Текст книги "По Северо-Западу России. Том I. По северу России"

Автор книги: Константин Случевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

От Териберки к Арсгубе.

Вид Мурмана в солнечный день. Западная часть его. Характер скал. Годьфстрим. Остров Кильдин. Мир пернатых. Охотничьи рассказы. Иностранцы. Прибытие к китобойному заводу.

1 июня 21-го был яркий, горячий день. Около восьми часов утра, снявшись с якоря, крейсер покинул Териберскую бухту. По выходе в океан, он взял курс на запад, к границе Норвегии, в обход острова Кильдина, направляясь к самому северному, к самому далекому пункту плавания – к Арской губе, так что Кола, в который он заедет на обратном пути, самый северный город России, останется к югу с лишком на полградуса широты. Ветра нет почти никакого, но зыбь все-таки велика; куда девались и темень, и туман, и могучие порывы шторма; кажется, им и места не могло быть в этой безупречной лазури неба, над светящеюся волной океана, над розовыми очертаниями мурманских скал. Можно ли было предполагать, что эти изможденные сказы тоже умеют быть розовыми?

А Ледовитый океан при ярком солнечном свете обладает богатыми красками; разрезываемая пароходом вода – цвета зеленого, выступающего с особенной яркостью, благодаря безусловной белизне пены, расстилающейся по ней кружевом. Дальше, там, где, по-видимому, волн больше; где они пестрят своими несчетными гребнями, кажущимися за далью малыми гребешками, и, наконец, исчезают, – искрящаяся зелень переходить в глубокую синь, в сильнейший аквамарин. На самом горизонте, на севере, этот аквамарин сгущается в одну могучую бархатную черту, проведенную гигантской рукой живописца, как бы сказавшего этим: «тут небо, тут водное пространство, – никогда им не смешиваться!». И голубое небо, как оно ни лазурно, не переходит заветной бархатной черты глубочайшей сини водной пучины, способной, как люди, на страсти, на страдания и на великие радости.

Хотя ветра не было почти никакого, но зыбь в океане, как сказано выше, ходила отнюдь не слабее вчерашней. Не скоро улегаются взводни Ледовитого океана; целыми днями длятся они, когда причина их – ветер – давно уже прекратилась. Та же самая вышина волн, то же почти широкое раскачивание судна, только не льется вода через борт, не клубится она в шпигаты; и если злобствовали волны вчера, сегодня они только заигрывают. Так, да не совсем так: вчера все было пасмурно, сыро, серо, все рокотало, свистело, было холодно; сегодня все лазурно, волна ласкает своим шумом, не пробуравливаемая вихрями, и солнце ярко, и вам тепло.

А берег? Мурманский берег? Он был весь впереди, вытянутый в бесконечность в самой живописной его части. Если про какие-либо скалы в мире можно сказать, что они похожи на остовы, скелеты, так это именно – о Мурмане. они, эти скалы, в очертаниях своих костлявы и жилисты, и жилы эти как-будто служили когда-то путями какой-то жизни и остались следами погасших геологических процессов от тех дней, когда камни еще двигались и совершали свои странствия. Берег, иззубренный, продырявленный, выдвинутый со дна океана, с великой глубины, совершенно обнажен; граниты и гнейсы – оголенные; при колоссальных размерах пейзажа, ни во что нейдут, конечно, всякие мхи, обильно и цепко растущие повсюду, равно, как чрезвычайно миловидная розовыми цветочками своими мелкая вороница и, наконец, березка-лилипут, березка-карлица, стланец, предпочитающая стлаться по земле, поблескивая своими густо-зелеными, крепкими листиками, в серебряный гривенник величиной. Последняя представительница на Севере наших лиственных лесов, березка, съежившись и мельчая, все-таки не покидает здесь родной земли, гнется к ней, лобызает, довольствуется тем, что дает ей эта тощая земля, а дает она ей очень мало, и то только в течение короткого, двухмесячного лета.

Обращенный в сторону океана, Мурманский берег, начиная от Святого Носа до норвежской границы, т. е. на всем его тысячеверстном протяжении, представляет весьма разнообразную поверхность: она постепенно возвышается по мере приближения к норвежской границе. Скалы Терского берега, Святого Носа, Семи Островов, Оленьего, Териберки не превышают 400 футов; очертания этих берегов в высшей степени однообразны, больших заливов нет; начиная от Териберки, скалы вырастают, достигают 700 футов, и берега изрезываются глубокими бухтами; множество островов, с их разнообразными очертаниями, дробит на многие планы неподвижный, утомительный вид Мурмана и образует множество глубоко-художественных эффектов. Это – с художественной стороны, но и со всяких других сторон западная часть Мурманского побережья является и характерной, и достойной серьезного внимания.

