Текст книги "По Северо-Западу России. Том I. По северу России"

Автор книги: Константин Случевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

Мезенский залив. Мезень.

Характер уезда. Очертание берегов. Русановский лесопильный завод. Путь по реке Мезени. Старый и новый соборы. Характерность одеяний. Даха и малица. «Ад подле города. Ничтожность реки Мезени.

Жаль было, обогнув Святой Нос и направившись Белым морем, проститься с Мурманом, с которым удалось ознакомиться вполне во всю его длину. «От Кеми до Колы сорок три Николы», говорит поговорка, свидетельствуя будто бы о существовании сорока трех маленьких часовен, поставленных этому высокочтимому, как на суше, так и на море, святому; говорят, будто в некоторых из часовен имеется до сорока образов с его изображениями, поставленных беднейшими людьми.

Насколько быстро шел крейсер, видно из простого взгляда на карту: от Святого Носа, находящегося с западной стороны Белого моря, у самого входа в него, меньше чем чрез сутки был он, к восьми часам утра, 25-го июня, недалеко от города Мезени, расположенного в береговой глубине самого восточного из его заливов. Утро было вполне золотистое, и полнейший штиль вырисовывал недалекие берега. Не далее как двадцать часов тому назад с палубы судна виднелись одни только возвышенные, острые, жилистые очертания Терского берега; теперь, насколько видел глаз вправо и влево, расстилался берег совершенно ровный, низкий, точно край какого-то неизмеримо большего картонного листа, разложенного над морем. Вправо, как бы прорывом этого листа, очерчивалось устье реки Кулоя; заметно были, что глинистый берег порос лесом.

Судно бросило якорь в сорока верстах от города Мезени – так неудобен подступ к городу, так много благоприятных условии требуется для съезда на берег. Сорок верст, конечно, не мало; но нельзя было предвидеть, что и эти сорок верст дадутся с большим трудом. До Русановского лесопильного завода, находящегося на реке Мезени, от места якорной стоянки «Забияки» было пятнадцать верст; до города – сорок.

Прибытия крейсера ожидали здесь два паровых судна: «Бакан», старый знакомец, назначенный для доставления путешественников, если возможно, в реку Мезень; и пароход Русановского завода «Мезень», сидящий очень мелко, только четыре фута, и долженствовавший вести их дальше, если можно, к самому городу. Так как погода установилась хорошая, и заводский пароход, один из самых старых, с постукивающей машиной, вздрагивающими колесами и значительно искривленной палубой, мог один исполнить эту службу, то и решено было пересесть прямо на него для того, чтобы избегнуть второй пересадки. Когда крейсер бросил якорь, на носу его подняли небольшой флаг, известный под именем «гюйса». Флаг этот, выставляемый на носу судна по опусканию якоря и означающий, что судно, лишенное возможности двигаться, совершенно беззащитно, и что его должны обходить все суда, – имеет на себе английские цвета; говорят, будто причина этого историческая и сохраняется как воспоминание союза Петра I с Англией против шведов.

Старушка «Мезень», постукивая и побрякивая всем своим стародавним механизмом, отвалила от «Забияки» ровно в пять часов пополудни, с тем расчетом, чтобы войти в реку Мезень в самую полную воду и сократить, насколько возможно, дальнейший переезд к городу в лодках. Много было говорено о том, что, если где, то – именно в Мезени, съезд на берег находится в полнейшей, так сказать, моментальной зависимости от прилива, достигающего здесь огромной – двадцати двух футовой вышины.

