Текст книги "По Северо-Западу России. Том 2. По Западу России"

Автор книги: Константин Случевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 43 страниц)

Митава на целое столетие моложе Риги и почти столетием позже других прибалтийских городов, как столица отдельного герцогства, в 1795 году, подчинилась России.

Когда в 1561 году, 28-го ноября, Лифляндия кончила свое отдельное существование, став польской провинцией, Курляндия является ленным герцогством Польши, и герцогом её сделан бывший гермейстер ордена Кетлер. За все время своего существования маленькая Митава была занимаема различными войсками несколько раз; наши войска заняли ее в 1705 году, с князем Репниным во главе; в 1812 году город был занять союзниками.

Митава, столица латышей, капиталами бедна, земли и торговли не имеет; она не имела до 1831 года даже хорошей воды, так как канал герцога Иакова грязен, и только водопровод из реки Шведа, пятнадцать лет тому назад, помог общественному горю. Есть еще одно отличие Митавы от большинства других прибалтийских городов, это – обилие евреев. Эккарт, высказывавший много занимательного, находил присутствие их здесь положительно вредным и любезно советовал переселить их «в малонаселенные (?) места центральной России», где они, по его словам, «найдут соответствующие своим способностям занятия и будут положительно полезны», а курляндская земля избавится от еврейского «пролетариата, отягчающего как свинец» свободное движение местной немецкой жизни.

Митава. Общий вид

Замок, отделенный от города рекой Дриксой, счетом второй, построен на месте старого, воздвигнутого в 1265 году гроссмейстером Конрадом Модемом; подле этого, не существующего уже, замка, в 1345 году, расселилось предместье. Нынешний замок-дворец задуман герцогом Эрнстом-Иоанном Бироном, и для того, чтобы очистить место, старый был взорван порохом. Бироновский дворец рассчитан не по размерам значения Бирона, – на 300 комнат, построен по плану Растрелли, и работы начаты в 1736 году: скоро вслед за этим они приостановлены: Бирон отправился в Сибирь я хотя вернулся в замок обратно и прожил в нем, уже после отречения в пользу сына (1769), в течение двадцати дней, но, тем не менее, план дворца остался невыполненным. Замок построен в стороне от города, на островке, и окружен тенистыми деревьями; он имеет главный корпус и два флигеля, расположенные покоем; все они в два этажа, с мезонином; общая длина 186 сажен, ширина одиннадцать, вышина семь сажен; план последней перестройки в 1844 г. подписан графом Клейнмихелем. Название «замок», конечно, неправильно, это – скорее дворец, обращенный главным фасадом на восток, к реке Аа, и вынесенный, если можно так выразиться, из города в поле.

Митава. Замок

В настоящее время в нем живут: начальник губернии, губернский прокурор, митавский обергауптман, добленский гауптман и другие лица; помещаются некоторые присутственные места, и имеются, на случай Высочайших приездов, «Царские покои». Как и все постройки Растрелли, замок по соразмерности хорош и, несмотря па длину основных линий, производит хорошее впечатление. С 1798 по 1800 год жил здесь граф Прованский, впоследствии король Людовик XVIII; в 1805 году прибыл он вторично с тем, чтобы переселиться отсюда в Англию, и во время этого второго пребывания здесь был посещен императором Александром I. Тут же, в этом дворце, жил и умер маститый аббат Эджворт де Фирмон давший последнее напутствие Людовику XVI; он похоронен на митавском католическом кладбище и памятник над ним поставлен Людовиком XVIII, а украшен графом Шамбором. В этом же замке был заключен брак дочери Людовика XVI, Марии-Терезии, с герцогом Ангулемским. В 1812 году пруссаки обратили этот замок в госпиталь.