Гольфстрим – теплое течение, опоясывающее наше полушарие, направляется, как известно, к западным берегам Норвегии, в её фиорды; он заходит прямо в них и обусловливает мягкость температуры и развитие рыбного промысла, которые служат главнейшей основой существования всего Норвежского побережья. Что там все это процветает, что к услугам рыбаков имеются телеграфы и телефоны, срочные пароходства и удобства сбыта, – причина этого кроется, конечно, не в одном только благодетельном, оживотворяющем Гольфстриме, так как он касается и России, и приносил и ей свою обильную лепту. Облагодетельствовав норвежские фиорды, он отталкивается ими, огибает Норвегию и направляется прямо на наш Рыбачий полуостров; отсюда, полосой в полтораста миль ширины, идет он сперва к юго-востоку, затем, к востоку и, наконец, отклоняется на восток и северо-восток, постепенно удаляясь от наших берегов, и уже у Святого Носа находится в одном градусе расстояния по прямому пути на Новую Землю. Вся причина обилия трески, сельди и идущих за ними крупных представителей морской фауны – китов, акул, и др., кроется исключительно в этом теплом течении, отчасти касающемся и России; от него же зависит и незамерзание многих наших северных бухт в глубокую зиму, когда и Нева и Волга скованы льдами. Оно же, одновременно с бурливым характером Северного океана, обусловливает и то, что берега океана местами не замерзают совершенно или замерзают узкой полоской верст на тридцать, временно, при чем этот «припой» льдов, не успев образоваться, уже ломается и разносится по сторонам, унося с собой зачастую промышленников, ушедших на «наледный промысел».

Рыбачий полуостров, почти что омываемый Гольфстримом, – самое бойкое место нашего западного Мурмана, служит центром весеннего лова, и к нему-то чрез Колу и другими путями идут со всех сторон те наши промышленники, о мартовских походах которых сказано было выше. Тут же, в этих местах Мурманского побережья, еще со времени новгородцев, широко занималась жизнь; сюда заглянул, образовывая китобойное дело, Петр Великий; здесь существует Екатерининская гавань, в которой зимовал когда-то наш военный флот; здесь же, наконец, в последнюю четверть века, когда поднялись первые голоса в пользу нашего забытого Севера, сказалась первая попытка его оживления и эксплуатации; тут в настоящее время скопляется весь промышленный Мурман, и, наконец, в будущем – вероятно нигде, как тут – должны мы стать твердой военной ногой. Обидно видеть на карте, изданной гидрографическим департаментом, что, как раз подле этих мест, на самом северном пункте Норвегии, открытая со всех сторон всем ветрам, обозначена лучистой звездочкой крепостца Вардэ-Хус; она словно зарится на наш Рыбачий полуостров.

По мере движения «Забияки» на запад, по мере того, как в полной солнечной ясности тянулись пред глазами разные очертания скал над глубокой зеленью океана, картины становились все привлекательнее – не жизнью людской, которой здесь все-таки очень мало, но возможностью такой жизни в будущем. Пример маленькой Норвегии у всех на глазах: север её оживился только в последнее двадцатипятилетие.

Крейсеру пришлось выйти в открытый океан довольно далеко или, как говорят поморы, «в голомя», в открытое море, для того, чтобы обогнусь, самый характерный, в геологическом отношении, остров Кильдин. Мало на Мурмане таких выделяющихся своей конфигурацией мест, как Кильдин. Он виден за много, много миль, как с востока, так и с запада. Если смотреть на него с моря во всю его длину, составляющую девять миль, он представляется совершенно отвесной, со всех сторон обрубленной и обнаженной скалой в 600 – 650 футов вышины; только снизу будто присыпан к нему песок, чтобы скала не качалась. Тут, в этом внешнем виде острова Кильдина, все – обман. Во-первых, это – не скала, а хрупкие сланцы первозданных пород, песок, если угодно; все острова, весь матерый берег начиная от Белого моря, все это – гранит; по словам геолога Иностранцева, острова Белого моря гнейсовые, а вот именно Кильдин почему-то составился из хрупких сланцев и принял неуклюжую, столообразную форму. Другой обман – это пустынность Кильдина. С севера, с моря, он действительно совершенно обнажен, – даже и мхов на нем не заметно; но с юга, там, где отделяется он от матерой земли узким проливом, от 350 сажен до трех верст ширины, он представляет ряд террас, возвышающихся амфитеатром и густо поросших богатой зеленью. Это южная сторона Кильдина; она совсем защищена от северных ветров; есть здесь и пресная вода, сбегающая из находящегося на столовой поверхности острова озера, есть и поселение, и имеются олени.

