Текст книги "По Северо-Западу России. Том 2. По Западу России"

Автор книги: Константин Случевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 43 страниц)

«Онега» вошла в монастырскую бухту в 8 час. утра и стала у пристани; вслед за нею, борт-о-борт, остановился «Озерный». На пристани Великому Князю представился начальник Выборгской губернии, генерал-лейтенант Гриппенберг. На берегу виднелось множество богомольцев и братия. Толпы людские сновали снизу вверх по склону крутой горы, на вершине которой блистали маковки куполов соборного храма, имевшего быть освященным в самом скором времени.

Не прошло и часа после прибытия пароходов, как нагорний звон колоколов возвестил о том, что высокопреосвященный Антоний, архиепископ финляндский и выборгский, и многочисленная монастырская братия готовы приступить к священнодействию. Их Высочества поднялись в гору в экипажах и у Святых ворот встречены монашествующими с хоругвями, иконами, под звуки духовного пения и мерное гуденье колоколов. Народ стоял вплотную по сторонам пути. Августейшие особы и другие путешественники прошли в нижнюю церковь собора, освященную три года тому назад, и поклонились мощам св. Сергия и Германа, в ней почивающих, а затем поднялись в верхнюю церковь.

Блеском золота и превосходными колерами живописи, массой света и полной законченностью всей постройки, включительно до мелочей мозаичного каменного пола и самых незначительных деталей резьбы и орнаментовки, – поразил всех вошедших прекрасный храм этот, создание рук братии валаамской, доказавшей этим воочию, насколько строгий устав монастырский и труды иноческие споспешествуют истинному художеству и всякому доброму труду и плодотворному ремеслу. Нельзя было ожидать лучшего и более полного впечатления, тем более, что и солнце, приближавшееся к полудню, изливало во храм такое количество света, что даже очи стариков-схимников, пришедших из своих скитов, должны были становиться молодыми, зорко видящими. Путешественники прошли прямо в ту часть церкви, которая через несколько времени должна была получить наименование алтаря и в которую до её освящения имели право входа и женщины. Алтарь, ризница и проч. в этой части храма также закончены отделкой, также обильно одухотворены изображениями отцов церкви и бытописаниями Библии и Евангелия.

Весьма величественный и продолжительный чин освящения храма совершен чрезвычайно торжественно высокопреосвященным Антонием, который, в конце богослужения, не забыл упомянуть, в краткой речи своей, о том, что этот чудесный храм, в виде исключения, воздвигся, украшен, живописан и позлащен трудами рук братии валаамской. Любопытно, однако, хотя в кратких чертах ознакомиться с основными данными построения и характера этого нового собора.

Старый собор, с увеличением численности братии и молельщиков, по своей малой вместительности стал тесен, и мысль о построении нового, более обширного храма, возникла еще у покойного, знаменитого своей деятельностью, игумена Дамаскина, но недостаток средств не позволял привести ее в исполнение. В половине восьмидесятых годов накопилась из пожертвований благотворителей настолько достаточная сумма, что с ней можно было приступить к постройке.

По выработанному архитектором Силиным (ныне умершим) проекту собора, одобренному с.-петербургским епархиальным начальством, и под наблюдением епархиального архитектора Карпова монастырь приступил к постройке. Закладка, как уже сказано было раньше, происходила 30-го июня 1887 года, в присутствии Великого Князя Владимира Александровича и его супруги Марии Павловны и совершена тогдашним настоятелем валаамского монастыря игуменом Ионафаном. Через четыре года после закладки собор вчерне был уже окончен, и 26-го июля 1892 года освящен преосвященным Антонием, епископом выборгским, главный престол нижней церкви – во имя преподобных Сергия и Германа, валаамских чудотворцев. 14-го июня 1893 года освящен боковой прицел нижней церкви во имя Благовещения Пресвятые Богородицы. Освящение совершал тогда преосвященный Антоний. В описываемое время освящена им же и верхняя церковь.