Как известно, уезды: Кемский, Кольский и Мезенский, пользуются по правам службы чиновников особыми льготами; Мезенскому уезду предоставлялись также особые льготы для обмена ассигнаций старых образцов, как это было еще в 1848 году. Как почти самый северо-восточный город Европейской России, Мезень, которую предстояло осмотреть до 1885 года, когда город этот посетил Великий Князь Владимир Александрович, никогда не видала никого, не только из Особ Царствующего Дома, но даже гражданских и военных начальствующих лиц в губернии, за редкими исключениями. Так труден к нему доступ. В полутора верстах от него начинается тундра, известная под характерным названием «Ад» и идущая в бесконечность; почта не приходит иногда по четыре месяца в году. К Мезенскому уезду относятся – шутка сказать! – весь Запечорский край и вся Новая Земля с островами Колгуевым и Вайгачем. Это ни больше, ни меньше как 372.108 квадратных верст!

Мезенский уезд очень характерен. В нем три стана. В состав первого входят десять волостей и тундры Канинская и Тиманская, с населением около 18.000 человек. Второй и третий станы составляют так называемый Запечорский край, состоящий из шести волостей; к нему принадлежит Большеземельская самоедская тундра; в этом крае около 23.000 человек, из них самоедов 4.298. Население уезда составляют: великорусы по реке Мезени и частью по реке Печоре, зыряне – четыре волости и самоеды, кочующие по тундрам.

Мезень, уездный город Архангельской губ.

Главные занятия – хлебопашество, скотоводство, лесная охота, а в волостях приморских, Долгощельской, Койденской и Пустозерской – рыбные и морские звериные промыслы. В Мохченской зырянской волости процветает оленеводство, и из всех оленей уезда, около 220.000 голов, этой волости принадлежат 180.000, так что хозяевами тундры должно считать зырян, а не самоедов, обратившихся с течением времени в зырянских работников и пастухов.

Мезенский залив, по которому судно плыло, отличается особенным обилием белух, достигающих здесь 3,5 сажен длины и составляющих главное основание быта местных поморов. Крупные белухи то и дело показывались подле судна на поверхности воды своими беловатыми спинами, настолько белыми, что их иногда , бывает трудно отличить от пены, бегущей по волне. Хотя белуха водится и в других заливах Белого моря, и их особенно много ближе к Печоре и на Новой Земле, но из всех ближайших мест она почему-то искони полюбила залив Мезенский.

Вправо от парохода, как сказано, виднелось устье реки Кулоя. Следует упомянуть, что тут, в этом забытом, непосещаемом крае, еще существует пользование «волоками». Волок со времени древнего Новгорода имел громадное значение на всем Севере России; волоками шли все сообщения; волоком пользовался Петр I. Здесь и в настоящее время существует волок: из Северной Двины идут в реку Пинегу, оттуда, волоком в полторы версты длиной, до реки Кулоя, следовательно – к Белому морю. Близ устья Кулоя чуть-чуть обрисовывалась на низменном берегу деревня Щелье, от которой до города Мезени берегом 85 верст. Население Щелья – рыболовы, и главный их промысел – белуха, особенно обильный весной. Дальше, вглубь страны, тянется тундра, одна безотрадная тундра.

Влево, на совершенно низменном берегу, выяснялась деревня Семжа, с церковью и восемнадцатью домами; из неё образовался выселок в две избы; вот и все, что имеюсь жилья на этом отстраненном от всякой жизни побережья, тянущемся над морем нескончаемой узенькой тесьмой, песчаной близ воды и только чуть-чуть затемненной по верху жиденьким слоем почвы, на которой даже и лес не растет. Дальше, за этой полоской, как и за деревней Щелье, лежащей на противолежащей стороне воды, опять-таки та же бесконечная тундра. Жители Семжи, кроме белух, добывают еще и семгу.

Пароход подвигался, следовательно, в глубоко-мертвую область тундр. Хотя он сидеть в воде только четыре фута и время прилива было рассчитано как следует, тем не менее, надо было торопиться. Нигде решительно не встречалось такой мутной воды, как в Мезенском заливе; уж не эту ли муть любит белуха? Вода была в полном смысле слова шоколадного цвета, и солнечные лучи, несмотря на всю свою силу, проникнуть вглубь её не могли. Эта муть обусловливается песчано-глинистыми берегами и таким же дном и необыкновенной силой приливов и отливов, взбаламучивающих массы воды неустанно: кончится прилив – отлив начинается, и это два раза в сутки, на двадцать два фута вышины начиная от самого дна. Так же мутна была эта вода во времена Литке, заметившего, что в ведре подобной воды образуется осадок песка и ила в четверть аршина.

