Текст книги "Верность"
Автор книги: Константин Локотков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)
Иногда, в трудные минуты жизни, чувство юмора помогает Степану Ильичу поддерживать бодрость своего духа; ну, а когда радуют глаз сводки…
Впрочем, что же говорит Петр Сергеевич? В его голосе Степан Ильич расслышал подозрительные нотки. Сперва Петр Сергеевич сообщил, что на вакантное место начальника цеха пластмасс министерство направило на завод Абросимова.
– Да, я знаю, – сказал Степан Ильич, – Фролов готовит цех к сдаче. Старик совсем выбился из сил, двумя цехами руководит. А тут еще – освоение тракторных катушек. Очень трудно идет…
– Ну вот, придет Абросимов и пусть сразу принимает цех.
Петр Сергеевич помолчал.
– Ну, а теперь – самое главное, – каким-то изменившимся, повеселевшим голосом сказал он, – ты только не пугайся… Мы еще раз взвесили твои возможности… Выходит, у тебя загвоздка в пластмассовом…
– А он цепляется за инструментальный… – добавил Степан Ильич, насторожившись.
– Да, конечно. Мы тут с Абросимовым все детально обсудили. У него есть ряд предложений, которые он обдумал еще на фронте, – как увеличить мощность пластмассового… И вот… – Он чуть помолчал и продолжал: – Дело вот в чем. Колхозы взяли на себя дополнительные обязательства и предъявили нам повышенный счет. На твою долю приходится 30 процентов увеличения плана выпуска сельскохозяйственных деталей.
– Еще… на 30 процентов?!
– Да, Степан Ильич! И этот план надо выполнить в срок!
Лиля Овчинникова подняла голову, удивленная тишиной в кабинете директора. Степан Ильич сидел, чуть привалившись грудью к столу, слушал, и на лице его было беспомощное выражение.
Потом он выпрямился, лицо стало решительным, поднял руку, хотел что-то сказать, но вдруг затих, будто прислушиваясь. Он хотел в очень сильных выражениях напомнить Петру Сергеевичу о крайнем напряжении на заводе, о том, что есть же, наконец, предел человеческим возможностям, что легче всего сочинять планы, но все слова застряли у него в горле.
Он внезапно подумал, что возражения его нелепы и смешны: цифра плана была произнесена и она уже существовала для него, как обязательная цифра, – единственным все-таки смыслом его возражений была надежда на получение помощи или – черт побери! – хотя бы на признание особой, невозможной трудности задания.
– Ну как, Степан Ильич? – то ли неторопливо, то ли в раздумье спросил Петр Сергеевич. Но Степан Ильич в его голосе различил вполне отчетливое сомнение. Он заволновался, вдруг представил, что Петр Сергеевич уже намерен пойти к министру и добиться снижения плана.
– Хорошо! – зазвеневшим голосом сказал Степан Ильич и твердым, сильным движением повесил трубку.
Черт побери, черт побери! В конце концов не Петру Сергеевичу и не министру нужны эти тракторные катушки. А Степан Ильич теперь был совершенно убежден в том, что сколько бы он ни сделал этих катушек, они все равно не будут лишними. Он еще не мог охватить одним мысленным взором всю величину предстоящей работы, – не потому, что не умел, а потому, что боялся окончательно убедиться в невозможности выполнения плана; но ему нужна была точка опоры, первый маленький успех, чтобы поверить в себя. Но все, что он мог сейчас сделать, – это, взяв трубку, приказать девушке-оператору разыскать Федора Даниловича.
– К счастью, он дежурный по заводу. Да, к счастью, – повторил Степан Ильич, хотя не знал толком, почему – к счастью, и зачем ему нужен сейчас Федор Данилович.
Лиля, разыскивая Фролова, звонила в цеха; Степан Ильич посидел несколько минут неподвижно, потом сказал:
– Утро вечера мудренее, – притушил свет на столе и твердой походкой направился к выходу. Но остановился.
Спать! Какой сейчас, скажите на милость, сон!
Степан Ильич сел на диван и начал думать.