Собор имеет следующие размеры: длина 29 саж., ширина 13 саж., высота колокольни 33 саж., высота большего купола 20 саж., маленьких 15 саж. Гранитный камень, употребленный на цоколь вокруг всего собора высотой в 1 саж., на подоконники, колонны и проч., взят из монастырских каменных ломок, находящихся на острове св. Сергия, в 20 верстах от обители, и на острове св. Германа – в 40 верстах от монастыря. Кирпича употреблено более 3 1/2 миллионов штук. Кирпич вырабатывался на монастырском кирпичном заводе; величина и вес его более петербургского, так как каждый кирпич весит 16 фунт. Каменные работы произведены исключительно наемными рабочими. Остальные, как-то: плотничьи, столярные, кровельные, кузнечные, штукатурные – частью наемными рабочими, а частью (и даже большею) трудами братии. Иконостас в нижней и верхней церквах сделан трудами одной братии. Образа в верхнем иконостасе все – труды братии. Вся многочисленная, роскошная, весь храм одухотворяющая живопись на стенах, в куполах и проч. – труды одной только братии. Вся заслуга по росписи собора принадлежит теперешнему настоятелю отцу Гавриилу. Еще в бытность свой наместником, он настаивал пред игуменом Иоанаоаном (который хотел оставить и стены, и купола выбеленными штукатуркой) о росписи верхнего собора и об устроении одного престола. Покойный игумен непременно хотел устроить, кроме главного, еще два боковых придела, выдвинув иконостасы их до половины церкви. Все работы по росписи и размещению икон производились под непосредственным и личным наблюдением о. игумена Гавриила: он, можно сказать, дневал и ночевал в соборе. Благодаря ему, в монастыре устроилась и развилась школа рисования и живописи. Поступившие в нее вначале мальчики едва умели держать в руках карандаши, а теперь они настолько выучились живописи, что могут работать самостоятельно. Все работы по украшению произведены ими. То же самое можно сказать о резной и позолотной: и эти работы сделаны руками братии, выучившейся этим ремеслам в монастыре. Престол в верхнем соборе – из чистого серебра, вызолоченный; серебра на него пошло 6¹/₂ пудов.

Возвышаясь над главной монастырской горой своей остроконечной колокольней и пятью овальными куполами, на круглых барабанах, прорезанных романскими арками, с круглыми арками над окнами, расположенными в три яруса, прекрасной кирпичной кладки в два цвета, новоосвященный собор производит впечатление величественное. Что в нем особенно хорошо, так это обилие света, та лучезарность внутренности храма Божия, так сродни древне-русскому зодчеству и которая так всецело отличается от храмов в готической архитектуре. Бог, которому молится православный, – Бог не суровый, мрачный, пугающий, а Бог, призывающий к себе всех и не боящийся света.

План храма – продолговатый четырехугольник, имеющий на восточной стороне круглую, в два этажа, алтарную абсиду, а с восточной – паперть под колокольнею. В нем – три нефа, образуемые восемью столбами. Храм рассчитан на 3,000 молящихся и имеет весьма просторные, также изукрашенные прекрасной живописью, хоры; обе церкви, верхняя и нижняя, с хорами. Фундамент, до окон нижнего этажа, более 3-х аршин из серого валаамского гранита, а выше идет кирпичная кладка; в окнах полированные колонны тоже из местного черного гранита. Плита, цоколь, кирпич, известь, доски и проч. – все, как сказано, домашнего приготовления; пять куполов и колокольню увенчивают медные вызолоченные кресты, тоже работа монашествующей братии.

Нельзя не выделить из всего описания чудесную живопись обоих храмов. По иконописному отделу это – труды иеромонаха Алипия, а по живописному – отца Луки, но при постоянном, неустанном наблюдении отца игумена Гавриила. Под руководством этих высокоталантливых иноков работал и работает не один десяток послушников, обучившихся живописи и иконописи здесь же, на Валааме.