Сделав пятнадцать верст и войдя в реку Мезень, судно прошло мимо Русановского лесопильного завода, пароходом которого пользовались путники; отсюда до города оставалось двадцать пять верст. Остановки на заводе сделано не было. Годовой оборот этого завода достигает 300.000 руб., рабочих в летнее время бывает 200 человек. Зимой – только 80. Существует он около десяти лет и доставляет сосну исключительно в Англию, а лиственницу – по заказам нашего Морского Министерства; в 1884 году было отправлено отсюда лиственницы по одному пароходу в Кронштадт и в Николаев. Контракт на добычу леса с Министерством Государственных Имуществ должен был продолжиться около семи лет. Весь решительно лес вывозится распиленным на доски. Сам завод имеет три парохода, с которых нагрузка леса производится прямо на английские суда. Тут имеются больница и церковь, но школы нет.

Завод расположен на левом берегу реки; из старых отброшенных реек воздвигнуто подле берега несколько поперечных дамб, необходимых как защита от приливов; бревна, доски, плоты теснились целыми массами у берега, на котором виднелись где луг, где лесок, преимущественно лиственницы. Река и в особенности фарватер её извилисты до невозможности, и по близости то и дело показывались из воды где отмель, где целые кучи темневших каменьев.

Часов около восьми вечера показался город Мезень, медленно выдвигавшийся влево. Он стоить на правом берегу и ясно виден верхушками своих двух церквей.

Берег, вдоль которого вытянулся город, возвышается над уровнем реки сажени на четыре. В городе имеются улицы, недурные дома; но тундра пробивается к самым крыльцам их, и кочки почтенных размеров мешают ходьбе и езде. Главная улица, Богоявленская, переименована во Владимирскую. Большинство мужского населения имело на себе оленьи «дахи» и «малицы», иногда покрытые полотняными или ситцевыми балахонами; на головах мужчин виднелись меховые шапки; женщины кокошников тут не носят, а обвязывают головы платками, оставляя на лбу два конца их колыхаться небольшими рожками. В самой Мезени жителей около двух тысяч человек: каменных домов – один, деревянных – 195. Самоедов в Мезени только двое мужчин и две женщины; живут они близ города в своих чумах. Прежнее название Мезени – «Большая Слобода» – и теперь еще в ходу у местных жителей. Впервые упоминается о Мезени в жалованной пинежанам грамоте 1607 года, как о селе, ставившем подводы до Кулойского посада; грамотой этой мезенцы освобождены от дачи судов и снастей в Колу, но зато увеличен с них денежный сбор «на Пинежанский уезд и на Кеврольский стан, и на Мезень прибавлено 116 руб.,.7 алтын, 2 деньги», что составляло ровно 1.000 рублей годового взноса податей. Ранее 1667 года мезенец Фома Кыркалов посылался для обследования Новой Земли, а в 1667 году, по грамоте 30-го марта, тот же Кыркалов отправлен был для разыскания медной руды по реке Цыльме с пустозерским воеводой Нееловым.

Враждебные вторжения сибирских самоедов в Большеземельскую тундру принудили московское правительство иметь на Мезени отдельного воеводу, а значительное движение русских людей за Урал, во избежание платежа податей, обусловило постановку в Верхотурье крепостной заставы с командой. С 1668 года мезенцы, заодно с сошными плательщиками девяти уездов, начали платить по 60 рублей с сохи на постройку гостиного двора в Архангельске. В конце XVII века таможенные и кабацкие пошлины не отдавались более казной на откуп, а собирались целовальниками, что свидетельствует о бедности и ничтожном значении Мезени, тогдашней «Большой Слободы».

