Текст книги "Лик смерти"

Автор книги: Коди Макфейден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Коди Макфейден
Лик смерти

Брианне, моей Малышке Би

От автора

Огромное спасибо моим неизменным помощникам Лайзе и Хевису Доусонам за огромную поддержку, советы и содействие в презентации. Благодарю редакторов Дэниела Переза из «Бентам букс» и Ника Сейверса из издательства «Ходдер»; книга давалась мне нелегко, и они не позволили назвать ее законченной, пока она не сложилась по-настоящему. Хочу выразить свою признательность Чандлеру Кроуфорду за великолепную презентацию моей книги за рубежом. И наконец, отдельное спасибо моей семье и друзьям – за то, что меня терпели; не знаю, как другие писатели, но я могу быть совершенно невыносимым, когда работа не ладится.

Книга первая
Путешествие в пропасть

Глава 1

Мне снится лик смерти. Постоянно меняющийся лик, который в тяжелую минуту обретают многие и который в конце концов доведется обрести каждому. Я всматриваюсь в него вновь и вновь. «Это твоя работа, тупица», – говорит мне голос во сне. И он прав. Я агент ФБР, и в мои обязанности входит поимка особо опасных преступников: детоубийц, маньяков, бессовестных и беспощадных мужчин (а иногда и женщин). Этим я занимаюсь в течение десяти с лишним лет, и хотя я не видела смерти во всех ее обличьях, я видела предостаточно.

Смерти неведомы границы, она беспрепятственно проникает в человека, и его душа принимает ее облик. Сегодня ночью в этом облике, сменяя друг друга, словно вспышки света в тумане, передо мной предстали души моих близких: мужа, дочери, подруги. Мэт, Алекса, Энни. Все они мертвы, мертвы…

Я оказалась напротив зеркала, в котором не было отражения. Зеркало смеялось надо мной, гоготало и выло. Я ударила по нему кулаком. Зеркало разбилось вдребезги, и на моей щеке алой розой вспыхнула рана. Красивая рана, я это почувствовала.

В зеркальных осколках возникло мое отражение, и снова – голос: «Осколки все еще отражают свет».

Я открыла глаза и проснулась. Это так удивительно, из глубокого сна перенестись в состояние полного сознания! По крайней мере я больше не просыпаюсь от собственного крика, чего не скажешь о Бонни. Я осторожно повернулась на бок – и увидела, что она уже не спит и смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

– Я не разбудила тебя, котенок?

Моя приемная доченька отрицательно покачала головой.

Сейчас поздно, а это тот самый час, когда сон еще манит, не отпускает. И если мы захотим, он вновь поймает нас в свои сети. Я протянула к Бонни руки, и она прильнула ко мне. Я сжала малышку в объятиях, вдохнула сладкий запах ее волос, и на нас нахлынула темнота, заявив о своих правах шепотом морского прилива.

Проснувшись, я чувствовала себя великолепно, действительно отдохнувшей. После сна во мне осталось ощущение чистоты, мягкого освобождения. Я была расслабленной, отстраненной и умиротворенной. Ничто меня не тревожило. И это казалось странным, поскольку тревога для меня сродни боли, которую иногда ощущают люди в ампутированной руке или ноге. Словно я внутри воздушного шара – или, быть может, в утробе матери. Мне было очень удобно, и некоторое время я плыла по течению, прислушиваясь к тому, что происходит у меня внутри. В это воскресное утро я почувствовала себя воскресшей по-настоящему.

Я поискала Бонни глазами, но увидела лишь смятые простыни. Насторожилась и тут услышала едва различимый топоток детских ножек. Когда у тебя десятилетняя дочка, может возникнуть ощущение, что ты живешь под одной крышей с феей. Есть в этом что-то магическое!

Я потянулась, как кошка. Замечательный день! Кофе, пожалуй, единственное, чего мне не хватало для полного счастья. И только я подумала о нем, как донесся его неповторимый аромат.

Я выскользнула из постели, отправилась на кухню, довольная тем, что на мне лишь старая футболка, то, что я называю «бабушкины панталоны», и смешные пушистые тапочки в виде слоников. Я была ужасно лохматая, но все это не имело значения, ведь на дворе воскресенье, и, кроме нас, девочек, дома никого нет.