Новая колокольня звучит своими колоколами очень громко; один только колокол в честь св. апостола Андрея – весом в 1,000 пудов; он отлит при игумене Дамаскине в 1873 году. Всех церквей на Валаамских островах – 5, и на них гудит около 4,000 пудов меди. За 40 верст слышится, в тихую погоду, этот чудный перезвон, получающий особенное оживление благодаря множеству заливов и проливов, вдоль которых он распространяется, умеряемый густой, столетней хвойной и лиственной растительностью.

Остававшееся свободным до отбытия из монастыря время было посвящено прогулке в экипажах по островам и поездке на небольшом монастырском пароходе «Сергий» к живописному острову св. Александра Свирского, самому северному из всех.

Трудно представить себе что-либо более живописное, чем поездка по островам в экипажах, равно как в лодке по многочисленным проливам. Дороги – превосходны и тянутся по густым лесным участкам или небольшим полянам, перебегая несколько мостиков. Вследствие чрезвычайной изломанности береговых линий островов, вследствие их численности и весьма неодинаковой скалистой холмистости, проезжающий, то и дело, замечает новые виды, новые панорамы, новые игры светотени и сочетания скал и воды. Для полноты пейзажа необходимо упомянуть о том, что вдоль пути попадаются многие кресты, часовенки, иконы – видимые следы невидимых воспоминаний о молитвах и различном значении того или другого места.

Но куда бы ни направился путник по монастырским владениям, – везде встречается он с именем умершего настоятеля Дамаскина, вступившего в управление монастырем в 1839 году и скончавшегося после 42-летнего настоятельствования. К которому бы из 5 храмов монастырских ни приблизиться, который бы из 7 скитов ни посетить, какую бы хозяйственную статью ни осмотреть, – повсюду видится рука этого замечательного администратора и хозяина, сумевшего к красоте обстановки, данной природой, присоединить великое уменье умножить, осмыслить данное. С теплым чувством истинного ценителя красоты природы, Дамаскин сажал деревья, взращивал новые их породы, довел до совершенства сады и огороды монастырские и оставил по себе память повсюду. Одних яблок – белого налива, антоновки, апортовых и др. – имеется до 60-ти сортов, и получается в большой урожай до 2,000 четвериков, правда, редко вызревающих, но все-таки имеющих большое хозяйственное значение; а если припомнить, что на голых скалах валаамских не было ничего, кроме вересковых и мшистых покровов, если вспомнить, что к высоко расположенному на горе саду, как и к садам скитским, приходилось не одно столетие, до устройства водопровода, взвозить каждое ведро воды, – становится понятной заслуга трудолюбивой братин. В ботаническом саду растут: мята английская и кудрявая, майоран, шалфей, полынь, иссоп и др. Водопровод, значительно облегчивший произрастание насаждений и поднимающий воду на 40 саж. вышины, устроен к 1865 году; рабочий и конюшенный дом в 1871 – Дамаскиным; позднее возникли монастырская ферма и смолевой завод. Где надо, действуют паровые машины, как, например, на монастырской ферме, весьма несложная, домашнего изделия, машина, для кухни и других потреб: сбивания масла, резки соломы, перемола картофеля в муку. При водопроводе производится и разведение рыбы в осеннее и весеннее время из икры, причем гончарные ящики для этого сделаны на своем же заводе; рыбка, разведенная и выкормленная, выпускается по весне, в числе 40,000 и более особей, в монастырский пролив. Весьма хорошо молочное хозяйство, причем творог и другие молочные скопы, от 70 коров, возятся из погреба до пристани по рельсам; по рельсам же развозится в коровнике корм. Около монастыря расположена также каменная рига с гумном и имеются: молотильная машина, скудельный завод, выделывающий чайники, кружки и пр. для своего употребления, наконец, кирпичный завод. На смолевом заводе трудами братии выгоняется из сосновых пней смола и скипидар, добывается уголь и обжигается известь для своих надобностей из местного мрамора. Лошадей в монастыре около 70, большей частью доморощенные, сытые, плотные, и тут тоже, в упорядочении этой важной отрасли хозяйства, встречается, опять-таки, имя Дамаскина. Машина водопровода работает в токарных и в других мастерских; кузница снабжена превосходно действующими мехами новой системы, и все это оборудовал Дамаскин.

