Текст книги "По Северо-Западу России. Том 2. По Западу России"

Автор книги: Константин Случевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 43 страниц)

Юрьев. Городская ратуша

Безмолвно и глубоко почтительно прослушали представители местной интеллигенции веские слова Великого Князя, Августейшего своего гостя, отличавшиеся мощью и прямотой. бесконечное доверие к слушавшим, завещанное Императором Александром II «его детям», было подчеркнуто, равно как и устойчивость правительственных мер, предпринимаемых к объединению прибалтийской окраины с великой русской семьей. Никому, конечно, как лицам, имевшим счастье постоянно сопровождать Великого Князя в совершавшемся путешествии, не могло быть так ясно, почему именно в Юрьеве, а не в другом месте, сказана была речь, почему и в силу какого именно наблюдения, какого факта произнесено было то или другое слово! Каждому из слов была своя серьезная причина.

Вейсенштейн.

Мыза Аррокюль. Мызная полиция. Отъезд в Вейсенштейн. Пейзаж. Преобладание деревянных построек. Историческое о православии в 1849, 1865 и 1883 годах. Деятельность администрации. Шестимесячные сроки и предбрачные расписки. Проповеди пасторов. Генерал-губернатор Суворов и другие. Пророчество Императора Николая I. Характер новейших обращений в православие. Якобсон. Светский характер лютеранской консистории. Развалины. Историческое. Церкви. Картина Ге. Параллель между русским священником и лютеранским пастором. Возвращение в Аррокюль.

В четыре часа пополудни, 30 июня, покинув Юрьев, путники прибыли около семи часов на станцию Ракке, отстоящую от города на 74 версты. Ровно через час находились они в Аррокюле, имении, принадлежащем графине Толь, урожденной Игнатьевой, с тем расчетом, чтобы проехать в город Вейсенштейн^[12] и вернуться обратно, для дальнейшего следования в город Везенберг.

Вейсенштейн, Везенберг – два небольшие городка Эстляндской губернии, мало кому известные у нас даже по имени, представляли тот интерес, что могли дать образчик самых маленьких, еще не посещенных центров балтийского края.

Местность подле Аррокюля ровная, безлесная. Господский дом массивный, каменный, окруженный экономическими постройками, оттенен почтенными деревьями старого сада, к которому, почти вплотную, прилегает роскошный, большой парк, и в одном месте его виднеется красивая часовня – усыпальница семьи хозяев.

Нельзя было не обратить внимания на тот порядок, который здесь, как и в других усадьбах этого края, бросался в глаза. Чувствовалась умелая, опытная, очень строгая рука местной администрации и сами собой напрашивались сравнения с некоторыми особенностями нашего, отходящего в былое, строя сельской полиции, требующего значительного изменения. Конечно, не в одной сельской полиции дело, но почти полное отсутствие ее, во всяком случае, не достоинство. Если в чем, так именно в этом надо отдать прибалтийским немцам полную справедливость, и некоторые заимствования будут вовсе не вредны.

Организация прибалтийской полиции, насколько она еще не тронута мероприятиями новейшего времени, представляется весьма своеобразной. Собственно говоря, тут две полиции: одна, имеющая некоторое, но только по внешности, сходство с нашей городской и сельской полицией, и другая, совершенно своеобразная, административной власти не подчиненная, «мызная» полиция, становящаяся, по самому существу своему, и очень нередко, не только во враждебные, но даже и в комические отношения к первой, в особенности к нижней её инстанции – полиции волостной. но видимый порядок зависит от системы, которая основана на самых действительных средствах: денежных штрафах, взимаемых строго и без всякого снисхождения.

Вейсенштейн – городок, отстоящий от Аррокюля на 32 версты. Отчасти знакомый уже характерный пейзаж, имеющий немного деревень, снова развернулся в бледном освещении солнца, по временам заволакиваемого облаками. Дорога, тщательно размеренная столбиками и камнями, свидетельствовавшими о хозяйственном распределении её между теми, кому надлежит чинить, шла по местности довольно ровной, только изредка сбегая в пологие котловины едва заметных холмов. Крестьянские дома, попадавшиеся в пути, были далеко не роскошны, попадались попросту хаты с накрененными пристройками, жердяные заборы; телеги и лошади плохенькие.