Бонни встретила меня посреди лестницы и протянула чашечку кофе.

– Спасибо тебе, котенок. – Я сделала маленький глоток. – Изумительно!

Мы тихо сидели за столом и смотрели друг на друга. Я потягивала кофе, а Бонни пила молоко. Было так уютно. Я улыбнулась.

– Правда, чудесное утро?

Бонни кивнула и улыбнулась в ответ, вновь завладев моим сердцем.

Немота моей малышки была не врожденной. Она потеряла дар речи после того, как убийца безжалостно зарезал ее маму, а затем привязал девочку к трупу, лицом к лицу. Их обнаружили только через три дня. С тех пор Бонни не проронила ни слова.

Энни, ее мама, была самой лучшей и единственной моей подругой. Убийца пришел к ней, чтобы сделать больно мне.

Иногда я понимала, что Энни убили из-за меня, но не сознавала до конца. Я обманывала себя, убеждала: этого не может быть. Правда казалась мне чем-то непостижимым, мрачным и сокрушительным. И если бы я тогда осмелилась посмотреть ей в глаза, она разбила бы мое сердце.

Однажды, в шесть лет, я за что-то рассердилась на маму. Сейчас даже не вспомню за что. У меня был котенок, которого я называла Мистер Миттенс, и он пришел ко мне, словно почувствовал, что я расстроена. Приблизился, переполненный сочувствием и любовью, на которую бывают способны животные, – а я оттолкнула его ногой.

Ему не было больно, совсем. Но с этих пор он перестал быть добродушным котенком. Теперь он всегда вздрагивал, когда кто-нибудь собирался его приласкать. И по сей день, как только я вспоминаю о Мистере Миттенсе, меня охватывает чувство вины. Не просто угрызения совести, а страх, благоговейный ужас, разрушающий душу. Я совершила злодеяние, причинив непоправимый вред невинному существу. Никогда и никому я не рассказывала о том, что сделала со своим котенком, это моя тайна, которая уйдет со мной в могилу, мой грех; и скорее я сгорю в аду, чем сознаюсь.

Когда я думала об Энни, у меня возникало ощущение, будто я убила Мистера Миттенса. Долгое время мне было удобно не осознавать всей правды.

После Энни у меня осталась Бонни. Она дана мне во искупление. Хотя все это не совсем так, ведь Бонни – замечательная, она просто чудо, солнышко! Немота, ее крики по ночам и тому подобное… Искупление предполагает страдания, но Бонни принесла мне и радость.

Я смотрела на нее, и эти мысли одна за другой мелькали у меня в голове.

– Давай еще немного побездельничаем, а затем прогуляемся по магазинам?

Бонни на минуту задумалась. Она никогда не отвечает сразу. Ей нужно все хорошенько взвесить, прежде чем дать окончательный ответ. Я не знаю, врожденная ли это особенность или результат выпавшего на ее долю.

Бонни кивнула и улыбнулась – значит, согласна.

– Хочешь кушать?

Ответ на этот вопрос не заставил себя ждать, тема еды была исключением. Бонни с радостью закивала, и я приготовила яичницу с беконом и поджарила тосты.

Пока мы ели, я решила обсудить с ней предстоящую неделю:

– Помнишь, я тебе говорила, что возьму отпуск?

Она кивнула.

– Для этого у меня есть масса причин, но об одной из них я особенно хочу с тобой поговорить… потому что… да нет, все будет хорошо, только… может оказаться трудновато… Трудновато для меня, я имею в виду.

Бонни наклонилась и стала смотреть на меня спокойным, но все-таки напряженным взглядом. Я отпила кофе.

– Я решила, что пришло время избавиться от некоторых вещей, от одежды Мэта, от его туалетных принадлежностей, от некоторых игрушек Алексы. Нет, нет, я говорю не о фотографиях или видеозаписях. Я ни в коем случае не хочу вычеркивать Мэта и Алексу из памяти. Просто… – я тщательно подыскивала слова, – просто… они здесь больше не живут.

Короткий исчерпывающий ответ, в котором прозвучало все: понимание и страх, любовь и надежда, – выстраданные слова, пронесенные через пустыню отчаяния.

