Текст книги "Верность"

Автор книги: Константин Локотков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

Глава пятнадцатая

Аркадий заканчивал расчеты механического оборудования. Все, начиная от внешних вспомогательных сооружений, кончая упаковочными механизмами, могли изготовить ему заводы Украины. Аркадий проектировал завод в Сибири. Оказалось, что заводы одного лишь Новосибирска могли выполнить любой его заказ.

В один из дней перед отъездом на практику Аркадий решил показать ребятам, как действует аппарат Трунова. В небольшую лабораторию профессора, где была установлена модель аппарата («Антон Павлович», – как звали ее студенты), Аркадий и Женя пришли задолго до назначенного часа: надо было подготовить аппарат к пуску.

Цилиндрический, в рост Жени, отполированный до блеска, с рядом круглых – снизу доверху – окошечек-иллюминаторов, он ожидал, когда уверенная рука откроет вентиль, оживит его.

Простота конструкции сочеталась в нем с большой мощностью и экономичностью. Чтобы быть уверенным в благополучном исходе испытаний, надо было проверить все расчеты. Это большая работа, и если бы Аркадий не приступил к ней раньше, чем обычно, согласно учебному плану, приступают выпускники к своим расчетам, он вряд ли успел бы выполнить ее. Проверив расчеты, Аркадий нашел: теоретическое обоснование аппарата безукоризненно.

– Чем, главным образом, достигается здесь увеличение мощности по сравнению с аппаратами других систем? – говорил Аркадий, похаживая вокруг аппарата, готовя его к пуску. – Камера обогрева устроена так, что обтекаемость раствором – самая эффективная. Здесь нет мертвых пространств, где бы охлаждался раствор, а следовательно, уменьшалась скорость кристаллизации. Видишь ли, видимый коэффициент перенасыщения…

– Ты мне попроще, – чистосердечно сказала Женя, – для меня этот видимый коэффициент – пока филькина грамота.

– Угу. Ну пожалуйста, попроще. – Аркадий подумал, как бы это сказать проще. – Одним словом, аппарат отличный. – Он улыбнулся, похлопал ладонью по теплой стальной рубашке аппарата. – Если тебе это кажется, неубедительным, хотя и простым, то могу сказать еще: время варки сокращено на сорок процентов – почти в два раза! А кристалл, кристалл какой! Придут ребята, начнем варить. Вот поедешь на завод в будущем году, увидишь, как аппаратчик варит. Он наблюдает за процессом варки на глаз. Качество кристалла, таким образом, зависит от опытности аппаратчика. А здесь предусмотрен беспрерывный автоматический контроль за варкой. Видишь этот прибор? Он основан на свойстве растворов повышать температуру кипения с повышением концентрации.

Выслушав объяснения Аркадия, Женя сказала:

– Но почему же Сергей Львович не верит в этот аппарат?

– Я думаю, что он толком его и не знает. Сергей Львович ставит под сомнение теоретический синтез процесса кристаллизации, данный Труновым. Притом мы ведь пользуемся общими расчетами: поверхность нагрева, объем и так далее, а детальные расчеты – узлы, автоматика, техническое обоснование важнейших внутренних процессов, – это все, наверное, знает только один Антон Павлович.

– Мы зовем его «Вещь в себе», – сказала Женя.

– Кого? – спросил Аркадий, склонившись над приборами аппарата.

– Кого, кого! Конечно, Сергея Львовича.

– Не надо. Зачем эти клички? Вот дети!

Женя опять засмеялась.

– А Ванина, знаешь, как?

– Не хочу знать.

– Нет, ты послушай.

– Женя, прекратить! – с расстановкой произнес Аркадий, не отрываясь от приборов.

– Мы зовем его «Дядя Саша»!

Аркадий, отвернувшись, что-то буркнул.