Новый собор, Богоявленский, деревянный, освящен в 1861 году; он – о пяти чешуйчатых куполах, с небогатым иконостасом, на котором в три ряда виднеются изображения святых; эти изображения новые, старые иконы развешаны по сторонам; над церковью – гладкий, будто в комнате, потолок. Подле этого нового собора, рядом с ним, высится старая деревянная, крытая шатром, со сквозной галереей наверху, колокольня; её однолеток, старый собор, находится шагах в полутораста и обведен общей с новым собором решеткой. Оба они стоят на зеленом лугу. Собственно говоря, трудно понять, почему понадобился в Мезени новый собор, заурядный по архитектуре и не каменный, если подле него в полнейшем здравии старого, массивного, неразрушимого леса красуется собор древний, вполне типичный, характерный. Он освящен в 1718 году, следовательно, почти одновременно с церковью Вытегорского погоста Олонецкой губернии, построенной, будто бы, по собственноручному плану Петра I, и имеющей с ним некоторое сходство. Центральных куполов на нем пять, причем средний высится на конусообразной основе; кроме того, имеются купола над приделами; все они крыты чешуйками; высокие, плоские кокошники очень красиво взламывают своими изогнутыми очертаниями прямые линии главного кубического основания собора. Древний иконостас – в четыре яруса; в соборе – два придела, но есть еще и третий, пристроенный не совсем симметрично, во имя Алексия Божия Человека. Престольный образ собора – Рождество Богородицы. В общем, включительно с колокольней, это – один из самых цельных, сохранившихся до нас, деревянных памятников Петровского времени и, как таковой, требует сбережения и поддержки.

Мезень. Новый собор.

Мезень. Старый собор.

Один из лучших домов в городе, в котором остановились путники, принадлежит купцу Ружникову, имеющему в Мезени, кроме торговли, салотопный завод белужьего жира; сало топится у него в деревянных бочках, в которые проведены чугунные трубы, нагреваемые горячей водой. Цена белушьего сала здесь на месте – три рубля. Из окон дома видна была толпа прохожих. Главные характерные одеяния, как сказано, были «малицы» и «дахи». Первые из них, это нечто вроде длинных рубах из шерсти «неблюя», то есть оленьего теленка, одеваемых через голову и составляющих одеяние, недоступное никакому ветру, так как в нем нет вовсе щелей, имеющихся в дахе, запахиваемой на груди. Костюм довершается меховой шапкой «пыжиком» и «пимами», сапогами, сделанными из оленьей шерсти волосом вверх, как и все остальное. Эти «пимы» шьются из самой крепкой, жесткой шерсти от ног и лба оленя; для теплоты под них в виде чулок одеваются «липты», сделанные из мягкой шерсти неблюев. Малиц и пыжиков виднелось в толпе очень много; для защиты от дождя, поверх их одевают полосатые ситцевые или полотняные балахоны. Наряд женщин никакими особенностями не отличался, если не считать обвязки головных платков с двумя рожками на лбу. Хотя красивых женщин не было и тут, но все-таки они были гораздо миловиднее кемлянок и колянок.