В конце концов, трудность положения была не столько в том, что план высок, невозможно высок, а в том, что его надо выполнить к сроку. Весна – заказчик нетерпеливый – не захочет ждать ни одного дня. Где-то в пути находятся новые станки, в классах вечерней школы обучаются их будущие хозяева-мастера, но сейчас, сейчас… Прессформа для тракторной катушки будет готова завтра. Сроки, сроки! Хотя бы на день сдвинуть сроки! Ничего не придумаешь. Ночью инструментальный цех не работает. И поэтому что сможет предпринять сейчас Федор Данилович? Ничего не сможет, и незачем его вызывать – пусть дежурит да за порядком смотрит на заводе.
Вспомнив Абросимова, Степан Ильич оживился. Какие там у него предложения? Может, действительно что-нибудь дельное придумал там, на фронте, и без дополнительных затрат сумеет увеличить производительность пластмассового цеха?
Так думал, сидя на диване, Степан Ильич, стараясь найти выход, чтобы перехитрить время, хотя бы на день сократить сроки…
Но у времени неумолимый ход, оно не щадило Степана Ильича: шел четвертый час ночи, и голова директора все чаще клонилась к груди…
Сергей действительно вез кучу всяких предложений по рационализации работ на гидравлических прессах. Но он знал, что одни предложения дела не решают. Сергей думал о том, с кем предстоит ему работать. Он вспоминал сейчас не тех, кого оставил со спокойным сознанием: не подведут! – а тех, кто еще робко входил в цеховую семью.
Вообще все, что осталось незавершенным или неясным, особенно тревожило Сергея на фронте. Он много думал об Илюше, Лиле. Но, странное дело, размышляя о других, он в первую очередь вспоминал не тех людей, с которыми дружил, а тех, с которыми жил не в ладу. Много ему насолил Федор Данилович, бывало, кричал, как на мальчишку, в последнюю ночь совсем разругались – несносный старикан! А вот думает о нем сейчас Сергей с добрым чувством.
Веселую минуту пережил он, представляя, как Федор Данилович будет сдавать цех ему, «молодому и передовому»! Интересно, как будет выглядеть товарищ Фролов? Ну не заманчивая ли предстоит картина, когда Сергей, войдя в цех, начнет, – а это он сделает обязательно, назло! – начнет придираться к пустякам: это плохо, это нехорошо, а почему, например, такая-то прессформа не отремонтирована или не сделана новая. Ее, как я понимаю, обязан был изготовить тот же самый Федор Данилович Фролов?
Сергей вдруг расхохотался, поймав себя на этой мысли: она показалась такой же лишней, несерьезной, как и прошлые их ссоры и недоразумения. Потом он подумал: да полно, может, не было никаких ссор? Он удивился этому вопросу и не смог на него ответить.
Чем ближе подходил поезд к конечной остановке, тем сильнее росло нетерпение: скорее, скорее встретить всех, кого знал и о ком думал. И, конечно, что за чушь – это несерьезное желание поиграть на нервах Федора Даниловича. Сергей не станет, разумеется, придираться к пустякам, но требовательность и строгость… это уж будьте покойны, Федор Данилович! Можете кричать и размахивать руками, мы сперва разберемся, что вас тревожит. А потом… Ну, да увидим!
Сергею не хотелось терять ни одного дня. Новая, увеличенная программа потребует, несомненно, больших усилий. Хорошо бы уже сейчас знать, какие предстоят трудности. Предугадывая их, Сергей брал самые крайние случаи.
Но сколько бы он ни думал, как бы ни сгущал краски, намеренно преувеличивая возможные трудности, занимающийся день не казался ему мрачным.
Придет утро, и все станет ясным.
Утро вечера мудренее…
Степану Ильичу показалось, что это он сказал вслух. Больше того, он ожидал, что сейчас встанет с дивана и пойдет к выходу. Спать? Что за чушь, разве можно сейчас спать? Он пойдет в цеха, он разыщет Федора Даниловича, он прикажет…
В кабинете было полутемно, рассеянный свет падал из-за перегородки, и на стене, на белых квадратах окошек отпечатывалась тень головы. Косички! Вот оно что! Опять забыл узнать фамилию девушки, «спасительницы программы». Он подумал о программе, имея в виду не ту программу, которая была, а новую, которую он час назад называл невозможной, и не удивился этому. Он знал, что большой успех слагается из многих маленьких усилий, и если бы не было той, теперь уже маленькой программы, не было бы смысла говорить о большой…
– Завтра я, премирую ту девушку, – решил Степан Ильич и сразу успокоился. Это было его последней мыслью. Он уснул очень спокойным сном, как если бы все, что необходимо сделать, было уже сделано, и ему оставалось только одно – утром, собрав вместе маленькие успехи отдельных людей, начать складывать из них один большой.
