Текст книги "По Северо-Западу России. Том I. По северу России"

Автор книги: Константин Случевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

Поездка на Кивач.

Село Шуя. Олонецкий пейзаж. Добывание руды. Кончезерский завод. Корелы. Предания и поверья. Водопад Кивач. Воспоминание о Державине. Марциальные воды.

В семнадцати верстах от Петрозаводска, по пути к Кивачу, расположено село Шуя. По обоим берегам широкой реки Шуи, состоя из тринадцати отдельных деревень, раскинулось богатое село, очень людное и древнее, на много лет более старое, чем Петрозаводск, потому что оно упоминается в писцовых книгах XVII века. Маленькие купола и шпили двух старинных церквей – погостов – высятся над гладью широкой долины, обрамленной олонецкими лесистыми холмами, и теряются вдали и по сторонам бессчетных, хорошо обстроенных, крестьянских дворов. Шуя – село торговое, ярмарочное, дома прочные, большей частью двухэтажные; над верхними балкончиками некоторых из них, под длинными сетями, виднелось вяленое мясо – весьма распространенный здесь способ заготовки для рабочих.

Вслед за Шуей местный олонецкий пейзаж выступает с полной яркостью: бесконечно много озер, гранитные и диоритовые обнажения древних скал, поросших густым чернолесьем. Дубов здесь нет уже совсем, клены очень редки, зато царствуют вечно зеленая хвоя, береза и множество осин.

Осина, как известно, то дерево, на котором, по преданию, повесился Иуда, и этому поверью обязана она своими местными особенными качествами, – так: против «заклятых», т. е. против таких людей, чрез которых влияет на смертных «нечистая сила», действует осиновый лист; осиновый кол вбивается в спину умершему заклятому, чтоб он не вставал; на Вознесенской пристани, в случае пожара, на котором-нибудь из множества скученных судов, необходимо бывает потопить судно, для чего обязательно сделать в нем пробоину и воткнуть в нее непременно осиновый кол. Все это местные поверья Олонецкого края, и осин в нем действительно очень много, и разных сортов, что нетрудно заметить всякому проезжающему. Гораздо труднее убедиться в том, что однообразные пологи мхов и лишаев, от белых и желтых до красных и темно-бурых, одевающие скалы, вовсе не так однообразны, как кажется; их неисчислимое количество видов; они составляют большинство местной флоры, как по числу видов, так и по распространению неделимых. Они так живучи, так цепки, эти маленькие тайно-брачные созданья, что покрывают даже самые плотные породы кварца, гранита и яшмы.

Любопытно ознакомиться с приемами добывания руды на Укшозере. Озерная руда, состоящая из более или менее крупных катышков, образовалась, вероятно, от разложения серных колчеданов; она залегает по дну озер на большей или меньшей глубине слоями различной мощи и извлекается из воды деревянным черпаком на плоты. Добыча её составляет один из существенных заработков местного населения; озера обезрудевшие снова не наполняются, но запасы руды все-таки необозримо велики. Такая же руда есть и в болотах. Ее поднимают со дна озера на плоты, как сказано, простыми черпаками и тут же промывают на грохоте.

Кончезерский завод – третья станция. Это тот единственный завод, который в 1783 году, когда закрыты были все заводы Олонецкого края, продолжал свою доменную работу. Раскинуть он очень красиво. Три озера: Укшозеро, Кончезеро и Пертозеро, составляя как бы одно целое, расположены тут террасами, одно выше другого. Пертозеро лежит на четыре сажени выше Кончезера; скалистые перешейки, словно горбы чудовищных допотопных животных, высятся между ними, разделяя их водные равнины. Завод расположен на самом высоком центральном месте, и новая церковь его видна издали. Видимое водное пространство, перерезанное мысами и островами, очень велико; обрамленное бесконечной бахромой зелени лесов, расположенных по изогнутой линии холмов и ложбин, оно образует светлые перспективы вдаль и самые характерные первые планы пейзажа.

На Кончезере, говорят, столько островов, сколько дней в году, и все они расположены вдоль озера и носят имена святых; один только остров, Бог знает почему, лег поперек и за это кличка ему – «Дурак». Это обязательно рассказывают всякому проезжающему. В этнографическом отношении любопытно то, что Кончезеро отделяет корельские поселения от русских, на двух берегах его звучат два разных языка.

