничего не значащий разговор. Филипп свернул в проезд, ведущий к больнице.

– Дай-ка я сойду здесь, – сказал Деон.

– Незачем. Мне в любом случае придется проехать мимо твоего корпуса.

Они свернули в узкую улочку, на которую выходило здание медицинского факультета. Она была заставлена автомобилями.

– Каникулы кончились, как видишь, – сказал Деон. – Вот что. У меня есть место на стоянке. Если хочешь, поставь машину там.

– Спасибо, но у меня тоже есть постоянное место. Вон, в конце ряда.

– Правда? – Деон удивленно посмотрел на Филиппа. – Каким образом?

– Я здесь работаю.

– Да-да, я ведь так и не спросил, что ты теперь делаешь… Но почему-то мне казалось… ты ведь говорил, что собираешься что-то писать?

– Это заняло меньше времени, чем я предполагал. А потом я решил принять предложение профессора Глива. Я ведь говорил тебе, что он пригласил меня к себе в цитологическую лабораторию.

– Да, я помню.

– Ну вот, теперь я там.

– Давно?

– Полтора месяца.

– Так мы соседи. И я все полтора месяца даже не подозревал, что ты работаешь здесь.

– Ну, тут много народа работает… – заметил Филипп.

И Деон, обрадовавшись предоставленной ему возможности оправдаться, поспешил согласиться.

– Не говори. Я думаю, наберется не одна сотня сотрудников, которых я еще ни разу не встречал.

Здание было совершенно новое, но двери плохо закрывались, в щелях посвистывал ветер. В вестибюле было холодно, и Филипп прошел к лифту как был, в пальто.

Вспыхнула стрелка – двери мягко раздвинулись. Из лифта, оживленно разговаривая, вышли две молодые женщины, и Филипп посторонился, пропуская их. Они даже не взглянули на него. Он вошел в кабину и нажал на кнопку четвертого этажа. В этот момент входные двери распахнулись, чуть не ударив молодых женщин, которые, взвизгнув, едва успели отскочить. В вестибюль влетел дюжий краснолицый мужчина и кинулся к лифту. Молодые женщины обернулись и сердито посмотрели ему вслед. Филипп никак не мог найти кнопку, чтобы остановить смыкающиеся двери лифта. В тот момент, когда он ее отыскал, мужчина рванулся вперед и всунул плечи между дверьми. Они остановились, щелкнули и начали открываться.

– Что, нельзя было оставить эти чертовы двери открытыми? – грубо сказал он Филиппу на африкаанс.

Филипп нахмурился, но сдержался.

– Извините, – сказал он ровным голосом и протянул руку к кнопкам. – Какой этаж?

– Пятый.

Двери со стуком сошлись, лифт дернулся и пошел вверх.

– Ты лифтер? – угрожающе спросил краснолицый.

Филипп набрал в легкие воздуха и неторопливо выдохнул. Потом сказал, глядя в сторону:

– Нет.

– Разве тут нет отдельного лифта для цветных?

Неужели всякий раз спускать им?

Филипп посмотрел прямо в свиные глазки на багровом лице.

– Это здание не относится к больнице, это территория университетского городка. Я профессор и здесь работаю.

– У меня тут важная встреча, – буркнул мужчина. Он был явно сбит с толку, и самоуверенность его несколько поувяла.

Лифт остановился, и Филипп вышел. Двери уже смыкались, когда краснолицый проворчал:

– Готтентот проклятый.

Филипп резко повернулся, но двери закрылись. Лестница была рядом, и через пять-шесть секунд он будет на пятом этаже. Но что толку? Чего ты добьешься, кидаясь в драку с ними? Даже если возьмешь верх, даже если проломишь им головы и изуродуешь их самодовольные физиономии, ты ничего не изменишь. Так что стисни зубы, проглоти горькую желчь и постарайся убедить себя, что все это не имеет значения.

Он расправил плечи и, держась прямо, как гвардеец, прошел по коридору к двери со скромной табличкой: «Факультет медицинской генетики».

За нею был другой коридор: с одной стороны дверь в главную лабораторию, напротив – двери кабинетов. Он направился в лабораторию. У большого центрального стола трудились две лаборантки. Они оторвались от микроскопов и поздоровались, улыбаясь Филиппу. Девушки держались с ним дружески – для них он стал своим.

Другое дело Уильямс. Он пришел сюда со степенью бакалавра биологии и до появления Филиппа был признанным главой лаборатории. Профессор Глив, занятый клинической работой и совещаниями, руководил лабораторией, скорее, символически. Теперь ее возглавлял Филипп.

Старший лаборант вышел из двери инкубатора, в глубине лаборатории, небрежно закрыл ее за собой и прислонился к стене.

– Ни одна из последних четырех культур не принялась, – равнодушно сообщил он лаборанткам.

Филипп не мог понять, заметил его Уильямс или нет. Он сделал несколько шагов вперед, чтобы привлечь к себе внимание.

– Вы уверены, мистер Уильямс? Никакого роста?

На лице Уильямса застыло выражение вечной обиды. Теперь эта обида стала еще более горькой, и он поглядел на Филиппа из-под полуопущенных век.

