Текст книги "Бумажный тигр (II. - "Форма") (СИ)"

Автор книги: Константин Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 41 страниц)

Собственным мыслям тоже опасно было доверять. Подобно своевольным пальцем, они норовили оставить бесплотный Лондон, чтобы устремиться в другую сторону, к тому, что точило и гнело их последнее время, лишая покоя и отдыха. Точно охотничья свора в погоне за юркой лисой.

Почему Новый Бангор стремится избавиться от гравёра Уильяма?

Может ли так быть, что Его, всесильного тирана, властвующего над материей и временем, уязвляет этот самоуверенный тип, проникший в его царство, но отказывающийся преклониться перед хозяином? Нет, подумал Лэйд, в высшей степени сомнительно. Он не из тех чудовищ, которые склонны испытывать уважение к противнику, пусть даже такому нелепому и жалкому, как Уилл.

Если бы Он ощущал себя уязвленным, скорее, напротив, испытал бы охотничий азарт. Оставил Уилла в заключении на многие годы, испытывая на нем, как на Лэйде Лайвстоуне, свои новые игрушки. Терпеливо подбирая ключи, чтобы рано или поздно добиться своего. Найти в его душе неизбежную слабину – и запустить в нее острые когти. Однако вместо этого Он спокойно позволяет дерзкому наглецу улизнуть с острова через какой-нибудь месяц? Нелепо, непонятно, бессмысленно.

А может… Не обнаружив пищи, мысли принялись терзать друг друга, точно остервеневшая собачья свора.

Может, мысль изгнать Уилла из проклятого всем сущим Эдема принадлежит не Ему? А кому тогда? Канцелярии? Абсурд, конечно, но… Что, если крысы полковника Уизерса затеяли какую-то самостоятельную игру втайне от своего покровителя? Но если так, в чем их выгода? И в чем подвох?

Если на то пошло и Канцелярия вознамерилась отправить Уилла восвояси, в ее распоряжении было бесчисленное множество способов это сделать. В конце концов, заковать в кандалы и отправить в Клиф под конвоем, как беглого каторжника. Разве нет? Но вместо этого полковник Уизерс совершает нечто странное – сперва сам неделю выполняет роль гида, потом и вовсе перекладывает свои полномочия на Лэйда – человека, которого при всем желании невозможно считать союзником Канцелярии.

Ловушка? Дьявольский фокус? Бессмысленный финт?

Лэйд приложил ко лбу консервную банку, чтоб холод металла унял эти дребезжащие, шрапнелью засевшие в подкорке, мысли. Он получит свой билет. Неважно, в чем заключен подвох, в какие крысиные игры играет Канцелярия, он, Лэйд Лайвстоун, получит свой билет и…

– Чабб!

– А?

– Вы в порядке?

Он отнял ото лба консервную банку и лишь тогда заметил златокудрую и немного взъерошенную голову мисс Ассандры Прайс поверх никелированного кассового аппарата. В запасе у Сэнди значились улыбки самой разной номенклатуры, от небрежных, служащих для общения с уличными мальчишками, до задумчивых, которые не предназначались никому, кроме нее самой в отражении оконного стекла. Однако эта улыбка была другой, не из числа тех, что предназначены для ежедневного обихода – неуверенной и тревожной.

– Ноет голова, – пожаловался Лэйд, отставив банку («Консервированный горошек с солью и пряностями. Братья Саспенс, полноправное торговое представительство. Вес с банкой – два с половиной фунта»), – А что? Я так скверно выгляжу?

Сэнди нахмурила лоб. Это короткое мимическое движение не вызвало складок на ее юном лбу, к которому прилипла крошечная веточка розмарина, похожая на миниатюрную рождественскую ель, лишь сдвинулись друг к другу пушистые пшеничные колосья ее бровей.

– Ну… Приблизительно как Пэдди Райан[82]82
  Пэдди Райан (1851–1900) – ирландский боксер и борец.


[Закрыть], который вышел на бой против Пыхтящего Билли[83]83
  «Пыхтящий Билли» – прозвище одного из первых британских паровозов постройки 1813-го года.


[Закрыть] и дотянул до восьмого раунда, сэр.

– Я только разогреваюсь, – ухмыльнулся Лэйд, – Не обращай внимания и получше следи за рефери – этот мерзавец, кажется, подыгрывает…

Возможно, Сэнди тоже держала в уме каталог его улыбок. И та, которую он выбрал для этого случая, выглядела не лучшим образом.