– Я один раз чуть не проговорилась, – смеясь, продолжала Женя. – Надо было спросить о консультации, подлетела к нему: «Дядя!..» – и чуть не умерла от страха. Он повернулся и ждет. Ну, я тут сразу затараторила…

Аркадий вдруг захохотал.

– А ведь он знает, как вы его зовете!

Женя испуганно открыла рот.

– Ой, ой, пропала! Теперь на глаза не покажусь.

Аркадий хохотал.

– Где смех, там Аркадий, – сказал вошедший Федор.

Сходились «соавторы». Женя, встретив Надю, отвела ее в сторону, рассказала, как она попала впросак с «Дядей Сашей». Надя смеялась, утешала ее. Вошел Семен Бойцов.

– Семен, ты будешь главным теплотехником, – сказал Аркадий. – Чтобы не было перебоев пара!

– Хорошо, – смущенно улыбаясь, ответил Семен.

Чем дальше продвигался проект Аркадия, тем ревностнее и активнее были «соавторы». Сколько хлопот было с компоновкой оборудования! Откровенно говоря, ребята больше мешали Аркадию, чем помогали. Иногда он спасался бегством из комнаты общежития в аудиторию института, унося все свое «хозяйство». Но – вот беда! – его опять тянуло в общежитие, и он возвращался.

Однако справедливость требует отметить: немало было также и ценных предложений, которые внесли младшие товарищи. Например, центробежная резка при компоновке обрабатывающего цеха никак не помещалась на отведенной ей площадке – балки, поддерживающие ее, упирались в междиффузионные переходы. Передвигать площадку или диффузионную батарею было нельзя – нарушалась вся компоновка. Аркадий хотел оставить этот узел в покое, решив подумать над ним позже. Но Семен предложил поднять площадку для резки на тридцать сантиметров и таким образом освободить концы балок. Аркадий рассчитал угол спада стружки при новом положении резки, уклон не превышал допустимого.

– Семен, ты умница, – сказал Аркадий.

Помогала и Женя. Ее советы в основном касались изящества выполнения проекта. У нее был зоркий глаз на небрежности в чертежах, она замечала любую неровную линию или невыдержанную соразмерность в масштабах. А самое главное – она требовала, чтобы человеку было удобно и радостно работать на будущем заводе.

– Куда ты отправил душ? Вот сообразил! – говорила она Аркадию. – Человек работает здесь, кончил – изволь бежать через весь завод! Очень мило! Исправь.

Аркадий оправдывался тем, что душевые он расположил ближе к горячим цехам. Это было по-своему верное решение.

– Ничего не хочу знать! – Женя была неумолима. – Надо заботиться обо всех. Расположи так, чтобы никому не бегать.

Аркадий увеличил число душевых.

Женя рисовала себе, какой это будет замечательный завод. Он уже существовал, завод Аркадия, пусть в воображении, но Женя знала, что он может, должен быть действительностью, – завод-сад, обетованное место труда. Строгие линии тополей очерчивают вам путь. Вы входите («Предъявите пропуск!» – «Пожалуйста!») на большую, чистую, покрытую асфальтом, со скверами и фонтанами заводскую площадь. Если вы голодны с дороги, зайдите в столовую. Она здесь же. Уже поели? Пожалуйста, к главному инженеру. Он познакомит вас с заводом. Главный инженер – высокий, чуть сутуловатый, у него большие черные глаза, мягкие волосы… Мягкие-мягкие волосы. Впрочем, идемте дальше… Паркет. Стройные железобетонные конструкции величественного здания большого завода-лаборатории. Цветы. Огромные вакуум-аппараты отражают в своих стеклах солнце. Солнце – везде. Оно дробится на тысячи искорок в фонтане, изумрудно плавится в соках, что струйками стекают по желобам. Вас интересует лаборатория? Лаборантка в белом халате ведет в лабораторию. Вас встречает старший химик, женщина. Маленькая, с веснушками, хохотушка, но… дело знает и… строгая, если хотите знать. Позвольте, как ее фамилия? Какое отношение она имеет к главному инженеру? Ах вот оно что! Семейственность? Так, так…