Пертозеро, вдоль которого шел дальнейший путь, окружено диоритами – замечательными жильными месторождениями медных руд, когда-то разрабатывавшихся. В этих местах население, главным образом, корельское. Корелов считается в крае всего около 40,000 человек; корельские жители попадались и ранее по пути, в Новгородской губернии. Оттесненные новгородцами, обращенные в христианство 600 лет тому назад, корелы отодвинулись в более глухие места края, предоставив лучшие русским. Они люди робкие и довольно терпеливо выносят данные им клички: «корешки» и «белоглазой корехи»; деревни их большей частью бедны, не людны, от двух до шести дворов; церквей, часовен, крестов – множество: это память пустынножителей, что не мешает однако ставить свечу «празднику», не ведая имени святого. Попадаются в крае избы, построенные 200 лет назад; избы корелов, большей частью, двухэтажные, благодаря обилию леса, прочны, хороши; но это почти единственное, что свидетельствует о благосостоянии: хлеб пополам с соломой и сосновой корой не редкость. Охота и рыбная ловля здесь существенное подспорье крестьянского быта: оно и не мудрено, так как ¹/₆ часть края – вода, ⁵/₆ – лес. Рыбные ловли бывают очень обильны: ловят рыбу неводами, мутниками, мережами, мордами; уловы на удочку дают иногда до двух пудов в день: язь, сиг, плотва, снетки, щука, окунь, ерш – главная добыча.

Тип крестьянской постройки в Олонецкой губ.

Близость к воде обусловливала сильную веру в водяников и целый цикл легенд и песен. Тут, на севере, нельзя, конечно, ожидать яркости южнорусских сказок, где дева вдевает в иглу солнечные лучи, и вышивает ими на основе, сделанной из юнацких кос; тут больше сходства с финским эпосом, где певец «Калевалы» говорит, что он «срывает песни свои с вересков», что «мороз учил его песням и дождь приносил слова».

Невидимый мир существ, по мнению местных людей, населяет наш мир и чудесно сжился с христианскими понятиями. По океану-морю, говорит одна из былин, плавали два гоголя: один белый – Господь, другой черный – Сатана. По повелению Бога и благословению Богородицы, Сатана поднял со дна моря горсть земли; из неё Бог сотворил ровные места и поля, а Сатана – непроходимые пропасти и овраги. Ударил Господь в камень и создал силы небесные; ударил Сатана – и создал свое воинство. Была великая война, и воинство Сатаны попадало на землю: кто в лес – стал лесовином, в дом – домовиком, в баню – банником, во двор – дворовиком, в воду – водяным.

И крепка эта местная вера в бессчетную нечистую силу, залегающую повсюду; на человека может она действовать только чрез посредство злых людей, так называемых «заклятых». Живут эти заклятые в особых становищах в Иш-горах и Мянь-горах; там в темную ночь – белый день, нет конца строению, пляскам, игрищам, яствам и питию. Не дай Бог попасть к ним!

Из трех водопадов реки Суны – Гирваса, Порпорога и Кивача – последний самый значительный. Гирвас первый, считая от Петербурга, водопад на Суне; вид его очень живописен. Кивач стеснен скалами и падает одним уступом; Гирвас и Порпорог тремя и четырьмя каскадами.

По порогам.

Составить себе понятие о красоте этих водопадов по одним описаниям невозможно: – надо их видеть самому. Ниже Кивача Суна имеет несколько уступов, но они проходимы, если лодкой управляют ловкие и опытные рулевые. Суна течет в красивых возвышенных, сплошь покрытых березовым, сосновым и ольховым лесом берегах; быстрина реки по крайней мере 15 – 20 верст (в час). Суна река сплавная: по ней проходит очень много леса. Иные бревна, попав в «падун» (водопад), выходят снова на свет целыми, другие же разбиваются в щепы; некоторые попадают между камнями и образуют заломы. Для очищения от «заломов» применяют следующий способ: с берега на берег протягивают канат, по которому на блоке ходит подвижная люлька; в люльку садится рабочий и, вися над бездной, накидывает на застрявшие бревна петли, посредством которых вытягивает их на поверхность воды.

