Текст книги "По Северо-Западу России. Том I. По северу России"

Автор книги: Константин Случевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

Обратный путь вдоль Мурмана.

Происхождение его названия. Словарь морских выражений. Двигающиеся островки чаек. Как дерутся киты с касатками. Ночь на Иванов день. Полуночное солнце во всем его блеске.

Ровно в пять часов пополудни, 23-го июня, накануне Иванова дня «Забияка» двинулся в путь; оставляя Кольскую губу, путешественники поклонились еще раз, проезжая мимо Екатерининской гавани и, пожелал ей воскреснуть, направились в океан. Опять поднялся перед ними столообразный остров Кильдин, опять возникли жилистые, суровые скалы Мурмана. Между Кильдиным и Кольской губой побережье как будто голее, изможденнее, многострадальнее, чем где-либо. Отсюда на запад, как уже сказано, побережье, по направлению к Норвегии, становится выше, извилистее, красивее, изломаннее; по пути к Белому морю на восток оно монотонно, утомительно однообразно; тут, на разделе обеих частей Мурмана, словно выскочил из моря совершенным особняком геологически странный остров Кильдин; здесь в те дни, когда слагались горы, были, следовательно, встречи каких-то различных сил, различных влияний, и шел большой допотопный спор.

Так как солнце светило влево, то гранитный Мурман, находившийся вправо, вытягивался весь розовый, даже нежный; полосы снега были на нем совершенно белые; берег казался пятнистым. На плоском песчаном подножье Кильдина, словно приютившись к подножию его, лежал выкинутый на берег пароход. Он был похож издали, как две капли воды, на виденного в Арском заводе кита, до его прободения: толстый, раздутый, с той только разницей, что кит был как смоль черный, днище же парохода сияло ярко-красным цветом, киноварью. Что это за пароход? Жертва ли бури, своя ли оплошность? Во всяком случае, отрывок какой-то драмы. Издали было видно, что возле берега, подле красного покойника, шныряли какие-то суденышки: уж по пираты ли это какие, думалось невольно, обрадовавшиеся легкой, даровой наживе? Тут, так далеко от какого бы то ни было общественного центра, всякий крик, всякий голос, даже голос требующей помощи пушки, заглохнет, испугавшись беспредельности, и прозвучит напрасно.

По мере удаления от Кильдина потянулся вблизи Мурман нескончаемой, однообразной стеной. Конечно, это однообразие только кажущееся, потому что всякая беспредельность непременно однообразна. Название Мурман, без сомнения, не русское, но какое? Если придерживаться лопарских слов, то будет так: мюр – море, манн – луна, минн – наше, следовательно – Лунное, или Наше море; если придерживаться норвежских, то выйдет немножко иначе: мур – мать, манн – человек, то есть мать – кормилица человека, в чем норвежцы вполне справедливы, выражая этим заслуги океана относительно своей страны и вспоминая гостеприимство всех русских водяных урочищ, не только отдаленных от берега, но даже и в узенькой черте каботажного плавания. Норвежцы, поселяющиеся на нашем берегу, пользуются многими льготами; в виду постоянной любезности нашей и хлебосольства, может быть, следовало бы подумать о том, нельзя ли прибавить им еще чего-нибудь?

Роскошен и тепел, проходил день пред Ивановым днем, и на судне только и было работы, что людям, занятым у машины. Всегда перемазанные сажей, они составляют совсем особую статью в рядах остального, очень часто моющегося, из любви к воде, персонала. «Духи долой!» кричит иногда вахтенный, когда несколько человек выпачканных машинных выползут на палубу, чтобы дохнуть свежего воздуха, выползут как раз посредине судна, в самом узком и бойком месте, и мешают проходу. Черные духи по команде мгновенно исчезают, впрочем на время, а потом выползут потихоньку опять. Вообще надо заметить, что своеобразный словарь всяких морских кличек, прибауток, выражений очень характерен; он весьма часто любит смешивать, как бы уродовать настоящий смысл слов; например: «живо копайся!» (как это можно делать что-либо «быстро-медленно», думаете вы) или: «вались наверх!» (собственно говоря, валиться можно только книзу). Если вы услышите распоряжение: «заложить на одну, на две закуски», то вам и в голову не придет догадаться, что дело касается поднятия люка на ту или другую высоту. Очень жаль, что в короткое пребывание на судне не удалось ознакомиться более подробно с этим своеобразным словарем.

