Текст книги "Принцесса Зорти 1 (СИ)"

Автор книги: Константин Крутских

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Зорти ожидала, что жидкость будет довольно плотной, однако, сопротивление у нее оказалось не больше, чем у воды. А глубина оказалась и впрямь солидной – принцессе подумалось, что не меньше пяти метров. Ее тело какое-то время двигалось вниз по инерции, однако вскоре остановилось. Здесь, в отличие от обычного водоема, было совсем темно, грязь не пропускала никаких лучей. Едва Зорти попробовала раскрыть глаза, как в них сразу же полезла отвратительная черная жидкость. А ноздри тут же заполнились нестерпимым смрадом, хотя принцесса сейчас, конечно же, не дышала.

Она принялась поспешно шарить вокруг себя руками, пытаясь найти несчастного мальчишку, но все никак не могла его нащупать. Тем временем, сдерживать дыхание становилось все труднее, перед плотно закрытыми глазами поплыли багровые круги.

Тогда девочка стала загребать вниз, надеясь отыскать мальчишку на дне. Она стремительно погружалась, изо всех сил работая руками и ногами, и при этом не забывая шарить вокруг себя. Но силы все уходили, багровый туман все застилал глаза, а ни мальчишки, ни дна найти так и не удалось.

Принцесса сделала еще несколько отчаянных гребков, как вдруг голова ее неожиданно вынырнула на поверхность! Девочка невольно разинула рот и с жадностью принялась глотать живительный воздух. Только потом пришла мысль – как же так? Она ведь точно гребла ко дну, а не вверх. И боролась с сопротивлением жидкости, стремившейся вытолкнуть ее. Так как же ее могло занести на поверхность? Ну и спасательница фигова, стыда не оберешься! Разве что только, никто по-прежнему не обратит внимания на происходящее.

Зорти распахнула глаза. Сперва ей показалось, что их по-прежнему залепляет черная грязь – она так ничего и не увидела. Затем, оглядевшись по сторонам, принцесса поняла, что все-таки действительно вынырнула. Просто кругом стояла сплошная ночь! На небе светились незнакомые созвездия а так же парочка небольших естественных спутников, гораздо мельче привычного Месяца (именно этим древне-славянским словом официально назывался спутник Зеваны, в отличие от земного, перенявшего латинское имя Луна).

Придя в себя от первого шока и слегка привыкнув к темноте, девочка поняла, что окрестный пейзаж так же совершенно изменился. Теперь вокруг тянулась не деревенская улица, а свободное пространство, по-видимому, поле. Сельские же домишки едва можно было разглядеть сквозь мрак где-то метрах в пятидесяти отсюда.

Зорти сделала пару гребков к берегу, как вдруг увидела, что у самого края лужи сидит на земле какой-то незнакомый крестьянин. Внешним видом он очень походил на тех мужиков, которых принцесса встретила по дороге к деревне. У него была неопрятная, нечесаная шевелюра неопределенного цвета, столь же неопрятная борода до пояса, темная, загорелая на вечном полевом солнце кожа. Одет он был в такую же серую домотканную рубаху и штаны, как и все здешние мужики, однако она была ему совершенно мала, едва прикрывала тело, как будто была пошита на ребенка..

– Эй, – окликнула его Зорти, вылезая на берег рядом с ним. – Ты тут мальчонку не видел?

– Какого мальчонку? – произнес крестьянин, оглядываясь по сторонам так же затравленно, как она сама.

– Ну... обычного мальчонку, – вздохнула принцесса. – Лет двенадцати-тринадцати. Одет как ты.

– Нет, никого я здесь не видел, – пробормотал мужик. – Я вообще этих краев не признаю. Как меня сюда занесло?

– А я вот мальчишку ищу, – покачала головою Зорти. – Он в грязь провалился, а я прыгнула за ним, хотела спасти.

Крестьянин поднял глаза, пристально оглядел ее с ног до головы, потом присвистнул от удивления:

– Э, да ты та самая чужеземка!