Впрочем, мы зарапортовались. Главный инженер уже кончает институт, а старшему химику еще учиться четыре года. А через три месяца он уедет, главный инженер, совсем… А у старшего химика – строгая мама, она ни за что не разрешает. Всегда успеется, говорит, не напасть… Она ни за что не разрешает, пока старший химик не окончит института. Опять написать письмо? Мамочка, дорогая мамочка… Ну, он к тебе приедет, ну, ты посмотришь его… Строгая, строгая мама… Она неумолима…

И у старшего химика нехорошо на душе – до того, что хочется плакать…

– …Внимание! Главный теплотехник, – пар!

– Пар! – сказал Семен и уцепился за вентиль.

– Главный механик, – вакуум-насос!

Главный механик – Федор.

– Слушаю-с!

– Старший химик, – температура!

– Есть температура, – грустно сказала Женя.

Зашипел пар. Семен открыл вентиль. Мерно заработал вакуум-насос. Федор включил рубильник. Аркадий медленно поворачивал рукоять на трубопроводе разрежения. Аппарат начал мелко вздрагивать, брызги раствора поползли по стеклам окошечек-иллюминаторов.

– Температура?

Женя сообщила, какая температура.

– Следить! – Аркадий наблюдал за стрелкой вакуумметра.

Все обступили аппарат, смотрели в среднее окошечко, соприкасаясь головами. Там кипел коричневый раствор, толчками вздрагивал корпус аппарата, затем толчки прекратились, и стало слышно лишь ровное гудение.

– Заработал «Антон Павлович», – тихо сказала Женя.

Вспыхнула лампа, вправленная во внутреннюю стенку аппарата. В конусе света раствор заискрился тысячами рождавшихся кристаллов. Точно снежинки, они шевелились, то опускаясь, то поднимаясь, феерически рассеивая свет своими гранями. Чуткие приборы руководили их ростом. Кристаллы – ровные, безукоризненно правильной формы, грани их становятся все отчетливей и резче. Мерцающие точки вспыхивают в межкристальном растворе – там зарождаются новые кристаллы: они растут, растут, их уже не отличишь от первых. Все теснее и оживленнее в конусном пространстве света. Чище и прозрачнее раствор, и вот уже кажется, что ничто не может больше родиться в нем. Но нет, там еще есть зародыши, стрелки приборов тонко вибрируют.

– Меняю режим, – говорит Аркадий.

Появляются новые крапинки кристаллов; они растут медленно, грани их нечетки и неправильной формы.

– Ничего. Выровняются, – говорит Аркадий. – А вы знаете, на капиталистических заводах этот раствор называют уже «истощенным», варварски выбрасывают его. А видите, получаются совсем приличные кристаллы.

Но что это? Тонкая пыльца, словно муть, появляется в чистом растворе. Стрелки приборов вздрагивают.

– Так называемая «мука», – говорит Аркадий, – ненормальности в режиме. Женя, ты отвлеклась. Следи за температурой.

«Мука» иногда появляется и при правильном режиме. Дает кристаллы грубые или хилые, уродливой формы. Они, одинокие, тускло поблескивают в массе остальных – ровных, с чистыми, строгими гранями.

– Варка окончена, – сказал Аркадий.

Слезные, отчаянные письма Жени не помогали. Мама молчала.

Но Женя хитрая – она просила Аркадия перед его отъездом на практику:

– Аркаша, ты будешь проезжать мимо. Завези посылочку маме. (Какое там «мимо»! Шестьсот километров в сторону. Ах, скорее бы ответ от мамы!)

Аркадий запротестовал:

– Да как это я приеду? Здравствуйте, приехал! Вы кто такой? Товарищ? А почему посылку не по почте? Вы куда едете? Ах, в Сибирь!.. А зачем же с севера в Полтаву заехали?