Не лишен интереса герцогский склеп замка, находящийся в подвальном этаже одного из флигелей; вы входите в него прямо, непосредственно от зеленеющих куртин светлого двора, высокая, грузная дверь распахивается перед вами и открывает жилище смерти курляндского герцогского дома, длинное, высокое, снабженное светом помещение; в печатном списке, предлагаемом для соображений, перечислено тридцать тел, больших и малых. Наиболее замечательны четверо: занимающий первое место Готгард Кетлер, последний гермейстер ливонского ордена, первый курляндский герцог (у. 1587); занимающий десятое место герцог Иаков (у. 1681), создатель города Якобштадта, не стеснявший православия, любивший широкую колониальную политику и составивший себе известность сооружением канала, носящего его имя. Герцог Иаков заключил даже торговое и мореплавательное условие с Кромвелем, думал купить у Испании остров Тринидад и владел в Вест-Индии островом Тобаго, а у берегов Гамбии – фортом св. Андрея. Номера 21 и 22 заняты знаменитым герцогом Эрнстом Бироном (у. 1772) и его женой Бенигной Готлиб (у. 1782). Эти два гроба открываются для посетителей. Черты лица Бирона сохранились очень хорошо и легко узнаваемы по портретам; говорят, будто нос его когда-то был сломан и заменен деревянным; на голове герцога – обильный белыми волосами парик; на побуревшем черном бархатном плаще вышита андреевская звезда; белые, шелковые чулки тоже побурели и образуют складки по высохшим костям; на ногах – кожаные башмаки, из-под рукавов виднеются пожелтевшие кружева. Лицо герцога, на котором видны червоточины, сохранилось лучше лица герцогини, одетой в длинный, белый шелковый балахон, обшитый кружевами. Так как оба они лежат подле самой двери, то, при открывании гробов, обильно заливаются дневным светом. Подле некоторых из гробов, большей частью вычурных, металлических, красуются старые китайские вазы, сохраняющие внутренности усопших.

Одна из любопытнейших страничек истории Митавы подробно разработана покойным Щебальским. Она разыгралась здесь в 1726 и 1727 годах, и главными лицами в ней являются два видные деятеля конца прошлого века, люди до такой степени противоположные по внешности, обстановке, взглядам, до такой степени особняки, каждый в своем роде, как цветки особых культурных развитий, что лучшей темы для литературного произведения, как описание этой их встречи, найти невозможно. Дело шло о короне маленького герцогства Курляндского, претендентами на которую явились граф Мориц Саксонский, незаконный сын короля польского Августа Саксонского и Авроры Кенигсмарк, и наш, маститый в те дни, любимец усопшего уже Петра I, Меншиков. Мориц, юный красавец, тюильрийский герой, дуэлист, полководец, танцор, волокита, авантюрист, игрок и спортсмен одновременно, являлся воплощением идеала двора Людовика XIV и шашней Сен-Клу и Трианона; наш Александр Данилович, в то время уже на склоне лет, переживший с Петром I все его царствование, схоронивший Петра, стоял безусловным почти повелителем судеб Империи Русской, – Империи, чувствовавшей себя но особенно прочно в слабых женских руках. Судьбе угодно было свести этих двух людей, поставить лицом к лицу в погоне за одним и тем же лакомым предметом, за курляндской короной: Морица Саксонского – окруженного кучкой солдат-наемников, собранных отовсюду, и Меншикова – с усачами-солдатами, видавшими Петра Великого, слышавшими его голос, людьми из-под Лесной и Полтавы. Сцена разыгралась в Митаве.

Митава. Парк

Завязалось это дело еще при Петре. Лютеранская Курляндия имела в начале XVIII века герцога номинального, назначенного ей католической Польшей, католика по вероисповеданию, человека сомнительной храбрости, убежавшего из-под Нарвы прямо в Данциг и не показывавшегося в свое герцогство; это был Фердинанд. Когда, после подчинения Шлиссельбурга, Нарвы, Ревеля и Риги, Петр I прибыл в Митаву, то объявил рыцарству-дворянству, искавшему герцога, что он уже условился с королем прусским женить его племянника Фридриха-Вильгельма на русской принцессе, чем обрисовалась для Курляндии возможность иметь более прочного герцога в будущем.

Курляндское рыцарство, ненавидевшее обретавшегося в Данциге Фердинанда, отправило в Петербург посольство для переговоров о браке принцессы Анны Иоанновны; выговорено 200.000 рублей денег приданого и по 40.000 рублей в год принцессе, в случае смерти мужа. Следовала, как известно, свадьба, а затем быстрая смерть от оспы её молодого супруга.