– Я вижу, – она серьезно кивнула, – За последний час вы вместо чая сорта «луцнзин» взвесили мистеру Трауту две унции «ходзитя». А когда миссис Холоуэй сетовала вам на беспутного зятя, посоветовали ей отвести его к ветеринару, чтоб тот проверил зубы. Мне кажется, вам лучше отдохнуть, Чабб. До закрытия лавки каких-нибудь полчаса, я запросто справлюсь сама, идет? Приведу в порядок гроссбухи и закрою дверь.

Лэйд скрипнул зубами. Напоследок нервное утомление сыграло с ним еще одну злую шутку – глядя на миловидное лицо Сэнди, он на какой-то миг увидел на его месте другое. Схожих черт, но жутким образом изменившееся, напоминающее звериный оскал плотоядного суккуба – удлинившиеся острые зубы, сверкающие глаза, сведенные злой судорогой бритвенные когти…

Полуночная Сука. Черт возьми, не самая плохая мысль из всех тех, что посещали сегодня его ноющую голову. Она, без сомнения, коварна, смертельно опасна и находит удовольствие в боли, которую способна ему причинить. А еще она – плоть от плоти Нового Бангора. Не задержавшийся гость, как он сам, даже не подданная, а родная дочь этого адского отродья, исконный житель. Ей открыты те тайны, которые для него – лишь мечущиеся перед камином тени.

Что ж, можно попробовать… Как знать, если она окажется в добром расположении духа, что обычно ей не свойственно, то может проговориться. Полунамеком или знаком указать ему, заблудившемся в джунглях тигру, верное направление. Это было бы неплохо. У него в запасе осталось два дня и если Канцелярия в самом деле ведет какую-то хитрую игру – игру, в которой всеми лапами уже завяз мистер Лэйд Лайвстоун – не худо бы понять, по каким правилам она идет и кто выступает банкомётом[84]84
  Банкомёт – игрок, который держит банк в карточной игре.


[Закрыть]…

– Мистер Лайвстоун? – судя по тому, как Сэнди прищурилась, его молчание не произвело на нее хорошего впечатления, – Вы ведь в порядке, да? Может, мне сходить за доктором Фарлоу?

– Нет, не стоит. Не обращай внимания – ерунда. Просто… Просто кое-что вспомнилось.

– Что?

– Один… Стишок.

 
Радуйся, нежная мать, —
В битве убийца убит.
Пой свою песню опять, —
Недруг в могилу зарыт.
Злой кровопийца,
Таившийся в розах…
 

Он запнулся, обнаружив, что не в силах выговорить последнюю строку. Слова застряли в зубах, точно обрывки колючей проволоки, он бессилен был исторгнуть их из себя, лишь резал дёсна и язык их непроизнесенным эхом.

Сэнди замерла с широко открытыми глазами. Глаза эти теперь казались не живыми и блестящими, а тусклыми и горящими холодным сланцевым блеском – точно не завешенные зеркала в большой, погруженной во мрак, комнате. Лэйд боялся заглянуть в них, чтоб ненароком не увидеть там собственное отражение.

Надо закончить. Произнести оставшиеся слова, чтобы призвать существо, томящееся внутри этого обмякшего, как тряпичная кукла, тела. Полуночная Сука не тешит собеседника иллюзией милосердия, как ее хозяин, она вечно голодна и зла, словно голодная гиена. Она не упустит возможности взять с Лэйда свою плату. Плату, за которую скорее всего придется расплачиваться Сэнди Прайс.

Лэйд стиснул зубы, пытаясь одеревеневшим языком вытолкнуть засевшие смоляным комом слова.

Он вновь купит спокойствие за ее счет. Уже не в первый раз. Не в последний. Что ж, не удивительно, что многие полагали его лучшим лавочником Хукахука – он всегда знал справедливую цену за товар…

Веки Сэнди затрепетали. Надо скорее произнести оставшиеся слова, чтобы…

– Пойман, убит и зарыт! – она рассмеялась, ловко скрыв этим смехом короткий приступ охватившей ее слабости, от которого едва не покачнулась на ногах, – Ну и ну! Не знала, что вы любите Киплинга, Чабб!

