Текст книги "Бумажный тигр (II. - "Форма") (СИ)"

Автор книги: Константин Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 41 страниц)

– Не в одной кучке, конечно. Напротив, все эти зубы оказались разложены в самых странных местах и зачастую весьма странным образом. Кое-где их сложили в кухонную посуду, кое-где вбили в паркетные щели или разложили хитрым узором на заднем дворе. Везде зубы, представляете? В оконных рамах, в зазорах и щелях, в печах и трубах… Кое-где попадались и более странные находки. Например, что-то вроде детских кукол, собранных из зубов, и даже целых инсталляций. Словно… словно здесь бродило какое-то задумчивое существо, для которого человеческие зубы были изысканным украшением вроде серпантина, которым оно декорировало интерьер.

– Карнифакс?

– Едва ли. Кровоточащий Лорд не поклонник сложных ритуалов. Но жители Малого Берцового проулка к их чести оказались достаточно благоразумны, чтобы оставить толкование этого странного события сведущим кроссарианцами. Сами они, не говоря лишнего слова, предпочли убраться подальше. С тех пор дома здесь так и стоят, брошенные, заколоченные и пустые. Ну как, достаточно информации?

– Достаточно, – подтвердил Уилл, – Или даже слишком много. Как бы то ни было, это объясняет здешнее запустение. И нам оно весьма на руку!

Он подошел к ближайшей двери и, почти не колеблясь, прикоснулся пальцами к дверной ручке, потускневшей под многими слоями патины. Сама дверь выглядела тяжелой, грубой, грузной, под стать самому дому, она давно потеряла цвет и обивку, сохранив на поверхности лишь жалкие чешуйки краски. От этого беззвучного движения у Лэйда отчего-то екнуло сердце.

– Стойте! – крикнул он, – Куда это вы направляетесь, хотел бы я знать?

Уилл не отнял руки. Напротив, набрав воздуха в грудь, провел по ней пальцем вертикальную черту. Точно художник, мысленно прикидывающий расположение деталей на холсте.

– Я думаю, вы знаете, куда я направляюсь, мистер Лайвстоун, – сказал он удивительно твердо, – Вы ведь узнали этот дом. Не могли не узнать.

Хотел не узнать, подумал Лэйд, ощущая, как душу царапает изнутри колючим кошачьим когтем, раздвигая сочащиеся жидкой старческой кровью мышечные волокна… Напрягал силы, юлил скользкой от болезненных воспоминаний мыслью, силился обмануть сам себя, как глаза пытаются обмануть своего владельца, считывая с листа медицинского заключения название смертельно опасной болезни.

До последнего пытался притвориться, трусливо притрусить колючие воспоминания сухим хворостом прожитых лет. Отстраниться, вышвырнуть их, сжечь в пепельнице, будто можно их сжечь, эти воспоминания, как сжигают полнящиеся ядом любовные письма и фальшивые векселя…

Бессмысленно лгать себе – узнал.

Едва только увидел издали, повернув к Малому Берцовому. Как узнают в толпе людей смертельного врага, глядящего тебе в глаза. Как узнают хищный силуэт акулы в переплетении теней на морском дне. Как узнают бирку с названием яда на медицинской колбе.

Узнал все, мгновенно, безотчетно, ясно. Лопнувший трещинами сырой фасад, милосердно скрытый вуалью из гибискуса. Раздавленные временем оконные переплеты, вытряхнутые наружу и похожие на тонкие истлевшие косточки. Покосившуюся дверь, тяжелую и основательную, на фоне которой Уилл выглядел маленьким тощим воробьем. Но очень уверенным в себе воробьем.

– Если вы полагаете, что мне знакома каждая развалина в Скрэпси, вы, должно быть, слишком хорошего мнения о моих талантах как экскурсовода, – проворчал он, обнаружив, что этот тон дался ему весьма легко, – Но, кажется, я догадываюсь, куда вы клоните.

– Мне не приходилось быть знакомым с Доктором Генри, председателем клуба «Альбион», – негромко произнес Уилл, не сводя с него глаз, – Но благодаря вашим рассказам у меня сложилось впечатление, что он был необычайно подробен и скрупулезен в своих записях.