Крестьянские дома далеко не роскошны и во многом напоминают наши, те, что победнее. В здешних четырех уездах Эстляндской губернии: Ревельском, Везенбергском, Вейсенштейнском и Гапсальском или, как их тут называют, в провинциях Гаррии, Вирланде, Иервене и Вике, число всех домов, крытых тем или другим материалом, за 1885 год, представляется в следующих, очень красноречивых для пейзажа и других соображений, цифрах:

тесом – 690 домов

черепицей – 1,135»

лубком – 4,626»

соломой – 33,891».

В Лифляндской губернии соотношение остается почти тем же для всех восьми уездов:

тесом – 1,184 дома

лубком – 10,174»

соломой 56,769».

Из этих цифр явствует, что некоторая романтичность в прибалтийском пейзаже, несомненно, существует и, с этой точки зрения, еще не утратила той художественности, которая, по словам известного германского эстетика Фридриха Фишера, сглаживается и исчезает с развитием культуры, телеграфов и железных дорог. Против цифр спорить трудно.

Направляясь в Вейсенштейн, путники подвигались на запад, к тем местам Эстляндской губернии, где началось или, лучше сказать, многократно начиналось движение эстов в православие. Из разговоров с местными жителями выяснилась одна, до такой степени своеобразная, особенность Вейсенштейна, что она не могла не навести на целый ряд мыслей по вопросу об отношениях православия к лютеранству в здешнем крае. Из разговоров этих можно было заключить, что здешний православный священник, или его предшественник, и лютеранский пастор, или его предшественник, жили постоянно не только в мире, но даже в дружбе, и что только смерть пастора прекратила ее. Это нечто совершенно исключительное, единственное и как пример разрешения одного из жгучих местных вопросов, крайне желательного. Этой дружбы, этого единения между духовенством православным и лютеранским, к сожалению, нет здесь нигде. Отчего? что говорит прошедшее? что говорит настоящее?

При описании Риги было упомянуто вкратце о первом движении в православие в сороковых годах, обусловленном неурожайным временем, тяготой тогдашнего безвыходного положения крестьян и, главное, запрещением им вступать в гернгутерские братства в 1839 году. Упоминалось о страшно тяжелых годах православной церкви в крае. Все, что можно было сделать против православия, было сделано: преосвященному Иринарху возбранено записывать желавших обратиться в православие и сказано не принимать никаких по этому предмету просьб; в Петербург, шефу жандармов Бенкендорфу, написано от генерал-губернатора Палена, что это движение в православие – «возмущение» и потребованы войска; оберпрокурор Св. Синода рекомендовал Иринарху «не вмешиваться в это чисто гражданское дело» и, наконец, в 1841 году сам преосвященный, под присмотром особого чиновника, увезен, через Митаву, в Псков. Таким образом, было «усмирено» представленное «возмущением» и признано «гражданским делом» стремление чисто духовного свойства. Ведь не проявилось же оно раньше, пока существовали гернгутерские общины и доступ к ним народу не запрещался; общин этих, еще в конце прошлого века, имелось в крае сто сорок четыре, и шли к ним бедные люди потому, что проповедники гернгутерские не были тем, чем были всегда лютеранские пасторы – «церковными помещиками» – «Kirchen-Hem»; потому что гернгутерский дом молитвы не был домом страха, не объявлялись тут распоряжения помещиков, объясняемые и подкрепляемые текстами Св. Писания с церковной кафедры и покорность не была единственной темой гернгутерских проповедей. Не подтасован же, в самом деле, историей тот факт, что, как только запретили гернгутерство в 1839 году, так тотчас же, словно по данному знаку, в сороковом году, началось движение в православие? Что гернгутерство успокаивало, удовлетворяло людей бедных, видно уже из числа общин, – числа, которое, ко времени их закрытия, значительно возросло. Отчего же, в самом деле, не сказывалось стремление к православию раньше? Отчего же не обвиняли тогда, бессильное теперь, гернгутерство в том, в чем обвиняют православную церковь: в обещании, для привлечения к себе, всяких земных благ? Удивительно ли, что крестьяне бросились тогда к православию, потому что очень хорошо испытывали на себе практику того, что доказывали на ландтаге 1841 года Гиммельстиерн и Фелькерзам словами, а именно: что дворяне, освободив крестьян без земли, совершили вовсе не подвиг, а «выгодное дело», «ein gutes Geschaft».