Я возглавляю отдел по борьбе с тяжкими преступлениями против личности. Я дока в своем деле, уж поверьте. В моей команде три человека, которых я отбирала сама, все они опытные профессионалы, настоящие слуги закона. Подобные слова, пожалуй, производят впечатление нескромных, но они чистая правда. Вряд ли кто-нибудь захочет оказаться на месте маньяка, за которым охотится моя команда.

Год назад мы разыскивали человека по имени Джозеф Сэндс, приятного парня, по словам соседей, и любящего отца двоих детей. У него был только один недостаток – насквозь прогнившая душа. Казалось, его это нисколько не огорчало, чего нельзя сказать о девушках, которых он замучил и убил.

Мы напали на его след, мы почти вычислили его… и тогда он перевернул мою жизнь. Однажды ночью он ворвался ко мне в дом и с помощью охотничьего ножа и веревки уничтожил мой мир. Он убил моего мужа Мэта прямо на моих глазах. Изнасиловал и изуродовал меня. А затем схватил мою дочь и, воспользовавшись ею как щитом, подставил под пулю, предназначенную для него. Но я не осталась в долгу. Я всадила в Сэндса всю обойму.

В течение шести месяцев после этих событий я пыталась понять, что же делать: существовать дальше или пустить себе пулю в лоб. А потом убили Энни, и осталась Бонни… Сама жизнь помогла мне сделать выбор, и я вновь оказалась в ее крепких объятиях.

В большинстве своем люди даже не представляют себе, что порой смерть может быть предпочтительнее жизни. Но жизнь – сильная штука. Любыми путями она старается вас удержать: бьется в вашем сердце, освещает солнцем ваше лицо, вселяет уверенность… Она не отпускает.

Я едва ощущала ее объятия. Слабые, как прикосновения тончайшей паутины, они становились все крепче и крепче, и постепенно паутина превратилась в прочную сеть, которая удержала меня от неминуемого падения в бездну небытия. Бездна начала исчезать, и в какой-то момент я почувствовала, что жива, что вновь хочу жить. Небытие наконец отступило, освободив место реальности.

– Пора превратить этот дом в настоящий. Ты меня понимаешь?

Бонни кивнула. Она все прекрасно поняла.

– И еще одна новость. Думаю, тебе понравится, – сказала я, улыбнувшись. – Тетя Келли взяла несколько отгулов и скоро приедет, чтобы нам помочь.

Лицо Бонни осветилось неподдельной радостью.

– Элайна тоже собиралась нас навестить.

Глаза Бонни засияли от счастья, и она ослепительно улыбнулась.

– Рада видеть тебя счастливой! – улыбнулась я в ответ.

Бонни кивнула, и мы продолжили завтракать.

Пребывая в задумчивой рассеянности, я едва заметила, что, склонив головку, девочка наблюдает за мной полными легкого недоумения глазами.

– Хочешь знать, зачем они приезжают?

Она кивнула.

– Просто… – я вздохнула, – просто сама я не смогу этого сделать!

Еще один короткий ответ.

Я уже все решила, решила жить дальше. Однако я немного боюсь. Я столько времени провела в подавленном состоянии, что меня очень настораживает мой новый порыв. Я хочу, чтобы рядом были друзья, чтобы они поддержали меня, если вдруг я начну колебаться.

Бонни встала и подошла ко мне. Столько нежности было в этой малышке, столько доброты. В снах я видела лик смерти; сейчас передо мной, несомненно, сиял лик любви. Бонни приблизилась и ласково провела пальчиком по шраму, который обезображивал левую сторону моего лица. Осколки… Я – зеркало.

Мое сердце бешено забилось.

– Я тоже люблю тебя, моя хорошая.

Мы крепко обнялись, вложив в объятия миллион невысказанных слов, и вернулись к завтраку. Поев, я испустила удовлетворенный вздох. И вдруг Бонни рыгнула, очень громко. От неожиданности мы обе затихли – а затем расхохотались от души. Мы хохотали до слез. Смех постепенно затихал, превращался в хихиканье, и умолк совсем, оставив на наших лицах счастливые улыбки.

– Хочешь посмотреть мультики, котенок?