Не дожидаясь ответа, он поднял руку и, не беспокоясь о чистоте рукава, провел ладонью над притолокой, стирая многолетнюю, въевшуюся в камень, грязь. Под ней обнажилась вывеска или то, что могло именоваться вывеской в Скрэпси – старый, сколоченный из досок деревянный щит с неказистой эмблемой, нанесенной выгоревшей на солнце масляной краской. Человеку, рисовавшему ее, не помешали бы уроки у старого мистера Бесайера, однако не узнать изображенное едва ли удалось бы даже тому, кто за всю жизнь в глаза не видывал лошадь. Изогнутая железная пластина, зазубренная звездочка репейка…

– Добро пожаловать, – Уилл победоносно сдул многолетнюю пыль с ладони, сияя, точно начищенный пенни, – Добро пожаловать в «Ржавую шпору», мистер Лайвстоун!

* * *

Есть паузы, которые трудно заполнить словами. Одна из их разновидностей хорошо знакома тем любителям шахмат, которым не посчастливилось получить мат от более сильного соперника. Разглядывая учиненную на черно-белой доске катастрофу, в которой, давно потеряв боевые формации, застыли остатки поверженного войска, проигравший, услышав роковое слово, в силах сделать одно из двух, по крайней мере именно такое заключение в свое время совершил Лэйд, наблюдая за игрой мастеров в «Глупой утке».

Либо запустить в голову победителя первой попавшейся фигурой, обозвав его мошенником и негодяем, либо добродушно хлопнуть по плечу и предложить пропустить по стаканчику пшеничного двойной очистки для закрепления победы.

В сложившейся ситуации Лэйд вынужден был признать, что оба варианта имеют существенные изъяны и, пожалуй, неприменимы. Мат был объявлен ловко и эффектно, на зависть великому Стаунтону[193]193
  Говард Стаунтон (1810–1874) – один из сильнейших английских шахматистов своего времени.


[Закрыть], непревзойденному мастеру смертоносных гамбитов.

– Вы удивили меня, Уилл, – обронил он, пытаясь хоть чем-то заполнить эту проклятую паузу, и так уже сделавшуюся мигом чужого триумфа, – Я тешил себя мыслью, что неплохо разбираюсь в людях, однако на счет вас сделал серьезную ошибку. Не предположил, что начинающий гравёр, посредственный художник и самоучка-философ в одно и то же время может быть опытным прожженным фигляром.

В нем говорила злость и все попытки сдержать ее были сродни попыткам сдержать в бутылке хлещущее наружу шампанское. Только вкус, который ощущал Лэйд, не был вкусом игристого вина, скорее, удушливо-горькой хинной микстуры.

Но Уилл, кажется, слишком сильно переживал миг своего триумфа, чтобы всерьез оскорбиться.

– Вы знали, – только и сказал он, не в силах оторваться от аляповатой вывески. Лэйд подумал, что если художник получил за нее хотя бы пенс, хозяева переплатили ему по меньшей мере вдвое, – Вы знали, где находится «Ржавая Шпора».

Лэйд поморщился. Смысла упорствовать было не больше, чем утверждать, будто деревянный король выжил после объявленного ему мата и готов продолжать бой.

– Знал, – согласился он неохотно, – Но скорее лишился бы еще одного мизинца, чем привел бы сюда столь экзальтированного молодого человека, как вы. У вас и так излишне бурная фантазия, Уилл, мне не хотелось причинять ей дополнительную встряску. Не говоря уже о том, что это место небезопасно. Но как вы…

– Как я догадался, что вам известно убежище Доктора Генри? – Уилл отступил на шаг назад, чтобы удовлетворенно взглянуть на нарисованную шпору, – О, я не сомневался в этом с той самой минуты, когда услышал первую часть истории. Не сомневался, как не сомневается солнце, разгонять ли ему тьму, потому что знай оно сомнения – угасло бы в тот же миг! Это все Доктор Генри. Неужели вы думали, что я мог поверить, будто столь щепетильный в мелочах человек, скрупулезно фиксировавший великое множество деталей, дотошно описавший интонации, позы, жесты, мог бы не оставить в своих записях ни сведений о том, где он решил обосноваться, ни даже мельчайших подсказок? Скорее птицы научились бы порхать, не взмахивая крыльями!