Ясный июньский вечер был очень прохладен. Пользуясь временем, нужно было поехать осмотреть одну исключительную замечательность Мезени. Местные люди сообщили о том, что «Мезень находится в полутора верстах от Ада». Как было не взглянуть на такой близкий к жизни ад! Это было тем необходимее, что о преисподней вспоминает поговорка, гласящая, что «от Колы до ада только три версты»; этих трех верст в Коле никто из посетивших этот город не сделал, – как было не сделать одной версты в Мезени? И действительно, – стоило того. Не вдали от города находится стрельбище команды; оно расположено на зеленом лугу, и подле этого луга, отделяясь от него прямой, резкой чертой, точно проведенной плугом, без всяких переходов или градаций, начинается бесконечная тундра, идущая отсюда на многие тысячи верст к океану. Решительно нельзя объяснить себе этого удивительного, резкого прямолинейного начала тундры. Она возле города совершенно суха и усеяна огромными кочками темно-бурого цвета с самыми чахлыми следами растительности. Говорят, что на эту тундру не отваживается ни одно живое существо, что сюда не прикочевывает самоед, зверь не идет, птица не залетает. Безотрадной теменью идет она отсюда в бесконечность, начинаясь вплотную у зеленой муравы. Не напрасно называют ее «адом», потому что взгляд на нее так полон бесконечной, молчаливой, безответной смерти, что ничего подобного и представить себе нельзя. Надо стоять на обрезанном прямой чертой краю этой тундры, видеть, как сторонится ее пасущаяся подле лошадь, как отлетает в сторону птица, чтобы признать возможным то впечатление, которое действительно выносится. Кажется, безобидна тундра, и молчит она и не трогает, но смертью веет от неё, смертью со всего бесконечного расстояния многих, очень многих тысяч верст.

Второе чудо Мезени – это река Мезень. На географических картах, всем известных, реки: Двина, Мезень, Печора, обозначаются совершенно одинаковыми темными извилинами. Это величайшая ложь. Что Двина могуча, в этом нетрудно убедиться, проехав ее всю; говорят, что Печора слабее её; но что касается Мезени, то это – дрянная, проходимая вброд речонка. Вода точно припухает в ней дважды в день, во время приливов, но и тогда пароход, сидящий в воде только четыре фута, не рискует подойти к городу. Что же должно быть дальше, выше по реке?! Во время отлива река представляется небольшой мутной речонкой, текущей по извилистому фарватеру, в длинных подушках обсушных песков, истыканных повсюду камнями, торчащими вдоль обоих берегов лентами какой-то неприглядной, острой сыпи. Реки Мезени – такой, какой является она на наших географических картах, положительно не существует.

Почти четыре месяца в году в Мезень, как сказано, не приходит решительно никакой почты, если не считать случайно доставляемую через завод. До ближайшего города Пинеги, еще более глухого, чем Мезень, отсюда 303 версты летом и 143 зимой. Очень дешевы здесь шкуры оленя, лисицы, песца; на одном из городских дворов лежали сваленные в большую груду оленьи рога; они идут отсюда за границу, и цена им – от сорока копеек до двух рублей пуд, смотря по требованию и достоинству самого материала. Недурны образчики местной ржи, которая созревает в Мезени порядочно. Лугов очень много и, сообразно с этим, скота.

Светла и очень прохладна была тихая ночь. Дахи и малицы, как летнее одеяние, были совсем уместны. Отъезд из Мезени назначен был, по соображению с приливом, на завтра, 26-го июня, к 11 часам утра. Путники и не подозревали, какую чудесную картину увидят они в заливе, подойдя к ожидавшему их судну.

От Мезени к Онеге.

Флотилия белужников. Белужий промысел. Онежский рейд. Город Онега. Историческое о городе. История северного лесного дела. Нынешнее его положение. Лесопильный завод. Замечательная выставка в Аиде. Местная охота и охотники.

Флотилия белужников – вот та картина, которой налюбовались путники вволю, выйдя снова в Мезенский залив. В 11 1/2 часов утра, 26-го июня, покинули они характерную Мезень, с её оленьими малицами и дахами, с её тундровым адом и невозможно мелкой речкой. Они покинули ее так же, как прибыли, т. е. на лодках. Замечательно характерны все прибытия и отплытия судов во всех посещенных северных городах, приливы и отливы регулируют их с такой точностью, что в данный час все и вся торопится, суетится, как бы не отстать; не поспеть – значить потерять безвозвратно двенадцать часов времени со всеми последствиями этой потери. Морской прилив ко времени отъезда был в полной высоте, и вельбот стоял у самой пристани. Река Мезень была неузнаваема: куда исчезли все эти камни, лежавшие обнаженными вчера к ночи по всему её песчаному руслу? Река казалась многоводной, – такой, какой обозначается она на наших географических картах, чуть не под стать Двине или Сухоне. Все население города Мезени находилось на берегу.