– Какая это та самая? – не поняла Зорти. – Разве мы с тобой знакомы?

– Ну... – замялся мужик. – Нас, конечно, не знакомили. Но ведь это именно ты только что раздавала всеславские деньги в нашей деревне?

– А, в поле, – догадалась принцесса.

– В каком еще поле? – возразил мужик. – У нас, на бугре, посреди деревни, где мы играли с мальчишками.

– Ты играл с мальчишками? – удивилась девочка. – Что-то я тебя не приметила.

– Да как же! – возразил мужик. – Я же одним из первых успел подобрать бумажку. А потом Джон мне как засветит по носу, я и полетел.

Зорти пристально вгляделась в его лицо, и оно показалось ей слегка знакомым. Нет, невозможно! Сознание отказывалось верить в такое. Перед нею был тот самый мальчишка, на помощь которому она бросилась! Только теперь он постарел лет на двадцать.

Что же это могло означать? Проклятая грязевая лужа телепортировала их обоих, вот только куда? Неужели в будущее? Хотя нет, если бы они оказались в будущем, то сами не изменились бы. И только тут она спохватилась – если этот пацан так постарел, то что же случилось с нею самой? Зорти поспешно ощупала свое лицо и ладони, но они, остались, как будто, прежними. Ощупала свои волосы – но они были по-прежнему короткими, такими как их остриг робот-парикмахер на Зеване. (Надо сказать, что королева, конечно же, держала штат живых цирюльников, но Зорти, как и все ее друзья-мальчишки с их короткими стрижками пользовалась только услугами роботов). Наконец, она увидела свое отражение в какой-то огромной бутыли, валявшейся на земле, и совершенно успокоилась – она оставалась абсолютно прежней двенадцатилетней хлопачарой. Более того, черная грязь даже не оставила следов ни на ее светлых волосах, ни на комбинезоне и сапогах! А вот бывший мальчишка, наоборот, теперь занялся тем, что стал вычесывать грязь из волос и бороды. Про одежду его и говорить было нечего.

– Пойдем, – Зорти дернула своего странного знакомого за рукав. – Доберемся до деревни, обсохнем, может, что разузнаем.

– О чем? – спросил мужик недоуменно.

– Ну, как о чем? – вздохнула принцесса. – О том, что с нами случилось, и что теперь можно предпринять.

– Да чего тут предпринимать-то? – искренне удивился бывший мальчишка. – Теперь мне нужно только поработать с годик, избу себе справить да найти жену пожирнее.

Зорти все-таки тянула его за рукав до тех пор, пока он не поднялся и не побрел за нею с животной покорностью.

Принцесса решила, что раз здесь ночь, то как раз самое время отдохнуть – день опять получился слишком насыщенным. Поэтому она постучалась ближайшую избу, собираясь просить о ночлеге.

Дверь открылась через несколько минут, и на пороге показалась точно такая же толстенная баба, каких Зорти видела сегодня на деревенской площади, и по-английски спросила, кого тут черти носят. Из этого принцесса сделала вывод, что они находятся все на той же планете Рутабага.

Она коротко объяснила, что они заблудившиеся путники и им нужен ночлег. Толстуха назвала такую астрономическую сумму в кронах, что даже совсем не жадная принцесса подивилась ее наглости. Вслух она, конечно же, ничего не сказала, а молча полезла в карман за деньгами, которые, как оказалось, пришлось отдать без остатка. А это значило, что надо поскорее убраться с этой планеты, где о карточках, похоже, и не слышали.

В избе уже давно погасили свет, а значит, все давно спали.

– Где можно переночевать-то? – спросила Зорти.

– Ему – вон там, на лавке, – указала рукою толстенная баба. – А ты, девочка... ну, пожалуй уместишься на сундуке, с моими детьми.

