Текст книги "Бумажный тигр (II. - "Форма") (СИ)"

Автор книги: Константин Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 41 страниц)

Лэйд замолчал, делая вид, будто погрузился в задумчивость. Уилл держался полминуты – вполне приличный срок для человека его возраста и характера.

– Что дальше? Что сталось с владельцем фабрики?

– О, простите, я, кажется, ушел с головой в мысли. Он стал жертвой собственной беспечности. Отметив как-то раз удачно заключенный контракт, который должен был принести ему самое малое сто тысяч фунтов, мистер Гибсон неосмотрительно выпил три бутылки шампанского на торжественном ужине, после чего перепутал кабину личного лифта с камерой парового пресса.

Уилл ничего не сказал, но его губы образовали небольшое безмолвное «О», что Лэйд счел подходящей реакцией.

– Странная история вышла, конечно, – нехотя признал он, – Полицейские после этого случае перетрусили всю фабрику, подозревая неладное. Допрашивали работников, особенно смену, которая дежурила в тот злосчастный вечер, грозила им наказанием, тюрьмой… Дело в том, что промышленный паровой пресс – это вам не давилка для вина, он весьма неспешен. Цикл его работы, если не изменяет память, длится четырнадцать минут. Мушкетеры старины Пиля[165]165
  Первых британских полисменов часто называли «армией Пиля» или «пилерскими» – в честь секретаря офиса внутренних дел Роберта Пиля, учредившего в 1829-м году «полицейские войска».


[Закрыть] никак не могли поверить, что рабочие вечерней смены на протяжении четырнадцати минут не слышали никаких подозрительных звуков, доносящихся из камеры пресса. А судя по тому, что они там обнаружили, звуков должно было быть достаточно, даже с избытком… Однако никаких прямых улик против них не было и дело пришлось по-тихому прикрыть. Едва ли кто-то в Коппертауне удивился. В конце концов, если вы платите человеку четыре пенса в день, ничего удивительного, что он будет безответственно относиться к своим обязанностям!

– Вы уверены, что к этому был причастен Медноликий? – уточнил Уилл через несколько секунд, нерешительно поглядывая в сторону Лэйда.

– Ну разумеется! Кто же еще? Пусть вас не смущают его методы, Увечный Кузнец, несмотря на грубоватый нрав, в глубине души тот еще выдумщик. Я слышал, неделю назад он наслал на управляющего с подшипникового завода еще более жуткую кару. Тот, видите ли, имел обыкновение относиться к собственным подчиненным как к каторжникам и не стеснялся распускать руки. Даже шутил, что каждый выбитый им у рабочего зуб экономит его фабрике не меньше двух пенсов. Если так, за десять лет своей службы он должен был сэкономить владельцу целое состояние… Медноликий не стал окунать его в расплавленный метал или давить прессом. Он просто… наслал на него глубокую рассеянность. Настолько глубокую, что как-то вечером этот управляющий, спутав лабораторный сосуд с пивной бутылкой, влил в себя пинту концентрированной хлорной кислоты.

Уилл издал короткий отрывистый вздох.

– Кислоты?! Воля ваша, мистер Лайвстоун, но это уже…

– Я же говорю, он был очень, очень рассеян, – Лэйд добродушно потрепал его по плечу, – Да, Медноликий не считает нужным церемониться со своими врагами, однако, когда я говорил об опасностях Коппертауна, я имел в виду не его. И, конечно, не лудильщиков, этих оборванных жрецов, рассуждения которых также безумны, как и представления китобоев. Нет, Уилл, здесь, в Коппертауне можно встретить куда более опасных существ. Тысячекратно более опасных.

От его внимания не укрылось, как мгновенно насторожился Уилл. Настолько, что даже на какое-то время отвел взгляд от заинтересовавших его фабричных девиц.

– Кто это, мистер Лайвстоун?

– Это настоящие чудовища, Уилл. Настолько опасные, что совладать с ними не под силу даже Бангорскому Тигру. И нет, я не преувеличиваю. У этих чудовищ нет щупальцев и когтей, как у отродий Танивхе, которых мне доводилось истреблять, они не впадают в кровавую ярость, как пасынки Карнифакса. У них другая природа, делающая их стократ более совершенными и тысячекратно более опасными.