Память Дамаскина чрезвычайно жива в монашествующей братии, и по пути на пароходике «Сергий» к острову св. Александра Свирского много говорилось о нем. Святой остров, первым обитателем которого был преподобный Александр Свирский, отстоит от главной обители на 7 верст; на запад и северо-запад круто поднимаются на нем несколько самых высоких и живописных скал валаамских, к востоку и к югу остров тихо склоняется к воде и весь целиком, от нижнего пояса, выступающего из воды, до скалистого темени, покрыт березняком и хвоей. Вокруг него тянется дорожка, цепляющаяся, иногда, по отвесным кручам и проложенная трудами, почти-что исключительно, одного из братий. Остров назван «Святым» в память первого его обитателя, живым следом которого является пещера в скале и могила, приготовленная им для себя собственными руками; позже, как известно, преподобный переселился к северу и покоится в монастыре, носящем его имя, так что могила остается открытой. Скитская церковь деревянная и в ней металлического только священная утварь; в скитском уставе не допускается вовсе употребление молочной пищи; чтение псалтири – вечное; здесь тоже свой сад и огород.

Поднявшись от пристани в гору, путешественники посетили скит, церковь и осмотрели пещеру и могилу преподобного. Следовало возвращение к монастырю, причем, как и по пути к скиту, братия на пароходике пела духовные песни. В 7 часов вечера «Сергий» вбежал в монастырскую бухту, самую красивую из всех: длина её около 2 верст и глубина 7 сажен.

В 8 часов вечера, напутствуемые благословениями, пароходы с путешественниками отошли от монастырской пристани. Чудный вечер опускался на озеро, и еще раз, во всей красоте своей, представился монастырский залив. При выходе из него налево отвесные скалы, а справа, высоко на горе – водопровод, сад, кладбище, монастырские здания и храмы и, наконец, у самого выхода в озеро, скит св. Николая на невысоком скалистом островке. Великокняжеские пароходы шли по озеру один за другим в кильватер. Плавание, около 300 верст пути, было совершено вполне благополучно.

III. По Обонежью.

Ярко сияет летнее солнышко с высоты безоблачного голубого неба. Целые потоки света льет оно и на сверкающую даль Онежского озера, и на Петрозаводск, раскинувшийся по скату каменистого, березового кряжа. В глубине Петрозаводского залива ярким пятном белеет церковь Соломенского погоста, созданная буквально «на камени», т. е. на громадной диоритовой глыбине, омываемой с трех сторон водой и покрытой трещинами и бурым, желтоватым мхом. Неподалеку от этого каменного храма темнеет на берегу деревянная церковь, построенная еще при царе Феодоре Иоанновиче. Эта вторая церковь осталась от бывшего здесь когда-то монастыря, который, в свое время, был удостоен приношения собственноручных трудов царевны Софии Алексеевны, состоящего из холщовой шитой ризы и двух шелковых плетеных поясов. Но если Соломенное любопытно своей древностью и воспоминаниями о царевне Софье, то Петрозаводск, ровесник Петербурга, еще более приковывает внимание, как дело рук самого Петра.

Карта и вид Онежского озера

Там, где сестра видит только монастырь и жертвует в него облачение, брат открывает богатые залежи металлической руды и основывает свой чугунный завод, составивший ядро, из которого с течением времени образовался нынешний город. И до наших дней Петрозаводск еще полон воспоминаниями о своем венценосном основателе. Вот старый деревянный собор, построенный Петром в виде башни, вершина которой служила ему в то же время и обсерваторией; вот общественный сад, в котором немало деревьев посажено собственными руками государя и в котором стояла его походная церковь и небольшой деревянный дворец; вот, наконец, и остатки доменных печей Петровского завода, перенесенного впоследствии несколько далее от берега и теперь называющегося Александровским.