Лиля Овчинникова звонила во все цеха в поисках дежурного по заводу, но Федора Даниловича нигде не было. Его помощник по дежурству, веселый техник-контролер Витя из штамповочного цеха, грустным голосом отвечал, что Федор Данилович испарился. Он рассмеялся в трубку, и Лиля сказала: «Тебе хорошо, а у меня тут рядом директор на диване спит. Дышать боюсь. И когда же это утро наступит!» Это было неосторожностью с ее стороны – сообщить, что директор спит.
Федор Данилович приказал Вите:
– Я буду в инструментальном. Не звони, телефон там далеко и в цехе никого нет: ночная смена не работает. Нужен буду – пришлешь рассыльную. И только если исключительное какое-нибудь дело!..
Витя решил: раз директор спит – ничего пока исключительного не произошло.
А Федор Данилович с самого утра был встревожен. Директор приказал изготовить – к вечеру завтрашнего дня, не позже – прессформу для крышек к тракторным катушкам, но механический цех не дал вовремя деталей. А тут еще сдача цеха Абросимову – вот-вот нагрянет.
– Сдай цех, как следует, – сказал директор. – И прессформа, прессформа… Механический задержал, знаю… Скоро получишь… Форсируй… Будут затруднения – звони… – Завтра ночью должна быть первая партия катушек – за ними приедет делегация из колхозов…
Ну, посыпалось! Прессформа… Абросимов… Делегация… Не знаешь, что важнее.
Эх, прессформы, прессформы! Много огорчений в прошлом принесли они. Девушки выведут их из строя, Абросимов загородится актом – виноват инструментальный. Поди, докажи ему! Конечно, шуми не шуми, а надо, наконец, сознаться: а виноват-то был, оказывается, ты, старик, в большинстве случаев. Инженеры формулами да интегралами заляпают акт, пойди разберись в этой кухне… Когда ставили начальником, ведь как упирался: товарищи, да вы что, белены объелись? Инженеры не всегда справлялись, а вы – прямо от станка да начальником… Не согласен на такое выдвижение! Директор рявкнул: учись! Хо, хо, веселый народ! – учиться в мои-то годы!.. Ну, ладно, некогда тут размазывать, нет человека на место начальника, на фронт ушел человек, приходится заменить. А раз взял цех в руки – храбрись. Думал так: авось недаром двадцать лет заводу отдал. Кой-какой опыт имеется. Во всяком случае, таких, как Абросимов, переплюну. Переплюнул! Эх… Накричишь на человека, а потом разберешься, инженеры еще растолкуют – ну чего, чего кричал? И бегаешь, маешься, крутишься вокруг да около этого самого Сережки, стыд глаза ест, а сказать, признаться – неправ, дескать, – куда там! Тридцать лет разницы – не шутка, не к лицу, видите ли, унижаться. Да что там говорить – жизнь идет, на старом запасе далеко не уедешь… Вон станок с Урала привезли – пойди, разберись в нем! С налета не возьмешь. Надо знать. Учиться надо, короче говоря. Отставать не хочется, да и сама жизнь не позволит отставать… Начал. Втихомолку, тайком от старухи даже – смешливая она да озорная, жить не даст… Ну, лиха беда начало – пошло дело. И знаете ли, какая это расчудесная вещь! Прочтешь, позубришь, пораскинешь мозгами туда-сюда и ахнешь! И все-то тебе понятно, и всему-то ты хозяин… И самочувствие улучшилось – на людей стал меньше шуметь, а то ведь раньше, где умом не достанешь, – криком норовишь…
И совсем не упирался, когда вешали на шею этот пластмассовый цех. Ну что же, с месяц, пока приедет начальник, можно приглядеть. Благо там, в пластмассовом, народ подобрался симпатичный, дружный, умелый. Мастер – молодец паренек, за начальника, можно считать, был, а он, Федор Данилович, так, для порядка… Но сдавать цех Абросимову, конечно, будет он, Федор Данилович.