Женя рассердилась: «Не хочешь сам хлопотать? Ну, хорошо!»

Их разговор происходил в коридоре общежития, перед комнатой № 22.

«Бу, бу, бу», – доносился голос Аркадия.

Потом, через несколько минут, он, хмурый, вошел в комнату, буркнул:

– В Полтаву предлагают.

Подошел к окну, взглянул.

– Ах, вот как! – рванулся к дверям, забухал сапогами по коридору.

Ребята приникли к окну. По дороге от общежития к институту шла Женя под руку с Сережкой Прохоровым; она смеялась, запрокидывая голову.

В крайнем отсеке, направо, распахнулась входная дверь, Аркадий крупно зашагал вдогонку. Парочка оглянулась. Было видно, что Сережка хотел освободить руку, но Женя увлекала его дальше. Аркадий догнал их, зашел вперед, преградил дорогу. Они остановились. Аркадий плавным движением руки сверху вниз ребром ладони отделил их друг от друга (при этом голова его наклонилась вместе с рукой, словно он кланялся), потом взял Женю за локоть свободной рукой и тем же плавным движением показал Сережке путь вперед, – тот поправил очки и, весело усмехаясь, пошел прочь. Женя и Аркадий остались стоять посреди дороги.

Сперва Женя что-то быстро говорила, Аркадий слушал, опустив голову. Потом заговорил он, заглядывая ей в лицо и осторожно берясь за пушистый шарик на кофточке. Женя била его по руке и отворачивалась. Потом опять заговорила она, долго-долго, словно убеждала в чем-то, кивала головой (наверно, спрашивала: «Да? Да?») и держалась за пуговицу его пиджака.

Студенты обходили их и улыбались.

Аркадий уже что-то рассказывал, размахивая руками, а Женя смеялась.

Потом они пошли к общежитию, и Аркадий опять рассказывал, а Женя смеялась… Вдруг она остановилась, притронулась рукой к плечу Аркадия. Далеко по аллее, ведущей от трамвайной остановки к институту, шел человек с почтовой сумкой через плечо. Женя, схватив Аркадия за руку, увлекла его в сторону от дорожки, наперерез почтальону, и они вошли в институт вслед за ним.

…В эту ночь Семен долго не мог уснуть. Уже вернулся Виктор и, молча раздевшись в темноте, лег, сухо и сердито покашливая. Уже Федор, опоздавший уехать в город, давно спал, а Семен, ожидая Аркадия, лежал с открытыми глазами. Прислушался. Знакомый звук шагов Аркадия. Идет. Поздновато. Семен приподнялся на локтях, с трудом разглядел циферблат ходиков: четверть третьего. Ого! Никогда Аркадий так долго не задерживался, а в девять утра ему на поезд.

Аркадий осторожно открыл дверь, остановился у порога. Медленно, на цыпочках, прошел к тумбочке, пошарил.

– Гм… Где же такое?

Опрокинул стул. Быстро поднял его, замер… Семен шевельнулся.

– Семен, – вкрадчиво, с какой-то неожиданной воркующей интонацией, заговорил Аркадий, – я тебя разбудил?

– Нет. Я не спал.

– Папиросы не видел?

– В тумбочке.

Аркадий достал наконец папиросы и сел на койку Семена, вздохнув, хотел что-то сказать, судя по его лицу, такое важное, что удивленный Семен приподнялся на локтях.

– Ты что?

– Семка… – Аркадий страстно сжал его плечи большими, напряженно вздрогнувшими руками. – Ты знаешь, как пахнет счастье?

– Я не знаю, – тихо ответил Семен.

– Эх, юноша!..

Аркадий вдруг положил свою голову ему на грудь, шумно вздохнул и опять приподнял бледное и такое счастливое лицо, что Семен радостно и облегченно удивился.