Курляндское рыцарство просило тогда вдовствующую Анну Иоанновну жить в Курляндии и самой управлять своими имениями, что она и исполнила, и находилась попеременно то в Митаве, то в Анненгофе. Открывшаяся снова герцогская вакансия подала мысль депутату от Курляндии в Варшаве, Бракелю, устроить бракосочетание вдовствующей русской принцессы со знаменитым Морицем Саксонским, незаконным сыном короля польского Августа, того именно, в столице которого состоял депутатом от Курляндии Бракель. Мориц был смел, красив, ловок, славен в стиле тюильрийского героизма, с фантастическим и пикантным прошлым; кроме того, он был сыном Августа польского, в ленной зависимости от которого находилась Курляндия; чем не жених для вдовствующей и скучающей молодой принцессы? Король Август высказался, конечно, за это предприятие в пользу сына; он оказался даже настолько заинтересованным, что, не имея возможности получить государственную печать Польши для приложения её к документу, писанному с этой целью курляндскому ландтагу, – документу, не соответствовавшему взглядам польских католических магнатов, воспользовался существованием другой государственной печати – литовской и нарочно с этой целью ездил в Вильну, где действительно печать эту получил – и к документу приложил. Согласие короля на этот брак, устроенный депутатом Бракелем и вполне любезное курляндскому рыцарству, обусловило то, что в Митаве 28-го июня 1726 года собрались сорок депутатов и порешили выбрать Морица Саксонского герцогом и ходатайствовать о совершении предположенного бракосочетания.

Когда, казалось, все итоги были близки к общему своду, когда появление красавца Морица в Митаве и впечатление, им произведенное на вдовствующую принцессу, только усилило надежды на свадьбу, неожиданно возник слух о появлении русского кандидата. Слух этот получил неожиданное подкрепление в факте прибытия Меншикова в Ригу. Меншиков в те дни был всесилен, и кандидатура его оказывалась далеко не шуточной, тем более, что, благодаря именно этому всесилию его, многие из дипломатических подходов могли быть подтасованы и действительно подтасовывались по его изволению.

Принцесса Анна не замедлила приехать к Меншикову в Ригу, и между ними произошел какой-то разговор, в котором, будто бы, – так гласит, по крайней мере, письмо Меншикова к императрице в Петербург, – принцесса отказалась от свадьбы с «сыном метрессы» и желала, чтобы он, Меншиков, ехал в Митаву. Это было писано в том же духе и с той же целью, с которой раньше того подстроено было Меншиковым сообщение из Митавы в Петербург о том, «что сословия герцогства не только склонны к кандидатуре его, Меншикова, но и прямо высказывают желание иметь герцогом именно его».

Не дождавшись положительных указаний из Петербурга или, правильнее, продолжая действовать на свой страх, Меншиков, закусив удила, является вдруг в Митаве, собирает, почти насильно, депутатов, говорит с ними, с геральдическим и гордым рыцарством, дерзко, грубо и угрожает им, при нежелании их согласиться, ссылкой в Сибирь и занятием края русскими экзекуционными войсками.

Если характерно все сказанное, то еще более картинным является свидание, состоявшееся между Меншиковым и Морицем, посетившим своего старческого конкурента на герцогскую корону, по приезде его в Митаву. Что они говорили? Как говорили? – документов нет; но известно, что Мориц вызывал Меншикова на поединок и что от герцогского трона он не отказался. Юный граф догадался также сообщить в Петербург Остерману, между прочим, об угрозах Меншикова депутатам, и тогда-то, рескриптом 10-го июля, повелено Меншикову вернуться на берега Невы. Это ускорило развязку, и были пущены в действие войска.

Мориц Саксонский вербовал свои «войска» в Западной Европе, и на это давали ему деньги многие, очень многие, а актриса Адриенна Лекуврер заложила даже свое ожерелье... «Войска» эти, собранные в Люттихе, в числе 1.800 человек, прибыли, наконец, в Митаву, лишившись по пути тысячи человек; но смелому маршалу, в любой руке которого сидела целая армия, оказывалось достаточно и этой кучки – он был окружен своими людьми. Меншиков, переехавший обратно в Ригу, тоже решился на крайнюю меру и послал в Митаву 800 человек солдат с приказанием полонить Морица Саксонского в доме, им занимаемом. Нападение последовало в глубокую ночь, и мирный сон жителей Митавы нарушен ружейными выстрелами. Из «войск» Морица при нем находилось тогда только шестьдесят человек; но бой, тем не менее, состоялся, так как Мориц был далеко не из робких. Свалка длились не долго; оказалось, однако, шестнадцать убитых и шестьдесят раненых, и прекращена она только появлением лейб-гвардейцев принцессы Анны, разогнавших сражавшихся. 17-го июля Меншиков отправился в Петербург, а в декабре шествовал далее, по пути в Березов. Немного более года оставался Мориц в Митаве. Последний акт его пребывания здесь носит на себе, в полном смысле этого слова, характер оперетки. Имея по соседству внушительные военные русские силы, собранные подле Риги под начальством Ласси, он укрепляется на близком к Виндаве Усмайтенском озере, на островке его. Ласси был человеком вполне подходившим к той роли, которая ему предстояла: он обошелся приветливо и умело с курляндским рыцарством и 17-го августа 1727 года обложил кругом озеро. Мориц имел тогда до 3.000 солдат; в ночь на 19-е августа,на лодочке, тайком съехал он на берег и бежал к себе, в ту Западную Европу, откуда пришел. После не особенно долгих мероприятий, в 1795 году, Курляндия, как известно, подчинилась России вполне и безусловно.