Как бы то ни было, но первое движение в православие, мало-помалу, прекращено, и пламя направлено под пепел. Глубоко справедливо мнение, что православная церковь в те дни, «благодаря примиряющему отношению своему, охранила край от более важных замешательств». Но разве, в самом деле, не достаточной причиной перехода в православие послужило закрытие двухсот религиозных гернгутерских общин, удовлетворявших те потребности духа, которые не удовлетворялись «церковными помещиками», объяснявшими распоряжения светских помещиков в духовных проповедях? Разве нужно непременно доказывать то, чего не было, а именно: что православие подкупало обещанием денег, земли и проч., когда действительная причина так ясна.

Как бы то ни было, но живое движение сороковых годов было ослаблено, оно ушло вглубь, и тут встречаем мы в 1845-1846 годах достаточно своеобразную, только совсем особыми условиями объяснимую, борьбу правительственных мероприятий и местных распоряжений. С одной стороны, Император Николай I, по донесению шефа жандармов, графа Орлова, поставляет балтийского генерал-губернатора в известность, «что отказывать в присоединении к нашей церкви противно нашим установлениям и чтобы просители были немедленно присоединяемы и божественное богослужение совершалось на их языке», что «не следует допускать подстрекательств к переходу в православие, но, вместе с тем, устранять всякое тому противодействие». С другой стороны, рижское городское управление объявляет латышам, что, с переходом их в православие, они лишаются права быть возчиками, и все желавшие присоединиться высланы из города; православным священникам запрещено посещать жилища православных на помещичьих землях; запрещено хоронить перешедших в православие на лютеранских кладбищах и т. д. Тюрьмы оказались полными, а обращение все шло, да шло, и в православие обратилось около ста тысяч народа. Некоторые правительственные уступки, например: запрещение православным священникам, даже в пределах своего прихода, исполнять требы иначе, как в сопровождении благонадежного чиновника; распоряжение о том, чтобы записывания на присоединение к православию делались тоже в присутствии полицейского чиновника и, в особенности, установление в декабре 1845 года шестимесячного срока со времени заявления желания присоединиться к православию (за это шестимесячное время «отступник» мог вволю убеждаться в том, что будет ожидать его: он становился «вне закона»), не умиротворяли людей, метавших гром и молнию в православие; все ярче раздавались проповеди Вальтера, Бергхольца, Кельбранта, Мазинга, предававшие русских анафеме. Тяжело, безвыходно тяжело, было для крестьян это время, и все-таки генерал губернатор Головин свидетельствовал «о беспримерной кротостинарода», а особые суды, установленные для дел «о разглашателях» православия, несмотря на все свое желание, не могли постановить ни одного приговора.