Пароход «Мезень» ожидал путников верстах в двух от города. Они пересели на него и увидели опять его покоробленную палубу и услыхали снова стук говорливой машины. По мере движения вниз по течению и следуя очень извилистым фарватером, судно делало постоянные промеры и постоянно поскребывало о дно. Путники любовались на лежавшие на боку суда, ожидавшие полной воды, для того, чтобы выпрямиться, стать как следует и выйти в море. Опять увидели они низкие берега залива, тянувшиеся полосками в бесконечную даль, его густую, илистую воду, отражавшую, но не принимавшую в себя ярких солнечных лучей. Путники направлялись прямо к привезшему их крейсеру, не замедлившему обозначиться далеко впереди, и вволю налюбовались целой флотилией белужников, собравшейся перед их глазами со всей видимой поверхности залива.

Крейсер, окруженный флотилией белужников.

Мезенский залив – один из самих важных для промысла белухи, Delpbinopterus leucae, называемой иногда совершенно неправильно белугой. Это китообразное, достигающее до 3,5 сажен длины, дает до 22 пудов жира. Барыш, доставляемый белухой, если принять в расчет и кожу, идущую на обувь, – около семидесяти рублей; малая белуха дает не более двадцати рублей. Во всем Белом море водится белуха; живет она тут круглый год и очень много её по всему бесконечному северному побережью Сибири до самого Охотского и Берингова морей, и везде охотятся на нее, я всюду бьют и истребить не могут. Белуха – существо кроткое и глупое, и ходит всегда большими косяками, причем – и это для нее гибельно – любит забираться в довольно мелкие заливы. Плавающий по заливу косяк белухи легко выслеживается промышленниками, так как светлые спины особей то и дело обозначаются на водной поверхности. Если такой косяк попадет на более мелкое место, а он именно такого места ищет, то окружается лодками промышленников; лодки эти ходят по две, причем каждая из них несет один из концов невода; окруженный кольцом подобных неводов, косяк подвергается почти поголовному избиению так называемыми «пешнями». Косяки белухи достигают иногда огромной густоты по числу особей и, по-видимому, не переводятся. В 1857 году в Кандалакшской губе зимой белухи торчали обледенелыми статуями; в 1867 году в Императорском вольном экономическом обществе сделано сообщение, что белуха проходить иногда такими сплошными массами, занимая от пяти и до десяти верст поверхности, что заливы подергиваются ей как бы льдом; в 1880 году одним промышленником добыто белух в два дня на 12.000 руб., в 1883 году тому же промышленнику в одну тоню попало 400 белух около Новой Земли.

Мезенский залив, как сказано, особенно богат белухами, в чем путники могли убедиться, любуясь державшимся в стороне косяком, поблескивавшим многочисленными белыми спинами; по одной из белух сделан был из винтовки выстрел, по-видимому, удачный. Норвежцы много стреляют их; иногда орудуют этим путем и наши поморы. В деревне Щелье, близ реки Кулоя, видной издали, белужий промысел – главное занятие жителей; в 1884 г. он делился на 300 паев, и на пай пришлось по тридцати рублей. Убитую белуху «бреют», то есть снимают с неё жир и в бочках везут в Архангельск; самую тушу, представляющую значительную ценность, бросают в море.

При разведенных парах, «Забияка» не замедлил тронуться в путь; предстояло сделать опять-таки очень длинный переезд с восточного берега Белого моря к южному, к городу Онеге. В десять часов вечера, крейсер, в который уже раз, пересек полярный круг и втянулся в горло Белого моря; довольно однообразное плавание было очень своеобразно нарушено прилетевшим воробушком, привлекшим к себе общее внимание. От судна до берега было тогда верст сорок. Смельчак-воробей, Бог весть почему занесшийся так далеко, опустился на палубу, видимо уставший, изнуренный; он, казалось, нисколько не пугался обрадованной его посещением команды, отдохнул с полчаса и пустился в обратный лет, по направлению к берегу.