– Готовлюсь к конкурсу декламаторов, – пробормотал он, – На следующем заседании Треста мы решили схватиться в поединке и каждый подготовит стих согласно выпавшего жребия. Мне просто хотелось отрепетировать. И если вам это показалось нелепым, вам следовало бы отложить насмешки на потом – завтра вечером старик Маккензи будет декламировать монолог Офелии!

– Значит… – она осторожно смахнула пальцем розмариновую веточку со лба, отчего сразу стала казаться более серьезной, – Я имею в виду… Все в порядке?

– Конечно, – он улыбнулся, – Все в полном порядке, мисс Прайс. Уж вы-то должны знать – у старого Чабба всегда все в полном порядке.

Кажется, в этот раз ему удалось выбрать нужную улыбку.

Часть вторая

Глава 4

– Что это? – Лэйд с подозрительностью уставился на протянутый ему лист, – Письмо? Расписка? Вексель?

– Нет, – Уилл смущенно провел пальцем по верхней губе, точно приглаживал свои еще не успевшие вырасти усы, – Ничего такого. Просто… Честно говоря, вчера, когда я вернулся в номер, мне не спалось. Должно быть, слишком много впечатлений за день. Иногда это действует на меня сильнее, чем крепкий кофе. Взялся по привычке за краски, думал размять руку и… и вот. Что думаете?

– Что вы выглядите отвратительно бодрым для человека, страдающего бессонницей, – проворчал Лэйд, отгоняя ладонью зевок.

Этим утром Уилл заявился в «Бакалейные товары Лайвстоуна и Торпа» раньше назначенного, помешав Лэйду дочитать газету и лишив удовольствия от второй чашки кофе. Лэйд собирался всерьез отчитать его, однако обнаружил, что раздражение, которое он испытывает, вовсе не так сильно, как ему казалось.

Может, потому, что пятничное утро выдалось приятным и свежим, отличным от прочих на этой неделе. Пролетевший ночью над островом дождь не оставил после себя луж, однако смочил пересохший камень, освежив Хейвуд-стрит и заиграв повисшими на оконных стеклах самоцветами. Хорошее, славное утро. Его не портили даже монотонные ругательства молочников, тащивших свои груженые бочонками телеги вверх по улице и скрип открывающихся окон. Даже нежащиеся в лучах розового утреннего солнца коты выглядели не утомленными ночным дебошем уличными бандитами, а благодушными романтиками с мечтательным взглядом.

Чтобы взять протянутый Уиллом лист, Лэйду пришлось поставить на землю прихваченный им из лавки саквояж из шагреневой кожи.

– Так что скажете, мистер Лайвстоун?

– Что думаю на счет вашего рисунка? Что мистер Бесайер, кем бы он ни был, возблагодарит судьбу, если лишится ученика вроде вас. Я бы поостерегся вешать подобную… картину у себя в гостиной.

Лист, протянутый ему Уиллом, в самом деле был эскизом – в этом он убедился, перевернув его другой стороной. Эскизом, без сомнения, поспешным, это угадывалось в деталях, однако отнюдь не небрежным. Рука, которая провела эти линии, объединив их в одно целое, явно привыкла орудовать пером и тушью, а не плотницким молотком. Однако разглядывать эти детали Лэйду не хотелось – несмотря на явственный талант художника картина показалась ему… Он и сам не знал, какой. Зловещей? Мрачной? Абсурдной?

Она состояла из двух частей, двух уровней. В верхнем, ограниченной кружевной периной облаков, можно было разглядеть седовласых старцев, внимательно взирающих вниз и напоминавших сосредоточенных игроков в кости. В нижнем, вписанном в сферу, были изображены два существа странной природы, которые, без сомнения, были центром всей композиции. Одно, громоздкое, неуклюжее и слонообразное, с лысой вытянутой головой, украшенной человеческими ушами и выпирающими то ли клыками, то ли бивнями, недвижимо стояло, уставившись в пустоту невыразительным коровьим взглядом. Другое, плескавшееся рядом с ним в волнах, представляло собой исполинского чешуйчатого змея, запрокинувшего поросшим алым волосом морду и обнажившим наполненную зубами пасть.

Несмотря на непривычные пропорции и строение, монструозные твари были изображены весьма естественно, точно художник зарисовывал их с натуры. Может, поэтому они не понравились Лэйду. В их облике, пожалуй, не угадывалось свойственной зубастым тварям кровожадности, напротив, они выглядели скорее по-человечески задумчивыми.