Было около полудня, когда, обогнув Кильдин, судно начало сворачивать к юго-западу, направляясь к губе Ара. Отсюда вид становился очень красив, потому что впереди из волн океана возникла в полной цельности одной своей стороной вся главная, животрепещущая западная часть Мурмана. Впереди, далеко впереди виднелся очень ясно, даже с деталями скал и их очертаний, Рыбачий полуостров, находившийся милях в тридцати. В сиянии полуденного солнца над глубокой синью моря полуостров этот, состоящий из темных шиферов, казался весь розовым с сильными полосами белых снегов, залегавших на нем в большем количестве, чем где бы то ни было. Он казался островом, потому что Мотовский залив как бы отрезал его от материка совершенно. Влево от парохода, на таком же расстоянии, нарушая собою монотонность линии береговых скал, обозначались один подле другого входы в бухты Уру и Ару; судно направлялось к последней, самой дальней. Скалы, обрамляющие оба входа, освещаемые солнцем сбоку, очень красиво оттенялись. По мере приближения к ним, нагота их становилась совершенно наглядной, и могучие волны буруна злобно ударяли в них, вытягивая вдоль берегов длинную ленту звездившейся пены.

Если вчера, входя в Териберку, крейсер двигался осторожно, – сегодня не уменьшал он хода, уверенно направляясь к проливу. Он держался более левой стороны; справа, на низенькие Арские острова, состоящие из огромных гранитных глыб, океанская зыбь налегала неимоверно сильным буруном. В ярком солнечном свете сине-зеленые волны взлетали на острый мысок ближайшего, совершенно открытого северо-восточному ветру островка. Тут уже не одной только белой полосой, а несколькими параллельными, разорванными полосами виднелась пена прибоя, вздымаемая бесконечно возобновлявшейся волной. Полос этой белой пены было много; дальнейшие от берега, старейшие, покачивались будто мертвые, отжившие, и исчезали. И треск, и стон неслись от этой могучей толчеи, и «Забияка» очень благоразумно держался от неё возможно далеко, ближе к левому берегу.

Вход судна в губу Ару. Толстик.

Эта левая сторона представляла из себя нечто совершенно противоположное. Тут поднимались совершенно отвесные, высокие скалы, так называемый Толстяк; в могучую, накренившуюся темную щель, наполненную «сколками попадавших в нее камней, скрывался прыгавший с вершины водопад, след вчерашнего дождя. На всех выступах Толстяка, по всем острым кронштейнам и фантастическим карнизам, на мягких подушечках мхов, будто на диванчиках, высоко, высоко, под самый верхний край скалы восседала в огромном количестве морская птица. При приближении судна, с мест слетали немногие; но когда пароход, чтобы оповестить о своем приходе лежащий в глубокой бухте китобойный завод, дал свой басистый свисток волжского пошиба, большинство птиц шарахнулось со своих сидений и пустилось в лет. одни из них улетали опрометью, чуть не касаясь трубы и мачт парохода, в сторону; другие тотчас же возвращались, покружившись тревожно и немного: должно быть, это были матери.