…Зашел в пластмассовый. Собрал девчат, объявил – приезжает старый начальник… То есть не так понимать, что действительно старый… Он молодой… Точнее говоря, приезжает ваш Сережа. В цехе должны быть чистота и порядок. Завизжали от радости. Эх, девчата, ну что в нем для вас интересного, ведь женатый парень? Им все одно – радуются. Лиля Овчинникова, так та заявила: после смены пойду завиваться.
Из пластмассового направился в механический. Детали обещали дать ночью. Поднял скандал: к концу дневной смены и ни на час позже! Жаловался диспетчеру, тот осторожно удивился:
– Федор Данилович, получите ночью, – все равно успеете к вечеру завтра собрать прессформу!
Федор Данилович сухо сказал:
– А я прошу дать к концу дневной смены. Есть такая возможность. Вам ясно, товарищ?
И так как товарищу, видимо, было неясно – молчал у телефонной трубки – Федор Данилович небрежным, почти скучающим голосом протянул:
– Ну что же, в таком случае… Подключите что ли директора… Для ясности.
– Хорошо, Федор Данилович! Зачем директора? Я приму меры, – поспешно сказал диспетчер.
Ага! Испугался? То-то… Хитрость, она тоже помогает. А подключи они директора, что бы стал говорить Федор Данилович? Он еще сам не знал, удастся ли ему выполнить задуманное.
Федор Данилович размышлял: день, конечно, завтра напряженный… Сдача Абросимову цеха… Неприятный факт, вообще-то говоря…
Вдруг заявится утром, а прессформы, например, нет – будет только к вечеру… Уколет обязательно… Это – так. Затем – делегация из колхозов… Партию катушек надо дать ночью. Пока будут красить в лакокрасочном цехе, да испытывать, да ОТК еще провозится – вот еще день набежит. А в колхозы когда они придут, эти катушки? Да пока к тракторам приладят, то, се, еще день пройдет, а может, больше… Директор дал срок – завтра к вечеру, – он знает, что ночью инструментальный не работает. А если бы работал? Ого, на целый день можно будет сократить все эти проволочки.
Конечно, незачем закрывать глаза: собрать такую прессформу за одну смену – убийственное дело. В самые напряженные военные дни такую же по сложности прессформу собирали за две смены. Ну, скинем тут на возросшее умение, технические всякие новшества – ребята ворочают мозгами, ничего не скажешь против – все равно одна смена, очень жесткий срок.
Но не в этом главное препятствие. Главное препятствие – ночью слесаря не работают. В войну бывали времена – люди почти не выходили из цехов. А теперь попробуй попросить Илюшу Глазнева остаться на ночную смену – ого! Свет мил не станет. Удивленные тети будут звонить из завкома: Федор Данилович, в чем дело, почему вы отрываете учащуюся молодежь? Опять штурмовщина?..
Никакой штурмовщины, можете успокоиться. Адресуйтесь в конструкторский отдел, это они там проморгали весну – в валенках уже не пройдешь по заводскому двору, а они только с чертежами возятся. А цех отдувайся. Директор дал срок изготовить прессформу к утру… Что? Ну, не ваше это дело, извините за такое нехорошее выражение, работаем мы ночью или нет… Может, нам не спится? Вы только, очень просим, не машите перед носом законами. Сами их знаем. Молодежь мы не отрываем, пусть учится на здоровье. Пригодится, это вам вполне авторитетно можем заявить… Расписание занятий их мы знаем – сегодня четверг, консультация у них. А Глазнев Илюша на консультации и не ходит, он и так все схватывает на лету. Сам любому даст консультацию. Вешайте трубочку…
Вызвал Илюшу Глазнева.
– Ну как?
– Что, Федор Данилович?
– К-хм… да… – решительно, в упор, с холодным подозрением. – Был в пластмассовом?
Ага, краснеешь, брат? Был, был, наверное! Подожди, приедет Абросимов, дадим укорот! Ты у меня сейчас в руках – вот как крикну, да еще кулаком пристукну: опять во время работы бегаешь! А после, дело простое, ходить, хмуриться, не замечать, а потом подойти, равнодушно сказать: есть возможность загладить вину – на ночь согласен? И, будьте спокойны, прессформа обеспечена… Нет, так не годится, не то…
– Ну, был в пластмассовом?