И Бонни засияла от радости, словно солнце взошло над поляной из роз. А я вдруг поняла, что это лучший день, который был у меня в этом году. Самый, самый лучший.

Глава 2

Мы с Бонни отправились в «Галерею», крупнейший торговый центр в Глендейле. Превосходное продолжение самого лучшего дня. Зашли в музыкальный магазинчик «Сэм Гуди». Я присмотрела себе сборник «Хиты восьмидесятых», а Бонни – последний альбом молодой певицы Джуэл. Музыкальные пристрастия моей приемной доченьки вполне соответствовали ее мироощущению: задумчивые красивые мелодии, не то чтобы грустные, но и не слишком веселые. Конечно, я надеялась, что однажды дочурка попросит меня купить диск с зажигательными ритмами, но тогда я не задумывалась об этом. Бонни счастлива; есть ли что важнее?

Мы накупили гигантских кренделей, посыпанных солью, и, усевшись на лавочке, стали их есть и рассматривать прохожих. Мимо прошла парочка влюбленных подростков, ничего не замечавших вокруг. Девчонка лет пятнадцати – невзрачная брюнетка с небольшой грудью и массивной попой. Одета в короткую майку и джинсы с заниженной талией. Парнишка того же возраста, трогательный в своем волнении, высокий, худющий, неуклюжий, в смешных очках с толстыми стеклами, весь в прыщах, волосы до плеч. Он держал руку в заднем кармане ее джинсов, а она обнимала его за талию. Они были юные, глупые, совершенно нескладные и абсолютно счастливые. «Вот чудики», – подумала я и невольно улыбнулась.

Я заметила солидного мужчину, который таращился на красотку лет двадцати пяти. Энергичная и непринужденная, она напоминала дикую кобылку. Ее прекрасные, черные как смоль волосы ниспадали до самой талии. Загорелая кожа была безупречна. Дерзкая жизнерадостная улыбка и вздернутый носик излучали уверенность и чувственность – скорее неосознанную, нежели наигранную. Девушка прошла мимо мужчины, не обратив на него ни малейшего внимания, а он так и остался стоять, разинув рот. Обычное дело.

Неужели когда-то и я была такой? Неужели и я была красоткой, при виде которой мужчины теряли рассудок?

Но все течет, все изменяется.

Я до сих пор ловлю на себе взгляды, не скрою; но далеко не страстные. Взгляды, отражающие широкий спектр эмоций – от любопытства до отвращения. Трудно кого-либо в этом винить. Сэндс постарался на славу, когда уродовал мое лицо.

Правая сторона совершенно не тронута. Обезображена левая. Шрам начинается от линии волос прямо посреди лба, спускается между бровей и почти под прямым углом уходит налево, туда, где должна быть левая бровь. Его неровный след тянется вдоль виска и, причудливо извиваясь по щеке, взмывает вверх к самому носу. На переносице он поворачивает обратно, рассекает левую ноздрю, спускается через подбородок на шею и заканчивается у самой ключицы.

Есть еще один шрам, прямой и ровный, соединяющий нижнее веко с уголком рта. Он появился позже остальных. Убийца Энни заставил меня его сделать. Дрожа от возбуждения, он с нескрываемым удовольствием наблюдал за тем, как я режу себя, истекая кровью. Но это было последнее, что он почувствовал, прежде чем я вышибла ему мозги.

Я назвала лишь те шрамы, которых не скрыть. А ниже, под воротом блузки, есть и другие: рубцы от ножа и следы от зажженной сигары.

Долгое время я стыдилась своего лица и зачесывала волосы на левую сторону, пытаясь скрыть дело рук Джозефа Сэндса. Но в тот момент, когда я вновь ощутила желание жить, мое отношение к шрамам изменилось. С тех пор я убираю волосы назад, в «конский хвост», бросая вызов окружающим.

А в остальном все не так уж и плохо. Я коротышка, всего четыре фута и десять дюймов ростом. У меня, по словам Мэта, «грудки – что надо». Я не худая, а, как говорится, фигуристая. У меня не маленькая, но вполне аккуратная попка. Мэту она нравилась. Когда, бывало, я смотрелась в большое зеркало, он опускался на колени, обнимал мою попу и, глядя на наше отражение, говорил, блестяще подражая голосу Горлума: «Моя прелесссссть…» Удержаться от смеха было невозможно.