Хотя в 1865 году рижскому архиепископу Платону, впоследствии митрополиту киевскому, и удалось исходатайствовать отмену шестимесячного срока наставления, но, одновременно с этим, в том же году, последовала совершенно сходная с этой, по значению своему, другая правительственная мера, а именно отмена, для прибалтийских губерний, так называемых «предбрачных подписок», которыми, при смешанных браках, брачущиеся обязывались крестить детей в православную веру. Об этой отмене упорно ходатайствовало местное дворянство; не довольствуясь антиправославной пропагандой и тем, что начались отпадения от православия, совершавшиеся благодаря попустительству властей, оно желало обеспечить лютеранству будущие, нарождающиеся поколения. Том X, часть 1, зак. гражд., глава II, ст. 67, гласит, что: если жених или невеста принадлежат к православному исповеданию, то, в этом случае, везде, кроме Финляндии, требуется, чтобы лица других исповеданий, вступая в брак с лицом православного исповедания, давали подписку о том, что дети их будут крещены в православие. 15 марта 1865 года последовало секретное повеление, отменявшее для балтийского края обязательность этих подписок, и только Император Александр III, 26 июля 1885 года, повелел «немедленно принять меры», к восстановлению в полной силе существующего закона относительно отобрания, при смешанных браках, подписок. восстановление общего для государства закона, с которым оно выросло и окрепло, окончательно уничтожит ту несообразность, что русские, завоевавшие прибалтийский край, явились в качестве побежденных, поступившись одним из своих основных, существенных законов. Ближайшему будущему назначено только следить за точным исполнением его.

Прямым следствием долговременной уступчивости и непоследовательности административных властей и безусловной неуступчивости и последовательности местного дворянства явилось то, что с конца шестидесятых годов, в прибалтийском крае, усилилось в народе обратное, только что помянутому, движение из православия в лютеранство. Много способствовал этому занявший с 1855 года место генерал-супер-интенданта, Вальтер, и с кафедр церковных стали громко доказывать на все лады, что крестьяне обращались в православие путем обманным. Характерно, что в 1857 году генерал-губернатор, во всеподданнейшем отчете, ходатайствовал о пересмотре «всех законоположений лютеранской церкви», то есть о такой именно мере, о какой ходатайствовали в 1861 году, во время возмущения, епископы в Варшаве относительно церкви католической! 9-го марта 1864 года Вальтер, при открытии лифляндского ландтага, произнес речь, в которой доказывалось, что в балтийских губерниях «господствующей церковью должна быть протестантская, а господствующей народностью – немецкая»! Хотя последнее из упомянутых ходатайств было отклонено комитетом министров, хотя Вальтер был выслан, но зато в край командировано особо доверенное лицо, немедленно, якобы, убедившееся в том, что движение в православие в 1845 и в 1846 годах было «официальным обманом» и что из 140,000 православных только 1/10 часть к 1864 году исповедует эту веру!

Было время, когда цензура православных изданий находилась в руках лютеран; когда не ведомство Святейшего Синода, а министерство внутренних дел изготовляло и представляло всеподданнейшие доклады о вопросах чисто догматических по делам церковным в балтийском крае. Было время, когда писания Сиверса, Бока, Экардта и Ширрена ставили нас на непрошеный суд Европы, и в 1870 году, в Женеве, Ени читал публичные лекции об угнетении лютеранства в прибалтийских губерниях, и члены евангелического союза возымели дерзкую мысль испросить, по этому поводу, аудиенцию у Императора Александра II за границей!