– Нет, а что?
– Как там, не слышал… девчата не говорили – не приехал Абросимов? Сидим тут, а он, может, уже на заводе…
– Нет, Федор Данилович, не приехал…
– Откуда знаешь? Ты же не был в цехе?
Илюша смутился.
– А я… звонил. Узнавал. Не приехал.
Ага! Звонил! Я покажу, как перезваниваться! Болтаете, наверное, по часу… Теперь понятно, почему никак не дозвонишься в пластмассовый – все занято да занято.
– Понятно, – трудно тянет Федор Данилович, не зная, с какой стороны подойти к Илюше. Тот выжидательно стоит у дверей. Эх, была не была!
– Илюша, – тихо произносит Федор Данилович и проводит ладонью по щеке, часто моргая, смотрит в заинтересованное лицо Илюши, – скажи… у вас сегодня консультация?
– Да.
– Ты пойдешь?
Илюша медлит, раздумывая: что бы это значило?
– Нет.
– А почему?
– Да так. Я материал этот знаю.
– Так вот, Илюша, – голос Федора Даниловича озабоченно-вкрадчив, – директор приказал собрать прессформу к утру. Сейчас механический пришлет детали. Если ты действительно не пойдешь на консультацию…
Илюша выразительно смотрит на начальника. Эх, Федор Данилович, так бы сразу и говорил: оставайся, дескать, на ночь, и все.
– Тут еще такое дело, – осторожно, с легкой шутливой снисходительностью продолжает Федор Данилович, – вчера Лиля все спрашивала: а скоро прессформу для катушек дадите? Любит она эту деталь. Да она и выгодная к тому же…
Илюша неловко отворачивается, чтобы скрыть понимающе-торжествующую улыбку: ловок ты, Федор Данилович!
– Нормы там надо пересмотреть, – приняв прежнюю позу, скромно говорит Илюша, – чтобы не было так: одни детали выгодные, другие – нет.
– Правильно, правильно толкуешь, Илюша! – уже смеется Федор Данилович, – так ты, значит…
Опять поскучнел.
– Ты подумай, подумай… Может, действительно, на консультацию пойдешь, а? Смотри, а?
Илюша вдруг рассмеялся и махнул рукой: «Ладно, останусь», – и вышел. Федор Данилович подбежал к двери, весело крикнул вдогонку:
– Зайди к фрезеровщикам. Подали там детали, нет?
Илюша прошел к фрезеровщикам. Детали прессформы были уже на станках. Илюша понаблюдал, прикинул в уме: еще часа на два работы. Показалось, что фрезеровщики не спешат. Илюша сказал:
– Живей поворачивайтесь.
Смена окончилась. Илюша, вернувшись из столовой, пристроился у окна с книгой. Пробежал Федор Данилович. К фрезеровщикам, наверное. Возвращаясь, задержался около Илюши.
– Какая книга? «Непокоренные». Ага. Хорошая книга. Читай, читай.
Илюша сидел за книгой недолго. Он знал, что девчата из пластмассового уже уехали домой – они жили за городом. Но он вспомнил, что ежедневно, в конце смены, мастер вывешивает список – распределение работ на следующий день. Учел ли мастер прессформу на катушку? Наверное, учел, – Федор Данилович, конечно, предупредил. Придет завтра Лиля на работу, а на ее прессе – новенькая прессформа.
Илюша отправился в цех пластических масс. Неширокая ровная полоса бумаги белела на доске объявлений. Неторопливо прочел: «Распределение работ». Так. Понятно. Эх, чудаки, надо было по алфавиту… деталь – слева, а прессформа – справа. А они – наоборот. Ну ничего, разберемся, грамотные. Так, идут детали: трехштырьковая колодка, втулка номер двести первая, каркас… Ага, вот и она, крышка к тракторной катушке. Это – слева. Посмотрим справа, что здесь за фамилия такая стоит.
Палец скользнул слева направо и замер. Лицо Илюши выразило недоумение, потом обиду, а когда он отошел от доски и, остановившись, вновь, издали уже, посмотрел на список, губы его были сжаты плотно, а в глазах – упрямство.