Бонни вернула меня к действительности, потянув за рукав. Я взглянула туда, куда она показала.

– Хочешь зайти в «Клэр»?

Она кивнула.

– Ну конечно, котенок!

«Клэр» – один из тех магазинчиков, посещение которых приносит радость женщинам всех возрастов. Недорогая, но стильная бижутерия на любой вкус для девочек, девушек и солидных дам: аксессуары для волос, расчески и гребни с блестками.

Мы вошли в магазинчик, и оказалось, что наша жизнерадостная красотка работает именно здесь. Профессионально улыбаясь, она поспешила нам навстречу. Чем ближе она подходила, тем шире становились ее глаза. Улыбка некоторое время еще играла на губах девушки, но вскоре исчезла.

– Что-то случилось? – Я удивленно наморщила лоб.

– Нет, я… – взволнованно пробормотала продавщица, пялясь на мои шрамы и содрогаясь от ужаса.

Красота была для нее божеством, а мое лицо, должно быть, показалось ей триумфом дьявола.

– Барбара, пойди помоги девочкам, – раздался громкий укоризненный голос.

Я оглянулась и увидела женщину лет сорока, с припорошенными сединой темными волосами и поразительно синими глазами. Она была красива той зрелой красотой, которая только расцветает с годами.

– Барбара! – повторила она.

– Да, мэм, – отрывисто произнесла девица и сломя голову умчалась от меня на своих ухоженных ножках.

– Не обращай на нее внимания, моя милая. Улыбаться-то она научилась, только вот мозгов не хватает, – ласково сказала женщина.

Едва я открыла рот, как поняла, что разговаривает женщина не со мной, а с Бонни. Я опустила глаза – Бонни гневно смотрела вслед убегавшей девице. Она не терпела, когда на меня пялились, и ей было не до смеха. Услышав голос, малышка повернулась к женщине, окинула ее оценивающим взглядом и застенчиво улыбнулась. Седеющая дама ей очень понравилась.

– Меня зовут Джудит, это мой магазинчик. Чем я могу вам помочь?

Теперь она обращалась ко мне. В свою очередь, и я оценивающе взглянула на нее, но не обнаружила и тени фальши. Доброта этой женщины была ненавязчивой и абсолютно искренней, в порядке вещей. Не знаю, зачем я спросила, но с моих губ непроизвольно сорвалось:

– Джудит, почему вас не смущает мое лицо?

Женщина бросила на меня проницательный взгляд и мягко улыбнулась.

– Дорогая, в прошлом году я излечилась от рака. Мне удалили обе груди. Когда мой муж впервые увидел, что стало со мной после операции, он даже бровью не повел, только сказал, что любит меня… Не слишком ли много значения придают красоте?! – добавила она, подмигнув. – Итак, чем я могу вам помочь?..

– Смоуки, – представилась я. – Смоуки Барретт. А это Бонни. Мы пока посмотрим, вы уже и так нам помогли.

– Ну, удачи, и, если что надумаете, только скажите.

Джудит улыбнулась, подмигнула и исчезла, как фея, оставив после себя шлейф, сотканный из доброты.

Мы провели в «Клэр» добрых двадцать минут и накупили целую кучу безделушек. Половина из них наверняка будет пылиться в комоде, но зато сколько удовольствия от процесса выбора! Мы расплатились с Джудит, промурлыкали друг другу «до свидания» и вышли, обремененные своей добычей.

Я взглянула на часы.

– Нам пора возвращаться, котенок. Скоро придет тетя Келли.

Бонни улыбнулась и, кивнув, взяла меня за руку. Мы вышли из «Галереи» и шагнули прямо в солнечное калифорнийское лето, словно попали на открытку. Я вспомнила о Джудит и посмотрела на Бонни. Она не видела, что я за ней наблюдаю, и казалась беззаботной, такой, какими и должны быть дети.

Я надела солнцезащитные очки и снова задумалась. Чудесный сегодня день! Впервые за такое долгое время. Быть может, это добрый знак? Я освобожу свой дом от призраков, и жизнь наладится?! Эта мысль убедила меня в правильности моего решения.