«Ржавая Шпора» молчала, из ее недр не доносилось звуков, которые обыкновенно взводили нервную систему Лэйда, как курок взводит механизм револьвера, изготавливая для боя. Ни приглушенных голосов, ни вкрадчивого шороха, ни клацанья огромных когтей. Просто заброшенный дом – один из бесчисленного множества прочих, в которых ему приходилось бывать.

Черт с ним, Чабб, шепнул внутренний голос. Не увлекся ли ты, изображая строгого учителя с пучком розог? Да, этот мальчишка взбалмошен и болезненно увлечен, в некотором роде даже одержим – но здравомыслящих мальчишек не существует в природе. Брось. Строгие учителя воспитывают у своих подопечных не сдержанность, как они сами полагают, а изворотливость и хитрость – и розги для развития этих умений представляют собой отличный стимул. Брось. Позволь ему полазить по руинам «Альбиона», изорвать ржавыми гвоздями пиджак, почихать от слежавшейся пыли, попялить глаза на следы того кораблекрушения, которое ему не суждено было увидеть собственными глазами.

– Я имел в виду не это, – Лэйд кашлянул и с опозданием понял, что звук этот вышел по-учительски сухим и строгим, – Как вы поняли, где искать?

– Это имеет значение?

Тон Уилла был беспечен, но Лэйд, умевший по одному только виду отличать настоящий красный перец от той дьявольской смеси из киновари и крахмала, что мошенники норовят сбыть небрежному лавочнику, безошибочно уловил в этой беспечности фальшивые наигранные нотки.

– Имеет! – отрубил он, – Как вы нашли дорогу?

Уилл натянуто улыбнулся.

– Я… Что ж, вы поймали меня, мистер Лайвстоун. Мне самому нипочем бы не найти «Шпору» в этом дьявольском котле, именуемом Скрэпси. Мне подсказали.

– Кто?

– Неизвестный доброжелатель.

Лэйд хрустнул пальцами.

– Он перестанет быть неизвестным в самом скором времени, – зловеще пообещал он, – И еще я очень сомневаюсь, что этот человек желал вам добра. Кто он?

– Говорю же, не знаю. Я получил одну только карту.

– Карту? – язвительно осведомился Лэйд, – Как карту сокровищ из книжонки Стивенсона? Давайте-ка сюда.

Уилл беспрекословно протянул ему замусоленный листок, который прятал в ладони.

Лэйду не требовалось внимательно изучать так называемую карту, у него уже была возможность хорошо ее рассмотреть в руках Уилла, когда тот доставал ее украдкой, полагая, что делает это незаметно для спутника. Скверная, если начистоту, карта. Рука, которая ее чертила, была плохо знакома с пером и тушью, линии вышли кривые, разномастные, прерывистые, а сам рисунок в большом количестве мест испещрен кляксами. Вместе с тем Лэйд не мог не отметить, что ее неряшливость компенсируется весьма значительной детализацией – схема была столь густо усеяна условными обозначениями и отметками, что невольно вызывала восхищение, некоторые из них были неизвестны самому Лэйду.

– Дайте сюда, – он вырвал из руки Уилла бумажный листок и расправил его, – Да, я так и полагал. Человек, чертивший ее, недурно знает Скрэпси. Возможно даже, лучше моего. Возможно, гораздо лучше…

Ни одной поясняющей надписи, ни одной подсказки или зашифрованного ключа. И неумело накорябанный силуэт шпоры в том месте, в котором неграмотные пираты, если верить книгам, обычно ставили жирный крест. Только вот сокровище было сомнительным, а еще более сомнительным была личность человека, по какой-то причине возжелавшего указать Уиллу его местонахождение.

– Как вы ее получили?

– В обычном мятом конверте, который отправитель не счел возможным сопроводить ни комментариями, ни своей подписью.

– Тогда отчего вы решили, что послание адресовано вам?

– В противном случае едва ли бы его просунули под мою дверь этой ночью.

Лэйд едва не скрипнул зубами.