На берегу канала Иакова, совсем за городом, находится образцовое учреждение глухонемых, приютившее сорок человек детей и содержимое на счет дворянства и земства. Не менее любопытно учреждение диаконис, сестер милосердия, при котором имеются больница и школа, основанное, кажется, в 1865 году на капитал в 35.000 руб., пожертвованный графиней Медем; здесь же, за взнос 200-300 руб. в год, находят помещение и содержание больные из образованных классов.

В местном Александровском городском училище (127 учеников – 19 русских, 80 лютеран и 28 евреев), основанном в 1841 г. в память бракосочетания цесаревича Александра Николаевича, впоследствии императора Александра II, обучение русскому языку идет настолько успешно, что при переходе во второй класс все дети уже говорят по-русски; это училище преобразовано в двухклассное в 1867 году, а в трехклассное – в 1885 года.

В митавской гимназии в 1885 году учеников было 588, из них:

русских – 11

немцев – 315

поляков – 64

литовцев – 32

латышей – 66

евреев – 100

Это своеобразнейшая, по составу учеников, гимназия; следует заметить, что из числа показанных 315 немцев, более половины латышей, причисленных к немцам, или потому, что они онемечены, или потому только, что говорят по-немецки. Гимназия эта содержится исключительно на русские деньги. Она учреждена в 1775 году под названием «Academia Petrina», преобразована в 1804 году в так называемый «Gymnasium illustre» в трех классах, в 1820 году в гимназию с пятью, а в 1860 году с семью классами. Теперь в ней семь основных и столько же параллельных классов и два приготовительные. Русские мундиры синего сукна на начальствующих лицах, несомненно, свидетельствовали о том, что эта гимназия правительственная, а число русских учеников, одиннадцать мальчиков на 588, доказывает совершенно наглядно, что о какой-либо исключительности тут не может быть и речи. Здание в полном смысле роскошно; немного таких гимназических зданий в России. Но и тюрьмой своей может Митава по справедливости гордиться; между тем как в великой России множество тюремных замков ветшает и кубическое содержание в них воздуха, по количеству заключенных, не удовлетворяет самым основным гигиеническим условиям, – митавская тюрьма, построенная на казенные русские деньги, является настоящим palazzo с роскошными коридорами, чугунными лестницами, особым рабочим домом. Нельзя было отклонить от себя докучливую мысль о том: почему же именно на долю прибалтийского края выпадали такие

лакомые кусочки государственной сметы? Тюрьма построена несколько лет назад и стоила около ста тысяч рублей; помещения в ней на 200 человек арестантов; зимой помещается и больше.

Невольно вызывал на подобное же сравнение и лютеранский собор. Тогда как православного храма, – дома молитвы первенствующей в России, а следовательно и здесь, церкви, – надобно поискать, прежде чем найти, – лютеранский храм о трех нефах на круглых столбах, под круглыми арками, из которых средний неф значительно выше, с высоким шпицем, виден отовсюду издали; алтарь расположен в углублении и освещен цветными стеклами; в церкви есть и скульптура, и живопись; много фигурок, совершенно белых, разбросано по белому канцелю, а орган хорош и силен.