Пещера преподобного Корнилия, близ Палеостровского монастыря

От города, далеко вдаваясь в залив, тянется длинная дамба, по которой снует народ и погромыхивают старинного покроя извозчичьи дрожки. В конце дамбы, у пристани, дымится, готовый к отплытию, пароход «Петрозаводск». Он отправляется в тот любопытный своеобразный край скверного и восточного Онежского побережья, где сохранилось еще такое богатство родной старины в исторических воспоминаниях, в преданиях, обычаях, верованиях, словом, – во всем складе жизни местных обитателей, о которых покойный А. Ф. Гильфердинг, известный собиратель народных былин, писал в свое время: «Народа добрее, честнее и более одаренного природным умом и житейским смыслом я не видывал: он поражает путешественника столько же своим радушием и гостеприимством, сколько отсутствием корысти». Народ этот, потомок древних «новгородских удалых добрых молодцев», основавших здесь в царстве корельского племени свои славянские колонии, и посейчас вспоминает в песне о своих предках:

Остатки доменной печи Петровского завода в Повенце

Были людушки тогды да не штукавыи,

Не штукавы они были, запростейшии.

Вспоминает, как они —

Придались в подсиверну сторонушку

На званы острова да эти кижскии,

Во славное во обчество во Толвую;

Были добры у них кони иноходныи,

Были славны корабли да мореходныи.

Каковы были предки, таковы и потомки. —

Мужики живут здесь великии смелугища:

Ни на море не боятся непогодья,

Ни в лесах дремучих зверей оны рыскучиих,

Ни судей не боятся страховиты их.

Женщины здесь спацливыи (?) домовушки

И великии стряпеюшки;

Оны стряпают стряпню новогородскую:

Нагольники, сканцы, припечники,

Рядовики, пироги-тонки-пряженки.

Здесь, говорит песня;

Добры молодцы носят поддевочку дорогих сукон,

На ножках сапожки козловый,

Круг сердечка кушачики шелковый,

На голове шляпоныш пуховый,

Оны ходят-то удалы, – подтяни нога.

Красны девушки рядятся в цветное, басистое платьице,

Сарафаны новомодный, раструбистый;

На голову кладут жемчужную подвесочку,

По подвесочке – розову косыночку;

В завивную свой косу русую

Вплетают золотыи, дорогии эти ленточки;

Во ушеньки сережки бриллиантовы,

На белую грудь цепочку золоченую.

Но от поэзии до действительности существует, как известно, довольно почтенное расстояние, и мы бы весьма ошиблись, если бы на основании песни вообразили, что край течет медом и млеком, а жители только и знают, что похаживать в поддевочках дорогих сукон и в «новомодных», раструбистых сарафанах. Это только казовая праздничная сторона народного быта, на которой певец отводит свой душу; другая сторона его жизни, будничная, не требует стиха для своего изображения; оно и в прозе выходит довольно красноречиво. – «Трудно передать словами, – говорит Гильфердинг: – какого тяжелого труда требует от человека эта северная природа. Главные и единственно-прибыльные работы – распахивание «нив», т. е. полян, расчищаемых из-под лесу и через три года забрасываемых, и рыбная ловля в осеннее время – сопряжены с невероятными физическими усилиями. Женщины и девушки принуждены работать столько же, сколько мужчины. Еще на самых берегах Онежского озера крестьянину живется легче, но на север и восток от них вся сторона почти сплошь покрыта непролазными болотами и непроходимыми лесами. Дорог и теперь еще почти нет, и от деревни до деревни приходится пробираться по тропинкам, не иначе как пешком, или верхом. Здесь становится немыслимой наша обыкновенная телега и заменяется летом и зимой одними дровнями, или же особым приспособлением, носящим название «волоков» и состоящим из двух оглобель, концы которых волочатся по земле и скреплены дощечкой для привязывания клади. Здесь не растет ни греча, ни капуста, ни огурцы, ни лук, и пищу крестьянина составляет часто овес, приготовляемый различными способами. Много и упорно приходится трудиться здешнему жителю: но у него, с другой стороны, есть и свои наслаждения, которых другие почти не знают. В длинные зимние вечера в избе его раздаются звуки могучей богатырской былины. Веря ей во всей простоте своей бесхитростной, отзывчивой души, он на время забывает окружающее и всем своим существом переселяется в туманную, таинственную даль минувшего. Перед его воображением восстают величавые образы «славных могучих богатырей»: и старый матерой казак Илья Муромец, и вежливый Добрынюшка Никитич, и Алеша Попович, и Михайло Потык, и Чурило Пленкович, и наконец сам Красное Солнышко, ласковый Владимир князь.