Приближалась ночь, а, между тем, этого не было заметно вовсе. Светлыми казались очертания Мурмана, светло и синее море, и солнце, не задергиваемое ни единым облачком, катилось по небу вполне лучезарным. За снятием коек следовала молитва, и на судне стало сравнительно тише. Тогда одно из своеобразнейших зрелищ морской жизни нашего Севера не замедлило выясниться во всей своей кажущейся невероятности. Много толковали и печатали о том, будто разная, более мелкая рыба ходит иногда по Северному морю такими юрами или косяками, что образуются, будто бы, целые островки, что островки эти обладают способностью самовольного передвижения, и что морская птица, отличающаяся большим прожорством, не должна летать над водой, выжидая минуты для того, чтобы клюнуть ту или другую жертву свою, а попросту садится на эти острова, ходит по ним и поклевывает. Этого счастливого воплощения птичьей страны, с кисельными берегами и молочными реками, на этот раз, правда, видеть не удалось, но нечто подобное совершилось на самом деле. По обеим сторонам судна, в недалеком от него расстоянии и нисколько его не пугаясь, показывались целые островки чаек; этих белых островков плавало несколько, и количество чаек, из которых они состояли, было неисчислимо велико. Местные жители передавали, что это явление довольно обыкновенное, что, несомненно, тут проходит в настоящую минуту какой-нибудь вид рыбешки, что она идет по самой поверхности почти плотной сбившейся массой, и чайкам раздолье наслаждаться вволю, во всю свою прожорливость. Таких юров или косяков рыбы нашим поморским неводам не осилить, а если бы и осилили, то остается, вследствие недостатка и дороговизны соли, сделать то, что сделано было в 1881 году в Кандалакшской губе с сельдью: миллионы вкусных рыб преданы были гниению и долгое время заражали воздух местного побережья.

Киты подле Св. Носа.

Ночь на Иванов день наступила ясная, безоблачная, при полнейшем штиле на воде и в воздухе. «Море слосело», – говорят поморы. Яркое солнце катилось на небе как ни в чем не бывало и бросало по палубе хотя и длинные, но все-таки резкие тени. В эту ночь, как известно, совершаются на матерой земле чудеса, ищут чудодейного папоротника и разрыв-травы; само полуночное солнце было чудом для людей к нему непривычных; как было не верить в возможность увидеть одну из величественнейших картин Северного моря, картину боя китов с касатками! По мере приближения парохода к Святому Носу, киты начали показываться снова и в количестве гораздо более значительном, чем прежде. Хотя никто не возьмет на себя смелости сказать, что плавающих китов, мелькающих одновременно с разных сторон, счесть можно, но приблизительная верность допускается: одновременно видно было до тридцати китов. При безусловно спокойном и облитом сильным боковым солнечным светом море, прогулки китов были виднее, чем при первом проходе судна этими же местами в туман и дождь, в надвигавшийся шторм. Темные массы их выделялись резче; фонтаны казались, благодаря заметному падению их брызг в тихую погоду, гораздо продолжительнее, выше, гуще, и так как китов гуляло несравненно больше, то картина представлялась действительно очень красивою.

Что если бы, так думалось, как одно из чудес Ивановой ночи, да это стадо китов напали касатки! Касатка или касатик – Orca gladiator, Balaena rostrata, это злейший враг кита, хотя и свойственник его по зоологическим и биологическим данным; вражда этих свойственников водного царства такова же, как вражда между собакой и волком. Касатки-гладиаторы, уничтожающие не одну сотню китов в течение года, быстры, юрки и смелы до невозможности.

Полуночное солнце.