Он вернулся в инструментальный цех. Детали лежали уже на столе, их рассматривал начальник.
– Что с тобой? – с беспокойством и подозрением спросил Федор Данилович, всматриваясь в странно-сосредоточенное лицо Илюши.
Тот поднял спокойные глаза.
– Со мной? Ничего. А что? – И такое удивление прозвучало в его голосе, что Федор Данилович ничего уже больше не спрашивал.
– Ну, Илюша, – торжественно сказал он, – как это в пьесе «Фронт», помнишь? – есть возможность отличиться!
– Постараемся, – в тон ему ответил Илюша, и ловко, нетерпеливо дрогнувшими руками закрепил деталь в тисках.
Под утро Федор Данилович, обойдя цеха и проверив дежурные посты там, где не работали ночные смены, зашел к своему помощнику по дежурству.
– Ну как, Витя?
– Все в порядке. Вот только просили позвонить на пульт, – директор зачем-то спрашивал, а потом, – Витя засмеялся, – не дождался, видно, уснул.
Федор Данилович позвонил на пульт. Услышав очень знакомый голос девушки, Федор Данилович недоуменно спросил:
– Кто говорит?
– Я, я, Федор Данилович!
– Лиля?! – изумился Федор Данилович, – ты зачем туда?
– Ой, Федор Данилович! Знаете, целый месяц приставал начальник производства: переходи да переходи опять на пульт. Трудно тебе, говорит, и работать в цехе и учиться в техникуме. А тут – хорошо, легко, чисто. Ну, я все раздумывала. А вчера вдруг Соне-оператору потребовался выходной день – брат приехал с фронта… Ну, начальник производства попросил подежурить… Вас не было в цехе, он с мастером договорился. Я после смены отдохнула, выспалась и – сюда. Ой, Федор Данилович…
Она перевела дыхание, Федор Данилович хмурился, чем-то очень огорченный.
– Федор Данилович, к как я могла так просто думать: вот уйду из цеха, и все. Господи, вот теперь я знаю – никогда, никогда не брошу цех! Ну какая тоска! Бумажки, звонки, все чего-то делают, а тут… регистрируешь, да разыскиваешь по заводу кого-нибудь… Нет, никогда не брошу цех!
Ее голос был уже радостным.
– И знаете, Федор Данилович, пусть тяжело, пусть тяжело, но зато… – она не могла подыскать слова, запнулась, а потом, засмеявшись, сказала с восхищением: – зато… хорошо! – выразив этим все, что лежало на душе… – Федор Данилович, вы мне там оставили пресс? Я после дежурства – в цех.
– Нет, Лиля, ты пойдешь спать.
– Федор Данилович, я не хочу спать!
– Нет, ты пойдешь спать. А директору скажи, что я зайду.
Здравствуй, здравствуй, родной завод!
Как похорошел ты!
Розовые облака над твоими корпусами, розовые трубы и дымки, дымки – как белый сад в заревой рассветной дреме.
Радостная оторопь охватила Сергея Абросимова… Людской поток вливался в здание заводоуправления и, сужаясь у выходных дверей, широко растекался по заводским дорожкам. Знакомые лица, восклицания, любопытные взгляды…
Бюро пропусков… Ах, скоро ли отойдут от окошка эти робкие дядьки-крепыши в тулупах… Лицо девушки, видневшееся в окошке, неприветливо и замкнуто.
– Товарищи, у вас заявка на завтра… Не могу нарушать порядок.
– А вы позвоните, – тихо, но настойчиво повторяет тот, который у окошка; у него смиренный вид и вежливый голос, черная борода аккуратно обрамляет широкое, чуть скуластое лицо. Он все поправляет шапку на голове и оглядывается на товарищей. – Позвоните… Дескать, сегодня, непременно… Уж больно некогда… А завтра – никак нельзя откладывать, – завтра нам дальше… Правильно, ребята? – опять повернулся к сгрудившимся вокруг него «ребятам», младшему из которых по меньшей мере тридцать пять.
– Правильно, – дружно поддерживают они, – не можем ждать… некогда…
Девушка звонит, объясняет кому-то – приехали из колхозов, а заявка на завтра, как быть? – потом слушает, покорным, извиняющимся голосом говорит:
– Хорошо, я выпишу.