К часу пополудни, в самый жар, путники остановились в лесу, в глубоком облаке водяной пыли, на краю спуска с высокой горы. Подле, где-то, из-за деревьев, ревел Кивач. Необходимо было спуститься к Кивачу не в экипажах, а пешком, потому что иначе они лишились бы удовольствия видеть, как мало-помалу, влево, из-за густой листвы и стволов деревьев, сквозь прозрачные полуденные тени, залегавшие в лесу, местами пронизанные яркими снопами лучей солнца, неслись одни за другими, сначала белыми клочьями, а потом огромными, бешеными, белыми массами, вихрившиеся стремнины Кивача.

Еще несколько шагов, и лес отступил совсем, и свирепый «падун» во всей своей дикой красе явился перед путниками, влево от моста, перекинутого через Суну. Моста этого ранее не было, и не было, поэтому, лучшего вида на Кивач, с расстояния каких-нибудь ста сажен, прямо лицом к лицу с грозным водопадом, во всей совокупности богатого пейзажа скал и лесов, обрамляющих его, с большим павильоном, поставленным справа, и небольшой беседкой с левой стороны. Под ногами зрителей уносились под мост истерзанные пенившиеся струи воды, только что побывавшей в водовороте; множество столбиков белой пены, которые по утрам и в свежие ночи бывают очень характерны и высоки, точно плавающие башенки, двигались перед глазами путешественников с замечательной быстротой, вальсируя по струям и группируясь самым фантастическим образом.

А влево, в блеске полуденного солнца, высился сам падун, неумолкаемый, вечный, чудесный, точно белый царь этой глухой, далекой местности, изрекающий какие-то неведомые, все покрывающие своими звуками, законы.

Чтобы подойти к падуну вплотную, надо перейти Суну по мосту и взойти по деревянным сходням, влево от моста, к павильону, построенному в 1858 году к приезду императора Александра II. Павильон возвышается почти над самым водопадом, чуть-чуть пониже главной стремнины его.

Вблизи Кивач страшнее, величественнее своей семисаженной высотой, своими сердитыми, белыми кудрями, но вы как-то не овладеваете им, вы его не окидываете взглядом в той несокрушимой раме, которая ему назначена и которая так бесподобна хороша при взгляде на него с моста. Желтоватая вода Суны, точно ничего не предвидя, плавно, хотя и быстро подкатывается сверху к водопаду; у самого края его вы видите, как во всю ширину реки ее точно вздувает; как бы слегка закипая, мощно изгибаясь, наливаясь широкой, круглой грудью, струи реки сразу падают в стремнину, в острый угол, образуемый двумя главными утесами. Что происходит там, между этих двух утесов, этого не описать. Всех глаголов русского языка, изображающих стук и действие, не хватить для этого описания. Между молотами и наковальнями всех сил и величин дробится вода в грозном падуне.

Водопад Кивач. Олонецкой губ.

Дом, где жил Г. Р. Державин, в бытность олонецким губернатором, в Петрозаводске (1784 – 1785 гг.).

Кончезерский завод.

Лодка с куклами, спущенная в него, огромный плот с зажженными на нем грудами хвои, десятки балок – все это уходит в него, поглощается. Говорят, что когда-то был такой смертный, который, попав в водопад, увидел, пройдя его, свет Божий вторично. Трудно поверить. Должно быть, в самом центре водопада русло реки изрыто чрезвычайно глубоко, потому что огромные пятисаженные балки, попав в него, пробыв более или менее долго под водой, выскакивают из каких-то неведомых глубин на 3/4 своей длины, точно небольшие карандашики. Отвести реку Суну человек может, но узнать, что делается в холодном кипенье падуна – никогда!

Еще несколько лет тому назад, подле Кивача находили много орудий каменного века: топорики, молотки, так называемые «громовые стрелы» из змеевика, обсидиана и гранита; в настоящее время, говорят, их больше не находят. Каменный век, как полагают, окончился за 3.000 лет до нас; что же это за люди жили здесь в те отдаленные времена? Богатейший в мире музей древностей каменного века в Стокгольме изобилует предметами того времени; но там искали их и находили; у нас часто находят, не искав; уж нет ли здесь, подле Кивача, чего-либо сходного с найденными в Дании «Kjokkenmoddinge», со следами прежней жизни, прежних пиршеств?