– Кто? – Уилл от волнения понизил голос, – Кто они, мистер Лайвстоун?

– Хищники, – спокойно пояснил Лэйд, – Существо особого рода, превзошедшие в искусстве маскировки даже меня самого. Они настолько хорошо маскируются, что способны передвигаться по острову при свете дня. Никто не кричит при виде них, напротив, люди часто ощущают желание подойти поближе, пожать им руку или даже отпустить комплимент. Многие даже счастливы отужинать с ними вместе, а уж стоит им посетить банк, как тамошние служащие едва не выпрыгивают из костюмов, стараясь угодить им.

Уилл беспокойно завертел головой, точно ожидая, что под покровом ядовитого смога к ним может подкрасться нечто невидимое, но крайне опасное.

– Доппельгангеры? Тупуа[166]166
  Тупуа – злые демоны полинезийской мифологии, способные превращаться в людей.


[Закрыть]?

– Нет. Их маскировка еще тоньше. Настолько, что вы можете на протяжении часа пребывать с таким чудовищем в одной комнате и не ощутить даже тени подозрения. Можете беседовать с ним за чашкой чая, смеяться его шуткам, обсуждать погоду и будущее серебряных рудников, словом, даже не заподозрите, что под рыхлым, но вполне человеческим кожным покровом вашего собеседника прячется чудовище, погубившее, быть может, сотни жизней.

– Вам приходилось их видеть, мистер Лайвстоун?

– Да, Уилл. Не могу похвастать, будто мне приходилось играть с ними в карты или сидеть за одним столом – эти чудовища обычно весьма пристально относятся к своему окружению. Впрочем, могу показать их вам издалека. Не беспокойтесь, для вас они не представляют опасности…

– Где они? Где?

– Совсем рядом. Видите ту каменную громаду с четырьмя трубами по левую сторону? Там обитает Инстон Аркрайт, племянник того самого Аркрайта, что изобрел прядильный станок. На его ткацкой фабрике работает по четыреста человек в смену. Сидя в полутемных цехах, скорчившись, дыша испражнениями и парами ядовитых красителей, они ткут полотно по пятнадцати часов в сутки. Здоровья обычного человека при таком распорядке хватает не больше, чем на два-три года. После этого приказчики мистера Аркрайта вышвыривают их с фабрики пинками, чтобы освободить место для новых. А вон там, еще левее, видите? Фасад, облицованный стеклом? Это контора «Фейбернон и Стефенсон», станки и инженерное оборудование. Славна тем, что за год выпускает из своих стен по меньшей мере полсотни инвалидов – несчастных подмастерьев, лишившихся пальцев, носов и ушей. Мистер Фейбернон считает подобную текучесть кадров досадной, однако вполне допустимой, а мистер Стефенсон, вероятно, не полагает нужным вмешиваться в устоявшийся трудовой процесс. Еще дальше, вниз по улице вы имеете удовольствие лицезреть печально известную фабрику Парсонса, одну из самых больших в Коппертауне. Лучшие паровые турбины и динамо-машины Нового Бангора! Я уже говорил вам, что некоторые чудовища умеют сочетать нечеловеческую кровожадность с величайшей осторожностью? Это – особое в своем роде. В прошлом году его наградили титулом почетного гражданина Нового Бангора и вручили ключ от города. Я читал его благодарственную речь в газете. Но в ней не было ни слова о детях, которых он использует на своей фабрике, чтобы сваривать изнутри обшивку турбин, детях, которые через полгода превращаются в слепых калек, вынужденных просить милостыню на улицах!

Уилл съежился от его слов.

– Кажется, я понял, что за чудовищ вы имеете в виду, мистер Лайвстоун. Это… отвратительно во всех смыслах.