Принцесса благодарно кивнула и отправилась в дальний угол, где располагался огромный, окованный металлическими полосами сундук. Поверх него лежала шкура какого-то мохнатого зверя, а из-под нее торчали босые немытые ноги детей разного возраста. Зорти машинально пересчитала эти ноги, потом недоуменно помотала головой. Что такое? Мерещится ей что ли? Она пересчитала снова, потом еще раз. Нет, никакой ошибки – ног было шесть. То есть получалось, что у хозяйки трое детей! С таким Зорти еще никогда не сталкивалась, и даже не подозревала, что подобное может быть в тридцать первом веке.

Во Всеславии и большинстве окрестных королевств считалось нормой, чтобы в семье был один ребенок, или же мальчик и девочка, как завещал один из гуманнейших людей всех времен, ирландский писатель Джонатан Свифт. Но трое детей! Трое! Избавьте все боги вселенной!

Зорти кое-как примостилась с краю сундука. Залезать под шкуру она не стала, а просто подложила руку под голову и попыталась заснуть. Но сон что-то не шел, видимо из-за только что испытанного шока. Принцесса ворочалась во сне, невольно размышляя о том, что здесь творилось, и как это не вязалось с привычным миром. Невероятное происшествие с лужей, телепортация и внезапное старение мальчишки сразу же отошли на второй план перед многодетностью хозяйки.

Во многих звездных королевствах, основанных землянами, в обязательную школьную программу для подростков входила пьеса Георгиоса Логикоса "Третий лишний". Она была написана в 2115 году на греческом языке в стиле классических эллинских трагедий. Сюжет ее состоял в том, что из-за появления в семье третьего ребенка, старшие брат и сестра почувствовали себя совсем ненужными и по-настоящему, в буквальном смысле, утонули в собственных слезах. И родители их, поняв, что натворили, умерли от горя. Ну и третий ребенок, оставшись один, умер от голода.

Зорти впервые задумалась о том, насколько это хорошо, что она росла не в многодетной семье. Ее по-настоящему любили родители – и мать, и покойный отец. Эта любовь заключалась отнюдь не в баловании королевского отпрыска – принцесса росла неприхотливой, и ее совсем не волновала дворцовая роскошь. Нет, эта любовь была чем-то особенным, непередаваемым словами – какой-то невесомой, воздушной гармонией, полным взаимопониманием, благодаря которому королевская семья оставалась одним целым. Они, все трое, были друг для друга центром вселенной, составляли незыблемый, нерушимый равносторонний треугольник, беспрестанно отражая друг друга. И этому не могло помешать ничто – ни взрослые обязанности родителей, ни ребячьи выходки дочери.

Эта гармония пошла прахом, когда неожиданно умер отец. На плечи королевы разом легли порядковый номер и заботы о государстве. А заодно – болезненные, на грани безумия мысли о дальнейшем престолонаследии.

И принцесса чувствовала, что если бы в семье были другие дети, то, гармонией бы вообще не пахло раньше, треугольник превратился бы в нелепый, лишенный изящества многоугольник, в котором одна сторона все время выпирала и выпирала бы наружу под давлением остальных, и в конце концов вылетела бы.

А ведь даже во всех сказках говорится о том, как неуютно живется в многодетной семье, как соперничают межу собою три брата или сестры. "Сказка о царе Салтане", "Конек-горбунок", "Аленький цветочек", "Кот в сапогах", "Золушка", не говоря уж о многочисленных народных сказках – все это свидетельства непримиримой вражды в многодетной семье. Почему во всех сказках младший брат "дурак"? Да потому, что любимец родителей, и старшие братья его за это ненавидят. И их можно понять. Вот хотя бы в "Коньке-Горбунке" – старшие братья беспрекословно берутся выполнить отцовское задание, а младшего Ивана отцу приходится задабривать, обещая ему и духовную, и телесную пищу – лубков, гороху и бобов. Ну как же старшим не злиться? Между двумя братьями и то не всегда все гладко – вспомните-ка "Руслана и Людмилу", где Черномор обезглавил своего брата-великана.