– Да что? Да говори же…

– Сказать? – Аркадий оглянулся, словно не узнавая комнаты. – Скажу. У тебя хорошее сердце, Семен… Так вот… – Он, понизив голос, торжественно произнес: – Женя согласилась быть моей женой!

Встал, опустил руки и так стоял в темноте несколько секунд молча.

– Ей мать разрешила. Но обязательно хочет посмотреть меня, – прервал он наконец молчание. – Я заеду с практики. Вдруг не понравлюсь?

– Понравишься, – шепнул Семен. Помолчал и еще раз сказал тихо и убежденно: – Понравишься.

…Семен лежал вверх лицом, раскинув руки. Хорошее, теплое чувство, похожее на ожидание праздника, согревало его. Он гордился тем, что такие ребята, как Федор и Аркадий, дружат с ним, их жизнь постепенно становилась и его жизнью. И все, что было хорошего в друзьях, не казалось Семену завидно чужим, невозможным для себя: старайся быть лучше, и никто тебе не помешает. Он уже находил в себе много такого, чего не хватало, например, Виктору, – во всяком случае, он ни за что, ни за что – лучше бы умер! – не поступил бы так, как Виктор.

Семен особенно гордился счастливой тайной, которую Аркадий поведал ему первому.

…Семен совсем уже задремал, когда услышал тихую беседу Федора и Аркадия. Наверное, они давно уже разговаривали. Семен пожалел, что дал дремоте одолеть себя.

– Посмотрел я сегодня, – задумчиво говорил Федор, – у Ванина седые волосы… Не замечал раньше! Старятся, уходят отцы. Нельзя забывать этого, нельзя! – Он долгое время лежал тихо, не шевелясь.

– И какая последовательность у нашей партии во всем, – продолжал Федор. – Десятилетия, из года в год – подполье, борьба, наступление… А врагов сколько! И вне партии, и внутри… и все преодолела, все прошла, ни на шаг не свернула в сторону со своего пути… Другие партии – козявки – рождались, пыжились и пропадали, а наша – единственная – росла, росла, крепла… Ну, какие испытания ее могут сломить? Нет таких испытаний! Вот чем больше я живу, Аркадий, тем больше и больше чувствую ответственность за все: за жизнь, что дали нам… за каждый свой шаг… ответственность в отношении к товарищам, к семье…

– Ты согласен с оценкой Ванина некоторых наших военных картин? – вдруг спросил Аркадий.

– Это – о будущих войнах?

– Да!

– Согласен.

– Ну, а какие военные картины нравятся тебе? «Чапаев» нравится?

– Еще бы, «Чапаев»! – сказал Федор. – Нашел о чем спросить!

«И верно, – улыбнулся Семен, – зачем он спрашивает, как будто сам не знает».

– Нет, подожди, – Аркадий приподнялся на локте, – не думай, что это вопросы банальные. Очень важно! Ты что любишь из нашей художественной литературы?

– Скажи, что ты читаешь, и я скажу, кто ты? – усмехнулся Федор. – Долго перечислять.

– Ну у тебя есть все-таки любимый литературный герой? – уже требовательно спрашивал Аркадий. – Кого ты больше всего любишь? Иль всех одинаково?

– Есть… один…

– Кто?

Семен приподнял голову с подушки. Почему Федор молчит? Кого он больше всего любит?

– Павел Корчагин, – неожиданно очень просто, даже как бы с облегчением, произнес Федор.

Семен медленно опустился на подушку. Все, все, даже любимые герои были общими у него с ребятами!

– А еще я люблю, – прервал молчание Федор, озорные нотки появились у него в голосе, – еще я люблю Тольку Стрелецкого и Аркашку Ремизова.

Он громко рассмеялся и, откинув одеяло, в несколько шагов очутился у кровати Ремизова, насел на него.

– Ах, так?.. – глухо загудел тот. – Держись! – Мелькнули в воздухе длинные ноги Аркадия, подушка шлепнулась на пол.