– Проклятый аноним, – пробормотал он, – Я всегда был убежден, что словосочетание «неизвестный доброжелатель» по своей сути – навязчивый оксюморон. Человек, не имеющий смелости поименовать себя, не может желать вам добра!

Не слушая протестующих возгласов Уилла, он в несколько коротких движений разорвал схему в клочья и позволил ветру слизнуть их с ладони, быстро развеяв вдоль улицы. Однако это почти не принесло ему облегчения. Догадайся он сделать это часом ранее…

Лэйд повернулся к Уиллу.

– Я надеялся, что последние три дня позволили вам с моей помощью узнать Новый Бангор получше. Теперь я вижу, что ошибался, вы все так же ни черта о нем не знаете, если позволяете неизвестным всучивать себе подобного рода приглашения, мало того, охотно выполняете их волю как простодушный баран!

Уилл вздрогнул, но не съежился, даже попытался расправить плечи. Нелепая попытка – ни йоты достоинства эта поза его тщедушной фигуре не придала.

– Я сознавал риск, мистер Лайвстоун, но счел возможным согласиться на него. В конце концов, червь, рассеченный плугом, не должен винить плуг…

– Сочли возможным! – воскликнул Лэйд в сердцах, – Подумать только! Сочли возможным!

– Я соблюдал осторожность, – неуверенно возразил Уилл, – Кроме того…

– Вы вновь позабыли то, что я твержу вам столько времени, Уилл. Вы находитесь в Новом Бангоре, месте, в котором смертельно опасные вещи и самые обыденные вещи могут быть не просто схожи друг с другом, но и состоять в кровном родстве, а иной раз подменять друг друга! На этом острове не надо предпринимать опасных авантюр, чтобы подвергнуть свою жизнь опасности, иной раз достаточно просто отправиться в парикмахерскую или заказать кофе!

Уилл немного осунулся от этой отповеди, но возразить не решился.

– Возможно, мне стоило посоветоваться с вами, прежде чем идти сюда, – неохотно согласился он, – Однако мне кажется, вы преувеличиваете грозящую нам опасность…

– Сколько раз вам твердить – в Новом Бангоре опасно всё! Опасны носовые платки и водосточные трубы, опасны незнакомые блюда и свежие газеты, опасны даже те вещи, которые вы даже и заподозрить не могли! И уж тем более, черт возьми, опасны люди, предлагающие вам что-то, мало того, откуда-то доподлинно знающие, что именно вас интересует! Вас могли заманить в логово угольщиков, которые, потехи ради, медленно сжигали бы вас на протяжении нескольких дней, заставляя тело таять, точно восковую свечу. Вас могли похитить рыбоеды, чтобы требовать выкуп! Вас могли… Господи, это же Скрэпси! Здесь есть столько восхитительных способов сложить голову, что Белл и Макфаркар выдрали бы друг другу бороды, сражаясь за право издать том с литерой «С»[194]194
  Эндрю Белл и Колин Макфаркар – английские просветители, выпустившие в 1768-м году первое издание Британской энциклопедии.


[Закрыть]!

– Вы правы, я не знаю, кто оказал мне эту услугу, – с достоинством заметил Уилл, – Как не знаю и того, откуда он прознал про мой живой интерес к «Альбиону», однако убежден, что человек, способный на такую любезность, едва ли желал мне зла. А теперь, прошу вас, оставим эту тему. Может, я подчас и произвожу впечатление легковерного человека, но я отнюдь не дурак.

– Даже дурак, будучи достаточно настойчивым и последовательным в своей глупости, в некотором роде делается мудрецом, – пробормотал Лэйд, немного остыв от гнева, – Что бы вы ни надеялись обнаружить в «Ржавой Шпоре», лишь напрасно потеряли время, свое и мое. Это место давно проклято и заброшено. Здесь пусто. И если вы хотите совета Бангорского Тигра, тоже держитесь подальше от этого места. Ничего доброго оно не сулит.

– Я знал, что когда-нибудь окажусь в «Ржавой Шпоре», с вашей помощью или нет. Если вы не против, я хотел бы осмотреть ее и внутри.

– Исключено, – отрезал Лэйд, – Нам нечего там делать. Что вы хотите обнаружить внутри?