Настоящую любовь нельзя делить на многих людей. Отец, мать и ребенок одаривают друг друга всем жаром своей души, понимают друг друга без слов, видят в глазах любимых всю вселенную. Есть, конечно, еще дедушки и бабушки, дяди и тети, и прочие близкие люди, но это второстепенные персонажи пьесы, хотя и очень важные, и любимые, а главными героями остается лишь неизменное трио, или хотя бы квартет. Но если детей становится много, то гармония рушится. И встает вопрос – которого из них любить по-настоящему, а которых по остаточному принципу? Можно, конечно, попытаться растянуть любовь на всех, и тогда она станет жидкой, как кисель, расплывется туманом и растает. Ведь любовь, как и любая другая энергия, не берется из ниоткуда, ее количество во вселенной строго ограничено.

Конечно, те, кто вырос в многодетной семье, могут возразить, что им было очень даже неплохо. Но точно так же тот, кто родился инвалидом, может утверждать, что очень даже неплохо жить без рук, ног, или глаз – ведь он просто не представляет, как бы жилось по-другому.

Многодетность была простительна древним людям, жившим до начала космической эры, когда детей накапливали про запас из-за высокой смертности и плохой медицины – авось, один из десяти и выживет. Но теперь, когда медицина достигла совершенства, чем можно оправдать подобную безответственность?

У Зорти даже в голове не укладывалось, как это принимается решение о рождении в семье новых детей? Что может стать для этого причиной? Напрашивается очевидный ответ – то, что надоели, наскучили прежние дети. То, что родители недостаточно сосредоточены на первом и даже на втором ребенке. То, что им наскучили прежние живые игрушки, и захотелось новых. И в такой семье никогда не будет главного – единения душ, ощущения того, что твои родители – это ты, а ты – это твои родители.

Лежа на жестком сундуке, Зорти вспоминала о том, как они с родителями пытались доставить друг другу самые неожиданные радости. Так, чтобы сделать для папы с мамой что-то особенное, девочка самостоятельно освоила почти забытое искусство выжигания по дереву. И уже с шести лет дарила им замечательные картины собственной работы. Правда, она не обладала талантом рисования, из-за чего переживала всю жизнь. Очень хотелось ей владеть карандашом так же как Надя Рушева. И это было, пожалуй, единственное существо в истории галактики, кому Зорти по-настоящему завидовала, поскольку никакими тренировками не смогла бы добиться того, чего добилась та.