Смех и сопение, мягкие удары.

– Пусти, – дурачась, жалобно просил Федор.

– Семен, включай свет! – загремел Аркадий. – Я его двойным нельсоном взял!

– Завозились, – сердито заворчал проснувшийся Виктор.

Глава шестнадцатая

Возвращаясь с преддипломной практики, Аркадий заехал к матери Жени. «Смотрины» прошли успешно.

И вот…

По тротуару, огибающему общежитие, шла группа студентов. Они направлялись к трамвайной остановке. Впереди шли девушки, в центре – Женя. Веселые, они держали друг друга под руки. Чуть отстав от них, вышагивали Аркадий, Федор, Виктор, Борис Костенко, шествие замыкал Семен Бойцов.

Все они были празднично одеты. Ребята в отличие от девушек держались степенно, немного торжественно.

Во всех четырех этажах окна были раскрыты – выходной день, студенты отдыхали. Некоторые, обнажившись до пояса, в полной уверенности, что их никто не видит, принимали первые солнечные ванны. Другие, подперев руками головы, читали. Вот девушка с четвертого этажа, перегнувшись через подоконник и рискуя свалиться вниз, беседует с подругой с третьего этажа; вот в окне крайнего отсека несколько голов склонилось над шахматной доской. Сухие звуки ударов о мяч и вскрики доносятся с площадки, что за углом общежития.

Как только процессия девушек и ребят появилась на тротуаре, фигуры в окнах пришли в движение.

– Товарищи, куда?

– В загс!

– Счастливо, Женя, Аркадий!

– Ни пуха ни пера!

– Аркашка, дружище, возьми в свидетели!

– Достаточно, хватит!

Какой-то озорной студент с газетным колпаком на голове, опираясь коленкой о подоконник, заиграл на гитаре марш.

Сверху закричали:

– Девочки, ловите!

И букет цветов полетел вниз.

Аркадий поймал его.

– Спасибо!

Долго еще шумели студенты в окнах.

…Вечером – свадьба.

Все хлопоты по организации ее взяли на себя Федор и Надя.

Директор упорствовал:

– Нет у меня таких фондов – свадебных. Обращайтесь в профком, – говорил он, отвернув от просителей квадратную лысую голову с кустиком седых волос над ушами и быстро что-то отыскивая в бумагах.

– Но в профкоме сейчас нет денег, Илья Степанович… – говорила Надя таким тоном, словно она сама выходила замуж и все счастье ее теперь было в его руках.

Можно было подумать, что директор не одобрял ничего, что шло вразрез с учебным планом.

– Что значит свадьба? – говорил он удивленно, беря телефонную трубку и набирая номер. – Почему, собственно, свадьба? Товарищи, ведь здесь учебное заведение. Алло! Мне Ивана Петровича! Никаких свадеб! Куда смотрят общественные организации, комсомол?.. Этак все студенты переженятся, и не будет инженеров, а только супруги. Алло! Нет Ивана Петровича? Тем хуже для Ивана Петровича! – Вдруг засмеялся и, положив трубку, повернул подобревшее лицо. – Ну, пишите заявление! Диктую… – Федор присел к столу, приготовился писать. – Директору технологического института имя рек… Написали? Так. Это очень важно. Дальше… Комитет комсомола… Удобно так будет?

– Удобно, – сказал Федор.

– Комитет комсомола просит вас оказать помощь нуждающемуся студенту пятого курса… зачеркните «пятого курса»… товарищу Ремизову и выдать единовременное пособие в размере…

Взяв бумажку из рук Федора, прочел, шевеля губами, размашисто подчеркнул: «Бух. Разрешаю», – и протянул Федору.

– Желаю счастья молодоженам!

– Спасибо! – в один голос сказали Федор и Надя.

Выйдя в коридор, Надя сказала смеясь:

– Шутник он. В хорошем настроении, да?