Пока она выписывает пропуск, старший деликатно молчит, на вопросы отвечает с готовностью, при этом весь подается вперед, совсем закрывая окошко широкими плечами. Но вот, наконец, получил пропуск, неторопливо прочел вслух, пригнул голову, чтобы увидеть девушку, сказал:
– Покорно благодарим.
Повернулся к товарищам и вдруг сразу всем одновременно подморгнул, и такое у него оказалось лукавое, в мелких живых морщинках плутоватое лицо, что Сергей, все время досадовавший на задержку, посмотрел на него весело и уважительно.
– Пошли! – коротко и энергично сказал человек, и все они гурьбой направились к выходу, оживленно разговаривая. Они держались уже по-хозяйски, независимо.
Великое дело – пропуск! Девушка, выписывая его Сергею, сказала с сочувственной улыбкой:
– И все-то вы спешите… Спозаранок…
Некогда, некогда, девушка! Сергей, торопясь, сдерживая волнение, почти побежал к цеху пластических масс. Остановил незнакомый молодой рабочий, мучительно-долго разговаривал с ним, называл «Сережа» и вспоминал какой-то новогодний вечер… Рассматривал медали, потом крепко потряс руку, сказал:
– Заходи!
Зайду, зайду, милый друг, дай опомниться… Черт побери, а где же цех? Совершенно незнакомое здание…
– Товарищи, а где пластмассовый?
– Да это пластмассовый и есть.
Ну, дела! Была тесная конура, прессы чуть не упирались в потолок… Сергей вбежал и остановился, ослепленный светом. Было просторно и светло, прессы стояли строго в ряд, знакомые запахи мыльной эмульсии и жженого карболитового порошка тонко струились на сквознячке… А где же люди? Через двадцать минут – начало смены. Ах вот что – передача еще не пришла, девчата жили за городом.
Из машинного отделения – металлические звуки и тихие всхлипывания насоса.
Медленно направился туда, по дороге останавливаясь у прессов.
Старые друзья! Сергей знал особенности каждого, капризы и болезни.
…Вот у этого стальной шток был весь в рисках и ссадинах, эмульсия струйками сбегала вниз, обливала пресс-форму. Работницы звали этот пресс «мокрой курицей». Сергей смотрел на него и не узнавал. Начищенный до блеска, сухонький, и шток гладкий, без малейшей царапины… Подлечили, молодцы!
Были здесь и новые прессы. Вообще много здесь было нового – добротные, из хорошей кожи, манжеты, аккуратные нагревательные электроэлементы, и на каждом рабочем месте – часы-песочницы.
– Да, с этим оборудованием можно любую программу поднять! – думал Сергей. – Мне бы только дали мой гарнизон, золотых моих девушек… И Федор Данилович не подводил бы с прессформами. Но кто, кто же остался, что за люди здесь работают? Неужели после войны демобилизовался мой гарнизон?
Уже подходя к машинному отделению, оглянулся, зорко осмотрел цех, ища, к чему бы придраться. Оттого, что совершенно не к чему тут придраться, было смешно и радостно. Ждал, ждал старик – ишь, навел порядок!
В машинном отделении долговязый паренек стоял у верстака, сосредоточенно считал инструмент, аккуратно складывая его в ящик. Мельком оглянулся на Сергея и вновь продолжал свое занятие. Вот он присел на корточки, покопался в верстаке, извлек из кучи старого инструмента два напильника, осмотрел и с довольным лицом переложил в ящик.
– Как? Запас карман не тянет? – негромко спросил Сергей. Паренек удивленно обернулся и тут только узнал Сергея.
– Товарищ начальник, – -зардевшись, проговорил он, и рукавом вытер лоб; с минуту смотрел, тихо улыбаясь, – а я думал – мой сменщик… Тоже военный… Принимает смену – всегда ругается… Ну, вот я и… не узнал.
– Мужичок, мужичок, – смеялся Сергей, сжимая его плечи. – Как ты вырос! Ну что? У меня теперь работаешь?