Знаю, стоит вернуться к работе – и я сразу же вспомню о том, что нас окружают грабители, насильники, убийцы и маньяки, что они ходят вместе с нами под лазурным небом, так же, как и мы, наслаждаются солнечным теплом, постоянно следят за нами в ожидании своего часа, а неожиданно столкнувшись с кем-нибудь из нас, дрожат как натянутая струна. Так пусть сегодня солнце будет лишь солнцем. И как сказал мне голос во сне: «Мы осколки, но по-прежнему отражаем свет».

Глава 3

Диван в гостиной – потертый, обитый светло-бежевой микрофиброй старый диван, на котором кое-где сохранились следы прошлого: пятна от вина и от чего-то съестного, – держал нас в своих мягких, ласковых объятиях. Сумки с добычей дожидались на видавшем виды красновато-коричневом журнальном столике, тоже отмеченном следами времени. Столик мы покупали вместе с Мэтом. Сейчас полировку уродовали рубцы и царапины. И диван, и столик давно следовало выбросить, но рука не поднималась. Много лет они служили мне верой и правдой, и я была не готова отправить их к праотцам.

– Я кое о чем хочу поговорить с тобой, котенок, – сказала я Бонни.

Она была вся внимание – словно почувствовала в моем голосе неуверенность и раздиравшие меня противоречия. «Я слушаю, – говорили ее глаза. – Я согласна».

Это еще одна проблема, которую я надеялась когда-нибудь оставить в прошлом. И Бонни зачастую обнадеживала меня. От меня требовались все силы, другого выхода у нас не было.

– Я хочу поговорить с тобой о твоей немоте.

Взгляд, еще за секунду до моих слов понимающий, стал тревожным. «Нет, – говорили глаза Бонни, – я не хочу это обсуждать».

– Котенок, – я дотронулась до руки Бонни, – видишь ли, я очень беспокоюсь. Я консультировалась с врачами. Они считают, если ты будешь молчать слишком долго, то можешь навсегда утратить способность говорить. Я все равно буду любить тебя, даже если ты не заговоришь, но это не значит, что я хочу для тебя немоты на всю жизнь.

Бонни скрестила руки, я видела, что в ней происходит какая-то борьба, но какая, было для меня непостижимо. А потом я догадалась.

– Ты не знаешь, как мне объяснить?

Она кивнула: «Да».

Бонни смотрела пристально, сосредоточенно. Затем показала пальцем на свой рот. Пожала плечами. Снова показала на рот. И снова пожала плечами. Я задумалась на секунду.

– Ты не знаешь, почему ты не можешь говорить?

«Да», – кивнула она и подняла палец. Я поняла, что это означало «но» или «подожди». «Я думаю», – указала она на свою голову, и на ее лице отразилась работа мысли.

И снова я на секунду задумалась.

– Ты не знаешь, почему ты не разговариваешь, но ты думаешь об этом? Пытаешься понять причину?

Она испустила облегченный вздох – значит, я попала в точку. Теперь наступила моя очередь волноваться.

– Но, котенок, неужели ты не хочешь, чтобы нам помогли? Давай покажем тебя психиатру…

Бонни испуганно вскочила с дивана и замахала руками: «Нет, ни в коем случае… нет!»

На этот раз я сразу все поняла.

– Хорошо-хорошо. Никаких психиатров, обещаю, – заверила я Бонни, приложив руку к сердцу.

У нее была еще одна причина ненавидеть человека, который убил ее маму, не важно, жив он или мертв. Он работал психиатром, и Бонни знала об этом. Она видела, как он убивал, и вместе с мамой для нее умерло всякое доверие к представителям этой профессии.

Я обняла Бонни, притянула к себе. Вышло грубовато и неуклюже, но она не противилась.

– Прости меня, малышка. Просто… я беспокоюсь о тебе. Я люблю тебя и боюсь, что ты никогда не сможешь говорить.

Бонни показала на себя и кивнула: «Я тоже». И указала пальчиком на свою голову – дескать, я работаю над этим.

– Хорошо, – вздохнула я.