Толвуя. Общий вид с озера. Местность на восток от церкви, с домом Захарьевых

Эти образы освежают его душу, согревают сердце, подкрепляют на новые труды, на новые подвиги. И всего замечательнее, что все это происходит всего в каких-нибудь двух-трех днях пути не от Киева, или хотя бы от Москвы, – а от Петербурга, самого европейского города во всей России и места средоточия всякой заморской хитрости-мудрости.

Простота нравов чувствуется во всем. В городе нам сказали, что пароход отправляется в 9 часов утра, но вот уже и 10, и 11, а пароход все еще продолжает грузиться. И в самом деле, ведь не оставить же кладь на пристани? А относительно того, чтобы приходить и отходить в срок, так здесь не Америка, – торопиться и гнать сломя голову некуда, да и не зачем.

Наконец погрузка окончилась, и пароход «Петрозаводск» тронулся. Вот он миновал красивые Ивановские острова, расположенные при входе в Петрозаводский залив и не помеченные даже на карте десятиверстного масштаба. Путешественников это несколько удивило, но местные жители отнеслись к пропуску гораздо спокойнее; по их словам, здесь и на специальных-то картах многого не найдешь, не говоря уже о картах общих. Промеры, правда, производятся из года в год, но пока они будут окончены, пока составится точная и подробная карта озера, пройдет не мало времени, а пока приходится ходить чуть не ощупью. Между тем дно озера крайне неровно и опасно. Достигая глубины в 200 сажен (тогда как глубина Ладожского озера, даже в северном конце, не превышает 122 сажен), капризное Онего изобилует подводными лудами, скалами и пространными отмелями, усеянными валунами. Если прибавить к этому частые бури и туманы, то становится вполне понятным, почему жители так интересуются каждой новой картой, каждым новым сведением относительно озера. Наверху, на штурвальной площадке путешественники познакомились с капитаном Абрамом Андреевичем Ишаниным, опытным мореходом, который прекрасно знает свои пути по озеру.

Вскоре завязался общий разговор о здешнем лесном «помещике», – как в шутку называет его народ, известном в остальной России под именем генерала Топтыгина. Один из собеседников передает недавний случай, слышанный им в Петрозаводске от некоего Дмитрия. Шли они, человек двенадцать, по пожню верстах в 20 от города; были тут и мужчины, и бабы, народ все городской. Идут они тропкой, гуськом. Вдруг из лесу что-то темное показывается. Думали сначала – лошадь бежит. Оказывается – громадная медведица и за ней два медвежонка. Несутся как раз наперерез тропы. За Дмитрием сзади баба шла, несла под мышкой разные припасы. Медведица прямо на них, да как вскочит между ним и бабой! Баба с ног полетела и припасы её все в разные стороны покатились. К счастью, медведица чем-то была сильно сама напугана и помчалась дальше, а медвежата, струсив общего крика, повернули назад к лесу.