Митава. Православный собор

Никакому сравнению не подлежит, по своей характерности, учреждение, называемое «Adelige St. Catharinen-Stift», нечто в роде приюта благородных престарелых девиц и вдов, основанный в 1775 году, как гласит об этом старая надпись на старом доме, вдовой бывшего лифляндского губернатора, Катериной фон Бисмарк. Приют был рассчитан сначала на помещение восьми женщин, курляндских дворянок «без различия вероисповедания», причем девицам отдавалось предпочтение пред вдовами; но с течением времени, вследствие новых вкладов, из которых последний внесен графиней Ливен в 1880 году, явилась возможность прибавить еще восемь вакансий. Все эти шестнадцать дам подчинены настоятельнице «Aebtissin» и куратору, т. е. двум начальствующим лицам из курляндского дворянства. При самом начале учреждения, имеющего несомненно добрую сторону, оно было утверждено королем польским Станиславом Августом в 1788 году; король дал всем дамам и обоим лицам, заведующим учреждением, для ношения на шее особый крест, голубой, под золотой короной, на голубой ленте с белым кантом, напоминающий очертанием прусский «pour le mdrite». Дамы получают, помимо помещения и стола, ежегодную пенсию в 125 рублей. Капитал учреждения, 100.000 рублей, от поры до времени увеличивается пожертвованиями; кое-что дает от себя курляндское дворянство и благотворители. Муж основательницы учреждения, лифляндский губернатор Лудольф Бисмарк, одновременно с Бироном сослан в Сибирь, помилован в 1750 году и умер в Полтаве. К столетию учреждения, в 1875 году, приют получил поздравительную телеграмму от германского канцлера.

Митава. Ратуша

Вольная пожарная команда Митавы очень многочисленна, в ней около четырехсот человек, та же военная выправка, те же командные слова, что и везде.

В тот же самый день, оставаясь верными однажды утвержденной программе – оказывать равное внимание всем народностям, обитающим в балтийских губерниях, путешественники посетили так называемый Медемский сад, принадлежащий латышскому обществу, где прослушали исполнение нескольких хоровых песен. И тут, как при многих посещениях не немецких учреждений, отсутствовал, например, городской голова, который, в силу значения той цепи, которую носит, обязательно должен бы был находиться налицо. Это отсутствие немецкого элемента в среде латышского общества не могло быть не замечено и должно было неминуемо войти в число тех впечатлений, которым предстояло определиться и обусловить некоторые общие выводы за все время пути. Это «отсутствие по народностям» свидетельствовало, несомненно, о существовании в крае глубокой, укоренившейся и вовсе нежелательной розни.

Митава. Плавучий мост

Много любопытного, редкого и поучительного представляла устроенная в Митаве, в 1885 году, культурно-историческая выставка. Ранее уже упоминалось о том похвальном уважении, которое питают немцы к своему прошлому; это уважение сказывается, между прочим, и в том, как бережно сохраняют они всякие семейные реликвии, всякие безделушки, так или иначе попавшие в семью. Так как судьбы прибалтийского дворянства были таковы, что, с одной стороны, оно находилось в прямых сношениях еще с крестоносцами, с императорами священной римской империи, с корифеями католичества и протестантства, а, с другой – с развитием Русской земли, в особенности с петровского времени. так как судьбе угодно было, чтобы уроженцы балтийских губерний занимали в России множество высших постов, военных и гражданских (в XVIII веке было из них, – в разных странах, не исключая, конечно, России, по словам Эккарта, – двадцать один фельдмаршал и множество генералов), то понятно, что и вещественных воспоминаний хранится у них видимо-невидимо. Предполагали устроить выставку от всех трех губерний, но состоялась отдельно курляндская. Справедливость требует заметить, что выставка заслуживала самого подробного осмотра, сильно облегченного тем, что люди, специально знакомые с отделами, находились тут же и давали объяснения.

В 1.400 номерах каталога, распределенных систематически по отделам, можно было видеть предметы действительно любопытные. Старейший отдел – это языческое время края, металлические и каменные следы раскопок, причем, как в Египте, находили семена и остатки кухонных приготовлений, так и здесь, в Терветене, найден доисторический ячмень. Особенно любопытны ожерелья и браслеты, известные здесь под именем варенброкских и анненбургских, и модели так называемых «крестьянских гор», о которых говорилось в главе об Аренсбурге; последние, числом около 200, исследованы пастором Биленштейном, находившимся на выставке и составившим своим раскопкам подробные карты. Трудно перечислить все наиболее замечательное в длинных рядах всяких фарфоров, табакерок, кубков, резьбы из дерева и слоновой кости, всяких инкрустаций, медальонов, оружия, монет, одеяний, миниатюр, рисунков, образчиков печатного дела. Приходится ограничиться обзором только нескольких, наиболее замечательных, по той или другой причине.