– Да, уверен, – протянул он, отойдя от стены и выпрямившись. – Да, уверен, – повторил он и после короткой паузы вызывающе добавил: – Профессор.

Филипп раздраженно отвернулся. Девушки приникли к микроскопам.

– Сколько времени они там? Шесть суток?

Уильямс кивнул.

– Инфицирование культур исключено?

– В своей методике я уверен.

– Хорошо. Тогда возьмем новые пробы. Дайте мне номера картотеки, я хочу посмотреть, о каких пациентах идет речь.

Он прошел через лабораторию, девушки еще ниже склонились над микроскопами. На него они не посмотрели. На чьей они все-таки стороне? Может, втайне сочувствуют Уильямсу? Может быть, белые инстинктивно сплачиваются против всех остальных. Ненавидят ли они его, когда он отдает им распоряжения?

Вздор, твердо сказал он себе. Тебе только не хватает мании преследования. Это ведь уступка, форма капитуляции. И по-своему даже роскошь – бегство в фантазию, в ощущение, что ты изгой, а потому имеешь право быть неудачником. Бросаясь с ними в драку, ты ничего не добьешься, и все-таки драться надо.

Вероятно, девушкам просто неудобно за Уильямса.

Он пошел к себе в кабинет. Глив был предельно любезен – он отдал Филиппу свой кабинет и маленькую лабораторию, которая к нему примыкала. И не пожелал слушать никаких возражений.

– Вы будете, конечно, проводить свои эксперименты, – сказал Глив. – Эта лаборатория оборудована не полностью. Бели вам понадобится дополнительное оборудование, попробуем что-нибудь устроить. Я ведь никогда ни кабинетом, ни лабораторией не пользовался. В сущности, я превратился в администратора-хозяйственника, а для подобной работы достаточно любой стенной ниши.

Кабинет был обширен, устлан ковром, а письменный стол – точно такой, какой положен университетским светилам. Собственная же лаборатория – это вообще немыслимая роскошь.

Но теперь вдруг овладевшая им подозрительность натолкнула Филиппа на неприятную догадку: не поместили ли его сюда только для того, чтобы изолировать от белых в главной лаборатории?

Вздор, снова подумал он и попытался заглушить навязчивые мысли.

Он сел за письменный стол и подвинул к себе папку для бумаг с пометкой «входящие».

Досадно, что культуры не растут. К счастью, это пробы крови. Будь это амниотическая жидкость, все было бы куда сложнее. Повторная проба означала бы еще две недели ожидания, пока не будут получены кариотипы, пригодные для исследования. Для экспериментатора, которого интересует только паука, это досадная отсрочка, не более. И целая вечность для женщины, которая каждое утро просыпается со страшной мыслью, что ее неродившееся дитя – урод.

Надо найти способ определения, содержит проба жизнеспособные клетки или нет. Может быть, помечать клетки, прежде чем взять часть их на культуру? Он задумался над этой проблемой, и тут ему на память пришел недавний разговор с Деоном.

Почему он принимает проблему абортов так близко к сердцу? – подумал Филипп. А мне-то казалось, что его ничто не интересует, кроме операций на сердце. Странный человек. Мне никогда не бывает с ним легко. А ведь прежде я этого стеснения не испытывал. Хотя бы по временам. Ведь, по сути, мы с ним на многое смотрим одними глазами. Что только естественно. Он иронически усмехнулся.

Мы унаследовали внешнюю жесткость и резкость от нашего отца. Моего отца. Странно, как трудно даже сейчас называть его отцом, даже про себя. Старый хозяин. Баас Иоган. Это как-то привычней, хотя ты ненавидишь себя за это.

Что заставило его предпочесть цветную женщину; кухарку, своей жене, которой он клялся перед алтарем самыми святыми клятвами своей суровой и нетерпимой религии любить, лелеять и почитать? Какой мрак крылся в дальнем уголке его сознания, куда не проникал ни единый луч света? Этого мне никогда уже не узнать. А хотел бы я разгадать эту тайну? Пожалуй, нет. И все же…

Всего лишь похоть? Он был крепким мужчиной, даже в старости, а моя мать была тогда молодой – лет восемнадцати, девятнадцати.

А что заставило ее уступить ему?

Но этот вопрос вызвал к жизни призрак, который он давно с честью похоронил, и он, поспешно прогнав от себя опасную мысль, задумался над странностью того, что Иоган ван дер Риет оставил его, своего побочного сына, на ферме и позаботился даже выдать Миету замуж по всем правилам – обряд совершил миссионер, хота невеста была на последнем месяце. А когда приемный отец умер, он продолжал заботиться – пусть пренебрежительно – о своей бывшей любовнице и ее внебрачном сыне.

И на это теперь ответа не найти. А его ждет работа, и не к чему попусту тратить время.

Он взял из коробки верхнюю карточку и посмотрел на фамилию.

Миссис Эдвардс. Результаты пункции полости плодного мешка. Проверка, не должен ли ребенок, которым беременна миссис Эдварде, сорока трех лет, родиться с синдромом Дауна.