Мир пернатых по нашему северному Поморью очень богат. Чаек тут больше всего, затем следуют утки. Ценнее всех, бесспорно, гага, Somateria mollissima, сохранение яиц которой в Норвегии вызвало самые строгие охранительные законы; последних, к сожалению, в России не имеется, и бедная гага, которой очень нравились когда-то наши бухты и заливчики, почти покинула их, почти перевелась; за получением гагачьего пуха русским приходится теперь обращаться к Норвегии. Характерна из здешних птиц кайра, с белой грудью и черной спиной, с ногами, поставленными далеко назади; кайра высиживает одно только яйцо, синее, испещренное как будто еврейскими буквами. Очень мал и юрок черненький с красным носиком и лапками чистик; крупен и важен черный баклан, обладающий зобом, схожим с тем, что отличает пеликана; очень велики некоторые виды морских орлов. Чаек, как сказано, больше других: Larus marinus, L. argentatus, L. tridactylis, L. canus – чайка-буревестник; очень характерна Lestris parasitiens – разбойница, ворующая рыб, уже схваченных другой птицею; камнешворка, Strepsilas interpres, ворочающая камешки для добычи червяков; следуют морские ласточки, морские сороки, морские кулики, гагары, глупыши и т. д. Сычей и сов достаточно; дикие возгласы их по ночам и раскатывающееся эхо пугают поморов, и тогда говорится, что «леший вторьем морочит». Это – целый особенный мир пернатых, все больше белых, серых и черных, но почти у всех из них есть какие-либо яркие отметины: красный клюв, клок ярко-синих перьев, пятно на лбу или на груди, напоминающие о других, более счастливых странах красок и света.

Какие именно из этих птиц, вспугнутые свистком парохода, кружились над головами, – сказать невозможно: во-первых, потому, что их было слишком много, а во-вторых – потому, что судно продолжало идти полным ходом, не стесняясь птицами, направляясь к китобойному заводу. «Лотовый на лот!» – послышались командные слова, и пароход пошел самым тихим ходом: следовали промеры. Завод открылся вправо. Он построен вокруг небольшой бухты, совершенно закрытой от всяких ветров, но очень маленькой. Можно было вволю налюбоваться действительно красивым видом на это еще так недавно возникшее поселение, потому что судно едва двигалось. Вправо, на скалистом отдельном холме, стоял двухэтажный дом управляющего заводом; прямо против моря поднимались деревянные постройки завода, разместившись у подножия скал; перед ними, частью в воде, на дощатой покатости лежали два убитых кита: большой – синий и малый – полосатик. Темные исполинские туловища их блестели на солнце будто лакированные; темные крутые полосы бороздили тела. С вершины скалы, поверх завода, сползал небольшой водопадик, бегущий от двух небольших расположенных на горе озер; он будто плакал о судьбе водяных гигантов» привлеченных в эту маленькую бухточку и ожидавших терпеливо и безмолвно своего распластания, и спускался к ним по острым уступам скалы.

На самой бухте, расцвеченные флагами, слегка покачивались пять китобойных пароходов, принадлежащих двум компаниям: той, завод которой посетило судно; и другой, имеющей свой центр в Еретиках, который предстояло посетить на следующий день. На носах пароходов виднелись небольшие толстенькие пушки, которыми стреляюсь китов: на мачте одного из них висела плетеная корзина, из которой, как с вышки, высматривают кита.

День был удивительно ясен, прозрачен; глаза, утомленные видом голых скал, успокоились на довольно яркой зелени берегов бухточки; тут виднелись небольшие березки и какие-то кустики вербы или лозы и чахло и рябины, просовывавшиеся сквозь груды обточенных камней и кругляков. Мхов и вороницы было тоже вволю; белели ягели; голубая вода бухты так чиста, что тарелка, брошенная в нее, совершенно исчезает от глаз только на глубине тридцати сажен. Целые стада рыбы кружились в ней подле крейсера, и вся игра их была видна, как на ладони. Грохнулся якорь, и Забияка» остановился.

Термометр показывал 20° в тени, и картина была бы прелестная» если бы не запах самых убийственных свойств, доносившийся от поры до времени от завода и ждавших своего распластания китовых туш.

Стоявший тут завод – центр деятельности «Товарищества китоловства на Мурмане», существующего с 1883 г. Затрачено на все дело в течение двух лет свыше 300.000 рублей; промышленников и рабочих на заводе имелось сто девять человек, считая в том числе и тех десять, которые назначены исключительно для ловли трески, как главного предмета пищи, и остаются здесь сторожами на зиму.

Товарищество имеет два большие китобойных парохода и еще один, небольшой: на каждом из первых двух – до десяти человек народа; собственно на заводе участвующих в обработке китовых туш пятьдесят человек. Одной из первых, но не единственных выгод для местных людей от этого прочно поставленного дела является то, что заработная плата за летний сезон, не превышавшая шестидесяти рублей, поднялась до девяноста рублей.

