Текст книги "Лик смерти"

Автор книги: Коди Макфейден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

Глава 12

По 118-й автостраде мы отправились на восток Лос-Анджелеса. Дорога, как обычно, была почти свободной. Я чувствовала себя отвратительно. Все меня раздражало, все вгоняло в тоску. Медленно, но верно день катился ко всем чертям.

– Почему ты? – спросила Келли, не дав мне насладиться чувством жалости к себе любимой.

– Почему я – что?

– Почему мистер Убийца позвонил именно тебе?

Я задумалась.

– Предположим, это входило в его планы… впрочем, вряд ли. Скорее всего он был там.

– Вернулся?

– Думаю, да. Он был там. Наблюдал. Видел, как мы приехали, и узнал меня.

Основное правило уголовного расследования: преступник всегда возвращается на место преступления. И тому есть сотни причин: выяснить, как идет следствие, еще раз пережить то, что сотворил, и почувствовать свою значимость.

– Мне кажется, убийца с самого начала задумал сообщить о втором преступлении. Он решил находиться поблизости, посмотреть, что к чему, а потом позвонить. Так уж случилось, что он увидел нас.

– Значит, он узнал тебя?

– К сожалению, – вздохнула я.

Барри включил поворотник, он хорошо знал и район, и дом, в который мы направлялись.

– Не совсем дрянная дыра, но местечко то еще. Я выезжал туда на самоубийство года четыре назад.

Мы повернули направо, на бульвар Сепульведа. Движение было интенсивнее, чем на автостраде. В воскресный вечер людям обычно есть куда пойти и чем заняться; жизнь здесь кипела.

– Интересно, это его очередное убийство? – произнесла Келли. – Думаешь, он вошел в раж и развлекался всю ночь?

– Я правда не знаю, Келли. Этот урод совсем меня запутал. Он выпустил кишки семейной паре, однако не тронул тело их сына и оставил в живых Сару. Он разрисовал комнату кровью и великолепно справился с задумкой накачать жертв наркотиками. С одной стороны, он производит впечатление психически больного, дезорганизованного, с другой – действует целеустремленно и все держит под контролем. Это сбивает с толку.

Келли согласно кивнула:

– И в бассейне он искупался, поддавшись порыву.

Убийцы ведь тоже люди, а люди – существа неоднозначные. Со временем мы поняли, что в их поведении существуют некоторые закономерности. Все серийные убийцы одержимы непреодолимым желанием убивать. А вот цели и методы у них могут быть совершенно разные.

Организованные убийцы, такие как Тед Банди, всегда планируют преступления и тщательно выбирают жертв. Они осторожны, действуют четко и хладнокровно, оставаясь невозмутимыми вплоть до самого убийства. Это превосходные актеры, способные незаметно влиться в ваше окружение, причем вам и в голову не придет, что они психически больны.

Дезорганизованные убийцы – совсем другие. Им трудно остаться незамеченными, поскольку своим странным поведением они частенько беспокоят соседей и коллег. Они не владеют самоконтролем, и потому им очень сложно придерживаться какого бы то ни было плана, рассчитанного на долгий срок.

Обычно дезорганизованные убийцы наносят многочисленные и чрезмерные телесные повреждения, отрезают половые органы и даже поедают отдельные куски своих жертв.

Тела обоих супругов убийца освежевал, как оленьи туши, – следовательно, был в ярости. Довольно странно, что в таком состоянии он смог оставить в живых Сару. И тем не менее он это сделал.

– Похоже, у него действительно имелся план, – заметила Келли. – Вероятно, все не так, как казалось на первый взгляд.

– По словам Сары, именно она его предполагаемая жертва. Но почему он так жестоко поступил с остальными? Что-то здесь не сходится. Какой в этом смысл?

– Смысл-то как раз есть.

Келли права. Смысл есть во всем. Серийных убийц не всегда можно поймать, однако, когда вы наконец осознаете, что ими движет, ничего нового в их действиях не обнаружите. Преступники могут оказаться намного умнее и страшнее, чем вы ожидаете, но в конечном счете все они одержимы манией насилия и неминуемо проявят свой «почерк». Это объективная реальность, избежать которой они не в состоянии, независимо от степени собственной проницательности.