Если несколько касаток – говорит г. Кушелев – увяжутся за китом, то спасения для него нет никакого; как бы ни отбивался он своим могучим хвостом, каждая хватка ловкой и гибкой касатки, – её, как сталь, крепкой и острой, челюстью наносит киту зияющую рану, и кровь льется потоком. Сопение, оглушительный плеск и частые удары обезумевшего кита отчетливо раздаются над океаном, и бой исполинов слышен за несколько верст, нарушая общую тишину редких штилей полярных шпрот. Если касатки одолеют, они объедают весь жир кита, но не трогают мяса. Победа касаток несомненна, за исключением разве только случая, когда ошалевший от боли и страха кит, если бой происходит вблизи земли, выбросится на берег. Г. Михайлову удалось видеть, вероятно, подобного несчастного кита в Керети, на Белом море. Выброшенный на берег кит – собственность ближайших селений, и Керетское общество заработало тогда в одну неделю большие деньги; крестьяне быстро обрубили, срезали жир и тут же вытопили. Огромные ребра кита, наполовину занесенного песком, торчали из-под воды, точно бока разбитого корабля. Кит этот был еще жив, когда к нему приступили с топорами.

В Иванову ночь все было налицо: полярная широта, штиль, океан, целое стадо китов, но хватало только касаток, и пассажиры судна лишены были возможности полюбоваться одной из множества чудных картин надводной жизни Ледовитого океана. Зато Иванова ночь дала полную возможность увидеть, наконец, ни разу не сиявшее еще полуночное солнце во всем его величии. Стрелка часов подходила к двенадцати. Небо сияло совершенно чистое, и только над самым солнцем нависало одно небольшое, продолговатое облачко, ярко озлащенное снизу. В самую полночь солнце не дошло до горизонта на шесть или семь солнечных диаметров. Оно было ярко, но могло быт созерцаемо, хотя и вызывало в глазах множество бегавших, сбивавших одна другую, огневых точек. Края солнечного диска лучились золотистым пурпуром, так что оно казалось окруженным искривившимся, будто кипевшим, красным кольцом. Красноват был также и столб отражения солнца в океанских волнах, которые если и блестели, то не давали того аквамаринного цвета, который так хорош, так глубоко бархатен днем. Эти отражения солнца и луны столбами в воде называются у поморов «гралицы». Палуба судна и все, что на нем находилось: люди, снасти, рубка – все это обливалось отнюдь не розовым светом утра, но каким-то красноватым, неспокойным сиянием. Тени были далеко не резки, не черны, а как бы сероваты; они тоже будто мерцали той же краснотой и этим как бы роднились со световыми поверхностями тех предметов, от которых падали.

Иоканская гавань.

Ее качества и важное значение. Необходимость решить вопрос. Мурманское общество пароходства. Пароходство по Северной Двине. Его недостатки. Особенности очертаний мурманских скал. Фауна океанской воды. Румбические названия ветров у поморов. Отплытие в Мезень.

Южный ветерок чуть-чуть рябил поверхность океана, когда, в Иванов день, 24-го июня, около восьми часов утра, с «Забияки» заметили утесистые очертания Святого Носа и маяк на нем; но Иоканских островов, которые лежат к западу от него, то есть по пути, видно не было. Океанская гладь подступала – так казалось – к утесистому подножию далекого маяка, и никаких островов на ней не замечалось. Карта, между тем, показывала противоположное, и, действительно, мало-помалу, сначала черточками, потом небольшими возвышениями начали они обозначаться один за другим. Они выплыли из воды будто вдруг; тумана не было никакого, солнце горело полным блеском. Едва только стали ясны их приземистые глыбы, как судно уменьшило ход, потому что, несмотря на ясность голубого дня и тишину моря, отыскать фарватер одного из проходов было нелегко. Это, бесспорно, недостаток гавани, в которую судно направлялось, но один из тех легко устранимых недостатков, о котором, при существующих средствах освещения берегов маяками, башнями, створами и т. п., не может быть и речи.

Иоканских островов – семь, но только пять из них участвуют в образовании гавани, имеющей длины около шести миль, в которой, согласно мнению Рейнеке, «многочисленной флот может расположиться весьма покойно». На Иоканский рейд ведут два прохода: один – северо-западный, между островом Чаячьим и материком, в 350 саж. ширины, и восточный, в 800 саж. ширины, между островами Сальным и Медвежьим. Крейсер направился к последнему, безусловно лучшему, и, пройдя самой срединой его, повернул к югу и тотчас же бросил якорь.