За это лето, ко времени посещения судна, было убито двенадцать китов; в недалеких Еретиках другой компанией убито четырнадцать; те два кита, туловища которых блистали на солнце, распространяя убийственное зловоние, были счетом одиннадцатый и двенадцатый. Из этих двенадцати экземпляров было три синих и девять полосатиков, большинство – самки; местные жители простодушно передавали, будто эти самки-киты, резвясь по океану, принимают китобойные пароходы за самцов. Сообщают промышленники и другое наблюдение, касающееся этих же стран и такого же странного характера: толкуют, будто на Новой Земле, опять-таки по наблюдениям над убитыми экземплярами, в противность всяким обычным порядкам, самки и самцы моржей держатся в отдельности на восточном и западном берегу острова. Остров этот величиной чуть не с Англию, и можно себе представить, как трудно этим зубастым, толстейшим и грузнейшим кавалерам быть любезными со своими, склонными к отшельничеству, плотными дамами. Но опять-таки это, вероятно, – один из тех знаменитых охотничьих рассказов, которые сохраняют свою правдоподобность под всеми градусами долготы и шпроты, совершенно на том же основании, на котором гранит остается везде гранитом, а сланец – сланцем.

Заметим, однако, что эти и тому подобные рассказы далеко не бесполезны. Иностранцы отлично умеют представить ту или другую местность любопытной, распуская о ней всякие возможные и невозможные сказки, правды, предположения; люди любят чудеса и ездят к ним. Мурман тоже, то и дело, посещался и посещается различными иностранцами. Передавали, что какой-то лорд Дудлей с женой и семейством ездит сюда ловить рыбу и зажигать папироску, с помощью лупы, светом полуночного солнца; какие-то англичане арендуют у лопарей Назрецкого погоста, Кемского уезда, реку Назь и приезжают летом, на своих яхтах, для ужения рыбы; сообщают о нескольких посещениях какого-то Роланда Бонапарта; ученый француз Рабо недавно появлялся здесь, отыскивая какие-то допотопные черепа, небывалых, исключительных размеров. Почему избрал он для этой цели Россию, и именно её северное побережье, – неизвестно.

Арский китобойный завод.

Распространение кита и добыча продуктов. Распластывание. Выварка. Сушка. Осмотр китобойного парохода. Пушка и снаряд. Характер и порядок китового боя. Промысел и его развитие у иностранцев и у нас. Потерянные нами гавани. Норвежский ром. Выезд к губе Ура. Ложные солнца. Промысел палтуса и камбалы. Гастрономическое значение этих рыб.

Зданий Арского китобойного завода, собственно говоря, только два, это – деревянные, длинные, в два света, корпуса, построенные так, как строят вообще в Америке: из прочного леса, не скрывая стропил и связей, не делая ничего для вида и роскоши, соображаясь только с одной пользой. Из двух лежавших на наклонном деревянном помосте китов, большой, синий, имел восемьдесят футов длины; меньший, полосатик – шестьдесят футов; наибольшие экземпляры первых, водящиеся здесь, достигают ста десяти футов; наибольшие экземпляры вторых – только семидесяти футов. При полной обработке кита, при добыче из него жира, китового уса и обращении туши в гуано, большой кит дает дохода 2.500 руб., малый – 800 рублей.

Оба экземпляра, находившиеся здесь, лежали животами кверху; хвосты их полоскались в воде. Убитые и доставленные сюда пароходом, – причем кит для пути на завод привязывается сбоку парохода, – они были положены на эти места в прилив. Когда, при обработке, жир с одной стороны снят и туловище кита приходится перевертывать, ждут опять-таки прилива. Гниющая туша заражает воздух и воду, и со временем – в этом нет сомнения – их будут отдалять от воды, пользуясь для переворачиваний кранами. Может ли не быть зловония там, где распластываются и разлагаются по нескольку дней подобные колоссальные тела? Недалеко от берега, в лазурной, призрачной воде залива виднелись останки других китов, громадные, белые кости; они же валялись, разбросанные по берегу между камнями, и обусловливали очень характерную, не лишенную сказочной грандиозности, картину. Теплый, яркий, солнечный день был, как бы создан для того, чтобы в замкнутой со всех сторон скалами бухте плодить неописуемый запах. Синий кит, лежавший уже несколько дней, был найден в море убитым. Сколько времени тому назад и кем был он убит, – неизвестно; это дело обыкновенное, что кит, смертельно раненый с одного парохода, ускользает от него, околевает и достается в пользование другому, более счастливому.

Губа Ара. Китобойный завод.