И, несмотря на все это, православие находило людей, искавших его, жертвовавших всем своим имуществом, потому что, по местному воззрению, пользование усадьбами являлось привилегией лютеран, и человек, становившийся православным, лишался права на него. Как не вспомнить при этом случае двух пророчеств. Одно принадлежит преосвященному Иринарху, писавшему в 1841 году в Синод: «Посеянное в Лифляндии семя православия прозябнет и возрастет». Другое – это слова Императора Николая I. Он повелел составить проект «духовно-лютеранской академии», – проект, не понравившийся прибалтийскому дворянству, предпочитавшему, чтобы духовенство оставалось его слепым орудием, и 23-го марта 1843 года государь, на докладе об этом графа Уварова, начертал: «Когда из непонятных видов сами они (дворяне) противодействуют, то остается предоставить воле Божией дальнейший ход сего дела. Кто знает, может быть, неисповедимый Промысл направляет невидимой рукой сию церковь к разрушению, и тогда никакая сила не остановит стремления народа к православию. Должно только все так подготовить, чтобы церковь наша была готова принять новых чад. Для того уже все духовные книги и служебники переводятся на местные языки». Прав был преосвященный Иринарх – семя «прозябло» и дало ростки; прав был Император, сказав, что «никакая сила» не удержит людей от стремления к православию. Стремление это продолжало сказываться постоянно, несмотря на то, что люди с достаточной наглядностью могли убедиться в том, что всякая надежда на поддержку их в законодательных и административных сферах потеряна, и все-таки они шли, и шли не всегда в одиночку, а даже скопом. Так, скромное послание преосвященного Филарета, переведенное на эстонский и латышский языки, обусловило, в 1866 году, переход в православие большей части Тукума, хотя полиция и отбирала эти листки, «не пропущенные лютеранской цензурой», и в марте 1867 года сам преосвященный перемещен. Вся мрачность картины положения православия в крае отразилась вполне в одном литературном произведении, в Записках священника Лийца, под псевдонимом Индриха Страумита; это «эпопея наболевшей души народа, мартирология православия, и когда можно будет их напечатать, то они сделаются любимейшим чтением для народа». Лийц кончил курс в рижской семинарии в 1857 году.

В 1876 году уничтожено прибалтийское генерал-губернаторство, и притупились местные балтийские интересы, в виду других, гораздо более крупных исторических событий. Замолк, наряду с другими, и вопрос религиозный. К этому времени, или немного ранее его, правительственная уступчивость достигла своего апогея: в 1874 году, 22-го июля, предписано прекратить все дела, возбужденные против лютеранских пасторов за совершение треб над уклоняющимися от православия, а в 1880 году министр внутренних дел Маков, уведомленный лифляндским губернатором о том, что пастор Гассельблат совратил в лютеранство тридцать шесть человек, не принял против него никаких мер «ввиду того, что он в первый раз сделал это преступление»! Отпадения от православия, под всевозможными давлениями, принесли свой плод: с 1857 по 1863 отпало до 9,000 человек, в 1864 – 11,000, в 1880 – до 40,000. По отчету преосвященного Филарета, из общего числа православных в крае (194,787 человек) не уклонившихся только 117,238. Проповеди пасторов, шестимесячные сроки, уничтожение предбрачных подписок и, главное, взгляды дворянства, поддержанные нередко и высшими административными властями, своих целей достигали.

Местные люди приглашались, как это видно из решения статс-секретаря Макова, на «вторичные» преступления. Смутно и бестолково было положение религиозных дел в крае, о котором можно бы было привести, в случае надобности, множество поразительнейших фактов, с именами собственными и самыми прочными датами, но, избегая особенно мрачных красок, надо обойтись без них. Вдруг, уже очень недавно и опять-таки не по почину православной церкви, а по почину лютеранской, усилились вторичные обращения в православие, которые совершаются и до сих пор. Как тогда, в сороковых годах, главным поводом, последней каплей в чаше, было уничтожение гернгутерских общин, так тут явилось собирание пожертвований на 400-летний юбилей Лютера, начавшееся в октябре 1883 года. Первообращенный явился в Леале, затем пошли обращения в вердерском и паденормском приходах, протянулись они на прибалтийские острова, на Дого, и нашли себе дорогу дальше, чем прежде, в Курляндскую губернию – в Сисмакен, Домеснес и Тальсен; переходят не только эсты и латыши, но даже малые остатки, каким-то чудом сохранившихся, ливов. Нет в этих обращениях той многочисленности, которая сказывалась раньше, но в них гораздо более прочности. Если в сороковых годах главной причиной было закрытие гернгутерских общин и неясное искание «духа жива», то теперь стремление это получило больше прочности, благодаря тому, что с ним слился, ставший ясным, вопрос о национальности. Эсты и латыши не хотят умирать как племя, они взывают о своем желании быть в единстве с русским царем и русским народом; возникло вновь понятие и термин «царской веры», долженствующей быть господствующей в крае, термин, бывший в ходу до 1845 года, и, наконец, иначе смотрит на этот вопрос наше правительство, во многом уже восстановившее весьма старательно подпиленные и подточенные святые права православия.