– Я назвал этот набросок «Бегемот и Левиафан», – Уилл, кажется, не был огорчен жесткой отповедью, лишь прикусил немного губу, – Согласен, вышло весьма безыскусно, но, мне кажется, я угадал верный путь. Если как следует развить, усилить, растушевать…

Лэйд вернул ему неприятно хрустнувший бумажный лист. И заметил, что машинально вытер руку о штанину, как будто пытался стереть что-то липкое, приставшее к пальцам. Нелепый жест, конечно, краски давно высохли.

– Мой китайский поставщик чая как-то рассказал мне забавную легенду об императоре и художнике. Легенда была цветистой и длинной, так что я окажу вам услугу, сократив ее втрое и передав лишь самую суть. Когда император спросил художника, что нарисовать проще всего, тот ответил – демона. Никто не знает, как выглядят демоны, даже те, кто уверен в их существовании, а значит, никто не сможет упрекнуть автора в том, что он исказил их черты или неверно обозначил пропорции. Но когда заинтересованный император спросил, что же тогда нарисовать тяжелее всего, художник тоже долго не думал. «Собаку» – кратко ответил он. И тоже был по-своему прав. Собак мы видим на каждом шагу, они часть привычного нам мира, следовательно, всякая ошибка в их изображении будет очевидна и хорошо заметна.

Уилл бережно скатал рисунок в трубку и, перевязав бечевкой, спрятал в сумку.

– Кажется, я понимаю, о чем вы, мистер Лайвстоун.

– Вы ведь ни черта не знаете о Нем, так ведь?

Он с удовольствием отметил, как дернулся подбородок Уилла. Как дергается у боксера от короткого мощного хука на короткой дистанции. Лэйд удовлетворенно кивнул – мысленно.

– Полагаю, у меня сложилось на счет этого некоторое впечатление, – пробормотал Уилл, – Но это не значит, что я в самом деле вижу его огромным змеем, это всего лишь образ, символ… В некотором роде визуальная метафора и…

– Что такое Левиафан?

Уилл замешкался. Не привык к вопросам в лоб. Что ж, это его ошибка. Следующие три раунда пройдут в другом темпе. Больше никакой разминки, никаких пристрелочных залпов. Сегодня он узнает, что такое огонь на поражение.

– Я в Новом Бангоре всего месяц, сэр. Но, мне кажется, даже если бы я весь месяц размышлял об этом, прерываясь лишь на еду и сон, и то едва бы смог сформулировать нечто путное.

Лэйд одобрительно кивнул, но лишь мысленно. У этого Уилла, чьей нянькой он сделался, может, и странные отношения с англиканской церковью, не говоря уже о прочих воззрениях, но, по крайней мере, он не страдает излишней самоуверенностью. Это хорошо. В Новом Бангоре это, пожалуй, даст ему небольшую фору. Как подсказывал его опыт, самоуверенные обычно погибают чаще.

Этот человек не должен погибнуть. По крайней мере, не на протяжении следующих двух дней. В девять часов вечера субботы он должен быть живым и здоровым, когда его нога ступит на палубу «Мемфиды». Что с ним будет потом – забота чья-угодно, но только не Лэйда Лайвстоуна. Интересно, к чему это полковник Уизерс упоминал макрель? Должно быть, какая-то хитрая метафора или намек – полковник не относится к тем людям, которые способны сказать что-то бессмысленное…

– А если бы пришлось сформулировать? – нарочито резко спросил он, – Что бы вы сказали?

Уилл хмыкнул. Но ответил почти сразу, должно быть, предполагал такой ход со стороны Лэйда и сам загодя подготовил слова.

– Исполинское существо библейской мощи. Гений пространства. Сила, заточенная не в материи, но в духе. Владетель вод и…

Лэйд страдальчески поморщился.

– Уму непостижимо, что в Лондоне до сих пор изъясняются столь витиеватым языком, – пробормотал он, – Должно быть, газеты правы, колониальные нравы в самом деле плохо развращают манеры и упрощают речь. Каждый раз, стоит вам заговорить, как мне уже мерещится, что с минуты на минуту сюда ворвется мисс Памела Эндрюс с вестью о трагической кончине своей благодетельницы[85]85
  Памела Эндрюс – главный персонаж романа «Памела, или вознагражденная добродетель» английского писателя Сэмюэля Ричардсона, вышедшего в 1740-м году, классическая британская проза XVIII-го века.