К полудню следующего дня, 27-го июня выяснился вправо от борта, первым из группы знакомых уже Соловецких островов, подле которых показался снова, Анзерский остров, и на нем ярко отмечался над синевой моря белый свет. Скоро, вслед за ним, преображенные полуденным миражем, поднятые и плоско обрезанные по верхам, обозначились другие Соловецкие острова, и, наконец, на короткое время глянула вдали и сама обитель. Мираж удваивал и утраивал очертания скал, делил острова на два и на три яруса, причем нижний слой составляли облака, а твердые массы точно плыли выше их в голубом, совершенно чистом небе. Было 9° тепла, и ветер стоял южный.

Около двух часов дня, опять-таки вправо, показался остров Жужмуй и на нем маяк печальной памяти, на котором не очень давно жили. Люди, привезшие припасы, нашли весь личный состав служивших мертвым. Причина смерти осталась до сих пор невыясненной, но полагают, что они угорели. По мере движения к юго-востоку, в самое острие Онежского залива, обозначались все настойчивее многие острова, дробимые на части сильнейшим миражем, и берег матерой земли, к которой судно, наконец, приближалось. Крейсер шел со скоростью тринадцати узлов, но против него действовал отлив со скоростью трех узлов, так что в сущности он совершал только десять узлов. К восьми часам вечера, вправо от судна выплыл из воды остров Кио, скалистый, лесистый, и на нем монастырь, который предстояло посетить завтра. Несколько судов стояло по разным сторонам на якоре; глубина тут – около тридцати футов. Рейд, на котором крейсер бросил якорь, в 15-ти верстах от города Онеги, давным-давно служил и служит предметом пререканий между городом и компаниями лесного торга: город находит, что рейд то и дело засоряется балластом, кидаемым в воду с судов, приходящих за лесом, и якорные стоянки что ни год удаляются от города.

Вечер был удивительно прозрачный, при 18° тепла; море расстилалось кругом, безусловно зеркальное, серебряное, скорее жемчужное, и целые группы скалистых островов и недалекие берега ясно обрисовывались по округе: те, что находились поближе, вследствие какой-то странной игры света, казались черными; те, что отстояли дальше, заливались огнями спускавшегося солнца и ярко, ярко краснели. Вдали показался пароход «Онега», на который пересели путешественники и стали огибать Кио-Остров, оставляя его влево и направляясь так называемым новым фарватером, обозначившимся только три года тому назад; до того здесь пользовались старым, идущим с другой стороны острова. Обогнув остров почти по целому кругу, начали втягиваться в самую узкую часть залива; к реке, где-то вправо, должна была лежать знаменитая Нюхча, та, от которой пошел Петр I к Онежскому озеру; этот берег совершенно низмен, тогда как на другом, лежавшем влево, виднелись невысокие лесистые горы. Река Онега, благодаря приливу, казалась полноводной, но это только казалось, потому что в отлив обнажается и она, хотя и не до такой степени как Мезень; и в русле, перед самым городом Онегой, глубина никогда не бывает менее двадцати футов. Скоро вслед за входом в реку, с берегами её, поросшими лесом, увидели влево, основанный лет 15 тому назад, лесопильный завод Шенглейна; вправо, немного повыше, растянулся вдоль воды старинный завод компании Онежского лесного торга с неисчислимым множеством бревен и досок, сложенных в многоярусные штабеля. Шторм, испытанный недавно на Мурмане, нанес большие убытки заводу Шенглейна, разметав и унеся около 4.000 бревен.

Онега. Общий вид.

Онега. Собор.