– Городским-то медведь диковинка, – заметил один из слушателей, – а в деревне это дело обыкновенное. У нас один мужичок поехал за рыбой, а вернулся с медведем.

– Как так?

– Выехал он на свое озеро в лодке с сетями, глядит – медведь плывет. Они ведь прекрасно плавают, – обернулся к нам рассказчик, – верст по 12 проплыть могут. Вот хорошо. Парень-то нагнал его да наудачу и брось на него сеть, – попал. Он – другую, третью, да так его запутал, что тому и не поворотиться. Добил его веслом да на буксире домой везет, а от хозяина дома выговор получил, зачем сети попортил.

Спасо-Преображенская церковь в Кижах

Слушая эти рассказы, невольно припоминаются слова В. Н. Майнова об отношениях местных крестьян к медведю. Отношения эти донельзя просты. «Право, – говорит он: – медведь здешнему крестьянину чуть разве пострашнее собаки. – Пошел этто раз я на рябцов и винтовочка-то припасена у меня такая, что для них поспособнее, – малопульная. Иду этто я так ввечеру, домой уж завернул, – а он вот он! (Народ здесь никогда в рассказе не скажет «медведь», а всегда говорит или «он», или иным путем старается не назвать зверя его именем). Что тут делать? Взял этто я рогатину половчее, да пхнул ему в подгрудье; так ишь она шельма не угодила! Прямо-таки ему в кость – ни вперед, ни назад. Он лапами-то ухватил ее, нажимает, а она с кости-то никак не сойдет. Так полтора суток мы с ним сцепившись вокруг березки ходили – полянку ишь какую вытоптали! Сорвалась-таки с кости». – А вот другой случай: «Шел охотник полесовщик, а к поясу-то у него привешены коппалы (тетерева). Только слышу я, кто этто у мене толконет, да как коппалу-то потянет. Думал все, что за сучья цепляюсь, ан глядь – он. Я ему: эй оставь! не твое дело полесованье! а он опять! Я ему: эй! брось лучше! не то зарублю! Нет, братец ты мой, так и тянет! Я его этто маленько вннтовкой-то опоясал; опять пристал!» – Ну что же? спрашиваю. – «Что ж? зарубил, только и толку было».

С медведей речь перешла на волков, и Абрам Андреевич рассказал довольно оригинальный случай: ехал мужичок зимой с сыном, порядком навеселе. По дороге навстречу им бежит волк; увидал людей, делать нечего, – спрыгнул в снег, – а снег-то глубок был, – и сидит, пережидает, пока проедут. У мужичка в голове хмель бродит; обидно ему показалось, что волк не бежит. – «Стой, Тимошка!» – говорить сыну: – «я его, каналью! Он у меня летом двух баранов зарезал, а теперь расселся в снегу, да посматривает, точно так и надо!» – Да, не долго, думая из саней-то и мах в сугроб! – Бросился волку на спину и схватил его так, что тому не повернуться. – «Бей, Тимошка!» – кричит. – Да чем? – В санях ничего не было, кроме бутылки с маслом, – бутылка-то, правда толстая, из-под шампанского, – закупорили пробку покрепче, да бутылкой волка и убили.