Уилл заколебался.

– Я… сам не знаю, но чувствую, что должен увидеть это место. Прикоснуться к тем местам, которых когда-то касалась рука Доктора Генри. Сесть на стул, на котором сидел Пастух. Бросить взгляд в окно, в которое нервно глядела Графиня, комкая перчатки…

– Вы беспокоите меня, Уилл, – резко произнес Лэйд, – Ваша страсть ко всему, что связано с «Альбионом», уже граничит с одержимостью!

– Возможно. Возможно, мистер Лайвстоун. Но я одержим познанием, величайшим из пороков. Тем самым, что противостоит благому невежеству, превращающего человека в смиренного в своем благочестии червя. Ваша история про «Альбион» захватила меня с самого начала. Но мне кажется, вы сами не понимаете ее ценности, как банкир не понимает ценности старых писем, оставленных ему в залог, писем, исполненных страданий и чувств. Вы всего лишь… – губы Уилла дернулись, точно искривившись от еще не произнесенного ругательства, – привратник, который сам не в силах заглянуть в охраняемый им чертог. Ключник тайны, которую не в состоянии осмыслить.

Уилл старался выглядеть спокойным, но Лэйд видел, как подрагивают от напряжения его бледные пальцы, впившиеся в дверную ручку.

Лэйд отчего-то не рассердился, как сам ожидал, не впал в спасительную ярость, которая подчас служит спасением в излишне сложных ситуациях, в которых с трудом разбирается рассудок. Вместо этого он ощутил колючий, рвущийся из груди, смешок.

– Привратник? Ключник? Что ж, не худшее сравнение. Не мне, лавочнику, обижаться на эти слова. Если хотите причинить мне душевную боль посерьезнее, можете назвать меня скопцом, не способным познать плод любви, но оберегающим нравственность – это сравнение, согласитесь, будет и изящнее и ядовитее.

Уилл покраснел. Может, он думал, что им с Лэйдом предстоит изящная словесная дуэль, в которой рапирами противникам служат отточенные метафоры, и теперь напоминал неудавшегося дуэлянта, получившего грязной тряпкой поперек лица.

– Что вам до клуба? – прямо спросил Лэйд, – Клуб «Альбион» закрыт много лет назад, вам не отыскать следов его участников, даже если вздумаете ползать на животе, изучая каждую пылинку. Они никогда не вернутся сюда. Люди, судьба которых вас беспокоит, были обречены с того момента, когда Доктор Генри открыл первое заседание клуба.

Уилл отрешенно покачал головой. Но в его взгляде, который протек сквозь Лэйда, точно тот сам на миг оказался бесплотным призраком, было не раздражение, которое полагал увидеть в нем Лэйд, не отчаянье и не насмешка. В нем была горечь. Искренняя горечь зрячего, пытающегося объяснить слепцу, что такое видеть бездонную синеву неба над головой. Горечь озаренного светом истины ученого, стоящего перед насмехающимся над мудреными письменами самоуверенным варваром.

– Вы не понимаете, – прошептал Уилл, опустив голову, – Не понимаете, как не понимают все прочие люди, мнящие себя пленниками Нового Бангора. Для вас история «Альбиона» – это история бунта. Мятежа против тирана, заранее обреченного и никчемного. Я же вижу в нем нечто иное. Дерзновение.

– Они просто пытались спасти свои жизни. Как пытаюсь я сам. Как пытались другие несчастные, приговоренные Им к страданиям и смерти.

Уилл усмехнулся – с выражением, которое Лэйд прежде полагал несвойственным его возрасту.

– Об этом я и говорю. В мире есть миллионы людей, слепо выполняющих божественную волю и полагающих высшим проявлением божественной благодати найденный на улице четвертак или выглянувшее из-за туч солнце. Есть миллионы людей, которые объявили войну клерикальной замшелости, сами не заметив, что война эта, как и все войны, выродилась в побоище, тщащееся уничтожить все, на чем лежит отпечаток высших сил. Ни те, ни те не желают по-настоящему открыть истинную природу божественного начала. Оно нужно им – как союзник или утешитель, как довод в споре, как остроумный каламбур или декорация для доходного дела. Но многие ли отважатся положить жизнь на то, чтобы открыть его истинную природу, мистер Лайвстоун, будучи готовыми встретить лицом к лицу ответ?