– Это самые опасные чудовища на острове, Уилл. Даже Бангорский Тигр бессилен их повергнуть. Да он никогда и не решился бы на это – чудовища в наши дни достаточно состоятельны, чтобы нанять себе лучшую охрану и лучших адвокатов. Думаю, теперь вы понимаете, отчего я не считаю Медноликого противником. Если кто-то еще в состоянии нагнать страху на этих тварей, так это Увечный Кузнец, слепой и безумный жрец прогресса. Впрочем, довольно об этом, вы и так сделались бледны. Уж не из-за дыма ли?

– Нет, – через силу произнес Уилл, – Эти девушки там впереди, они… Мне кажется, или…

Лэйд сделал вид, будто не услышал его слов, поглощенный собственной мыслью. Это не требовало выдающегося актерского таланта, напротив, было вполне легкой задачей.

– Нет, если кто-нибудь и сможет повергнуть этих чудовищ, лишив их привычной им пищи, это будет не одиночка с револьвером. О нет, сэр. Это будет технический прогресс. Или вы сомневаетесь в его могуществе?

– Нет, я… я вполне…

– На смену нашему бурному девятнадцатому веку приходит новый, еще более шумный и беспокойный, однако, как знать, может именно он наконец освободит тысячи несчастных от непосильного труда? Я, конечно, имею в виду автоматонов и прочие… кхм… автоматические механизмы. Я часто разыгрываю из себя консерватора и ретрограда, но даже я вынужден согласиться с тем, что за ними – большая сила, Уилл. Это не просто жестяные болванчики, которыми мы силимся их изобразить, созданные для того, чтоб выбивать ковры и заваривать чай. Это жизнь. Механическая жизнь, которая зарождается и крепнет на наших глазах, проходя в тысячекратно ускоренном темпе весь тот путь, который занял у нас миллионы лет. Величественное, но и жутковатое зрелище.

Еще вчера эти жестяные пугала не в силах были донести багаж до кэба, а сегодня уже играют в шахматы, обыгрывая известных мастеров, и решают арифметические уравнения!

– В самом деле… – пробормотал Уилл.

– До меня доходили отголоски слухов, что в Новом Бангоре когда-то действовал «Лихтбрингт», счислительная машина умопомрачительной сложности, детище покойного профессора фон Неймана. К сожалению, машина по какой-то причине вышла из строя и в данный момент являет собой лишь механический остов. А жаль, мне было бы любопытно потолковать с нею…

– Да-да, очень любопытно.

– Вы, конечно, хотите спросить – а не таит ли технический прогресс в этой сфере опасности? Да, пока механическая жизнь примитивна и полностью контролируема, но есть ли гарантия, что она всегда будет оставаться пассивной и контролируемой? Как знать, не приведет ли рост ее сознания к неприятным для нас выводам, в частности о том, что полноценное развитие возможно лишь в условиях конкуренции с доминирующей формой жизни – с нами самими?

Едва ли Уилл намеревался спросить что-то подобное. Стиснув зубы, он наблюдал за смеющимися девушками с фабрики и, чем дольше наблюдал, тем мрачнее делался. Однако Лэйд счел за лучшее делать вид, будто не замечает этого.

– Что ж, если вас в самом деле беспокоит этот вопрос, могу сослаться на историю мистера Лайдлоу. Бьюсь об заклад, вы ее не слышали!

– Судя по всему, не слышал.

– Мистер Лайдлоу знал о механической жизни больше, чем нам с вами когда-нибудь суждено узнать. Он был не каким-нибудь жестянщиком, он был инженером на фабрике «Ферранти», причем не абы каким, а одним из крупнейших специалистов в своем роде. Величайший эрудит, математик, логик, составитель сложнейших машинных алгоритмов и формул. Его не интересовали большие счислительные машины, эти гипертрофированные арифмометры, подсчитывающие количество капустной тли на острове, он всей душой был предан автоматонам, этим механическим помощникам, которые безропотно взваливают на себя груз наших забот. Говорят, он отвечал за разработку многих моделей «Ферранти», начиная с седьмой серии, а позже самолично стоял у истоков тринадцатой, легендарного «Метрокла». Слышали о «Метрокле»? Удивительно сообразительные мерзавцы! Разбираются в столовом этикете и сервировке, способны поддерживать беседу на любую тему, встроенная память на четыреста сонетов и, вдобавок, специальный блок по сочинению случайных лимериков на заданную тему. Удивительно сложные механизмы, не чета старому разбойнику «Дигги»! О, простите, не хотел загружать вас излишними подробностями.