Надя Рушева была, пожалуй, самым удивительным художником за всю историю человечества. Она прожила всего семнадцать лет, но оставила такое огромное наследие, что его не пересмотреть за несколько дней! Надя родилась в 1952 году в Монголии, где ее родители находились в командировке. Ее отцом был русский художник Николай Рушев, а матерью – тувинская балерина Наталья Ажикмаа. В Монголии ей дали местное имя Найдан – Вечноживущая, и этим именем ее до сих пор зовут все те в галактике, кому она особенно дорога. Вскоре семья вернулась в Москву, где началась самая обычная жизнь. Но как только девочка пошла в первый класс, она начала рисовать, и получались у нее отнюдь не детские каракули, а настоящие, взрослые рисунки – да какие! Стремительные легкие, как будто солнечные лучи, пойманные тонким карандашным контуром. Когда Наде исполнилось двенадцать лет, отец отнес ее рисунки в популярный литературный журнал, и там их сразу же оценили по достоинству знаменитые писатели Борис Полевой и Лев Кассиль. А совсем уже старый к тому времени художник и скульптор Василий Ватагин так и вовсе принял Надю, словно родную внучку. Найдан ворвалась в мир Искусства, словно сшибающий с ног вихрь! Ее рисунки стали печатать в самых крутых журналах и газетах, ее персональные выставки начали путешествовать по всему миру. А она жила себе жизнью обычной школьницы, и все свободное время, и даже не свободное, рисовала, рисовала, рисовала. Вся жизнь этой необыкновенной девочки была подчинена только одной идее – рисовать, точно так же, как жизнь Жанны д'Арк была подчинена одной идее – вернуть Родину из небытия. Да, Найдан была таким же яростным воином – воином Искусства, к которому она хотела приобщить всех на свете, поэтому говорила: "Если хочешь, чтобы они немного потлели, гори дотла сам." Рисовать было для нее, как дышать. Она никогда не делала набросков, и не пользовалась стёркой – рисунки возникали как будто сами собой, а то, что не нравилось художнице, она тут же уничтожала. Порою ей даже не нужна была бумага – в творческом порыве она могла запросто схватить хворостину и за минуту изобразить на снегу портрет Пушкина. В учебе она была почти что отличницей, но отнюдь не упертой занудой, а совершенно живой и озорной, и даже, как любой мальчишка, в шутливом разговоре на перемене обсуждала будущую казнь учителей и разрушение школы. Надя мечтала стать мультипликатором, да и о ней самой уже снимали фильмы... И вся эта феерия оборвалась так же внезапно, как и началась. 6 марта 1969 года девочка собиралась в школу, как вдруг неожиданно завалилась на пол, и больше не встала, и в то же день, не приходя в сознание, умерла в больнице. В ее мозгу лопнул сосуд, вызвав кровоизлияние. А одноклассники в это время готовились поздравлять девчонок с наступающим праздником... Недолгую жизнь прожила Найдан на земле, но успела создать около двенадцати тысяч рисунков, за которые уже тысячу лет дерутся все музеи галактики. Надо ли говорить, что основная их часть находится в королевском музее на Зеване.

И хотя Зорти могла складно изображать лишь китайские иероглифы – а восточные люди приравнивают это к искусству живописи – она сумела добиться успехов в выжигании. Карандашные контуры на дереве для нее рисовал один из друзей-мальчишек по имени Кенкя, ученик придворного художника, а ей удавалось буквально оживлять их с помощью раскаленной иглы выжигателя. Она использовала именно старинный выжигательный аппарат с нагревающейся иглой, а не современный лазер, поскольку последний казался ей куда менее душевным. Принцесса настолько сроднилась с черной коробочкой древнего прибора, что могла брать раскаленную иглу пальцами, и она не причиняла ей никакого вреда. Беря иглу таким образом, девочка мысленно разговаривала с нею, прося взять частичку ее души и передать дереву. И, ловкие тренированные руки с иглой скользили по карандашным контурам, словно фигурные коньки, запечатлевая то портреты моряков и космонавтов, а то и впрямь иероглифы.

Вообще-то, китайскому учил принцессу не только Сяо. С ним Зорти лишь отрабатывала навыки устной речи – ведь уметь читать по-китайски еще не значит уметь говорить, и наоборот. Письменности же она училась с помощью электронного педагога, но не признавалась в этом своему другу, чтобы не обидеть его. В результате принцесса выучила все восемьдесят пять с половиною тысяч китайских иероглифов, которые в начале космической эры полностью не знал даже ни один китаец. Далее уже гораздо проще освоила и остальные восточные языки. Словом, к восьми годам она прекрасно разбиралась в классической китайской, японской, корейской и вьетнамской литературе, прежде всего, в поэзии. И родители весьма радовались этому увлечению, дарили ей на Новый Год и на день рождения изящные пожелтевшие томики, или огромные фолианты, страницы которых покрывали стройные столбцы иероглифов. Такие вертикальные книги печатались в Китае только до середины двадцатого века, и лишь для японского языка такой порядок сохранился навсегда, хотя тоже иногда не соблюдался. Эти книги король и королева выменивали в Империи Великого Дракона на различные ювелирные изделия древних мастеров и природные редкости. Само собой, Зорти в них души не чаяла. В смысле, и в родителях, и в этих священных, благодаря своей древности, вертикальных книгах. В дворцовой (считай, принцессиной) библиотеке имелось даже несколько вьетнамских иероглифических томов, а ведь в этой стране иероглифы сменились на латиницу еще в шестнадцатом веке! А еще на десятилетие принцессе подарили подлинную китайскую энциклопедию "Гуцзинь тушу цзичен", изданную в 1722 году, и состоящую из пяти тысяч двадцати томов! И к следующему дню рождения Зорти прочла каждый том от корки до корки.