– Я знаю. Так как насчет твоих болей – и болеутоляющих? – ляпнула я, сама того не желая.

– Резко ты сменила тему, – удивленно произнесла Келли.

Я взглянула на Барри.

– Врачи считают, что немного поврежден нерв. Они говорят, это лечится; правда, оптимизма у них уже поубавилось. А боль преследует меня уже почти полгода.

– Ты очень мучаешься?

– Проблема не в самой боли, а в ее постоянстве. Слабая, но ни на минуту не отпускающая боль, по-моему, намного хуже, чем резкие, внезапные приступы.

– А викодин помогает?

Я смотрела на ее улыбающийся профиль.

– Смоуки, мы ведь подруги – значит, должны быть откровенны. Скажи прямо, о чем ты хотела спросить?

Я вздохнула:

– Ты права. Конечно же, меня беспокоят последствия твоей привычки. Я боюсь за тебя.

– Понятненько. Что ж, откровенность за откровенность: зависимости не избежать. Думаю, если я перестану пить викодин, мне будет тяжко. А еще через три месяца, вероятно, станет только хуже. Честно говоря, если ничего не изменится, я буду вынуждена просидеть на таблетках всю оставшуюся жизнь, и на этом моя карьера закончится… Значит, подруга, твое беспокойство оправданно, причем ты не единственная. Давай так: ты будешь спрашивать меня о здоровье раз в месяц. А я обещаю честно отвечать, как обстоят дела, чтобы ты смогла прийти к верному решению. Но больше я не хочу это обсуждать, договорились?

– Господи, Келли, а ты точно делаешь все, что рекомендуют врачи?

– Ну конечно, – устало ответила она, – лечение необходимо… Я очень хочу справиться с болезнью, Смоуки. Моя жизнь – это моя работа, друзья, мои дочка с внуком и частые, доставляющие огромное удовольствие сексуальные встречи. И я совершенно счастлива. Если я потеряю работу, – Келли резко тряхнула головой, – я окажусь в весьма затруднительном положении. И давай прекратим этот разговор, я больше не вынесу.

– Ладно, – вздохнула я, глядя на нее. «Прекратим, раз тебе тяжело, однако надо этим срочно заняться».

И вот еще какая мысль не давала мне покоя: я должна составить рапорт и отстранить Келли от работы. Она знает: я так не поступлю. Келли так же беспощадна к себе, как и к истинности свидетельских показаний. И если она почувствует, что стала обузой, мне не придется выводить ее из игры. Она сама выйдет. Разумеется, если я отправлюсь в Квонтико, с профессиональной точки зрения это будет уже не моя проблема.

Барри свернул налево, на очередную тихую улочку. Мы подъехали к знаку «Стоп», тут же повернули направо и припарковались на автостоянке.

– Теперь я понимаю, что Барри имел в виду, – заметила Келли, глядя на здание сквозь лобовое стекло.

Это был старый многоквартирный комплекс, какие возводили в семидесятых, двухэтажный, с внутренним двориком, отделанный коричневым деревом, с грязной облупившейся штукатуркой на бетонном фундаменте. Дорожное покрытие на автостоянке потрескалось, разметка стерлась. Напротив дома торчали два переполненных мусорных контейнера.

Мы вылезли из машины.

– Мило, правда? – съязвил Барри.

– Я ожидала худшего, – ответила я, – но мне бы не хотелось здесь жить.

– Ты права. Впрочем, внутренний дворик был когда-то в порядке. Какая там квартира?

– Двадцатая.

– Второй этаж. Пошли!

* * *

Барри прав – дворик действительно выглядел прилично. Не скажу, что прекрасно, но по крайней мере лучше, чем само здание, – коробка коробкой. В центре даже скверик имелся. Во двор выходили двери всех квартир. И хотя сюда доносился городской шум, деревья и газончик создавали эффект обособленности. Предполагалось, что дворик станет этаким оазисом, но он получился очень маленький и слишком закрытый от посторонних глаз. Он скорее походил на клетку или на западню. А машины, припаркованные у входа, словно заняли круговую оборону.