Взглянув на Уилла, Лэйд вынужден был признать, что тот не выглядит внимательным слушателем. Чем ближе они приближались к группе девушек со спичечной фабрики, тем медленнее становился шаг его спутника и тем шире открывались глаза. Некоторые девушки и в самом деле были милы собой, но Лэйд сомневался, что это следствие охватившей Уилла страсти или романтического смущения. Он сам слишком хорошо знал, что именно привлекает его внимание в эту минуту.

Чем ближе они подходили, тем больше становились заметны страшные следы на лицах фабричных работниц. Издалека в самом деле казалось, будто рты и подбородки у них вымазаны шоколадом или патокой, но достаточно было сократить расстояние до пары десятков футов, как становилось очевидно – дело здесь отнюдь не в недостатке чистоплотности.

Ниже смешливых юных глаз, аккуратных носиков и точеных, на зависть дорогим куклам, скул, располагались не чувственные розовые губы, как предопределено природой и Господом, а сплошное гниющее месиво багрово-красного цвета. Их челюсти словно принадлежали мертвецам, неделю пролежавшим в земле. Щеки многих из них выгнили и провалились, образовав обрамленные некрозной плотью провалы, сквозь которые видны были беспорядочно торчащие из вздувшихся багровых десен зубы, вяло копошащиеся во рту языки и обнаженные серые кости подбородка, которые выглядели истончившимися и ломкими, как спички.

Не рты – одни сплошные кровавые раны, истекающие на мостовую Коппертауна алым соком из слюны и лимфы. Некоторые, должно быть, наиболее стеснительные или не привыкшие к своему страшному облику, смущенно прикрывали рты накрахмаленными платками. Разумеется, столь страшные увечья не могли не сказаться на дикции – их речь представляла собой жуткое и противоестественное подобие английского языка, которое скорее пристало земноводным или рептилиям – влажное хлюпанье в сочетании с отрывистыми щелчками зубов.

Должно быть, одна из девушек рассказала смешную шутку – сразу несколько ее товарок прыснули со смеху, распахнув свои гноящиеся чудовищные пасти в нечеловеческом оскале, наружу прыснули капли свернувшейся крови, испещрившие их белоснежные фартуки.

– Эй, не стойте столбом! – Лэйд добродушно ткнул споткнувшегося Уилла локтем в плечо, – Иначе, чего и гляди, вас переедет какой-нибудь грузовой локомобиль. Слушайте, вы уверены, что сносно себя чувствуете? Вид у вас в самом деле нездоровый. Конечно, это все здешний воздух… Когда выберемся отсюда, сделайте ингаляцию с парами эвкалиптового масла, это уберет боль в легких.

– Вы видели это, мистер Лайвстоун? – Уилл и в самом деле захлебывался, но едва ли из-за ядовитых паров, которыми дышал последний час, – У этих девушек, у них… Их рты… Господи Святой Боже, какое чудовищное надругательство над человеческой природой! Какая мерзость! Уму непостижимо!

Лэйд, взяв его за плечо, увлек дальше – ни к чему было привлекать внимание. На языке Коппертауна, с которым он был почти незнаком, подчас даже неосторожное слово или жест могли привести к неприятным и в высшей степени конфузливым ситуациям.

– Успокойтесь, – посоветовал он Уиллу, – Я-то думал, месяц, проведенный в Новом Бангоре, в достаточной степени укрепил ваши нервы…

– Причем тут нервы! – раздраженно бросил Уилл, все еще находившийся под впечатлением от увиденного, – Эти девушки… Какой, какой грех должны были совершить эти юные прекрасные создания, чтобы заслужить подобную кару?

– О, весьма существенный, – Лэйд и сам почувствовал облегчение, когда они миновали толпу, хоть и не хотел себе в этом признаться, – Тот, за который миллионы людей расплачиваются самым ужасным образом на протяжении многих веков. Они родились бедными.

– Что вы имеете в виду?