Эти вторичные обращения с 1883 года начались прежде всего с сектантов, которых в балтийском крае много. Тогда только что умер Якобсон, редактор эстонской газеты «Саккала», человек, ставший во главе движения по вопросу о единении с Россией; насколько его не любило местное дворянство, видно из того, что оно выхлопотало восьмимесячное запрещение «Саккалы»; насколько он был дорог другим, выказалось на его похоронах в 1882 году, в Феннерне, очень недалеком отсюда: многие тысячи проводили его в могилу. Он не дожил до развития обращений в православие, но на них смотрят десятки тысяч отпавших от православия; смотрит лютеранское крестьянство, связанное с киркой, в большинстве случаев, от времен исторических, только внешними узами. О том, насколько вообще эсты и латыши склонны к изменению вероисповеданий, что обусловлено как насильственным введением католичества в XIII веке, так и беспримерно легким, так сказать, административным обращением страны в лютеранство в XVI веке, дает многие любопытные указания Трусман, в своем труде: «Введение христианства в Лифляндии».

Перебирая и сопоставляя самые разнообразные источники по этому вопросу, нельзя не остановиться на некоторых любопытных замечаниях. Так, один из доводов множества немецких памфлетов, направленных против православия, это тот, что Император Всероссийский, воплощение власти светской, есть, в то же время, и глава церкви, и что это, будто бы, лютеранам непригодно. Мы не имеем никакой причины обсуждать здесь суть этого вопроса; но странно, что и в маленьком прибалтийском крае и его маленькой самостоятельной лютеранской церкви, отношение светской власти к духовной представляется именно таким, против какого возражают памфлеты. Пасторы выбираются здесь исключительно дворянством, в силу патронатства; супер-интендантов выбирает ландтаг; хозяйством заведуют в Лифляндской губернии ландраты, в Курляндской – матрикулованные дворяне, и, наконец, местные евангелическо-лютеранские консистории, составляющие высшие губернские инстанции по делам духовно-судебно-административным, состоят из светского президента, духовного вице-президента, двух духовных и двух светских заседателей, и все они избираются не кем иным, как дворянством, несомненно, светским. Не представляет ли такая консистория, высшая духовная инстанция, доказательство того, что местная светская власть в прибалтийском крае есть, в то же самое время, и высшее воплощение власти духовной? Не так уже это непригодно, как объясняют различные памфлеты относительно церкви православной.

Городок Вейсенштейн, имеющий около 3,000 жителей, опрятен и миловиден, как и большинство городков в здешнем крае. Красиво поднимается над ним расположенная на холме изящная, о пяти куполах, православная церковь, а на другом холме – восьмигранная башня старой развалины. Улицы все мощены; лютеранская церковь, – что совершенная особенность, – уступает русской в благолепии, но старше её годами и очень почтенна в своих скромных, без всяких изворотов и кривляний, архитектурных линиях.