Сильно темнело, когда судно подошло, наконец, к городу, лежащему на правом берегу реки, плоском, обрывистом, песчаном. В виду его стояло на якоре пятнадцать судов, отчасти нагруженных лесом для отправки за границу, и три парохода; все они были расцвечены флагами; между ними теснилось множество лодочек, и вся набережная была усыпана людьми. Город тянется вдоль реки версты на две и, как и все скверные города, начиная от Холмогор и Архангельска, придерживается воды и имеет одну только улицу, если не считать коротеньких поперечных переулочков, поросших сочной травой, вполне пригодной под пастбище. Тундра, как и в Мезени, топорщится по улицам и здесь. В глубине, за городом, обозначались невысокие, поросшие густым лесом, холмы. В городе – 2.740 жителей, в уезде – 38.284. Следует заметить, что тут, как и в Мезени, местная интеллигенция очень немногочисленна.

Городской собор – об одном восьмипарусном куполе с колокольней и отличается очень богатым, резным, точеным, – белое с золотом, – иконостасом. По посещении собора, позднее время дня не допускало каких-либо осмотров и посещений.

В Онеге, как и во всех остальных городах северного побережья, путники находились опять на древней, очень древней исторической почве. Такой маленький, невзрачный городок и такая удивительная историческая давность! Город основан в XV веке новгородцами, под именем «Устьинской волости»; в местном соборе хранится Евангелие с надписью, сделанной на нем в 1601 году. Онега – уездный город с 1780 года. В 1755 г. императрица Елисавета Петровна дала графу Шувалову привилегию на заведение тут лесопильных заводов и иностранную торговлю лесом; с тех пор город является одним из самых важных лесопромышленных центров. Шуваловы продали это право англичанину Гому на тридцать лет; в 1762 г. Гом имел при одной онежской верфи своих пятьдесят кораблей. В 1781 году, по указу Екатерины II, учрежден в Онеге открытый порт. Если англичане, сжегши в 1856 г. Колу и бомбардировав Соловки, пощадили Онегу, так это потому, что тут лежали большие запасы лесных материалов, оплаченные английскими капиталами, и стоял лесопильный завод, принадлежавший английскому торговому дому.

Когда со второй половины ХVIII века в здешних лесах начал хозяйничать Гом, то тщетно входила адмиралтейств-коллегия, видя страшное и быстрое оскудение корабельных лесов, с представлениями о вреде дарованной Гому привилегии. К счастью, у самого Гома дело не пошло, и казна передала права его Гауману в 1769 году. В 1811 году «лесной торг» состоял под управлением особых директоров; с 1833 года его отдали в аренду Бранту; в 1846 году – Кларку; с 1856 года образовалась компания «Онежского лесного торга». Насколько дурно понимали у нас лесное хозяйство, видно, между прочим, из того, что еще в 1843 г. начальником главного морского штаба сообщено было Министерству Государственных Имуществ Высочайшее повеление о том, чтобы дозволить лесопромышленникам не вывозить с места рубки вершинник, сучья, щепы и кору – т. е. дозволено делать именно то, что мешает лесовозращению.

Уже в царствование Петра I начались жалобы на оскудение наших северных лесов. Весь Мурманский берег, за малыми исключениями, лишен лесной растительности, которая, так сказать, не смеет подступить к Полярному морю и начинается только верстах в сорока от него. Там, где в укрытой бухте виднеются на Поморье сосны и ели, они бывают иногда очень почтенных размеров, но многие из них, если не большинство, пускают ветви только в сторону материка; к морю, боясь его дыхания, словно отворачиваясь от севера, глядят они своими мшистыми, лишенными ветвей стволами. Полярная сосна, подобно нашей южной таврической, тоже любит иногда украшаться шатровой вершиной, что при жестких очертаниях скал над порожистыми реками дает пейзажу особенно своеобразный, законченный вид. Но крупные, прежние, старые леса, обрамлявшие некогда Двину, Онегу, Мезень и многие другие северные реки, отошли в вечность.