Кивач, как известно, послужил Державину, бывшему олонецким губернатором, темой для знаменитого стихотворения его «Водопад». Особенной «алмазности» в желтых водах Суны нет, но это не мешает красоте стихотворения. Следует напомнить о том, что в архивных делах Петрозаводска хранятся следы «пресмешного дела» о приводе медведя в присутствие верхнего земского суда; казусная история эта осталась не бесследной и в служебной карьере самого Державина, бывшего, как говорят, губернатором не знаменитым. Кстати будет заметить, что в Петрозаводске сохраняется еще небольшой одноэтажный деревянный дом, где жил Державин в 1784 – 1785 гг., когда был олонецким губернатором; он находится возле здания присутственных мест. Академик Грот, осмотревший этот дом в 1863 г., нашел его пустым и перестроенным.

На обратном пути от Кивача в Петрозаводск путешественники присутствовали в Кончезерском заводе при выпуске из доменной печи чугуна. Выпущено было около 250 пудов; завод выплавляет ежегодно до 40.000 пудов, но мог бы плавить и свыше 100.000. Недалеко отсюда находятся целебные железные воды. Действие их на себе, на «сердечной болезни», испытал крестьянин Рябоев; Петр I дал ему обельную грамоту, крестьяне звали его боярином, потомки зовутся Бояриновыми. Открыты воды в 1714 году. Петр I считал их целебнее Спа и Пирмонта и пользовался ими в 1719 году; здесь издан был манифест о первой народной переписи, регламент коммерц-коллегии и назначены экспедиции в Сибирь, Хиву и Бухару.

Охота на Климецком острове.

Охота в Олонецком крае. Местные стрелки. Историческое и предания. Облава. Отъезд к Вознесенью.

Охота и Олонецкий край, это понятия нераздельные. Леса Олонецкой губернии обширнее лесной поверхности всей Франции. По непроглядным дебрям, трущобам, разреженным только по лядинам и вдоль сплавных рек, между различных хвойных деревьев, березы, осины, ольхи, в кустах шильника, крушины и волчьего лыка, в глубоких логовинах, по оврагам и болотам, в целых поколениях никем не подбираемых ветвей и остатков сухоподстоя, зверю живется вольготно и хорошо. Главными являются тут медведь, волк, лисица; есть барсуки, рысь и росомахи; очень редок песец, так хорошо знакомый нам по дамским дорогим ротондам. Всем хищникам есть пожива в крестьянском скоте. Медведя зовут здесь «помещиком», овец – «волчьими просвирками».

Главное место в промышленном отношении занимает векша, белка; по сведениям, за точность которых, впрочем, ручаться нельзя, за десятилетнюю сложность, её убивается около 150.000 штук ежегодно. На нее, как и на хлеб, бывает урожай и неурожай; есть белки «таборные ", остающиеся на месте; есть «ходовые ", предпринимающие большие путешествия и не стесняющиеся при этом в выборе пути: они странствуют по крышам изб и, по-видимому, согласно уверениям местных жителей, переплывая озера на хворостинках, действительно пользуются хвостами своими как парусами.

Много тут оленей, лосей, а птиц видимо-невидимо. Как белка в числе грызунов, так рябчик между куриными занимает первое место. Цена ему здесь пятнадцать копеек; направляясь гужом в Петербург зимой, он, как известно, доходит в цене до семидесяти и более копеек. Средним числом, рябчиков добывается в год до 100.000 штук. На долю ружья приходится мало, а все больше работают петлями, поножами, ловят их в кузова или ступы.

Олончане, у которых хлеба дозревают далеко не всегда, в большинстве охотники, особенно в Повенецком уезде – чуть не все поголовно. Между ними есть стрелки, бьющие белку в глаз, для того, чтобы не испортить шкурки. Но бьют они больше с подставок, «виланов», чтобы не тратить даром пороха, да и ружья-то их «ствол со Щукина, ложе с Лыкина, замок с Казани, курок с Рязани, а забойник дядя с полена сделал». Такими ружьями стрелять страшно. Так как олончане предпочитают стрелять с подставок и на близкое дистанции, то из них, по отзывам военных людей, стрелки выходят посредственные. Это не мешало, однако тому, что в 1812 году, когда 570 олонецких стрелков составили дружину и им дали тирольские штуцера, на смотру императора Александра I, один всадил пулю в яблоко, другой пулю в пулю, а третий расщепил их пополам.