– Двадцатая квартира наверху слева, – сказал Барри.

– Иди первым, – ответила я.

Мы вытащили оружие и стали подниматься по лестнице. Я обратила внимание, что почти во всех окнах горел свет, но каждое было зашторено, чем усугубляло атмосферу обособленности.

Дверь в двадцатую квартиру была второй справа. Прижимаясь к стене, Барри быстро направился к ней. Мы двинулись следом.

Приблизившись, Барри громко и требовательно постучал.

– Полиция Лос-Анджелеса. Откройте, пожалуйста.

Никто не ответил. Весь дом словно замер. Люди смотрели телевизор или слушали радио, но вдруг все затихло. Я буквально почувствовала, как обитатели дома прильнули к своим дверям и затаились.

Барри постучал еще громче.

– Откройте! Я из полицейского управления Лос-Анджелеса. Если не откроете, придется применить силу.

Мы подождали, и вновь никто не откликнулся.

– Судя по телефонному звонку, этого и следовало ожидать, – пожал плечами Барри. – Посмотрим, может, дверь открыта. Если нет, придется искать управляющего.

– Давай, – сказала я.

Барри взялся за ручку двери, и она провернулась в его руках.

– Готовы? – спросил он.

Мы кивнули.

Барри распахнул дверь и, скользнув вправо, сжал свой пистолет обеими руками. Я двинулась влево и сделала то же самое. Мы заглянули в гостиную, находившуюся рядом с кухней. На полу лежал старый грязный ковер неприятного бурого цвета. На небольшом пространстве у стены стоял черный кожаный диван, а перед ним – дешевый домашний кинотеатр с тридцатидюймовым телевизором. Телевизор был включен, но работал без звука. На экране крутился рекламный ролик.

– Эй? – позвал Барри.

Никто не ответил.

На дешевом, видавшем виды журнальном столике рядом с диваном я обнаружила разбросанные эротические журналы и баночку вазелина, а справа от них – переполненную окурками пепельницу.

– Ну и запашок тут, – пробормотал Барри и двинулся в глубь квартиры, все так же держа пистолет наготове. Я последовала за ним. Последней шла Келли. На кухне мы обнаружили только раковину с горой грязной посуды и старый холодильник, гудевший на все лады.

– Спальни там, дальше, – произнес Барри.

Мы быстро пересекли малюсенький коридорчик и прошли мимо уборной, облицованной белым кафелем. Там я увидела белую ванну, маленькую, грязную и пахнувшую мочой. На стене висело заляпанное зеркало.

Спальни находились рядом. Дверь в одну из них была открыта. Я увидела импровизированный кабинет. На старом письменном столе с железным основанием стоял компьютер с девятнадцатидюймовым плоским монитором, над ним нависла самодельная конструкция из полок, пустых, если не считать пары-тройки покетбуков и порнофильмов. Венчал конструкцию кальян для курения марихуаны. Колбу на четверть заполняла темная жидкость.

«Унылое и очень странное место», – промелькнуло у меня в голове. Единственное, что представляло здесь хоть какую-то ценность, – это диван, телевизор и компьютер. Все остальное было дешевым, ветхим хламом, как будто с помойки, недвусмысленно намекавшим на постепенную деградацию и убожество.

– Чем так воняет? – пробормотал Барри, кивнув на закрытую дверь второй спальни.

Я подошла поближе и вновь ощутила во рту резкий, насыщенный привкус меди.

– Я открываю, – сказал Барри.

– Давай, – ответила я, сжимая пистолет.

Сердце выскакивало из груди. Барри и Келли, судя по всему, чувствовали себя не лучше. Наверное, и у меня вид был соответствующий. Барри схватился за ручку, немного помедлил и распахнул дверь. Вкупе с запахами пота, фекалий и мочи на нас обрушился сильнейший запах крови. А на противоположной стене я увидела обещанную надпись:

Здесь свершилось правосудие

Слова показались мне наглыми, высокомерными и очень радостными. Под ними, на кровати, лежало то, что когда-то было мужчиной. А рядом с ним – девушка с неестественно белой кожей.