– Избавьте меня от теологической болтовни, – резко отозвался Лэйд, – Я могу днями напролет рассуждать о ценах на рожь и погонный метр жести, но уж точно не о божественных началах!

Уилл попросту не обратил на его слова внимания. Он говорил горячо, но его горячность не походила на ту, которая овладевает проповедниками, норовящими разорвать на себе одежды и исступленно возвещающим пришествие Зверя, это было какое-то другое чувство, и жар, рожденный им, не был жаром пламени. Каким-то другим, незнакомым Лэйду, термическим излучением.

– Вы сказали, что члены клуба были обречены, но всякий, устремившийся по этому пути, пути познания, заранее обречен, как человек, приставивший пистолет к виску. С этого момента перед ним открывается два пути, и каждый из них по-своему гибелен. Первый путь – путь познания. Человек может познать могущество Бога, но это неизбежно сведет его с ума, поскольку человеческий разум, какими бы чертами мы ни наделили его, закалив его грани на протяжении жизни, бессилен осознать границы того, что границ не имеет. Второй путь ведет к пустоте и отрицанию. Ведь исследователь может убедиться в отсутствии всякого высшего разума, обнаружить, что все божественное по своей сути сводится всего лишь к комбинации неизвестных нам прежде физических законов и сокрытых до поры течений. Но это будет не торжеством разума, а вселенской трагедией,

поскольку в тот же миг на небосводе человечества угаснет самая яркая звезда, веками раскалявшее его любопытство и бросавшая вызов, а всякое познание отныне превратиться в сухой перебор фактов, попытку вычислить количество частиц флогистона[195]195
  Флогистон – не существующая гипотетическая материя (флюид), «открытая» в XVIII-м веке и используемая в научных дискуссиях вплоть до 1792-го.


[Закрыть] и длину марсианских каналов. Вот почему члены клуба «Альбион» были величайшими героями Нового Бангора. И вот почему были обречены на погибель. Они начали свой путь в попытке познать Его, возможно даже не сознавая этого, и должны были обрести погибель. Вот почему я хочу взглянуть на то место, где они собирались, мучая друг друга вопросами, на которые не существует ответа – пятеро дерзновенных смельчаков, для которых познание и гибель были объединены в одном.

– Они не погибли.

– Нет? – Уилла мгновенно утерял свой запал, глаза его расширились, – Но ведь вы…

Мальчишка. Сопляк. Так и не понял, какую силу ты пытаешься изучать, самовольно вторгнувшись в ее логово. В то время, как она сама давным-давно встряхнула тебя и взвесила на медицинских весах…

– Я никогда не говорил, что Он убил их. Я лишь сказал, что история клуба завершилась скверно. Настолько скверно, что одно его название с тех пор стало предостережением, которое изредка звучит на улицах. Вы бы знали это, если бы позволили мне рассказать историю до конца, вместо того, чтоб выдирать клубок пряжи из рук Ариадны.

– Но вы…

– Да, я не спешил. Некоторым историям нужно время, чтоб отлежаться. Жаль, что вы этого так и не поняли. Впрочем, неважно.

Уилл порывисто ухватился за ручку двери, глаза его влажно сверкнули.

– Нет, важно! – воскликнул он горячо, – Если они живы… О Господи! Неужели вы не понимаете, что это значит?

Лучше бы я откусил себе язык, подумал Лэйд. Сейчас он опять займется пламенем, этот проклятый остолоп, за мальчишеским обликом которого скрывается остервеневший фанатик, вздумавший докопаться до сути божественных и человеческих потрохов, и черт бы меня побрал, если я знаю, чем это пламя сбить…

– Не пытайтесь искать жизнь в сухой скорлупе, – посоветовал он, отчаянно надеясь, что холодный взвешенный тон поможет рассудку Уилла превозобладать над охватившей его душевной горячкой, – Что вы надеетесь найти здесь? Пепел из трубки Доктора Генри? Пустые бутылки из-под вина, брошенные Поэтом? Может, запах духов Графини?