Синий кит был вздут неимоверно, так что операция распластания, долженствовавшая совершиться тотчас, началась с того, что одно место живота его было проткнуто. Невидимой, но ясно обоняемой струей устремились из него газы, и туша начала немедленно опадать и принимать тот облик кита, который всем так хорошо знаком. Волей-неволей пришлось уйти с помоста и удивляться носовым нервам того человека, который стоял подле сделанной в туше дыры и готовился приступить к следующей затем операции. По мере того, как непривычные к запаху зрители отступали, всякие мухи, которых давно не видели, направились именно к источнику зловония, празднуя в ярком солнечном свете одно из своих роскошнейших пиршеств.

Подле отверстия, сделанного в ките, человек с крепкими носовыми нервами, продолжая работу, делает в стороне от отверстия вертикальный взрез, приблизительно в один фут длины; он прорезывает весь жир вплоть до мяса и делает это длинным не то ножом, не то серпом. От этого надреза проводит он два другие надреза, параллельные, во всю длину кита; затем в отверстие, служившее для выпуска газов, вкладывается крюк на блоках, соединенный системой веревок с той гильотиной на заводе, которая назначена резать жир в куски. По данному знаку, сообщающему, что крюк всунут, можно видеть, как веревки блока мало-помалу натягиваются, полоса жира отдирается от кита, чему помогает опять-таки человек с крепкими носовыми нервами, и отдираемая полоса, заворачиваясь, принимает поступательное движение к заводу, сначала по помосту, потом по очень крутому деревянному откосу, и медленно, длинной, жирной, оставляющей след змеей, волочится к работающей паром в 12 сил гильотине. Полоса, разрезываемая на куски, наполняет подставляемые одна за другой тележки, которыми и подвозится к котлу, растапливающему жир паром же. Вытопленный жир сохраняется в огромных чанах. Он очень чист и почти без запаха; в 1884 году продано было в Англию около 4.000 пуд.; за тонну жира синего кита платят 60 фунтов стерлингов, за жир полосатика и кнорра – от 25 до 30 фунтов.

Когда туша кита ободрана, приступают к её обработке, при чем прежде всего добывают китовый ус. Продукт этот от наших китов, не особенно рослых, не пользуется высокой ценой на рынке и не может идти вровень с гренландским. У синего кита он – черный, у полосатика – серо-белый; тот и другой, сваленные на землю кучей близ завода, представляются как бы большими полупрозрачными картонажами со множеством мелких щетинистых волос по краям.

Губа Ара. Туши китов близ китобойного завода.

Замечательна, между прочим, тоненькая кожица, покрывающая кожу кита; она полупрозрачна, дымчатого цвета и как нельзя более напоминает самые тонкие сорта гуттаперчи. Добывают и еще один продукт: это – китовые уши, могущие служить своеобразными пепельницами. Они удивительно тяжелы, длиной дюйма в четыре и по строению своему очень сложны, замысловаты, странны.

Обработка туши кита на гуано производится в другом соседнем, гораздо более обширном здании. Оно расположено вдоль линии побережья, тогда как первое, жировое, стоит поперек. Тушу, мясо и кости отдельно рубят, пилят и разносят на части, выволакивают и подвергают выварке в котлах тоже отдельно. Мясо перекладывают для этого кусками железа, кости бросаются без перекладки, так как пар под сильным давлением и без того свободно проходит между ними. В котлах два крана; из нижнего выпускают сильно насыщенную клеем воду, из верхнего – жир. Для нагрузки котлов частями туши, сложенными в тележки, они поднимаются по наклонной плоскости машиной в 18 сил.

Когда выварка произведена, оставшиеся твердыми части переходят в сушильни, где мясо и кости просушиваются тоже отдельно; в сушильнях – по семи сковород. Последним актом обработки является раздробление высушенных частей туши и обращение их в порошок, в гуано. Это китовое, смешанное из костей и мяса, гуано идет, главным образом, для корма скота; для удобрения должно идти исключительно гуано из костей; отделения одного от другого по настоящее время на заводе не делается. Полученное на заводе гуано ссыпается в мешки по шести пудов в каждом и поступает в продажу по 12 марок за мешок. Гуано требуется за границу, главным образом в Германию, отчасти во Францию и Голландию. Насколько невыносим запах и безобразен вид гниющих кусков китового мяса и раздробленных костей, поступающих в сушильню, настолько же чист на вид розоватый, снабженный легким запахом мясных консервов, порошок китового гуано. Вот табличка, изображающая приблизительно при нынешних ценах стоимость продуктов, добываемых из кита средней величины:

Жир....1.300 руб.