Мы опустили оружие. Опасности не было, угроза давно ушла.

Спальня оказалась такой же, как и вся квартира, – тесной и унылой. В углу валялась грязная одежда. От двуспальной кровати остался только пружинный матрас на металлическом каркасе. Ни передней, ни задней спинки не было и в помине, комода тоже.

Убитый был латиноамериканец невысокого роста (менее шести футов), абсолютно голый. Маньяк безжалостно выпотрошил его. Невероятная худоба жертвы говорила о пристрастии к никотину, темные, с проседью, волосы – о возрасте. Лет пятьдесят-пятьдесят пять, прикинула я.

На теле юной, лет четырнадцати-пятнадцати, девушки – белокожей, белокурой (волосы выпачканы), с маленькими дерзкими грудками и веснушками на плечах – мы не обнаружили никаких повреждений, кроме перерезанного горла. Ее лобок был чисто выбрит. Я заметила, что ее глаза, как и у Лоурель Кингсли, закрыты.

«Совершенно очевидно, они не родственники. Что же она делала здесь, в обществе немолодого мужчины, в грязной квартире с порнографическими журналами и вазелином в придачу? Интересно, нет ли еще какого-нибудь сходства, пусть едва уловимого, между этим преступлением и убийством семейства Кингсли? Маньяк оставил тела обоих подростков нетронутыми, однако выпотрошил тела взрослых. Да, он убил детей, но не испоганил трупы. Почему?»

– Здесь мало места, – промолвила Келли. – Я бы не советовала входить в комнату до приезда криминалистов.

– Согласен, – откликнулся Барри, убирая пистолет в кобуру. – Тот же тип, а, Смоуки?

– Без сомнения.

На лице мужчины застыла гримаса крика или даже визга. Однако спокойное и безразличное лицо девушки производило более тягостное впечатление, у меня по спине даже пробежали мурашки.

– Ну, Смоуки, теперь у нас действительно работы выше крыши, и я официально прошу тебя о помощи.

Я заставила себя отвернуться от слишком спокойного юного лица.

– Ты понимаешь, что это значит? – спросила я Келли.

Она вздохнула, надув щеки.

– Позвоню, разбужу Джина.

Джин Сайкс руководил лабораторией ФБР в Лос-Анджелесе. Они с Келли когда-то работали вместе. Поработают и сейчас. Они исследуют каждый дюйм в этой квартире и обязательно найдут все, что только можно. Конечно же, найдут.

– Постойте, – выпалила я. Меня словно осенило. – Сколько времени прошло между убийствами?

– Судя по состоянию трупов, то, что мы имеем здесь, совершено почти на день раньше, – ответила Келли.

– Получается, после расправы в этой квартире убийца сразу же отправился в дом Кингсли? Странно!

– Почему?

– Ритуальные серийные убийства цикличны. Само по себе убийство – это кульминация цикла, за которой следует спад активности. Я имею в виду не просто подавленное состояние, а глубокую, отнимающую все силы депрессию. Однако наш красавец убивает в занюханной дыре, просыпается на следующий день и расправляется с обитателями особняка Кингсли. Я, конечно, ничего не исключаю, но такое поведение несвойственно серийным убийцам.

– Паршиво, – заметил Барри.

Когда Келли беседовала с Джином, мне позвонил Алан.

– Я закончил. У вас все в порядке?

– Смотря что ты считаешь порядком.

И я сообщила ему о втором убийстве.

– Он оказал нам огромную любезность.

Под «огромной любезностью» мы подразумеваем, что убийца, сообщив о втором преступлении, дает нам возможность не думать о первом. Часто на месте первого убийства просто не хватает улик, которые могли бы вывести нас на преступника. В таких случаях нам остается только ждать, когда убийца нанесет очередной удар, и надеяться, что на этот раз он будет менее осмотрительным. Или на третий, или на четвертый. Подобное ожидание приводит в уныние и вызывает чувство вины. «Огромная любезность» – это шутка, но в каждой шутке, как известно, есть доля правды. Ведь убийца «любезно» предоставляет нам еще одно преступление, в котором нам не нужно себя винить, поскольку оно свершилось раньше, чем мы взяли на себя ответственность. Однако с этого момента оно полностью ложится на наши плечи.