Сенная губа

Пароход, между тем, побывав в Сенной губе, подходил ко второй своей пристани – Кижам. Расположенный на острове Кижский погост может, по справедливости, гордиться своей церковью, представляющей редкостный образец многоглавого типа в церковной деревянной архитектуре. Она построена около половины прошлого столетия и освящена во имя Преображения Господня. В плане храм имеет форму креста, каждая сторона которого крыта тремя уступами, и на каждом из этих уступов поставлено по главке, так что, в общем, крыша венчается более, нежели 20-ю главами. В самой церкви хранится несколько интересных, древних икон, но особенно замечательна, для глаза, не привыкшего к северным постройкам, обработка потолка в виде многогранного шатра, упирающегося вершиной в круг и расписанного изображениями святых; такая обработка носит здесь название «неба». С постройкой церкви связано предание о бунте, бывшем около того времени в Кижах. «Церковь-то прежде не здесь ставить хотели, – рассказывали нам: – вон пригорочек-то с часовенкой, направо-то – там и решили, туда уж и бревна свезены были. Только стали в ту пору Кижи под завод подводить. Приехал енарал, прочитал указ, а мужички-то заупрямились, – никто подписываться не идет. Енарал велел пушку навести. Солдат навел пушку. – «Много ли народу возьмет?» – спрашивает енарал-то. – Человек 75 возьмет. – «Много». – Навели пушку повыше. «Много ль возьмет?» – Человек 25. – «Много». – Навели еще выше. – «Много ли теперь возьмет?» – Не могу знать, – человек пять или семь, не больше. – «Валяй!» – Как кровь пролилась, и выходит Климов старик, – борода седая, долгая. – Я, говорит, желаю Богу и великой государыне служить. – А енарал-то его за бороду: – «Ты, говорит, пушки послушался, а не указу». – Только уж на том месте, где кровь пролилась, церковь ставить было неловко, и перенесли ее сюда». А кижан и посейчас еще дразнят: «Не робей, Парамон: осинова пушка, ольховые ядра, – покуда не выстрелено!»

Следующая за Кижами остановка была в Великой Губе, по выходе из которой пароход вступил в плёсо, называемое «Красное поле», почти сплошь усеянное островами, мелями и подводными камнями. Пароход поминутно делал различные повороты, изгибы и описывал самые прихотливые зигзаги. Если бы путь его по Красному полю выразить в линии, то получилась бы крайне интересная иллюстрация к характеристике озера.

Неподалеку от Красного поля нам указали синевшую вдали северную оконечность Климецкого острова, на южном конце которого находится известный во всей местности Климецкий монастырь, основанный в первой половине XVI столетия Иоанном, сыном новгородского посадника Климентова.

К 11 часам вечера пароход пришел в село Кузаранду (названное на карте почему-то Казаранской выставкой). Здесь жила известная и Петербургу вопленица старушка Федосова, познакомившая столичных жителей с характерными заплачками и причитаниями северного края. Хотя здешние женщины и знают многие былины и поют их в качестве «сказительниц», но главной их специальностью остается все-таки свадебная и похоронная лирика, которая часто бывает настолько картинна, настолько проникнута глубоким, искренним чувством, что вызывает невольные слезы у слушателей.

Над озером давно уже спустилась белая июньская ночь, когда наш «Петрозаводск» тронулся далее. По северной части горизонта тянулась алая полоска зари, – не то последний отблеск погасшего заката, не то провозвестница нового, приближающегося рассвета. Кругом стояла полная тишина. Угомонившееся Онего точно заснуло в своих широких берегах; в его зеркальной глади отражалась глубокая, беспредельная высь неба, и ближний берег, и эта дальняя светлая полоска не сходящей с горизонта зари.

В 2 часа ночи в рубке раздался голос матроса: «Господа, кто желает Богу молиться, так сейчас монастырь; приставать будем». Пароход подходил к Палеостровской обители, находящейся в 160 верстах от Петрозаводска. (Остановка у монастыря для парохода не обязательна и зависит от воли капитана). На пристани уже стояли разбуженные свистком монахи, явился вскоре и настоятель, и как только пароход остановился, все пассажиры гурьбой поспешили на остров поклониться мощам основателя обители, преподобного Корнилия, и побывать в его пещере. Известно, что Корнилий был родом пскович, постригся уже в зрелом возрасте, и все время странствовал по монастырям, избирая место для духовных подвигов, жил некоторое время на Вааламе и, наконец, поселился на острове, носившем название «Палья» или «Вспалья» от обилия водившейся вокруг него рыбы – пальи.