Уилл не слушал его. Кажется, он никогда меня не слушал, подумал Лэйд с досадой, стереть которую бессильна была даже злость. Даже в те моменты, когда я чесал языком, упиваясь собственным красноречием. Все это время он слушал только себя – свои странные мысли, ведущие его странными путями. Надо признать – на этих путях я едва ли был попутчиком, компаньоном или гидом, всего лишь дорожным указателем…

– Если они живы… – Уилл провел языком по сухим, казавшимся матовыми, губам, – Если хоть кто-нибудь из них жив, он мог навещать «Ржавую Шпору». Тайком, изредка, под покровом ночи… В попытке если не продолжить дело Доктора, то хотя бы разыскать своих несчастных товарищей или же просто посидеть в тишине, вспоминая то, что им пришлось пережить. А может… Может, он оставил специальные знаки для других. Зашифрованные сообщения, особые письмена, какие-то специальные символы… Мы можем найти их, мистер Лайвстоун! Вы понимаете? Можем продолжить историю Доктора Генри, стать частью нее!..

Уилл распахнул дверь. Это удалось ему на удивление легко. Петли были лишь немного прихвачены ржавчиной, они не запротестовали, лишь издали короткий сердитый скрип, точно резкий рывок пробудил их от приятного сна к опостылевшей действительности.

– Не смейте! – приказал Лэйд, пытаясь взглядом превратить замершую в дверном проеме угловатую фигуру в соляную статую, – Вспомните, о чем мы условились, заключая договор. Вы беспрекословно выполняете мои распоряжения, или же я умываю руки. Я запрещаю вам заходить внутрь.

Может, три дня назад это и сработало бы. Но не сейчас. Лэйд отчетливо понял это, увидев лицо Уилла с твердо сжатыми губами. Лицо человека, готово прикоснуться к тайне, по следу которой упорно шел.

– Я должен войти, мистер Лайвстоун.

– В таком случае я…

Уилл усмехнулся.

– Разорвете договор? Что ж, ваше право. Только вообразите, какое лицо сделается у полковника Уизерса, когда он узнает, что «Мемфида» ушла без меня, а ваш драгоценный билет валяется порванным в корзине для бумаг!

Лэйд даже не попытался этого сделать – не было смысла.

Если Уилл этим же вечером не покинет остров, возможно, в жизни Лэйда Лайвстоуна появятся более пугающие перспективы, чем беседа с разгневанным полковником. Возможно, подумал он, у всего Хукахука появятся…

– На вашем месте я бы взвесил все еще раз хорошенько, – холодно произнес он, наблюдая за тем, как Уилл, впившись мертвой хваткой в дверную ручку, опасливо заглядывает в прихожую, – Поверьте, в Миддлдэке найдется не так много людей, которые могли бы похвастать тем, будто вздули старого Чабба и впоследствии об этом не пожалели.

– Я не хочу вас обманывать, мистер Лайвстоун. Я хочу внести небольшие изменения в договор.

– Вот как? Изменения?

– Да. Вы позволяете мне осмотреть «Шпору». Недолго. Полчаса или час.

– И что я получаю взамен?

Глаза Уилла сверкнули огнем, которого Лэйд в них прежде не замечал.

– Мое обещание, – почти торжественно произнес он, – Что я еще раз крепко подумаю о том, чтобы покинуть Новый Бангор, когда придет время.

Лэйд приподнял бровь:

– Проще говоря, обещаете мне подумать над тем, чтобы убраться из Нового Бангора? Просто подумать?

– Да. Просто подумать. Разве это так уж мало?

Лэйд прикрыл глаза на несколько секунд. В этом не было нужды, но он не смог отказать себе в удовольствии проверить Уилла на выдержку. Бессмысленная попытка – он знал, что когда откроет глаза, ничего не изменится. Угловатая фигура так и застынет посреди угольно-черного проема.

Он открыл глаза. В самом деле, ничего не изменилось. Некоторые вещи просто не умеют меняться, чтобы понять это, не обязательно провести двадцать пять лет в тигриной клетке.

– Не полчаса, – произнес он, – И не час. У вас пять минут.