Гуано.....200 "

Ус.......... 80 "

Челюсти...20 "

Итого......1.600 руб.

Казарма заводских рабочих состоит из двух отделений: в одном помещаются русские, в другом – норвежцы.

На Мурмане вы услышите непременно сообщение о том, что нововведенный способ убивания китов из орудий особыми снарядами – изобретение норвежца Фойна. Этот Фойн должен быть человеком замечательным, если судить по рассказам о нем, потому что охота на китов – его страсть, его жизнь. Основав китобойный промысел в Норвегии и нажив огромное состояние, главным образом на китах нашего, русского, побережья, Фойн теперь человек уже пожилой, перебрался со своими пароходами к Исландии и промышляет там в размерах более широких, не без материальной выгоды, конечно. Говорят, что он до сих пор первый рабочий на своих промыслах, и что миллионное состояние его нисколько этому не мешает. Верно то, что не он изобрел или, лучше сказать, применил к китобойному промыслу огнестрельные снаряды, так как снаряды эти патентованы в Америке еще в 1852 году. Фойну удалось, так сказать, снять сливки с нашего китобойного дела, применив здесь впервые пушку. По сведениям официального характера значится, что Фойном убито:

В 1879 году 97 китов.

" 1880........94»

" 1881.......107».

Если перевести все это в деньги, получится сумма очень и очень порядочная, и большое состояние его окажется делом возможным.

Современный китобойный пароход навсегда обратил в предание прежний способ боя китов с лодочек гарпунами. Все эти рассказы, все эти картинки, изображавшие смельчаков, подъезжавших к океанским гигантам вплотную и бивших их с руки, эти замечательные типы гарпунщиков исчезли, как исчезло в свое время рыцарство после изобретения порохового зелья, как исчезли ямщики с появлением железных дорог. Нет никакого сомнения в том, что нынешний способ боя китов из орудий много безопаснее, много успешнее прежнего; но из этого не следует, чтобы он был совсем легок, вполне безопасен.

Первое, с чем приходится ознакомиться вступившему на китобойный пароход, это, конечно, орудия боя и снаряды. Китобойные пароходы, отваживающиеся ходить за сотни миль в океан, далеко не велики и очень близко подходят своими размерами к обыкновенным невским буксирам средней руки. «Елена», осмотренная путешественниками, длиной – всего 84 фута, «Покров», находившийся в это время в море, – 90 футов; стоят они около 50.000 рублей каждый. Орудие расположено на шворне, на самом носу, и может быть легко поворачиваемо во все стороны и под всеми углами склонения, что совершенно необходимо ввиду неожиданности появления и движении кита. Снаряд состоит из двух частей: собственно из разрывного снаряда, вкладываемого в дуло, и соединенного с ним гарпуна, остающегося вне его. Гарпун обладает особенным механическим приспособлением, состоящим в том, что, в случае удачного выстрела, снаряд, разорвавшись в ките, раскрывает зубцы гарпуна и этим обеспечивает, хотя не вполне, его довольно прочную связь с тушей животного.

Когда орудие заряжено, гарпун, как сказано, остается вне дула, и это вполне объясняет недостаточную верность выстрела, так как снаряд, снабженный гарпуном, подчиняется сильнейшему отклонению. Если принять в расчет колебания самого парохода и движения кита, то становится ясным, насколько необходим хороший наводчик в данном случае, – их действительно немного, и все они на перечете.

Высматривание кита.

К гарпуну прикреплен канат. На «Елене» он имеет шесть «линей» длины, из них каждая в 150 футов, т. е. весь канат длиной около двух верст, и помещение, ему отведенное, весьма почтенно: он наворочен в трюме. Снабженное этим кишечнообразным канатным нутром, с десятью человеками экипажа, судно выходит в море, но только в возможно тихую погоду: иначе выслеживание кита и в особенности бой его становятся совершенно немыслимыми. Океанская зыбь, не прекращавшаяся после бури и в день посещения завода, и еще на следующий день – так долго она держится здесь, однажды начавшись – помешала путешественникам присутствовать при китовой охоте, которая была предположена в грандиозных размерах, с пятью китобойными пароходами одновременно. Как заряжание орудия, так и самый выстрел были произведены по постановленной цели в самой бухте, и далекое эхо множеством перекатов ответило на могучий звук.