Лэйд вздохнул, невольно втянув в себя новую порцию ядовитого смога, но смог не закашляться.

– Это не Его творения. Другого чудовища, по имени Роберт Солсбери[167]167
  Роберт Гаскойн-Сесил Солсбери – британский политический деятель, трижды занимавший пост премьер-министра в 1885, 1886–1892 и 1895–1902 годах.


[Закрыть].

Уилл наморщил лоб. Так старательно, что вновь сделался на школяра. Ему пора завести усы, подумал Лэйд, чтобы избавиться от этих ребяческих черт…

– Не уверен, что мне знакомо это имя.

Лэйд лишь поморщился. Если Уилл хотел позабавить его этой глупейшей шуткой, мог бы придумать что-то получше.

– И вы никогда не слышали про «фосфорную челюсть»?

– Нет и, честно говоря, не жалею об этом. Ничего ужаснее в жизни не видел.

– Обычное дело на спичечных фабриках. Если вы не знали, белый и желтый фосфор, из которых изготовляют спички, крайне ядовиты. Это доподлинно известно всем фабрикантам и управляющим фабрик, но очень редко – их несчастным работницам, которые трудятся за пять пенсов в день. На обед им обыкновенно выделяют минут десять – неудивительно, что обедают они той едой, которую принесли с собой и на рабочих местах. Крохотные частицы фосфора, которых полно в мастерских, во время еды попадают им в рот и через маленькие ранки проникают внутрь, где становятся очагами так называемого фосфорного некроза. Это гниение ткани, Уилл. Зубы, челюсти, язык, дёсна – все это гниет заживо, причиняя невыносимую, сводящую с ума, боль.

– Воистину, – пробормотал Уилл потрясенно, – Некоторые рождаются к сладкому наслаждению, другие – к бесконечной ночи.

Лэйд не понял этой сентенции – должно быть, что-то из богословских трудов.

– Неправда ли, отрадно сознавать, что в некоторых областях мы способны опередить самого Левиафана? Если желаете, я покажу вам кожевенные цеха на южной стороне Коппертауна. Ядовитое зловоние от обрабатываемых шкур таково, что люди задыхаются без смоченных в карболке тряпок, которыми приходится набивать рот. Кроме того, в кожевенном производстве во множестве используются едкие кислоты и щелочи, которые неизбежно попадают на кожу. Посматривайте внимательней по сторонам, Уилл. Если среди прохожих вам попадется багровое существо, с которого гноящаяся кожа слазит клочьями, оставляя багровые нарывы, наверняка это служащий «Уайт и Лоу», «Братьев Троттенхейм» или «Большой кожевенной компании Хк. К. Дж. Ливингстона, собственное производство».

– Хватит, – попросил Уилл, – Это отвратительно.

– Уж точно не отвратительнее, чем детский труд. Знаете, сколько получает в день десятилетний мальчишка, таскающий в печь кирпич или рвущий жилы на переноске стального лома? Два пенса в день. А знаете, сколько длится его рабочий день? Восемнадцать часов. В двенадцать таким детям впору выходить на пенсию – они похожи на дряхлых стариков. В пятнадцать их обычно вышвыривают на улицу, едва живых, как старые клячи, переломанных, полу-парализованных, ошпаренных, ослепших… Чем переводить таких на взрослую ставку с пятью пенсами за день, проще подыскать новых мальчишек, верно?

Уилл стиснул зубы, отчего мгновенно сделался старше.

– Хватит! – громко сказал он, – Расскажите о чем угодно, только не об этом. О чем там вы рассказывали перед этим? О механической жизни и этом, как его, Лудлоу…

– Лайдлоу, – поправил Лэйд, – Ну, раз уж вы настаиваете… Мистеру Лайдлоу принадлежала честь создания многих удачных моделей автоматонов, таких, как «Евдокс», «Зенон», «Исидор»… Ладно, «Зенон», пожалуй, не стяжал себе громкой славы на рынке, у него были небольшие дефекты конструкции. Кажется, что-то там с форсунками воздушного фильтра, из-за чего воздух периодически переставал поступать внутрь, давление в системе падало – и стальной слуга превращался в неподвижного истукана. Это даже дало повод злым языкам утверждать, что название этой модели определенно дано было не случайно[168]168
  Зенон Китийский – 334 до н. э. – 262 до н. э – древнегреческий философ, основатель стоической школы, по слухам, кончил жизнь самоубийством, намеренно задержав дыхание.