Вид на гавань был очень красив. К югу высились скалы берега, образуя несколько углублявшихся декораций к устью реки Иоканки; к востоку ясно очерчивались маяк Святого Носа и помещения находящейся при нем команды; с севера и запада прикрывали от взора океан невысокие гранитные острова, Сальный и Медвежий, так что судно очутилось в полном смысле слова в каменном кольце. По недалеким островам и по синей воде гавани перепархивало множество уток, чистиков, бакланов, чаек; глубоко внизу, подле судна, гуляла всякая рыба, отпугиваемая, а отнюдь не приманиваемая, как это бывает с более южной рыбой, всяким брошенным в воду предметом. Несколько крестов и каменных пирамидок, «гурий» или «кекурий», виднелось на Медвежьем острове; стадо в 10 – 12 оленей разгуливало по небольшому островку Сальному.

Нет сомнения в том, что устройство хорошей гавани на нашем Мурмане необходимо. Ранее уже упомянуто об Иоканской. Все, что можно сказать о ней, будет, конечно, только гадательно, но с большой долей вероятия. Ни точных промеров, ни правильных метеорологических и физических наблюдений здесь не производилось, и физиономия этой гавани, как и всего Мурмана, остается неопределенной. Тем не менее, от будущности не уйти, и в этом отношении полезно решительно всякое указание. Существенно важно решить, например, следующее: правда или нет, сообщаемое г. Сидоровым сведение, будто теплое течение Гольфстрима направляется именно на Иоканские острова и иногда приносит с собой американские деревья и каштаны? Основательно или нет, существующее у поморов название «живой камень» для плода американской мимозы, заносимой в Белое море? Если это правда, то на сколько времени, на какое расстояние, как и когда обмерзает эта гавань? Расположение островов и побережья безусловно удобны для возведения обширной системы отдельных фортов, и если гавань действительно способна приютить целый флот, то может ли этот флот быть защищен не только со стороны моря? Гавань эта сама по себе обширна и приглуба, но в ней есть про запас еще и другая гавань – это река Иоканка. Подобно слиянию рек Колы и Туломы, Иоканка расширяется при устье своем в целую сеть сплетений из отдельных рукавов, образующих глубокий залив; последний длиной почти две мили, шириной более версты, при глубине трех сажен; приливы в этой реке так велики, что в ней с особенным удобством можно килевать суда; зимовать в ней тоже удобно, потому что ледоплавы и наводнения весны и осени здесь невозможны. Снабжение водой не оставляет желать ничего лучшего, потому что во многих бухточках южного побережья стремятся с вершины Мурмана постоянные водопады нескольких ручьев.

Нужна ли нам вообще гавань на Мурмане? Нужна ли военная, или можно было бы удовлетвориться коммерческою? Нужно ли иметь тут военный оплот, или достаточно довольствоваться норвежскими крепостями? Если нужно, то подходит да гавань Иоканская или Екатерининская, или какая-либо третья? Все это – вопросы большой важности, и для такой первостепенной державы, как Россия, запертой Дарданеллами и Зундом, едва ли не жизненные. Наше северное Поморье, этот существенно важный для нас край, остается как-то вне всяких соображений и о нем вспоминают только урывками, случайно. Во всяком случае, и что бы там ни говорили, следует выяснить раз и навсегда, стоит ли наше северное побережье чего-либо в отношении общего хозяйства России, стоит ли оно чего-либо само по себе? Если не стоит, так и будем знать на будущее время, и пожалеем о том, что край этот совершенно напрасно вызвал целую литературу всяких ученых трудов и беллетристических описаний. Если же он стоит чего-либо, то следует безостановочно, не теряя времени, определить его значение, его средства и начать действовать немедленно в избранном направлении.