Как ни мал Вейсенштейн, но и он имеет, что рассказать как о далеком былом, так и о более близких к нам днях. Основан он ландмейстером Медемом в 1265 или 1266 годах, одновременно с Митавой. В XV веке умер здесь комтур Гельвиг фон Гильзен, обладавший почему-то неисчерпаемыми богатствами; по смерти его, их забрал ландмейстер Керсдорф и отправил в Пруссию, и, несмотря на то, что орден протестовал, клады Вейсенштейна исчезли. Было здесь и другое начальствующее лицо, фохт фон Тюлен, носивший на груди своей золотую цепь в 21 фунт весом. С 1572 по 1581 год сидел здесь русский воевода, после него шведы, затем поляки. Очень любопытен длившийся не одно столетие спор города с помещиками соседнего Мексгофа, на земле которого он возник. Уже в 1398 году получил Вейсенштейн свои особые «привилегии». Королева Христина шведская, обильно раздававшая здесь в крае своим вельможам поместья, подарила замок Мексгоф фельдмаршалу Торстенсону в 1636 году; в 1669 году продано это владение Ферзену и Страсбургеру, и за первым из них в 1673 году утверждено Карлом XI владение. При редукциях, Мексгоф перешел к шведской короне, но вдова, наследница, не убоялась спорить даже с нею. Когда редукциям, по великодушию русского царя, дан был обратный ход, то комиссия, рассматривавшая права владения, утвердила собственность Мексгофа за бароном Штакельбергом, и город Вейсенштейн, по примеру прежних лет, эксплуатировался новым помещиком не хуже старых. Одним почерком пера Екатерины II, после необозримо долгих споров, был Вейсенштейн освобожден от крепостной зависимости, сделан в 1783 году уездным городом, а Штакельберг вознагражден со щедростью, имевшей слишком частое применение в балтийском крае: указ 1-го декабря 1789 года объясняет, что, взамен земель, лугов и строений, отошедших в пользу вновь созданного города, и в вознаграждение за перешедшие к короне сборы и подати, Штакельбергам отданы в вечное владение четыре мызы с угодьями. Спор средневекового характера был покончен, но заплатила за это опять-таки наша щедрая казна.

Небольшой лютеранский храм в Вейсенштейне, сгоревший в 1845 году, вновь отстроен, как и многие лютеранские храмы, на русские деньги, великодушно пожертвованные Императором Николаем I; освящен он в 1847 г. Одно из украшений его не могло не броситься в глаза. Как-то странно и невероятно было очутиться, совершенно неожиданно, лицом к лицу, с картиной, служащей здесь образом, более чем радикально-реального характера, а именно с копией, во всю величину, «Тайной Вечери» Ге. Кто не помнит очень хорошо времени возникновения этой картины, времени «Современника» и «Русского Слова», времени радикализма шестидесятых годов; в христианской церкви, в доме благодати, она совершенно немыслима. И где же висит эта картина? – В Вейсенштейне, тюрьму которого, как говорят, можно бы упразднить, потому что в ней заключенных не бывает и существование её было искусственным образом поддержано сторожем, посадившим, как говорят, в нее своего сына, чтобы значился по спискам хотя какой-нибудь арестант. в Вейсенштейне – этом мирном городке, – где дружили даже пастор со священником и где, еще в тридцатых годах, согласно преданию, по счастливой мысли одного врача, вполне достойной подражания, была разыграна в лотерею семья неимущих: на лотерею брали билеты и выигравший обязывался – и действительно исполнил обязательство, – содержать эту семью.

Достойны внимательного осмотра местные развалины. Теперь высится только одна восьмиугольная башня с погребом, от которой был когда-то ход к озеру, но еще в 1872 году стояла тут другая, круглая башня, опрокинутая бурей; хотя от стен замка сохранилось немного, но общий план его совершенно ясен и имеется остаток церкви. Молодые деревца поднимаются по зеленеющим газонам старого пепелища.

Не мало интересного замечено в этот день. рассказ о дружбе русского священника и лютеранского пастора упорно наводил мысль на параллель положения обеих церквей в балтийском крае. Пастор здесь – у себя дома; он хорошо обставлен и пользуется доходами с пасторатских владений; еще в юрьевском университете сходится он со своими однолетками, занимающими со временем в крае более или менее видные места; он persona gratissima у ближних помещиков, где он крестит, женит, хоронит. Наш священник – на чужбине; он не получает того же жалованья, а вида не имеет; он имеет дело только с самыми беднейшими людьми, с «изгоями» края, и те, кто друзья пастора, – его несомненные недоброжелатели. Трудны миссии православных в странах языческих, но, право, гораздо труднее им в прибалтийском крае. И скромны же эти люди, и робки, и цепко стоят на своих постах во главе тех русских «тружеников», о которых в своей юрьевской речи вспоминал Великий Князь.