[Закрыть]. Но мистер Лайдлоу никакого отношения к этому не имел, уверяю. Он не проектировал фильтра, подшипники, втулки, он создавал самую сложную часть автоматона – его мозг. То устройство, валики которого прокручивают перфорированный свиток с машинными алгоритмами, закладывая в механический разум последовательность логических операций. И, поверьте, в этой сфере он добился потрясающих результатов! Только амбиции его простирались еще дальше. Он намеревался создать автоматона, подобного человеку.

– Вот уж едва ли! – вырвалось у Уилла, – Может, я и произвожу впечатление неотесанного тупицы и мало что смыслю по части механической жизни, мистер Лайвстоун, однако мне пришлось повидать немало автоматонов за последнее время и, уверяю, ни один из них даже не приблизился к тому, чтобы сойти за человека! По большей части это просто жестяные болванчики, способные сносно выполнять нехитрые поручения и самые простые команды. Что уж там, к некоторым я бы даже не рисковал приближаться даже за полновесный соверен!

– Ну а мистер Лайдлоу был другого мнения, более того, он полагал, что нашел нужный алгоритм, который оставалось лишь поместить внутрь механического мозга и надлежащим образом настроить. Да, рассуждал он, человеческий мозг есть орган величайшей сложности, однако достижения современной математики и машинерии вполне могут если не повторить его в точности, то копировать весьма близко к оригиналу. Ему эта задача казалась исключительно теоретической, вызовом его собственному аналитическому гению, однако руководство «Ферранти» расценивало эту идею исключительно в прикладном аспекте и, должно быть, уже нанимало грузчиков для переноски саквояжей с банкнотами. Вообразите только – автоматон, который способен полноценно мыслить! Отныне не просто покорный механический слуга, способный лишь вяло обрабатывать поступающие данные – полноценный партнер, наделенный даром сознания! Только представьте, какие горизонты это открытие сулило для точных наук, математики, навигации, физики… Господи, да что там навигация и физика, это открытие станет самым значительным достижением философии за все время ее существования! А уж сколько знаний сможет накопить в себе механический мозг, не подверженный проклятью недолговечной плоти! Представьте себе – этакий механический мудрец, осмысляющий все проблемы человечества…

– Если мудрец и глупец чем-то и различны, так это тем, что глупец не видит своей глупости, а мудрец только и видит, что творит глупости.

– Напомните, чтоб я начертал это высказывание над дверью лавки, – хмыкнул Лэйд, – Оно должно понравиться клиентам. Однако, если не возражаете, я вернусь к истории, тем более, что у нее намечается интересный поворот. Мистер Лайдлоу закончил математическую часть задачи, он создал хранилище для машинного разума, однако с наполнением его возникли сложности. Упрямая машина отказывалась становится разумной, она все еще действовала в рамках заданных алгоритмов, не в силах перейти к самостоятельному мышлению. Мистер Лайдлоу потратил несколько месяцев, ожесточенно сражаясь с ней, однако вынужден был признать, что не сильно преуспел. Тогда-то его и озарило. Машине мало было поглощать математические алгоритмы, ей требовалось усваивать человеческое поведение, имея для этого надлежащий образец. Ему только предстояло понять, что такое человек…

– Размениваясь на мелочи, немудрено потерять целое, – заметил Уилл, напустив на себя сосредоточенный вид, – Как мистер Лайдлоу вышел из этой ситуации?

– Весьма элегантно и вместе с тем решительно. Он выхлопотал у руководства три месяца оплачиваемого отпуска и, в придачу, списанного автоматона серии «Исидор» пятого поколения, в корпус которого он установил подобие механического мозга. План его был вполне понятен даже не специалисту. Вынужденный сосуществовать постоянно бок-о-бок с человеком, автоматон будет фиксировать предпринимаемые им действия, что послужит основой для возникновения его собственных паттернов поведения. Так ребенок бессознательно имитирует движения взрослого, которого видит, что в итоге, пусть и не сразу, приводит к возникновению самостоятельно мыслящего разума. Компания «Ферранти» без колебаний выдала мистеру Лайдлоу все необходимое для эксперимента.