[Закрыть].

– Простите?

– Я словно говорю со своим прадедушкой! Ладно, не обращайте внимания. Всем в Хукахука известно, что у меня скверный нрав. Значит, библейский зверь, а?

– Да, сэр. Древний зверь, созданный Господом в незапамятные времена, как живое напоминание человеку о том, что он, самозванно объявивший себя царем природы, всего лишь мошка в зенице Господней, мельчайшее средь прочих. Как говорится в главе сороковой Книги Иова – «Можешь ли ты удою вытащить Левиафана и веревкою схватить за язык его? Вденешь ли кольцо в ноздри его? Проколешь ли иглою челюсть его?». Левиафан, как и его сухопутный собрат, чудовищный Бегемот, есть символ того, что человек слаб и уязвим по своей природе, и обречен вечно таковым оставаться. При том ни гордыня, ни самоуверенность не могут послужить ему достаточной защитой от этих зверей.

Да, подумал Лэйд, что-то в этом есть. Только ни гордыня, ни самоуверенность тут не при чем. Просто в один момент, когда ты плывешь из точки А в точку Б, точно кораблик по Темзе из извечной арифметической задачки, среди волн открывается огромная пасть и, прежде чем ты понимаешь, что происходит, проглатывает тебя. Целиком, вместе с прошлым и будущим. Со всем твоим багажом, всем, что пылилось в трюме – надеждами, чаяниями, воспоминаниями, сомнениями, догадками, мыслями… И вот тебя нет, и жизни твоей тоже больше нет, а есть какая-то странная полужизнь, где ты и не ты вовсе, а владелец бакалейной лавки с именем, к которому сам никогда не привыкнешь, и привычками, которые до сих пор кажутся чужими. И все это потому, что Господу Богу просто нужен был символ того, что ты не всемогущ и не всеведущ…

– Кажется, вы выбрали не ту книгу, Уилл, – пробормотал он.

Лэйд не вкладывал в эти слова никакой интонации, но прозвучали они отчего-то не укоризненно, соответственно смыслу, а печально и задумчиво. Неудивительно, что Уилл непонимающе взглянул на него:

– Какую книгу, мистер Лайвстоун?

– Об этом мы, полагаю, еще успеем поговорить – в пути или позже. А теперь, если позволите, я возьму наконец кэб, иначе мы никогда не отшвартуемся от Хукахука!

* * *

В этот раз он взял обычный кэб, а не локомобиль – с утра в голове слегка дребезжало и перспектива давиться всю дорогу ядовитым угольным дымом не выглядела заманчивой. Кэбмэн, хоть и не состоял с ним в тайном сговоре, наилучшим образом справился со своей частью плана, а именно – получив два пенни задатка, пустил своего скакуна таким аллюром, что тот, без сомнения, стал бы фаворитом Мельбурнского кубка, если бы участвовал в забеге среди улиток. Сам же кэбмэн, как и полагается владельцу экипажа с почасовой оплатой, мгновенно задремал на козлах с вожжами в руках, чем вызвал немалое уважение Лэйда – он явно был профессионалом в своей сфере.

– Ну как, готовы пуститься в опасные странствия по землям Айронглоу? – с преувеличенным воодушевлением спросил он, – Познать жуткие таинства четвертого круга ада, в котором нашли приют самые отвратительные скупцы и самые безумные расточители?

Это воодушевление не нашло отклика у Уилла. Он без интереса провожал взглядом

неспешно текущие мимо них каменные громады Айронглоу, этакие бледно-розовые айсберги, испещренные, точно птичьим пометом, объявлениями и вывесками.

Айронглоу мог выглядеть неспешным и по-аристократически вальяжным, но просыпался он рано. В такт скрипу их кэба скрипели раздвигаемые жалюзи и шторы, трещали своими метлами дворники, напоминающие взъерошенных серых птиц, звонко переговаривались юные служанки и мальчишки-посыльные. Айронглоу готовился встретить новый день, торопливо натягивая на себя раззолоченную ливрею, протирая еще мутные после сна тысячи хрустальных глаз-витрин.