Она крепко прижалась ко мне, всем своим видом давая понять, что все прекрасно, что день не испорчен и ничего страшного не произошло, и снова меня обнадежила.

Ладно! Сейчас она счастлива. Пускай все остается как есть!

– Давай-ка пороемся в наших драгоценностях, как ты на это смотришь?

Она широко улыбнулась и радостно закивала: «Давай!»

Поглощенная безделушками, через пять минут Бонни уже забыла о нашем разговоре. А у меня он никак не выходил из головы. Я взрослый человек – мое волнение не закрасишь лаком для ногтей.

Я не все рассказала Бонни о своем двухнедельном отпуске. «Умолчать» не значит «солгать». Родители имеют право недоговорить, чтобы ребенок смог оставаться ребенком. Дети очень скоро вырастут и взвалят на себя бремя взрослых, это неизбежно.

За предстоящие две недели мне требовалось определиться, что же делать дальше. Я сама себе определила срок. Я должна была принять решение не только для себя, но и для Бонни. Мы обе нуждались в стабильности, уверенности в завтрашнем дне – и спокойствии. Эти мысли пришли мне в голову десять дней назад, после разговора с заместителем директора Джонсом, состоявшегося у него в кабинете.

Я знаю Джонса с тех пор, как пришла работать в ФБР. Он был самым первым моим начальником и учителем. Он и теперь мой босс. Своим нынешним положением он обязан не связям, а славе выдающегося агента, которая сопровождала его на всех ступенях карьерной лестницы. Иными словами, Джонс – настоящий, и я его уважаю.

В кабинете Джонса не было ни одного окна, и выглядел он мрачно. Как заместитель директора, Джонс мог бы выбрать угловой кабинет, из окон которого открывался прекрасный вид, но когда я однажды поинтересовалась, почему он этого не сделал, Джонс ответил что-то вроде: «Хорошему руководителю не пристало засиживаться в кабинете».

Он сидел за рабочим столом, за этим громоздким, нескладным пережитком прошлого, за которым я видела его еще в первый день нашего знакомства. Всем своим видом стол, казалось, кричал: «Оставьте меня в покое, раз я еще не сломался!» Стол, как обычно, ломился под тяжестью папок и бумаг, на потертой медной табличке значились имя и должность хозяина. Ни грамоты, ни наградные сертификаты не украшали кабинет, хотя в них, я знала наверняка, недостатка у Джонса не было.

– Присаживайся. – Джонс кивнул на два кожаных кресла, без которых, как и без стола, невозможно было представить его кабинет.

Заместителю директора Джонсу немного за пятьдесят. Он служил в ФБР с 1977 года. Начинал здесь, в Калифорнии, и сам проложил себе путь наверх, пройдя по всем ступеням иерархической лестницы. Он дважды женился и дважды разводился. Джонс – красивый мужчина, черты лица правильные и несколько суровые, словно их резцом высекли. Немногословен, несколько грубоват и не любит извиняться. А еще он потрясающий следователь – мне очень повезло, что свои первые шаги в ФБР я делала именно под его руководством.

– Что случилось, сэр? – спросила я.

Он с минуту помедлил.

– Я не слишком тактичен, Смоуки, поэтому выкладываю все как есть. Тебе предлагают место преподавателя в Квонтико, если ты сама захочешь. Не обязательно принимать это предложение, но я должен тебе о нем сообщить.

Я была потрясена, и у меня невольно вырвался вопрос:

– Почему?

– Потому что ты – лучшая.

Что-то в его поведении подсказывало мне – все гораздо серьезнее.

– Но?

Он вздохнул.

– Никаких «но». Ты – лучшая. Ты – высококвалифицированный специалист и более чем кто-либо заслуживаешь награды.

– И что?

– Начальство во главе с директором считает, что ФБР перед тобой в долгу.

– В долгу?

– Из-за того, чем ты пожертвовала, – сказал Джонс приглушенным голосом. – Ты потеряла семью. – И он дотронулся до своей щеки. Уж не знаю, случайно или имея в виду мои шрамы. – Тебе столько пришлось пережить из-за работы!

– И что, – спросила я сердито, – они жалеют меня или беспокоятся, как бы я не бросилась под машину?

В ответ он широко улыбнулся, чем несказанно меня удивил.