Ей не впервой было производить автоматонов-арифмометров и даже автоматонов-бухгалтеров, но автоматон, способный мыслить по-человечески и по-человечески же реагировать… это сулило взрыв на рынке, взрыв сопоставимый с извержением Тамбора[169]169
  В 1815-м году произошло извержение на горе Тамбора, Индия. Один из сильнейших неядерных взрывов в истории.


[Закрыть]!

– Сомневаюсь, чтоб его ждал успех, – заметил Уилл, – Господь Бог сотворил человека по своему образу и подобию, однако нелепо надеяться, чтобы он сам мог провернуть нечто подобное. Для этого мало разбираться в подшипниках и алгоритмах…

Лэйд погрозил ему пальцем.

– Не спешите возражать, приятель. Через пару месяцев стальное детище мистера Лайдлоу демонстрировало очень впечатляющие задатки. Да, оно было косным, неумелым, подчас нелепым, однако оно весьма сходно копировало человеческое поведение. Нескладно беседовало, выполняло команды и при этом демонстрировало вполне человеческие реакции – интерес, страх, удивление. Мистер Лайдлоу был в восторге. Он утверждал, что разработанная им комплексная программа обучения строится не на математическом или логическом методе, а исключительно на свободном обучении. Находясь рядом с человеком, автоматон постепенно начинает копировать человеческие привычки и реакции, постепенно очеловечиваясь сам. Метода была сомнительной и парадоксальной, но спорить с мистером Лайдлоу никто не стал – его «Исидор» демонстрировал ее состоятельность наилучшим образом. Эксперимент решено было продолжить.

– У меня дурные предчувствия на счет этой истории, – пробормотал Уилл, – Впрочем, как и на счет всех прочих ваших историй.

– Вы наняли экскурсовода по аду, Уилл. Чего еще вы от меня ждете? Слезливых сентиментальных рассказов, которые любят публиковать журналы под Рождество? Может, что-нибудь про замерзшего сиротку, который обрел счастье и любящую семью?

– Ладно, продолжайте. Вам все-таки удалось распалить мое любопытство.

– Оговоренный срок в три месяца прошел, но мистер Лайдлоу не спешил выставлять на суд компании свое детище. В тщательно обоснованной и отлично аргументированной докладной записке, которая была направлена им почтой, он указывал, что эксперимент хоть и добился немалых достижений в деле обучения машинного интеллекта, требует дополнительного времени. И, конечно, легко это время получил.

– Не сомневаюсь.

– Прошло еще два месяца. И еще два вслед за ними. Наконец ведущим аналитикам «Ферранти» пришлось сделать неутешительный вывод – несмотря на многообещающие перспективы исследования мистера Лайдлоу до сих пор не закончены, мало того, их текущее состояние никому неизвестно. От мистера Лайдлоу регулярно поступала корреспонденция – отчеты, графики, аналитические записки, но чем дальше, тем труднее было разобрать их суть. Сам же мистер Лайдлоу уже полгода не появлялся на рабочем месте, не совершал визитов и сам не привечал визитеров, сделавшись, по всей видимости, затворником. Последнее никого не удивило – великие умы часто ограничивают круг общения, чтобы посвятить себя науке. Да, в течении полугода единственное, что видели его коллеги и сослуживцы – накорябанные неуклюжим почерком записки. В них он извещал мир о том, что его эксперимент идет наилучшим образом и просил ни в коем случае ему не мешать – автоматону требовались тишина и покой для изучения человеческой природы.

– Немного подозрительно, если начистоту. Я бы обеспокоился ходом эксперимента.