Сколько же всего языков знала Зорти? Сущие пустяки – все письменные языки старушки-Земли и еще несколько языков инопланетных королевств. Кстати, какой язык был для нее родным, сказать трудно. В королевском доме Всеславов было принято каждые полдня говорить на каком-нибудь из славянских языков. Так, в понедельник родители разговаривали с принцессой по-чешски, по-словацки, и по-лужицки, во вторник – по-польски и по-кашубски, в среду – по-болгарски и по-македонски, в четверг – по сербо-хорватски и по-словенски, в пятницу – по-латышски и по-латгальски, в шесток (славянское название-субботы) – по-литовски и по-белорусски и, наконец, в неделю – по-украински и по-русски. (Неделей – как у древних славян, и у большинства современных, во Всеславии называется последний день семидневного цикла, а весь цикл называется "тыдень", как в чешском и, с вариациями, в словацком и польском языках.).

И все-таки восточная поэзия умиляла ее больше всего, было в ней что-то такое, непередаваемое, очень хрупкое и нежное. Она отличалась от всей прочей литературы, словно простой чай от изысканнейшего сорта, называющегося коучуньча. Листки этого чая собирают только юные невинные девушки и, по преданию, когда его заваривают, из пара появляются девять фей.

А было бы девочке до восточной поэзии, окажись в семье еще куча детей? Ага, как же – только примостишься с книгой, тебя по шее – "Пошла, мерзавка, мыть полы да стирать пеленки!" И не важно, что принцесса – так уж мир устроен. Да просто и не услышала бы она тогда об этих книгах, если бы к вечеру язык свисал на плечо. Как говорит инквизитор в пьесе "Жаворонок", посвященной Жанне д'Арк и написанной величайшим французским драматургом двадцатого века Жаном Ануем, "усталость самое надежнейшее лекарство".

И дело даже не в том, что в многодетной семье больше забот. Просто при обилии детей родителям не по силам замечать каждого из них в отдельности. Замечается только общая масса – дети, а вот конкретный сын или дочка проскальзывает мимо родительского зрения. Все обуты, одеты, обстираны, накормлены – чего ж еще надо? А на простое ласковое слово, обращенное к тебе, и только к тебе, ни времени, ни сил нету. В такой семье даже подарки детям дарят к большим праздникам – чтобы было "как у людей", вот только забывают, вернее, не догадаются даже поинтересоваться, кому чего хочется, чего жаждет душа. А что тут спрашивать? Пусть и так ценят, захребетники, родительскую заботу!

И если многодетной оказывается даже довольно обеспеченная семья, то дела обстоят ничуть не лучше. Детей могут отдать в элитную школу, обучать языкам и прочим премудростям, но личность каждого опять остается незамеченной, и дети только и думают, как разбежаться в разные стороны.

Наверное, в такой семье, думала Зорти, как в старой рабовладельческой армии начала двадцать первого века. В те времена молодых парней ни о чем не спрашивали – хватали и увозили далеко от дома, туда, где командиры морили их голодом и заставляли выполнять непосильные задания, а старшие рабы-солдаты целыми днями избивали их и всячески издевались над ними. Подобная армия была настолько жуткой, что предания о ней сохранились через века. Так и здесь – живет себе такая семейная казарма, живет годами, и даже не подозревает, что есть другая жизнь. И уж кому приходится хуже всех в таких местах – что в армии, что в семье – так это мечтателям. Все мечты выбиваются из головы быстро и просто – вот тебе швабра, мой полы до посинения; вот тебе ведро картошки, чисть до изнеможения, и так далее. А как появилась свободная минута – упал-отжался. Какая уж тут библиотека! В публичную и то сбегать некогда, так что уж говорить о собственной!