– Да вот… Машинистом, – как бы оправдываясь, говорил паренек. – Федор Данилович не отпускал сюда, шумел! – Он доверительно глядел голубыми глазами, потом оживился. – Да он здесь. Федор Данилович… В кладовой, там у него делегация… Идите, идите туда, он ждал вас…
Сергей не пошел сразу в кладовую, а направился вдоль стеллажей, на которых стояли прессформы. Гнезда в матрицах матово поблескивали, щедро покрытые маслом. Над каждой прессформой – табличка с указанием номера детали.
Сергей рассматривал прессформы, все чаще попадались группы их, объединенные одной табличкой. Запас карман не тянет! Ну, Федор Данилович, спасибо!
Стеллажи кончились. Сергей повернул к прессам, на одном из них заинтересовала бумажка, привешенная к цилиндру. На ней было написано:
«Работнице!
Прессформа – крышка тракторной катушки. Без меня не начинать. Придет ОТК – разбудить. Глазнев».
Сергей оглянулся. За прессом, на лавке у стены, подложив под голову шапку, спал Илюша Глазнев. По-детски очерченные губы были чуть тронуты улыбкой, брови приподняты, будто перед тем, как уснуть, Илюша чему-то удивился, а потом засмеялся…
Сергей стоял, растроганно отмечал перемены в лице Илюши. Так вот ты какой стал! Подрос, окреп, но совсем не таким по внешности я ожидал тебя увидеть. У тебя были недобрые, дерзкие глаза и замкнутый характер. Ты никогда не улыбался, а в линии губ не было этого ясного и доброго спокойствия… Ты как будто рос, рос и вдруг спохватился: а ведь я еще мальчик! Сколько тебе – семнадцать, восемнадцать? Спохватившись, удивился и завалился спать: хорошо! Благо не гонят, несмотря на правила внутреннего распорядка. Но Лиля, Лиля – что с Лилей?
Перед входом в кладовую в рамке под стеклом – стенная газета. На одной из колонок крупный заголовок гласил:
«Равняйтесь по лучшим!»
Заметка сообщала, что две работницы, продолжая соревнование и во втором году пятилетки, взялись выполнять ежедневно норму в среднем не на 250 процентов, как в прошлом, а на 300 процентов. Фамилии работниц – Овчинникова и Рукавишникова.
Сергей дважды перечитал эти строки. Лиля, маленькая Лиля – на 300 процентов! Здесь, здесь они, его девушки!
Рядом с газетой на доске объявлений – бумажка:
«Распределение работ».
Сергей читал, радуясь и наслаждаясь: «гарнизон» был в полном составе, не хватало лишь двух-трех фамилий, зато прибавилось много новых.
Но вот наступило утро, и все стало ясным.
Медленно – надо было бы посолиднее, да не справиться никак с собой, губы расплывались в улыбку – направился в кладовую. Не успел – с шумом раскрылась дверь, толпа девушек, смеясь и вскрикивая, ворвалась в цех, окружила Сергея…
Пока Сергей разговаривал с девушками, Илюша, беспокоясь, торопливо досматривал сон. Это был сон-явь, в нем перемешались события, которых не было, и те, которые могли быть, но помешали нехорошие, неуважительные люди. Неотступно следовал за Федором Даниловичем, умолял: пусти к Абросимову! Это – было… Но вот Абросимов – командир – идет в атаку, за ним Илюша, впереди развевается знамя… Пусть свистят пули… Не страшно! Илюша идет, идет до самого Берлина. Потом со славой возвращается домой. Ослепительно и гордо светятся ордена и медали.
Увы! – этого не было с Илюшей. И виноват Федор Данилович. Сам не отпустил и к Абросимову не перевел. А разве он, Абросимов, не понял бы Илюшу? Ведь сам ходил за директором… Какой случай был тогда, когда организовывалась добровольческая дивизия!
И опять не пустили… Люди, люди!
– Работай! – строго грозит пальцем Федор Данилович, – здесь – лентяй, и там будешь трус поэтому.
Илюша возмущен, но проснуться не может.
Вот и Лиля тоже: не хочу с тобой дружить, бездельничаешь, не учишься… Думаешь, если нарочно не будешь работать, так прямо и отпустят: ну его, дескать, возиться с ним? Держи карман шире. Вот отдадут под суд, тогда спохватишься, да поздно.