Уилл откровенно маялся на своем месте, без всякого интереса провожая взглядом универмаги, библиотеки, часовые магазины, прачечные, ателье, мужские клубы, кондитерские, аптеки, картинные галереи, синематографы, бильярдные, художественные салоны, табачные лавки, частные школы, концертные залы, музеи…

– Принято считать, что владетелем Айронглоу является Монзессер. Его еще называют Тучным Бароном и Владельцем Зерна. Он покровитель всех торговцев, лавочников и менял. Но, знаете, лично мне всегда был ближе Лукавый Жнец Брейрбрук, – заметил Лэйд, не без удовольствия разглядывая юных хихикающих швей, столпившихся у дверей галантерейной лавки и беззаботно грызущих засахаренные орешки, – Впрочем, каждый выбирает покровителя себе по вкусу. Может, Он и чудовище, но Он уважает политеизм[86]86
  Политеизм – многобожие; религиозное мировоззрение, основанное на вере в нескольких богов.


[Закрыть].

– Однако, кажется, к мистеру Монзессеру вы не испытываете особенного уважения?

Лэйд фыркнул.

– Уважения? Бог с вами, Уилл! Монзессер – хитрый ублюдок, который горазд любую сделку обернуть к собственной выгоде. Люди, которые были столь глупы, что воспользовались его помощью, часто в этом раскаиваются, но, как правило, это случается слишком поздно. Он хитер, алчен, жесток и груб – как и полагается всякому торговцу.

Уилл некоторое время раздумывал над сказанным, механически протирая пальцем

стекло. Едва ли пробуждающейся для своей ежедневной жизни Айронглоу, гомонящий на тысячи голосов, мог предложить ему интересную тему для размышлений. Устав полировать взглядом фасады магазинов и лавок, Уилл покосился в сторону шагреневого саквояжа, который Лэйд поставил у себя в ногах, не доверив багажному отделению кэба.

– Наше сегодняшнее приключение будет опаснее прежних?

– Отчего вы так решили?

– Вы… Прихватили с собой оружие?

Лэйд поднял саквояж и небрежно поболтал им в воздухе, демонстрируя его легкость. Сквозь толстый слой кожи не донеслось лязга металла.

– Уверяю вас, используя свои знания, я способен превратить в оружие многие предметы, включая те, что выглядят весьма невинно, однако сегодня в этом нет нужды. Тут не оружие, тут… подарок для одного моего старого друга.

Уилл машинально кивнул, не уделив, кажется, особого внимания его словам. Кажется, багаж Лэйда не относился к категории тех вещей, что интересовали его в эту минуту.

Сейчас спросит, подумал Уилл. Слишком несдержан, нетерпелив. Такие люди не умеют долго хранить в себе вопросы.

– Вот чего я никак не могу понять, мистер Лайвстоун…

– Чего, Уилл?

– Вы доподлинно знаете о том, что Девять Неведомых существуют. В отличие от лавочников, которые носят на удачу продырявленные медные монеты и тайком украшают входные двери замысловатыми и бессмысленными закорючками, вы в полной мере сознаете их силу, более того, отваживаетесь ей противостоять или использовать в собственных целях. Вы знаете о Девятерых больше, чем все самозваные кроссарианцы Нового Бангора, однако при этом…

– Да, Уилл?

– Не испытываете к ним никакого пиетета, – Уилл говорил медленно, тщательно подбирая слова, – Не молитесь, не приносите жертв, а если поминаете вслух, то в весьма небрежной и даже оскорбительной форме. Признаться, это порядком смущает меня.

– Чем же?

– Не опрометчиво ли это? Ведь они подчас наделены не меньше силой, чем Он сам, а значит…

– Заслуживают уважения и почитания, это вы хотите сказать? Что я, как человек, сознающий их силу, мог бы по крайней мере не раздражать их впустую, а лучше бы заручиться их помощью и поддержкой? Вы ведь это имели в виду?

– Ну… В некотором роде.

– Вам, перезрелому плоду старой доброй англиканской церкви, непросто будет понять все тонкости религиозных разногласий Нового Бангора. Взять хотя бы вековечное противостояние между кроссарианцами и китобоями, о котором вам наверняка приходилось хотя бы раз слышать.

– О, я слышал о нем, хоть и мельком.

– Кроссарианцы истово поклоняются Девяти Неведомым, своему пантеону божеств, подобно тому, как древние греки поколениями поклонялись Зевсу и Артемиде, Гермесу и Персефоне. Для них религия была частью дипломатии, политики и торговли, а зачастую и искусством – согласитесь, не так-то просто договориться с одним божеством из великого сонма склочных небожителей, цапающихся друг с другом точно компания старых дев!