В третьем часу пополудни путники возвращались тем же путем, каким прибыли, в Аррокюль. Влево от пути, в имении барона Штакельберга, виднелся курган, в котором покоятся ратники царя Иоанна, шедшего отсюда на Ливонию; владелец предположил^[13] поставить памятник. Подле экипажа, справа и слева, потянулся тот же пейзаж, те же глядевшие на проезжих из-за ворот и изгородей молчаливые люди. Наутро предстоял выезд по железной дороге к Везенбергу.

Везенберг.

Общий вид города. Историческое. Процессы и русские деньги. Различие в некоторых воззрениях русских и немцев. Осмотры. Развалина. Значение числа 12. Отсутствие утверждений во власти. Гауптманы. Гакенрихтеры. Крестьянство в прибалтийских губерниях и его судьбы. Что было в Курляндской губернии? Барщина и пользование землею. Крестьянские угодья и арендаторы. Почин в правительственных мероприятиях. История земельного вопроса. Упразднения усадьб. Что имело место в Лифляндской и Эстляндской губерниях. Положение нынешних крестьян. История последних сорока лет.

В Везенберге^[14] 5,500 жителей, следовательно, город этот все-таки почти вдвое больше Вейсенштейна. Местность ровная, улицы мощеные, дома опрятные; гораздо заметнее над ним, чем в Вейсенштейне, расположенные на высоком холме развалины древнего замка. Начало города – XIII век, и, тотчас вслед затем, уже имеет он одинаковые со своими однолетками, Ревелем и Нарвой, права и привилегии; у Ревеля и Нарвы имелись данные им природой привилегии – морские гавани, необходима была такая же привилегия и сухопутному Везенбергу, и он, действительно, владел гаванью – Тольсбургом.

Вообще Везенберг, в долгих судьбах его, будто притягивало к воде; когда, в 1802 году, предполагалось соединить Чудское озеро посредством каналов и нескольких речек с ревельской губой, то самый длинный из каналов, около сорока верст длиной, должен был проходить близ Везенберга. В этом проекте, сильно поддержанном ревельским магистратом, поминается еще другой проект, более древний – о соединении Чудского озера с городом Перновом, и оба они свидетельствуют о том, что попытки торгового сближения балтийской окраины с внутренними губерниями России не останавливались даже перед такими трудностями, чтобы ничтожные, безводные речки «углубить и в иных местах сделать шире и сделать плотины и шлюзы». Юнейший по времени проект, вызывавший русскую казну на огромные затраты, был подан министру коммерции графу Румянцеву, и чрез него доходил до Александра I; проект не лишен, конечно, самых смелых предложений и упорно поддерживался из Ревеля много лет. Немного противоречит, конечно, этому желанию объединения с внутренними губерниями России другой современный документ, а именно бумага, с надписью «секретно», отправленная в 1819 году генерал-губернатором прибалтийских губерний маркизом Паулуччи на имя эстляндского губернатора барона Будберга. Она говорит: «Совершенное уклонение в образе одежды от принятого обычного порядка вызвало, наконец, полное мое неудовольствие... Некоторые легкомысленные люди желали, как оказалось по следствию, выказать этим связь свой с каким-то немецким братством в Германии... Вот описание этой одежды: старонемецкий берет или шапка с необыкновенно большими полями, плотно сидящая на голове; короткие, до икр, сапоги; узкие брюки; фрак темно-зеленого сукна, и, в довершение всего, длинные до плеч волосы». Вслед за этими мотивами, доказывавшими еще в 1819 году тяготение к Германии, идут подобающие распоряжения генерал-губернатора, так что объединение, сказывавшееся в проектировании каналов, не распространялось, как видно, на шапки с необыкновенно большими полями и сапогами, означавшими связь с каким-то немецким братством, и вызывало «полное неудовольствие» местной власти.