Курляндия имела свой собственный орден «de la reconnaissance» – «Благодарности», белый мальтийский крест, на серебряной, красным окаймленной, ленте, носивший надпись «pour les honn£tes gens», рассчитанный на 12 курляндских и 12 иностранных кавалеров ордена и основанный, между прочим, для усиления связи между герцогом и дворянством; орден этот не пережил своего основателя, герцога Фридриха-Вильгельма, супруга принцессы Анны Иоанновны. Исключительно немецкого характера имевшиеся налицо «веерные альбомы», в которых на складках вееров написаны автографы более или менее замечательных людей, знакомых когда-то владелице веера; наиболее замечателен тот, что принадлежал г-же фон Рекке, с автографами Гёте, Клопштока, Гердера и др.; еще более надписей в настоящих альбомах, на которые в XVIII веке был великий урожай, и которых на выставке имелось несколько. Не лишен был интереса генеалогический ряд портретов, писанных масляными красками на холсте, с изображениями всех герцогов из дома Кетлера: это цветные иллюстрации к тем темным, холодным гробам, которые сохраняются в подвальном этаже одного из флигелей митавского замка; хороши портреты Паткуля и Бирона. Следует помянуть о «первой латышской книге», напечатанной ровно 300 лет назад. В числе предметов церковного характера надо вспомнить о старой гробовой доске с изображением страшного суда; купель 1704 года, подарок баусской церкви от некоей госпожи Шульт, во внимание к тому, что ей довелось видеть 300 человек своего прямого потомства. О добросовестности хранения вообще свидетельствует собрание митавских афиш с конца XVII по начало XIX века: надобно же было иметь терпение и последовательность, чтобы собирать афиши в течение более чем столетия! Любопытен кубок, вмещающий восемь бутылок, который некто Офенберг осушал сразу; замечательна небольшая фотография останков первого епископа Мейнгарда (у. 1196): при переделке рижского собора в 1883 году их вскрывали и нашли, что кости сложены в небольшой четырехугольный ящик, а не во всю длину человека. Наглядным свидетельством того, как свеваются временем старые рыцарские замки, служили рисунки двадцатых годов: развалины, которые имелись тогда налицо, теперь не существуют.

Совершенно самостоятелен был отдел грамот и хартий, которые находятся здесь в великом почете, далеко не все по праву и значению. Старейшая – 1245 года; тут же имелись налицо копия знаменитой Pacta subjectionis 1561 Сигизмунда, о которой упоминается в грамоте Петра I, Formula regiminis 1617 и всякие подтверждения прав и привилегий курляндского дворянства. К числу способов, способствовавших сохранению грамот в балтийской стране, должно отнести, например, и следующий: когда шведское правительство потребовало от лифляндского дворянства подлинной грамоты Сигизмунда, оно представило только копию с неё, объяснив, что подлинная затерялась; нечто сходное имело место и с былыми требованиями нашего правительства. Вообще всяким грамотам в этом крае нет числа, и митавская выставка доказывала это. Не виднелось между ними только самого важного документа – «Грамоты Петра I», и по причинам весьма существенным. Вот они в нескольких словах.

Когда, в конце 1709 года, Петр I завоевал прибалтийскую страну и желал избегнуть лишнего кровопролития при взятии городов Риги, Ревеля и Пернова, то обнародовал «Универсал» – воззвание, обещавшее сохранить евангелическое вероисповедание и дворянству его привилегии. На это воззвание ответа не последовало, и тогда приступили к осаде Риги и Пернова, и они сдались на капитуляцию в 1710 году: Рига – Шереметеву 4-го июля, Пернов – Бауэру 12-го августа. При сдаче им были предложены так называемые «аккордные пункты», частью утвержденные генералами, частью отложенные до утверждения царем. В Эстляндии Петр I тоже обнародовал воззвание 16-го августа 1710 года, и, вследствие неполучения ответа, начата вторая осад Ревеля, сдавшегося Бауэру на капитуляцию 29-го сентября 1710 года, утвердившему тоже часть аккордных пунктов. Затем дворянство и гражданство, до утверждения Высочайшей властью аккордных пунктов, присягнули на подданство России. Заключенные капитуляции были большей частью утверждены Петром I, и дворянству Лифляндии и Эстляндии, и городам Риге и Ревелю выданы жалованные грамоты. О маленькой Курляндии, составлявшей в то время особое герцогство, в грамотах не могло быть и помину.