– Ты что-нибудь выяснил?

– Нет, никто ничего необычного не заметил. Ни чужих машин, ни людей. Но это как раз «те самые соседи» – сердцевина среднего класса.

Алан имел в виду статью, которую недавно мне отправил, – социологические изыскания в приложении к уголовным расследованиям. В статье отмечались изменения, произошедшие в технологии и восприятии возрастающего количества преступлений в сочетании с экономическими факторами, которые только усложняют нашу работу.

Раньше все стремились к объединению. Как правило, люди знали своих соседей и сразу же обращали внимание на чужака. Со временем все изменилось. Женщины вышли на работу. Информация о преступлениях и о преступниках благодаря телевидению стала доступной. Люди вдруг осознали, что их сосед может оказаться педофилом, а директор школы – насильником, и заняли круговую оборону. В наши дни, согласно этому исследованию, большинство представителей среднего класса – самая его сердцевина – лишены старого доброго чувства солидарности. Люди, как правило, знают имена своих соседей, и все. В бедных кварталах, напротив, люди стремятся держаться вместе. Состоятельные граждане крайне осмотрительны и стараются во что бы то ни стало обеспечить себе безопасность. Социологи пришли к выводу, что самым лучшим местом для преступника являются именно дома представителей среднего класса, поскольку каждый из них, словно остров, отделен от внешнего мира, а при таком раскладе, в отсутствии свидетельских показаний, расследование преступления полностью ложится на плечи криминалистов.

– Вообрази, – продолжал Алан, – через три дома отмечали детский день рождения. Гостей куча. А толку? Все в один голос твердят: «Никого подозрительного не видели».

Я задумалась.

– Может, убийца был одет в униформу.

– Сомневаюсь. Я спрашивал. Никто не упоминал ни электриков, ни газовиков, ни работников телефонных компаний. И потом, не забывай – был выходной. Какие коммунальные службы по выходным вкалывают?

– Человек в форме сразу привлек бы внимание.

– Вот-вот.

– Алан, но ведь наш преступник чертовски самоуверен! Он совершил убийство средь бела дня, когда все дома. Зачем?

– Думаешь, это что-то значит?

– Не думаю – уверена. Ему нравится посылать сообщения, вот он и пришел сюда, чтобы о чем-то сообщить.

– Но о чем?

Я вздохнула:

– Еще не знаю.

– Ты обязательно во всем разберешься. А каков план действий?

– Барри попросил нас о помощи. Итак, мы в деле… и отправляемся по домам. А завтра приедем сюда и продолжим.

– Ты уверена?

– Да. Я сама собиралась это сделать. У меня слишком много вопросов и совсем мало ответов. Мне нужно время, чтобы подумать, а криминалистам – чтобы сделать свою работу.

– Позвони завтра.

Я вышла из квартиры. Барри стоял, прислонившись к перилам. Ясное ночное небо было сплошь усыпано звездами. Однако красота ночи ускользала от меня. «Откуда так несет? Ну конечно, от меня. Я вся пропахла смертью».

– Есть соображения? – спросил Барри.

– Ни одного ответа, зато море вопросов.

– Например?

– Связи. Какое отношение семья Кингсли имеет к этим двум трупам? Почему маньяк не испоганил тела детей? Почему он закрыл глаза только женщинам? Почему он оставил Сару в живых, и какова ее роль в случившемся? Убийца орудовал в одиночку? – Я разочарованно развела руками.

– Да… И как ты собираешься действовать?

– Келли и Джин займутся квартирой, Симмонс – домом Кингсли. Завтра мы должны поговорить с Сарой. А еще у нас есть дневник. – Я помолчала. – Поеду, пожалуй, домой.

– Вот как? – удивился Барри.

– Да, вот так. У меня голова идет кругом. Я не дала девчонке вышибить себе мозги и видела сегодня слишком много трупов. Черепную коробку распирает от информации о нашем преступнике – причем противоречивой информации. Мне необходимо принять душ и выпить кофе, а потом все по полочкам разложить.