– Дела успешно идут, вот и в хорошем настроении.

– Ну, Федор, работы сегодня! Я побежала в магазин… Ты сходи в столовую, выпроси радиолу… Молодожены ушли в город. Вернутся – все должно быть готово. Да пригласи Ванина и Трунова. И жен, смотри, и жен! Не забудь.

Федор пошел приглашать. Ванин, выслушав его, смутился.

– Почему же именно меня?

– Мы вас очень просим, Александр Яковлевич.

– Спасибо, спасибо. Непременно будем, – поспешно согласился он.

Антон Павлович, узнав, в чем дело, встрепенулся.

– О-о! – протянул он басом и наклонил голову к плечу. Он всегда так делал, когда был приятно польщен. – Большая честь, большая честь… Придем, обязательно придем… Благодарю вас!

…Вечером, когда мягкие весенние сумерки затушевали линии домов и в саду робко и одиноко прищелкнул соловей и выжидательно смолк, чуткую тишину вспугнули бойкие звуки радиолы. Они вырвались из открытого окна второго этажа, мешаясь с голосами, смехом людей, звоном посуды и аплодисментами. Качались, плыли вальсы в воздухе, настоянном на запахах весны…

Уже давно хозяйничала ночь, перестали вспыхивать синие огоньки трамваев у Парка культуры и отдыха, а из открытого окна все еще лились звуки.

Потом долго в окнах виднелись парочки, но соловьям уже никто не мешал. Они выщелкивали, высвистывали – нежно, неистово, призывно, тревожа людей: не спите, не спите, на земле весна…

У дверей комнаты, где жили подруги, Марина осторожно высвободила руку.

– Я у девочек ночую. Спокойной ночи, Федор… Спать, спать… Я очень много выпила, Федор… Мы завтра с тобой поговорим. Обо всем, обо всем…

Дотронулась до его руки.

– Ты можешь до завтра?

В темноте не видно его лица. Он сказал, затаив вздох:

– Хорошо, Марина.

Он держал ее пальцы. Он не хотел уходить. Все очень странно: так было хорошо там, на свадьбе Жени и Аркадия. Марина сидела рядом, веселая, близкая… А только вышли – опять отчуждение, холод…

– Спокойной ночи, Федор. – Помолчала, не двигаясь, не освобождая пальцев. – Иди, Федор! Спи. Мне хорошо сегодня.

– Ты мне завтра все скажешь?

– Я тебе завтра все скажу. Иди.

Что «все?» «Давай разойдемся, Федор». Не так-то много – можно сказать и сейчас.

Но она не хочет. Она медлит, приоткрыв дверь.

– Я тебе сказала: спокойной ночи, Федор. Ты не слышал?

Мягкий, почти ласковый голос. Черт возьми, действительно, что он стоит как истукан?

– Спокойной ночи, Марина!

Повернулся и пошел прочь, в темноту коридора.

Марина вошла в комнату. Темно. Нади нет. Она легла на кровать, и сразу все поплыло вокруг… Пьяна, пьяна…

– «Каким вином нас угощали!» – повела рукой и засмеялась. Какое глупое и смешное состояние! В глазах качаются лица… Вот Женя, счастливая, похорошевшая… Аркадий, предупредительный и элегантный… Ванин, довольный, захмелевший, подтягивает Трунову… Они пели песни своей молодости.

 
Из страны, страны далекой,
С Волги-матушки широкой, —
 

гремел бас Трунова, переплетаясь с мягким тенором Ванина.

 
Ради славного труда,
Ради вольности веселой
Собралися мы сюда…
 

Молодежь с заговорщицкими лицами перекрывала их голоса:

 
Штурмовать далеко море
Посылает нас страна!
 

Потом танцевали и опять пили вино.

Много вина. Все плывет… Пустая койка Жени… Платье в незакрытом гардеробе… Темный абажур…

Почему так долго не идет Надя? Вот она и Виктор будут счастливы. Что им может мешать? Надя – умница. У нее только все где-то внутри. Полюби ее – она расцветет вся, доверчиво, щедро.