Вот дословно содержание основное грамоты Петра I:

«Через сие верному нашему рыцарству и земству в Лифляндии и их наследникам все их напредь сего благоприобретенные привилегии, с которыми нам уже поддались, а особливо привилегию Сигизмунда-Августа, данную в Вильне 1561 года, статуты, рыцарские права вольности, принадлежности (елико оные к нынешнему правительству и времени приливаются), праведные владения и особенности, как те, которыми они действительно владеют и пользуются, так и те, которые они от своих предков по своим правам и принадлежностям притязание имеют; за нас, и за наших законных наследников, сим и силой сего милостивейше подтверждаем и укрепляем и обещаем, что они и их наследники как прямо и справедливо есть при всем том совершенно и непрестанно содержаны и охранны будут, однакож наше и наших государств Высочество и права предоставляя без предосуждения и вреда».

Смысл этой грамоты, во внимание к оговоркам, начинающимся словами «велико» и «однакож», совершенно ясен: привилегии дворянству были даны условно и на время. Никакими силлогизмами, никакой схоластикой из этой грамоты «вечности» привилегий не вывести и признать ее за «договор» между двух сторон нельзя. Лучшим доказательством этому служит то, что, совершенно основательно сомневаясь в непоколебимости своих привилегий, прибалтийское дворянство, при каждом новом царствовании, всегда испрашивало их подтверждения. Права эти действительно подтверждались, чем не устранялось «елико» и «однакож» грамоты. При Петре II, Елисавете Петровне, Екатерине II сделаны прямые ссылки на конфирмацию Петра I, а в позднейших грамотах, начиная от Александра I, при Императорах Николае I и Александре II, говорится о подтверждении привилегий «елихо они сообразны с общими государства нашего постановлениями и законами».

Нельзя не заметить, говоря об этом любопытном предмете, что одна из ссылок, которые делаются защитниками «неизменности» привилегий, а именно ссылка на ништадтский мир 1721 года, якобы подтвердивший их, – совершенно неверна: мир этот заключен был не с дворянскими обществами, уже находившимися в подданстве России, а со шведским правительством. Любопытно и то, что впоследствии постоянно просило о подтверждении своих прав эзельское дворянство, не имевшее ничего общего ни с жалованной грамотой Петра, ни с подтверждениями. Еще любопытнее отношение к этим подтверждениям курляндского дворянства: отрекшись от ленной зависимости от Польши, на ландтагах 6-го и 16-го марта 1795 года, дворянство это решило подчиниться России безусловно и непосредственно, что не помешало ему впоследствии также ходатайствовать о подтверждении прав, которых оно не получало, что и исполнялось, но всегда с оговоркой «елико», и т. д. Вот основные причины, вследствие которых, можно думать, на митавской культурно-исторической выставке грамота Петра I, на которой немецкое дворянство основывает гораздо больше прав, чем следует, отсутствовала.

Рига.

Собор. Кем и как он посещается. Вольная пожарная команда. Печальная судьба преосвященного Иринарха. Первое движение в православие в сороковых годах. Исторические его причины. Вечерняя прогулка по Двине. Несколько исторических картинок. Воспоминание о «редукциях». Облик Риги по сравнению с Ревелем. Домкирхе и Петрикирхе. Риттергауз. Дом Черноголовых. Городская ратуша. Замок и его история. Здания большой и малой гильдий. «Литераты» и их значение. Александровская и Ломоносовская гимназии. Политехническое училище, его особенности, права и корпорации. Рижско-русские общественные учреждения. Садовниковская богадельня. Мариинский приют и Александровское училище. Общества «Баян» и «Ладо». «Улей». Общество отставных воинских чинов. Латышское общество. Дом моряков. Памятник 1812 года.

Ровно в десять часов утра, 22-го июня, поезд подходил к Риге. Пройдя мост чрез Двину, он двигался по высокой насыпи, и далеко внизу, в городских улицах, подходящих к вокзалу самыми людными частями своими, виднелись толпы народа. День был воскресный, и путешественники отправились прямо в православный собор. Роскошный солнечный свет и толпы народа придавали зрелищу яркие краски жизни. Отрадно было подъезжать к величавому православному храму, вполне достойному представителю русской церкви в космополитической Риге; отрадно именно потому, что путники нагляделись вволю на маленькие и утлые русские церковки в крае, с их алтариками, ветхими ризами духовенства и певчими, взятыми с бору да с сосенки.