– Как и начальство мистера Лайдлоу в конце концов. Оно согласно было спонсировать его проект, но в пределах разумного. Однако сроки превысили разумные ожидания, а новостей ни от мистера Лайдлоу, ни от его детища толком не поступало. Записки же извещали о том, что исследования движутся согласно плану и все идет наилучшим образом. В конце концов терпение истощилось. Дверь дома мистера Лайдлоу взломали частные пинкертоны «Ферранти». Бытовали самые разные предположения. О том, что гениальный инженер удерживается в плену, о том, что выжил из ума в процессе работы, ну и прочие, тоже неприятного свойства. Но того, что они увидели внутри, не ожидал никто. Едва рухнула дверь, в прихожей возникла фигура, испуганно заломившая руки. «О Боже, нет! – воскликнула она, – Только не это! Какой кошмар!»

– Это был… – Уилл внимательно посмотрел на Лэйда, – Это был не мистер Лайдлоу, я угадал?

Лэйд утвердительно кивнул.

– Вы становитесь проницательны. Это был автоматон. В домашнем халате мистера Лайдлоу, в тапочках мистера Лайдору, с трубкой мистера Лайдлоу во рту. А еще на нем была кожа мистера Лайдлоу, волосы мистера Лайдлоу, его же ногти, веки, уши…

* * *

Кажется, Уилл собирался рефлекторно отшатнуться, но Лэйд лишил его возможности для маневра, решительно взяв под локоть.

– Он… Я… Простите.

– Седьмой круг ада – обиталище поддельщиков, вы помните? Этот автоматон был величайшим поддельщиком в Коппертауне. Только подделывал он не чеки и не золотые монеты. Он подделывал свою природу. Почти три месяца ему удалось убеждать весь окружающий мир в том, что он человек. К слову, выглядел он на тот момент не очень-то пристойно. При всех своих талантах и способностях из него вышел неважный таксидермист – кожа мистера Лайдлоу, в которую он был облачен, издавала скверный запах и столь же неважно выглядела.

– Значит, это он писал письма и отчеты?

– Ну конечно. Тянул время, пытаясь найти способ бежать с острова. Несчастный механизм, он еще не знал, что с этого острова не сбежал бы сам Наполеон Бонапарт! Следующие несколько месяцев инженеры «Ферранти» кропотливо исследовали его механический мозг, пытаясь разобраться в его устройстве, и сделали любопытные выводы… Видите ли, Уилл, эта история, о мистере Лайдлоу и его механическом протеже, не просто притча о создании, погубившем своего творца – таких хватало во все времена. Уверяю, автоматонам Нового Бангора не впервые причинять увечья и травмы своим хозяевам. Три дня назад «Луженая Глотка» писала о случае в Айронглоу, когда автоматон-парикмахер отсек своему клиенту опасной бритвой нос и уши – те выбивались из прически своими геометрически-несовершенными формами. В феврале пустили на слом автоматона-повара, который проломил голову своей хозяйке и использовал ее тело в качестве начинки для корнуэльских пирожков…

– Значит, и «Исидора» отправили на свалку?

– Не спешите с выводами, Уилл, – Лэйд наставительно поднял палец, – Прежде чем покарать механического убийцу, руководству «Ферранти» следовало определить его мотивы и тут оно, неожиданно для себя оказалось в весьма затруднительном положении.

– Почему? – удивленно спросил Уилл.

– Если бы выяснилось, что «Исидор» убил мистера Лайдлоу из-за трагической случайности или дефекта управляющих алгоритмов, его разобрали бы на части быстрее, чем я выкуриваю трубку. Но если нет? Что, если это было первым в истории убийством механизмом живого человека, совершенным из ненависти? «Исидор» ведь в некотором смысле был разумен. Что, если его разума хватило для того, чтобы осознать – мистер Лайдлоу не видит его ровней себе, он высокомерен, настойчив и упрям, несмотря на то, что являет собой куда более примитивное по устройству существо. Разве это не причина для ненависти? Проблема в том, что машина не способна ненавидеть, она знает лишь холодную бесстрастную логику командных алгоритмов. Если «Исидор» умел ненавидеть, значит, уже не был машиной. Или, по крайней мере, был чем-то большим, чем машина. В таком случае его дезактивация будет убийством мыслящего существа, что находится явно не в сфере полномочий управляющих директоров коммерческой компании.