Нет, не надо ни о чем думать. Надо попытаться уснуть. Голова кружится… Женя говорит: хочешь уснуть – вспомни сорок знакомых лысых. В сущности, она не пара Аркадию… Он серьезный, умный… Ну, дурачится иногда – это от хорошего такого… душевного здоровья… А на самом деле он очень серьезный. А она… не поймешь – девчонка. Не пара? А вот будут счастливы… Аркадий так хорошо влияет на нее. Да-а…

– Надя, что ты так долго?

– Я давно уже пришла.

– Иди сядь ко мне.

Надя села у изголовья. Марина затихла, закрыв глаза.

– Ну что – ты будешь спать, а я сторожить? – засмеялась Надя.

– Нет, я не сплю, – необычайно живо, раскрывая глаза и улыбаясь, произнесла Марина. Подняв голову, она подперла ее рукой. – Знаешь, Надя, я ведь с вами последние месяцы…

– Как?

– Уезжаю в Томск, к отцу.

– Совсем?

– Не знаю.

– Я не понимаю тебя. А учиться?

– Учиться я буду.

Марина притянула подругу к себе, обняла ее за плечи.

– Поживу у него каникулы, а потом… покажут дела. Я, Надя, поняла одно: так, как я жила, нельзя дальше… Я стала уважать в себе человека, Надя. Что я была? Муж и ребенок – один свет в окошке. Да, меня сперва… вот, как в физической химии вещество, перенесли из одной фазы в другую, а меня… от отца в эту трудную жизнь – и перехватило дыхание. А потом… думаю: ведь эта трудная жизнь – она настоящая и есть. Ах, нелегко сразу понять это!.. Я вот танцами да театрами увлекалась… глупость какая! У меня сейчас такое состояние, будто я стою у порога… пусть трудной, но хорошей-хорошей жизни… И знаешь, кто… я верю… поможет мне… переступить этот порог?

Она умолкла, открыто и светло глядя на подругу. Надя сидела, грустно поникнув.

– Нет, я тебе ничего не скажу, – вдруг встревоженно произнесла Марина и медленно опустила голову на подушку, отвернула лицо к стене.

Неожиданно подумала о том, что, сколько бы ни протянулось ожидание приезда Стрелецкого – пусть год, пусть два, – она все равно раньше, чем увидит его, не может не только оставить мужа, но ей неловко даже признаться сейчас себе, и тем более подруге, в своем чувстве к Анатолию. Марина не раздумывала уже над тем, любит ли она Федора или нет. Все ее душевные силы были сосредоточены на ожидании Стрелецкого. Федор, как раньше, стоял в стороне. Если она и думала о Федоре, то лишь так, будто вопрос о чувстве к нему давно был решет.

Но сейчас она вдруг вспомнила вчерашнюю беседу с братом. Виктор ей сказал: «Дурные примеры заразительны». Он имел в виду отца. Марина не знала, легко ли отцу было бросить семью, но о том, тяжело ли ей будет оставлять Федора… да еще ребенок… она об этом совершенно не думала! И это ее испугало – самое главное не успела решить!

И, стараясь отдалить эти мысли о главном, чувствуя в них угрозу своему тревожно-радостному ожиданию приезда Анатолия, она опять заставила себя думать лишь о нем. Скорее бы он приезжал! Как медленно ползет время!

Но почему Анатолий ничего не пишет?

Она об этом подумала потому, что не могла ничего отыскать в памяти нового, связанного с их отношениями. У них мало было встреч. Его молчание почему-то не огорчало ее. Она и сама не писала ему.

Ей было хорошо так ожидать Анатолия, без писем, теряться в догадках, рисовать будущую встречу.

– Спи, Надя, – тихо сказала Марина, – уже утро…