Барри поднял руки, как будто сдаваясь:

– Я пришел с миром.

И я усмехнулась, сама того не желая. Барри почти такой же остроумный, как Келли. Почти…

– Извини. Могу я попросить тебя об одной услуге?

– Разумеется!

– Выясни, пожалуйста, кто они – девочка и мужчина. Может, это наведет меня на мысли.

– Ну конечно! Я перезвоню тебе на мобильный. И пришлю сюда в помощь патрульных.

– Спасибо.

Из квартиры вышла Келли.

– Джин и его команда в своем репертуаре, ленивые и раздражительные.

И я передала ей наш с Барри разговор.

– Отпуск, я так понимаю, закончился?

– Давно уже.

Глава 13

«Сколько жизней можно прожить за один-единственный день?»

Я была дома, одна. Бонни осталась ночевать у Алана с Элайной. Было бы жестоко ее будить лишь за тем, чтобы она скрасила мое одиночество. Я только что приняла душ, села на диван перед выключенным телевизором (ноги на журнальном столике) и уставилась в пространство. Я с трудом избавлялась от этого дня. Все мысли, связанные с очередным преступлением, я научилась оставлять за порогом дома.

Как разделить два этих мира: жизнь и смерть? Как не дать им просочиться друг в друга? На эти вопросы каждый полицейский и каждый агент должен ответить себе сам. У меня не всегда получалось, но я справилась. Обычно я начинала с того, что заставляла себя улыбаться. И если могла – улыбалась. Если могла улыбаться – смеялась и, смеясь, оставляла покойников там, где им и положено быть.

Зазвонил мобильный.

– Привет, Барри.

– У меня есть новости о жертвах в квартире. Не знаю, как они связаны со всем остальным, но это интересно.

Я тут же схватила с журнального столика блокнот и ручку.

– Рассказывай.

– Мужчину зовут Хосе Варгас. Пятьдесят восемь лет, родом из солнечной Аргентины. Добропорядочным гражданином его не назовешь. Он отбывал срок за кражу со взломом, бандитское нападение, за попытку изнасилования и половую связь с несовершеннолетними.

– Славный малый!

– Да уж. Его подозревали в сутенерстве, растлении малолетних и жестоком обращении с животными, но осужден он не был.

– В жестоком обращении с животными?

– В сексуальном плане, по всей видимости.

– Какая гадость!

– В конце семидесятых были подозрения, что он замешан в торговле людьми, однако доказательств так и не нашли. Вот и все, что мне пока удалось узнать о мистере Варгасе. Вряд ли его будут искать.

– А девочка?

– О ней пока ничего не известно. Документов в квартире нет. Да, я обнаружил татуировку у нее на левой руке: какая-то надпись, по-моему, кириллицей, но утверждать не буду.

– Так девочка русская?

– Похоже. Хотя не обязательно из России. И еще. У нее на ступнях – шрамы. Такие же, как мы видели в доме Кингсли, только свежее.

Я почувствовала резкий всплеск адреналина.

– Очень важная новость, Барри. Шрамы – это ключ.

– Согласен. Вот и все, что пока у нас есть. Келли и Сайкс сейчас собираются в город. А я отправляюсь обратно к Кингсли. Утром перезвоню.

Я откинула голову и уставилась в потолок. Он был покрыт звукоизолирующей плиткой с эффектом поп-корна, которая считалась когда-то верхом совершенства, но давно вышла из моды. Мы с Мэтом хотели избавиться от нее, да так и не собрались.

«Шрамы, – подумала я, – шрамы и дети. Что бы это значило?»

В отсутствие свидетельских показаний, признаний убийцы и видеозаписей его преступления остается одно: собрать всю информацию (чем быстрее, тем лучше), тщательно ее проверить, упорядочить и попытаться понять. Рамки следствия не должны расширяться, их необходимо сузить.

Я сползла с дивана, уселась на полу напротив столика и вырвала несколько страниц из блокнота. Пора записать мысли и, положив записи перед собой, увидеть наконец, что объединяет эти два преступления.

Расположив листки горизонтально, на одном из них, вверху, я вывела:

Преступник.