Одно из существенных условий неправильной организации здешней жизни состоит в совершенном почти отсутствии какого-либо почтового или телеграфного соединения. В настоящее время (1895 г.) состоялось уже правительственное распоряжение о соединении Мурмана с внутренней Россией телеграфной линией; это чувствуется на каждом шагу. В особенности необходимо упорядочение пароходных сообщений. «Мурманское общество пароходства» имеет четыре парохода; из них два – «Кемь» и «Онега» – назначены для Белого миря, два – «Архангельск» и «Чижов» – для Мурманского берега и Новой Земли. За все лето обязаны они сделать только 11 рейсов, да кроме того два рейса на Новую Землю. За точное исполнение этих рейсов компания получает от казны 55.000 руб. субсидии, так что за каждый рейс по Белому морю ей приходится по 2.500 рублей. В пути довелось не однажды слышать жалобы на это общество, на то, что пароходы его то и дело минуют попутные становища. Г. Кушелев называет эти рейсы не «срочными», а «бессрочными», и говорит, что бывают двухнедельные, и более, опаздывания пароходов.

Бессрочность сообщений – это гангрена всякого торгового и промышленного дела. Не говоря уже о Мурмане, не угодно ли кому-либо отважиться на путешествие по Сухоне и по Северной Двине, т. е. на тот именно путь, который выше описан. Для сообщений по Двине существуют три компании. Характерно то, что, упоминая о них, приходится делать это с оговоркой: «если не ошибаемся». Эта оговорка свидетельствует лучше всего о том, как мало света и определенности существует в этом деле; если при добром желании, при сравнительном удобстве собрать нужные сведения, собрать их все-таки было трудно, то что же должны делать те, а их-то именно и следовало бы иметь в виду, кому эти сведения необходимы? Никаких почти объявлений, никаких точно обозначенных центров, спрятанные где-то конторы, почти безо всяких сношений с Москвой и Петербургом, полнейшая трудность получить какие-либо нужные торговому человеку справки! Все здесь пока дремлет и свидетельствует о своей жизни только временными проблесками, ожидая руководящей смелой указки, ожидая направляющей силы. А богатства много, стоит только приложить к нему руки.

Пока судно грузилось углем, путешественники съезжали на оба ближайшие, совершенно пустынные, острова. На Сальном гуляли олени. Так как остров очень невелик, то представлялась возможность подходить к ним довольно близко. Это было одно из тех оленьих семейств в 10 – 12 особей, которые принадлежат лопарям ближайшего Иоканского погоста. Почва острова – гранит, покрытый тонким слоем торфа и там, где торф может держаться, поросший ягелем – Cladonia rangiferina, составляющим главную пищу оленя. Мало этого ягеля на небольшом острове, и можно было видеть, как обдирали олени со скал не только ягель, но заодно и весь тонкий слой торфяной почвы, обнажая скалу до щелей. Исхудалые, бродили они, покрытые клочьями обвисавшей местами шкуры, в желтоватых и серых пятнах, и словно скользили своими тонкими, струнными ногами, неслышной поступью, по невозможно острым утесам острова, убегая от людей.

Сальный остров, равно как и Медвежий, это целый мир роскошнейших этюдов северных поморских скал. В них есть нечто совершенно самостоятельное в смысле очертаний, то, чего не встретите вы ни в скалах южного берега Крыма, ни в Нормандии. Там, с большей или меньшей ясностью, видите вы, как бы рисуете себе, пути их образования, направление щелей, напластование, окаменелое былое движение их, живописуемые в резких и определенных чертах; там, при всем разнообразии линий и их изломов, вы как бы чувствуете направляющую совершавшегося геологического переворота и не можете не признать окончательного успокоения. Здесь, в утесах Ледовитого океана, нет ничего подобного; глядя на них, вы ничего сообразить не можете, вы никакого успокоения не находите. Какие-то страшные силы наворочали утесы и образовали щели, совершенно невозможные с точки зрения статики; гранитные массы налегли одна на другую в каком-то безумном страдании, в каком-то чудовищном хаотическом беспорядке Эти глубокие царапины, зияющие по розовым массам гранитов, эти черные раскрытые трещины, эти сплошные утесы величиной с громадный дом, подпираемые сравнительно небольшими камнями и между ними на разных уровнях покоящаяся, словно в чашах, морская вода, вечно пополняемая приливами и захлестывающими в них волнами, – все это говорит о чем-то злобном, неистовом, едва-едва умиротворенном. Из всех художников, изображавших скалы, плодовитее и разнообразнее всех был, конечно, Густав Дорэ в своих иллюстрациях, но напрасно искали бы вы в них своеобразных мотивов скал Мурманского побережья. Они – совсем иные, до сих пор в художестве никогда и никем не воспроизведенные.