– Но при этом они не признают Левиафана?

– Совершенно верно, существование верховного божества в их картину мироустройства не вписывается. Неудивительно, что кроссарианцы взирают на китобоев не с большей приязнью, чем католики на гугенотов в конце августа[87]87
  24 августа 1572-го года в Париже произошла Варфоломеевская ночь, в ходе которое имело место массовое убийство гугенотов католиками.


[Закрыть].

Уилл кивнул с самым серьезным видом.

– Мистер Бесайер говорил – если хочешь нажить себе сорок врагов, нарисуй портрет короля Альфреда[88]88
  Альфред Великий – (849–901 н. э.) – первый король Англии.


[Закрыть]. Через час на пороге твоей мастерской соберется толпа горлопанов, ни один из которых не знает, с какой стороны брать кисть, но каждый из них будет свято убежден в том, что только ему одному ведом истинный облик великого монарха. Страшно представить, до чего могут дойти люди, которые не могут сойтись на том, как выглядит существо, чья сила не имеет ни границ, ни необходимости хоть как-то выглядеть.

Лэйд предпочел не обратить внимания на это замечания. Кем бы ни был мистер Бесайер, он не горел желанием вступать в полемику с этим джентльменом, да еще заочно.

– Что до китобоев, те, напротив, посвящают всю жизнь попытке понять Его природу и волю, Девятерых же попросту не воспринимают всерьез, полагая их никчемными призраками, рожденными Его властью, этакими огнями Святого Эльма[89]89
  Огни святого Эльма – визуальный эффект в виде светящихся сполохов, созданный электрическими разрядами на острых концах высоких предметов вроде мачт, башен и деревьев, вызванный большой напряженностью электрического поля в атмосфере.


[Закрыть], висящими над оконечностями мачт.

– Однако же вы, насколько я понимаю, не относите себя ни к тем, ни к другим?

– В споре слепцов с безумцами я предпочитаю сохранять золотую середину, – улыбнулся Лэйд, пригладив пальцем бакенбарды, – Никогда не знаешь, кто из них получит большинство мест в парламенте… Будь я китобоем, едва ли бы вы так запросто смогли выдержать мое общество, да еще и в столь ограниченном пространстве. По меньшей мере искололи бы себе бока торчащими из меня иглами, не говоря уже про запах… Так что да, едва ли у меня много братьев по вере в Новом Бангоре!

Несмотря на то, что последняя реплика была по мнению самого Лэйда весьма забавной и остроумной, заслуживающей по крайней мере смешка, Уилл сохранил на лице полнейшую серьезность, будто вовсе пропустил ее мимо ушей.

«У него просто не было времени выработать подходящее острову чувство юмора, – подумал Лэйд, – Но следующие двадцать лет, пожалуй, могут это исправить…»

– В таком случае кто такие Девять Неведомых с точки зрения самого Левиафана? Его противники? Подручные? Сторожевые псы? Советники? Иллюзии? Или…

– Какой, однако, неудобный момент вы выбрали, Уилл, чтоб причаститься тайн мироздания, – проворчал Лэйд с досадой, – Прямо в трясущемся кэбе посреди Айронглоу… Впрочем, едва ли смена обстановки что-то изменила бы, даже если бы мне пришло в голову окружить нас сакральными символами, благовониями и прочей никчемной атрибутикой. Может, мне стоит хотя бы зажечь черную свечу?..

– Мистер Лайвстоун!

– А я-то думал, художники славятся своей выдержкой… Хотите знать, кто такие Девятеро Неведомых? – Лэйд из мстительного удовольствия задержал паузу на несколько лишних секунд, – Ну что ж, воля ваша. Я не претендую на абсолютное знание, здесь, в Новом Бангоре, абсолют не значит ровным счетом ничего, но могу сказать, кем они являются по авторитетному в некоторых кругах мнению Бангорского Тигра.

– Кем? – жадно спросил Уилл.

– Его неудачными творениями. Даже не детьми, а теми кровавыми комьями, которые вырывает щипцами из материнского лона абортолог в резиновом фартуке, безжалостно смытыми потоком воды в подземные цистерны вместе с прочими лабораторными отходами.