Задумалась, покусала ручку и продолжила:

Методы:

Он перерезал горло всем своим жертвам.

Поступок глубоко личный. Пустил им кровь, а кровь для него очень важна и символично.

Он распотрошил тела взрослых после смерти.

А может, и до…

Поведение:

Он изуродовал только тела взрослых, а детей оставил в покое. Почему?

С женщинами он обошелся не так свирепо, как с мужчинами, и даже закрыл им глаза.

Он хотел, чтобы именно мужчины видели все. Почему?

Может, он гей?

Я задумалась: «Не преждевременно ли? У нас слишком мало сведений, чтобы делать подобные утверждения. И все-таки факт, что убийца более спокоен с женщинами, говорит сам за себя».

В ритуальном серийном убийстве почти всегда присутствует сексуальный подтекст, и пол жертвы в большинстве случаев соответствует сексуальной ориентации убийцы. Даммерс был гей, вот и убивал представителей своего пола. А мужчина с нормальной ориентацией убивает женщин. И так далее.

«Убивают тех, кто бесит или обманывает ожидания, – заметил однажды мой преподаватель. – А кто лучше предмета желания может возбудить ярость и горько разочаровать? Или, – продолжал он, – скажу грубее: кого убийца представляет себе, когда мастурбирует, – мужчину или женщину? Ответом станет пол его жертвы».

Я продолжала писать дальше.

Убийца нападал средь бела дня.

Зачем он так рисковал?

Он оставил Сару в живых. Вышел на связь с полицией. Все спланировал наперед.

Он что-то хочет сказать.

Послание, оставленное в комнате Сары: «Это пристанище боли». Послание, оставленное в квартире Варгаса: «Здесь свершилось правосудие».

(Почему «боль» для Сары, а «правосудие» для Варгаса? Это очень важно.)

Производит впечатление дезорганизованного.

Я перечитала этот вывод, покусывая в задумчивости ручку, и добавила:

Производит впечатление дезорганизованного – но впечатление ложное.

Теория: извлечение внутренних органов в этом случае не является показателем потери контроля. Это часть послания – так же как кровь и нападение средь бела дня.

Вывод:

Убийца – организованный. А признаки мнимой дезорганизованности – просто часть послания.

И вновь я вспомнила принцип Оккама: [2]2
  Принцип, согласно которому более простым теориям следует отдавать предпочтение перед сложными, если и те и другие в равной степени согласуются с эмпирическими, опытными данными.


[Закрыть]«Организованный убийца порой может казаться неорганизованным. Но не наоборот».

Он придерживался своего сценария, контролировал каждый шаг и был настроен решительно. Организованный.

Что мы знаем о нем:

На подошвах его ног есть шрамы, полученные, возможно, в результате истязаний (битье палкой), которые до сих пор применяют в Южной Америке, на Ближнем Востоке, в Сингапуре, Малайзии и на Филиппинах. (Кстати: Варгас из Аргентины. Совпадение?)

«Ну да, – подумала я, – сейчас тебе – совпадение…»

Примечание: У неизвестной девушки-подростка, найденной в квартире Варгаса, подобные шрамы на ступнях. Какая здесь связь?

Вспомнив об увиденном в доме Кингсли, я вернулась к «Методам» и добавила:

Неровность разрезов на телах мистера и миссис Кингсли – результат сексуального возбуждения?

«Неуверенность говорит о том, что действовал новичок, убийца, который еще волнуется, который еще не привык. Это совсем не похоже на мужчину, которого я себе представляла. Не думаю, что он волновался. Мне кажется, его руки тряслись от того, что он был слишком возбужден происходящим».

Он закрывает глаза женщинам и все же убивает их и даже потрошит. Он убивает детей, но глаза их оставляет открытыми, а тела – нетронутыми.

Я перечитала последний абзац. Едва уловимая мысль закопошилась в моем сознании, предпринимая слабые попытки выбраться на свет. Ощущение знакомое; в таких случаях нужно успокоиться и дать мысли созреть. «Почему такое деление? Мужчины хуже женщин, но женщины хуже детей». И вдруг меня осенило:

Его страдания связаны с мужчинами. Женщины как таковые не причиняли ему вреда, но и не защищали. И это все случилось с ним в детстве.