Вспомнив про оставшуюся дома библиотеку – настоящую, живую, бумажную, а не призрачную цифровую, девочка горько вздохнула. Надо поскорее найти брата и вернуться ко всем этим сокровищам. Теперь уже его присутствие не станет помехой – все равно мать решила, что детство со всеми подарками закончилось. Брата поскорее обручат с какой-нибудь соседской принцессой, эдакой пучеглазой дурехой, ничуть не лучше Оли-Горшок, и станут обучать на будущего монарха. А для Зорти жизнь останется по-прежнему вольной.

Какой встретит ее мама по возвращении? Одумается ли, поняв, что вынудила дочь бежать из дома, или окончательно станет совсем чужой? А вдруг королева вообще никогда ее не любила? Вдруг всю атмосферу любви во дворце создавал король? Может быть, и возвращаться-то будет не к кому? А вдруг в своей бессильной злобе королева вышлет за границу всех друзей принцессы, от дворецкого до коней? И даже распродаст библиотеку? За все эти сокровища восточной словесности можно, пожалуй, прикупить десяток-другой звездных систем.

От этих тревожных мыслей у Зорти по-настоящему заболело сердце, как было за всю ее жизнь лишь в день смерти отца. Она согнулась, прижимая правую ладонь к груди и до боли прикусила губы. Да, такое вполне могло случиться, и все же девочка понимала, что не в праве сворачивать с избранного пути.

И тут же ее обожгла новая мысль – а что, если она таким образом предает друзей – и людей, и животных, и книги? Предает ради своего эгоизма, нежелания выполнить долг. Но, как следует поразмыслив, она поняла, что поиски брата нужны отнюдь не ей одной. Это необходимо всему королевству. Какой из нее правитель? Полководец – само собой, ведь Зорти чувствовала, что ее стихия – жаркая битва. Но управлять таким крупным государством, лезть во все эти дрязги с экономикой и юриспруденцией – нет уж, увольте! Конечно, можно заставить себя заниматься всем этим, но толку от такого натужного правления будет мало. И нельзя же пустить псу под хвост все эти долгие годы тренировок и учения, все усилия мастеров и сэнсеев. И еще... Еще очень не хотелось отдавать Всеславию гадкому германскому принцу. Ведь ясно же, что хотя он официально станет не королем, а всего лишь мужем правящей молодой королевы, но будучи мужчиной, сосредоточит власть в своих руках. Обязательно сосредоточит, тут и думать нечего. Ведь всем известна старая, как сама вселенная, истина: хочешь добиться успеха – будь мужчиной.

Конечно, история знает примеры, когда женское правление могло продлиться целое столетие. Например, в двадцатом веке в Голландии сменили друг друга аж три королевы – Вильгельмина, Юлиана и Беатрикс, не считая еще королевы-матери Эммы, правившей прежде всех них, в конце девятнадцатого века, за маленькую Вильгельмину, пока та не выросла. Но одно дело крошечная Голландия, не оказавшая, ровным счетом, никакого влияния на судьбы мира, и слишком часто оказывавшаяся в руках оккупантов, и совсем другое – крупнейшее в галактике королевство, включающее в себя тысячи звездных систем и до сих пор не знавшее ни одного поражения. К тому же, именно во время этого бесконечного века королев Голландию захватили немецкие фашисты. И разве Зорти может допустить нечто подобное со своей Родиной? А в том, что именно так и будет, если она не сосредоточит все свое внимание на воинских искусствах, принцесса не сомневалась.