Он произнес это невыразительно, даже скучающе, но Уилла проняло – он мгновенно выпрямился на своем сиденье, точно ужаленный пружиной сквозь истершуюся обивку.

– Это… Полагаю, это весьма неприглядный взгляд на мироустройство, мистер Лайвстоун, – пробормотал он сдавленно.

– Извините, среди старых каторжников по какой-то причине не так уж много оптимистов. Вы хотели знать, какими они видятся мне – и я сказал. Да, они могущественные существа, почти полновластные в своих владениях, но вместе с тем – глубоко изувеченные, изуродованные и брошенные своим создателем. Кровавый безумец Карнифакс, болезненно похотливая Аграт, по-рыбьи безразличный Танивхе, чопорный замкнутый Коронзон… Это не демиурги, Уилл, это увечные божества, сознающие свою долю. Рожденные против воли несчастные гомункулы, выбравшиеся из разбитых лабораторных банок. Каждый из них в глубине души безумен – неизбежное следствие огромного могущества, помноженного на осознание собственной никчемности. Только представьте себе существо, которое наделено огромной властью, но при этом сознающее, что в этом мире оно оказалось случайно, что оно – незапланированный плод, вышвырнутый окровавленной утробой в помойку мироздания. Случайность, капризной волей случая обретшая плоть. Досадная оплошность создателя. Может ли оно сохранить здравомыслия, осознавая все это? Едва ли. Вот почему человек так плохо читает волю богов, Уилл, по крайней мере здесь, в Новом Бангоре. Они – безумные выкидыши Левиафана, которым мы неуклюже пытаемся делать свои никчемные человеческие подношения, как древние греки пытались накормить дымом сожженных тельцов олимпийских властителей. Отсюда, думаю, и все проблемы недопонимания между нами…

На углу двое полисменов, схватив за ворот бродягу, куда-то тащили его, щедро угощая ударами дубинок. Должно быть, он не внял доводам разума, утверждающим, что джентльмену в его костюме не стоит портить своим внешним видом улицы Айронглоу. На взгляд Лэйда сценка была забавная – бродяга упирался и плевался, зеваки свистели и отпускали остроты – однако Уилл, судя по всему, ее даже не заметил, парализованный какой-то новой мыслью, завладевшей всем его вниманием без остатка.

– Несчастные дети, наделенные невообразимым могуществом… – пробормотал он, – Увечные дети Его самого…

– Нет, – Лэйд откинулся на подушки и стал смотреть в противоположное окно, – Он отчасти их создатель, но не их отец. Он наделил их при рождении собственной силой, точнее, слабым ее отражением. Но неужели вы думаете, что все эти черты они переняли от Него, древнего чудовища, которое не состоит с человечеством даже в отдаленном родстве? Ледяную презрительность Мортлэйка, ревущее безумие Медноликого, мертвецкое равнодушие Ленивой Салли? Да, Он дал им силу, но жизнь… жизнь им дал не Он.

– Кто? – не удержавшись, Уилл требовательно ухватился пальцами за манжету Лэйда, – Кто?

– Хотите знать, кто счастливые родители Девяти Неведомых? Это мы, Уилл.

– Что? – Уилл поперхнулся, как человек, которому в горло попала хлебная крошка, – Кто?

– Мы, – повторил он, противоестественным спокойствием голоса усиливая эффект от этого короткого слова, оглушившего Уилла подобно разрыву ручной гранаты, – Люди. Жители Нового Бангора. Ох, ну и вид у вас… Жаль, я не захватил фляжку с коньяком, он бы вам, кажется, сейчас пригодился. Мы – невольные родители Девятерых и в этом нет ничего удивительного. По крайней мере, здесь, в Новом Бангоре. Заточенные в его толще, мы остались людьми и щедро питали ее своими эманациями, бесплотными продуктами своей жизнедеятельности. Все наши надежды, слабости, страхи, комплексы… Лицемерная зависть, трусливая любовь, небрежное благородство, затаенная похоть – все это мы веками излучали в окружающее пространство. Но если в Лондоне все это впитал бы в себя ядовитый смог, то здесь… Здесь, соединившись с витающей в воздухе Его силой, они оказались отлиты в материальную форму. Я не думаю, что Он этого хотел. Я даже не уверен, что Он сознавал, к чему это может привести. Но так уж случилось, что это произошло. Случайно, само собой, против воли, как случаются многие важные вещи в этом мире.