«У меня никаких доказательств, мне нечего рассматривать под микроскопом или на экране, но я знаю, что права. Я чувствую. Я его чувствую. Он боится мужчин и испытывает к ним чувство ярости. Он оставляет их глаза открытыми для того, чтобы они могли видеть все, что с ними происходит. Женщины умирают, они это заслужили, но их закрытые глаза – своеобразный намек на сочувствие. Мать не смогла защитить его от жестокого отца? Если она тоже страдала от подобного обращения, убийца мог презирать ее и в то же время сочувствовать ей.

Тела детей он не трогал, зато глаза оставлял открытыми, чтобы они могли видеть все, что он делал с ними, видеть, как жесток этот мир.

У девочки, найденной в квартире Варгаса, глаза закрыты, однако тело нетронуто. Может, дело в возрасте? Она почти женщина, но все-таки еще ребенок. Может, это его смутило?

Итак, что мы имеем?

Два убийства подряд. Ненависть к мужчинам. Обида на женщин, сочувствие к детям.

Это место – боль. Здесь свершилось правосудие…»

И на меня снизошло откровение. Не моргнув глазом я записала:

Речь идет о мести. Он мстит не за воображаемое оскорбление, а за настоящее зло.

«Одним – боль, другим – правосудие. И то и другое – месть. Все сходится – и выбор жертв, и выбор методов убийства», – взволнованно размышляла я.

Вот почему он является средь бела дня. Он говорит своим жертвам: «Вам нигде от меня не скрыться. Расплата настигнет вас даже днем, когда светит солнце, а вокруг гуляют соседи».

«Потому что расплата – справедлива, а справедливость непобедима. Гей он или не гей, уже не важно, сексуального мотива здесь нет, все упирается в прошлое. Он мстит за обиды, нанесенные ему в детстве; почти наверняка эти обиды носили сексуальный характер. Его страдания связаны с мужчинами».

Нарастающее волнение, охватившее меня, достигло апогея. И тут я столкнулась с необъяснимым.

«А что же Сара? Зачем он оставил ее в живых, в этой боли, вместо того чтобы убить? Самое важное: месть – глубоко личное чувство. Но при чем тут Сара?»

Я поняла, что не могу ответить на этот вопрос. Зато остальные мои выводы производили впечатление вполне логичных.

«Месть. Вот мотив его преступлений, и именно в нем причина выбора жертвы и метода убийства. А Сара – просто часть головоломки, которую я никак не могу разгадать».

Немного подумав, я решила, что больше мне нечего добавить к написанному.

«Разберемся с жертвами».

Я взяла другой листок и написала наверху:

Жертва Хосе Варгас.

Пятьдесят восемь лет, выходец из Аргентины.

(Примечание: выяснить, сколько времени он живет в США и как он здесь оказался.)

Поведение: бывший заключенный. Обвинялся в насильственных действиях, в том числе в отношении детей.

Я обратила внимание на очевидную связь: может, Варгас в свое время издевался и над убийцей?

В семидесятых подозревался в торговле людьми.

Способ убийства: перерезанное горло. Выпотрошен после смерти.

Вопрос: был ли Варгас каким-либо образом связан с Сарой и семейством Кингсли? Или только с убийцей?

Отсутствие связей между жертвами двух преступлений указывало на то, что убийца действовал по заранее продуманному плану, который сработал очень четко.

Я дважды перечитала список…

Похоже, Варгас продолжал насиловать детей (судя по найденной у него в квартире несовершеннолетней девушке, о которой пока нет никаких сведений).

Я еще раз прочитала свои записи и отложила листок. Схватила другой, написала вверху:

Сара Кингсли:

Приемная дочь Дина и Лоурель Кингсли. (А какая у нее настоящая фамилия?)

Шестнадцать лет.

Убийца оставил ее в живых. (Почему?)

Рассказала, что ее настоящие родители были убиты. (Проверить.)

Дополнение: ее настоящих родителей убил тот же преступник.

Странное обстоятельство: заявила, что преступник следит за ней многие годы.