Остров Сальный. Лопарские олени.

Ходить по берегам обоих островов значило постоянно карабкаться, и не без помощи рук, по фантастическим ступеням гранитов; множество чистиков из семейства утиных, черных как смоль, с ярко-малиновыми клювами и лапками, постоянно выпархивало из-под ног. В тихих заводях утесов, пригретых, как в аквариумах, теплым солнцем, можно было видеть бесформенные клочья студенистой массы морских обитателей низшего порядка, розового или даже малинового цвета с белыми ободками, называемой тут «морским салом», какой-то вид Acalephe; говорят, что попадается и несколько видов «морских звезд» – Astraea. В одной из подобных высоких гранитных чаш можно было заметить почему-то закинутых сюда из океана небольших раков – бокоплавов, которыми, между прочим, питаются некоторые киты. Вообще говоря, фауна нашей северо-океанской волны далеко не богата видами. Профессор Гримм обобщает это и для всех наших морей. «Наши воды – говорит он – богаты сравнительно, так сказать, на вес, по числу особей, но весьма бедны видами. Если сосчитать все существующие в Европейской России, включая и Каспий с Кавказом, виды рыб, как промысловых, так и не промысловых, то найдем около 300 видов, что составляет немного более 2% того числа рыб, какое известно ученым со всей земли». То, что сказано о рыбах, может быть повторено и относительно всяких моллюсков, червей, рачков, улиток, ракушек и пр. Напрасно было бы искать по Мурману той мозаичной пестроты морской жизни, которая имеется в Средиземном море и гораздо севернее этого моря, на берегах Нормандии. В здешней морской волне царит торжественное молчание, глубокое молчание жизни, и только от поры до времени проявляется она, сосредоточенная в крупных очертаниях китов, акул, палтусов, белух, моржей или в необозримых полчищах сельди и трески, образующих в океане как бы свои космические течения.

Около трех часов пополудни, крейсер со свежим запасом угля покинул Иоканские острова. Еще раз промелькнули: широкая, покойная гавань, её гранитные обрамления, низкие острова с безмолвными крестами, неизвестно кем поставленными. Олени Сального острова, видимо довольные отъездом людей, все собрались на центральную, высокую часть его и, откинув рога на спины, повернув головы в сторону удалявшегося судна, вырисовывались неподвижно целым рядом тоненьких, дробных силуэтов.

У Святого Носа, как всегда, море было неспокойно.

 
Закипела в море пена —
Будет ветру перемена,
 

– говорится на Поморье.

Ветер был юго-восточный или, как его здесь называют, «обедник». Все почти ветры имеют на Мурмане свои названия: южный называется «летник», юго-западный – «шалоник», северо-западный – «побережник», северный – «морянка», северо-восточный – «полуночник»; западный и восточный сохраняют свои названия; промежуточные называются «межниками». «Восточники да обедники – заморозные ветречки», – говорит помор. В компасе, как известно. 32 румба и значительная часть их имеет здесь свои местные названия, причем им придаются номера, например: «7-й меж (межник) истока полуночник»; целых 16 румбов называются «стрыками», и о них говорится: «10-й стрык встрыка к обеднику». Эти названия и их систематика доказывают воочию, насколько наш помор – прирожденный мореплаватель, насколько это призвание его ясно определено. Из них ли не набрать удивительных матросов?

Ночь на этот раз спускалась не особенно ясная, и полуночное солнце вторично не показалось. Войдя в гирло[15]15
  Горло.


[Закрыть] Белого моря, крейсер держался правого, Терского берега и не шел наперерез, как бы следовало для краткости пути на Мезень, во внимание ко множеству «кошек» в гирле.

К восьми часам утра, 25-го июня, то есть менее чем через сутки, предполагалось прибыть в Мезень, то есть перейти все Белое море поперек. Такие усиленные переходы может делать только очень хорошее судно.