– В обычных обстоятельствах я бы тоже так подумал. Но не сейчас. Я разговаривал с самим директором, и он ясно дал понять, что это не отступные, а вознаграждение! – И Джонс оценивающе на меня посмотрел. – Ты когда-нибудь встречалась с директором Ратбоном?

– Один раз. Он показался мне честным парнем.

– Так и есть, он сильный, честный, насколько позволяет положение, и он сказал мне совершенно откровенно, что ты просто создана для этой работы. Вдобавок тебе поднимут зарплату, и ты сможешь обеспечить спокойную и стабильную жизнь для Бонни. Вам больше не придется рисковать. – Он замолчал. – В общем, по словам Ратбона, это лучшее, что ФБР в состоянии для тебя сделать.

– Я не совсем понимаю.

– Они прочили тебе должность заместителя директора, то есть мое место.

– Да, я знаю.

– Так вот, больше этот вопрос обсуждаться не будет.

Я возмутилась до глубины души.

– Но почему? Из-за того, что я чуть не покончила с собой после смерти Мэта и Алексы?

– Нет-нет, не поэтому, все гораздо проще.

И меня наконец осенило. С одной стороны, я не могла в это поверить, а с другой – ФБР есть ФБР.

– Дело в моем лице? Ведь так?

Гнев пополам с болью вспыхнул в глазах Джонса, а затем потух, уступив место усталости.

– Хорошо, Смоуки, скажу все как есть. На дворе двадцать первый век, век, в котором правят средства массовой информации. Всех вполне устраивает твоя работа. К тебе как к руководителю отдела никаких претензий. Но, – губы Джонса скривились в едкой усмешке, – они, видимо, сошлись на том, что директорская должность тебе не по плечу. Романтика хороша для охотника и не имеет никакого отношения ни к кадровой политике, ни к управлению. Я думаю, это полная чушь, да и Ратбон согласен. Тем не менее таково положение вещей.

Я хотела было рассердиться, но, к своему удивлению, не почувствовала ничего, кроме безразличия. Когда-то и я, как любой новобранец, была честолюбива. Мы с Мэтом даже планировали мое продвижение по служебной лестнице и считали его вполне естественным. Но все изменилось.

Конечно, немалую роль в этом выборе играет выгода. Может, они и правы. Я уже не могу стать официальным представителем ФБР. Я отличный солдат, но мое лицо обезображено жуткими шрамами. Зато, как убеленный сединами ветеран, я вполне могу тренировать других. Теперь уже не до фотографий с президентом!

Но есть и преимущества. Преподаватель в Квонтико – заманчивая должность, о которой многие могут только мечтать. Она предполагает достойную зарплату, нормированный рабочий день и полное отсутствие стрессовых ситуаций. Студенты не станут в вас стрелять. Они не ворвутся к вам в дом и не убьют вашу семью.

Эти мысли мгновенно пронеслись в моей голове.

– Когда мне нужно дать ответ?

– Через месяц. Если согласишься, в твоем распоряжении будет еще месяцев шесть, пока закончится перевод.

«Месяц, – подумала я, – это много или мало?»

– Как, по-вашему, я должна поступить, сэр?

Мой руководитель отразил удар:

– Ты самый лучший агент, Смоуки, с которым мне когда-либо приходилось работать. Трудно будет тебя заменить, но ты должна выбрать то, что будет лучше именно для вас с Бонни.

Я взглянула на мою доченьку, поглощенную мультиками, и задумалась: о сегодняшнем дне, о нашем замечательном утре, волшебном завтраке и походе в «Клэр». «Так что же для меня будет лучше? И что будет лучше для Бонни? Должна ли я спросить ее об этом? Конечно, должна. Но не сегодня. Сегодня я сделаю то, что задумала, – избавлюсь от вещей Мэта и Алексы. Умерших, но ни в коем случае не забытых. А там посмотрим, что получится.»

Необходимость принять решение меня не напрягала. У меня был выбор. А раз существует выбор, значит, существует и будущее. Либо здесь, либо в Квонтико. В любом случае я двигаюсь вперед, а движение и есть жизнь. Достаточно вспомнить, что было шесть месяцев назад.