О фашистах девочке вспомнилось не случайно. Принцесса, прекрасно знавшая историю всех войн прошлого, помнила, где особенно поощрялась многодетность. Это происходило в тех государствах, где человеческая жизнь не ценилась ни на грош, где кровожадным правителям люди были нужны не сами по себе, а лишь в качестве пушечного мяса и рабочих рук на военных заводах. Больше всех за всю историю отличился в этом Гитлер. По его инициативе еще в 1931 году, когда нацисты даже не были у власти, появилась Национал-социалистическая женская организация, на всех углах кричавшая о том, как важно для рейха наплодить побольше детей. И у председательши этой организации Гертруды Шольц-Клинк было целых шесть отпрысков! После окончания войны эта Гертруда несколько лет скрывалась, но в 1948 году все же угодила за решетку вместе с прочими нацистскими преступниками. У главных сообщников Гитлера так же была куча детей – у Гиммлера трое, у Геббельса – шестеро, у Бормана – целых десять!

В 1936 году Гитлер придумал выплачивать семьям ежемесячное пособие после рождения пятого ребенка. Но поскольку на такой кошмар по-прежнему решались немногие, то уже в 1938 пособия стали выплачивать за троих детей. А еще через год фюрер учредил награду "Материнский крест" для женщин, имеющих не менее четырех детей, и к 1944 году эту награду получили пять миллионов мамаш. Почему именно четырех детей? Потому, что фашисты объявили, будто именно столько обязана иметь "полноценная", то есть, немецкая женщина.

Подобные попытки создать несметную орду завоевателей ценой лишения детей родительской любви и теплоты предпринимались еще не раз, но всегда приводили к краху государства. Однако Всеславия, Всеромания, Великий Дракон и большинство остальных звездных королевств давно поняли абсурдность подобной политики и преуспели, взяв прямо противоположный курс. Ведь секрет процветания любой страны прост – дело не в количестве детей, а в их душевных качествах. И целая толпа немытых, заброшенных, никому не нужных огольцов не способна тягаться с одним ребенком, получившим надлежащее воспитание и образование, а главное – горячо любимым своими родителями. Тот же, кто не получил достаточно родительской любви, не может и сам по-настоящему любить семью, а значит, и Родину, не может отдавать им себя без остатка.

Там, где детей до фига, они сами пофигу. Если детей не больше двух, они становятся для родителей центром вселенной, а если больше – то их могут даже держать как скотину для убоя. Да-да, столь страшное злодейство действительно когда-то совершалось на Земле! Например, во время ужасного голода на Украине в 1932 году, некий крестьянин Федор Руденко и его жена, у которых было трое детей, двоих из них зарезали и съели. Тогда же другой многодетный крестьянин, Мефодий Криконенко, зарезал и съел шестилетнего сына. Документы, подтверждающие это, сохранились в архивах спецслужб.

Вот так, за подобными пугающими мыслями Зорти и провела ночь, мучаясь в том жутком состоянии, когда только ворочаешься и прыгаешь по постели, стараясь устроиться поудобнее но не получается, а если и спишь, то все равно кажется, что не спишь, а в голове вертятся одни и те же навязчивые, пугающие думы.

Но, как обычно бывает в таких случаях, как-то поспать ей все-таки удалось. Ее разбудил неожиданно яркий для столь унылой планеты свет местной звезды. Девочка тут же вспомнила события прошедшего дня и резко села на сундуке, спустив ноги.

Ее вчерашний спутник уже куда-то сбежал, видимо, отправился искать работу и жену. Шарообразная хозяйка суетилась у электрической плиты – надо же, хоть эта примета цивилизации у них есть. При этом Зорти заметила, что она не готовила, а только разогревала давно приготовленное. Ну а трое чумазых пацанов давно покинули сундук и сидели за столом, сколоченным из неструганных досок, и колотили по нему алюминиевыми ложками. А колотили они так потому, что, видно совсем изголодались. Ведь меню здесь не отличалось особым разнообразием. На плите кипел суп из брюквы, пузырилась каша из брюквы, булькал чай из брюквы. Да и просто неочищенная брюква – ну или какой-то местный корнеплод, очень похожий на нее – громоздилась по всей избе целыми штабелями.