Относительно птиц здесь есть все, что угодно; большинство водяных зимуют в полыньях, водохожах. По лесам попадается множество избушек; это места пристанищ для охотников: один поставил, а десятки пользуются. Ориентируются охотники по коре деревьев; кто посмелее, тот отваживается и дальше от дома, и тогда вооружается компасом, так называемой «маткой»; подле избушек на деревьях устраиваются для хранения добычи и пищи «лавасы»; с этих лавасов бьют на падаль медведей.

На Аксинью-полузимницу, говорят, медведь переворачивается в своей берлоге. Относительно медведя есть тут один рассказ, напоминающий Пушкинского «Рыбака и рыбку». Вот он. В Кривом Поясе, Пудожского уезда, жил старик со старухой и она вела над мужем «большину»; старик начал рубить дерево; оно взмолилось и исполнило два его желания; третьим желанием старухи было то, чтобы «все их боялись», и дерево обратило обоих в медведя и медведицу; так они и гуляют до сих пор и все их боятся.

Есть и другой рассказ, но уже не касающийся охоты, имеющий значительное сходство с Гоголевским «Вием»: это об Иване купецком сыне. В нем имеет место смерть одного из двух товарищей, чтение над ним молитв, поползновение мертвого съесть живого и просьба его открыть ему глаза, чтоб увидеть. Действие происходить на Груманте.

Говоря об олонецкой охоте, невозможно не вспомнить об удивительной местной собаке «лайке», сильно смахивающей по внешности на волка и являющейся незаменимой при её своеобразных нападениях на медведя. Она подлаивает также глухарей и белок, гонит оленя и лису; завидя птицу, собака занимает ее своим лаем, а охотник, тем временем, подкрадывается и бьет.

Как ни борются местные крестьяне против зверя, он все-таки сильно хозяйничает. Полезнее ружей являются тут всякие капканы, пасти, кляпцы, ямы, огородки, иногда очень остроумные, тем не менее, на бедную Олонецкую губернию ежегодный убыток от зверя ложится довольно крупной суммой в 50.000 рублей. Эта сумма вовсе не шуточная там, где до сих пор существуют берестяные сапоги, сбруя, домашняя утварь, любопытные образцы которых имеются в этнографическом музее, находящемся в доме губернатора и составленном по почину бывшего начальника губернии.

Климецкий монастырь.

Климецкий остров, – одно из самых добычливых мест для охоты ружьем; на юго-западной оконечности его находится небольшой монастырь; остров имеет около тридцати верст длины, при значительно меньшей ширине от 400 саж. до десяти верст; жителей на нем 2.500 человек. Монастырь основан в начале XVI века сыном новгородского посадника, торговавшим беломорской солью, постригшимся в монахи и признанным святым под именем Ионы Климецкого. Он был выброшен бурей на «Луду», где и обрел на можжевеловом кусте св. икону. В 1865 году местные крестьяне, выведенные из терпения хищничеством волков, остающихся на острове по вскрытии озера, решили делать ежегодные облавы. На острове много сенокосов и много скота. Облава собирается обыкновенно на самом северном краю острова, становится поперек его и гонит на юг в течение двух дней; к концу этого времени люди подходят к месту, называемому Волчьей Смертью; это самое узкое место острова, – кажется, не более полуверсты шириной. Зверь весь загнан на юг, к монастырю. Облава останавливается, загораживает остров во всю ширину изгородью, оставляя посредине её свободное место сажен во сто ширины, на котором в три ряда расставляются сети. Исполнив это, крестьяне идут в монастырь всей громадой помолиться и затем гонять зверя обратно с юга на север, прямо в сети. Говорят, что в прежнее время в сетях убивали палками до пятидесяти волков.

Волчья Смерть.

День отъезда к Вознесению был прекрасный, теплый, тихий; на озере стоял почти штиль. Вдали, на севере, легкий туман заволакивал водяную равнину. Там, на севере, где сгущался туман, находится Палеостровский монастырь, известный самосожжением 2.000 раскольников. Еще выше, но по тому же направлению, процветали когда-то Даниловский и Лексинский раскольничьи монастыри. Это теперь почти такой же миф, как и онежский водяной царь, к которому, как говорит легенда, ходит играть в кости царь Кушмозера, в те дни, когда Кушмозеро от поры до времени высыхает. Путь лежал на Вознесенье, к истоку Свири. Около полудня легкий ветер зарябил дремавшую до того волну; четыре парохода шли один за другим полным ходом.