Текст книги "Сочинения в двух томах. том 2"
Автор книги: Клод Фаррер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 44 страниц)
Глава двенадцатая
Последовали тяжелые дни. Госпожа Эннебон не покидала своей комнаты № 217 в «Паласе Альберто». Мадам де Ла Боалль даже не заговаривала о выходе из больницы, хотя выздоровление можно было считать почти законченным. Что же касается Поля де Ла Боалль, то он с равномерностью маятника совершал рейсы из гостиницы в клинику и обратно. Все это было столь же бессмысленно, сколь безотрадно. По какому-то безмолвному соглашению ни мать, ни дочь не упоминали о печальном происшествии. Госпожа де Ла Боалль при каждом посещении своего супруга принимала его со светлой улыбкой и самой изысканной любезностью. Госпожа Эннебон при каждом возвращении Поля де Ла Боалль в гостиницу смотрела на него с жадным вопросом в глазах, а затем продолжала молчать, потупив взоры. И это все…
Тем временем Рим продолжал жить своей обычной жизнью. Кое-кто в гостинице и клинике, без сомнения, догадывался об истинном смысле таинственных происшествий. Но деликатность итальянцев не имеет равной себе во всем свете, и никто не выразил ни малейшего удивления.
Эта пытка продолжалась в течение недели, тянувшейся бесконечно. Наконец, Поль де Ла Боалль решился нарушить нестерпимое молчание. Когда он выходил из гостиницы, мадам Эннебон кинула на него взгляд, полный такой ужасной тревоги и мольбы, что, придя в клинику, прежде даже, чем пожать протянутую Изабеллой руку, он сказал:
– Ваша мать…
– О, ради Бога! – воскликнула госпожа де Ла Боалль, мгновенно бледнея. – Ради Бога, только не говорите о ней!
Поль де Ла Боалль проглотил слюну. Потом попробовал продолжать:
– Выслушайте меня… Ведь она так несчастна!
Ответ последовал с молниеносной быстротой:
– Ну а я, по-вашему, счастлива?
Поль де Ла Боалль не мог найти подходящих слов.
После, думал он, все равно придется объясниться: как бы ни было бесплодно объяснение, оно лучше, чем эти недомолвки.
Наконец, он рискнул ей задать робкий вопрос.
– Я хотел бы понять вас, – сказал он. – Вы согласились принимать меня, а…
Изабелла остановила его движением руки.
– О! – сказала она. – Я сама очень мало что понимаю. И тем не менее с меня уже более, чем достаточно. В первый момент я думала бежать отсюда, развестись. Думала даже отправиться к отцу и рассказать ему все… А потом уехать в Париж: я бы там посетила духовника мамы, аббата Мюра, и спросила бы его… Но о чем, в сущности, я стала бы его спрашивать? И вот самым быстрым и удобным мне показалось умереть. Но это мне не удалось.
Она опустила голову. Он слушал ее, дрожа всем телом.
– Мне это не удалось. И вот, снова вернувшись к жизни, я чувствую себя уже ни к чему неспособной. Нет сил… И все же я не могла видеть вас обоих вместе. Мне надо было сделать выбор – я выбрала вас… Или, может быть, не я выбрала, а случай выбрал за меня… Не знаю, но дело уже сделано, и не будем больше о нем говорить… Никогда!
Он отказался от дальнейших попыток и умолк.
Затем последовали иные дни – невыносимые.
Глава тринадцатая
– Но чего она хочет? – в десятый раз спросила мадам Эннебон.
Поль де Ла Боалль вернулся утром из клиники с новостью: Изабелла, уже совсем оправившаяся от болезни, заявила врачам о своем предстоящем уходе. Конечно, о ее возвращении в гостиницу не могло быть и речи. В присутствии своего мужа, не обращаясь непосредственно к нему, она попросила принести ей французское расписание поездов и осведомилась, когда римский экспресс, отбывающий с главного вокзала в полдень, прибывает в Париж.
– Чего же она хочет?
– Очевидно, она хочет уехать отсюда во Францию, не повидав вас. Уехать со мной.
– С вами? Она сказала вам это?
– Вы же знаете, что она никогда ничего мне не говорит, то есть ничего не рассказывает мне о своих планах. Я даже сомневаюсь, есть ли у нее какой-нибудь план. Но она в моем присутствии справилась о двухместном купе в спальном вагоне.
– А! – воскликнула мадам Эннебон.
В голосе ее звучала тревога. Немного погодя, она спросила:
– Что вы сделаете, Поль?
Он посмотрел на нее долгим взглядом, потом пожал плечами:
– Я люблю вас, – сказал он вдруг. – Смею предполагать, что это вам известно. Значит, я без вас не поеду с ней.
– Боже мой! – прошептала госпожа Эннебон.
В шепоте ее звучала тревога, смешанная с радостью.
Поль де Ла Боалль продолжал с какой-то странной жестокостью:
– Я люблю вас. Все, что происходит сейчас, – пытка для меня. Я ее не заслужил. Я послушался вас, согласившись на этот фиктивный брак только под одним условием – что брак этот ничего не изменит в наших отношениях. Вы поклялись мне в этом. Я не забыл о вашей клятве.
Но его упреки скорее радовали, чем тревожили ее.
Она стала думать вслух:
– И все-таки она не должна покидать вас. Ведь у нее мелькнула прежде мысль о разводе, не правда ли? Во что бы то ни стало надо этого избежать. Развод разрушил бы всю вашу будущность как раз тогда, когда ради этой будущности так много сделано! Подумайте только: развод – это такой скандал!
Она остановилась, словно неожиданно обнаружив новую проблему.
– И такой грех! – добавила она с искренним ужасом.
Госпожа Эннебон была в самом деле набожна, а не только для вида.
Вечером Поль де Ла Боалль снова вернулся из клиники в отель. Изабелла, не посоветовавшись с мужем, успела уже заказать два смежных купе в экспрессе Рим – Париж, отбывающем на третий день.
– Но… что она станет делать во Франции? – испуганно спросила мадам Эннебон.
– Откуда мне знать? – ответил Поль де Ла Боалль, который тоже терял почву под ногами.
И, как всегда в таких случаях, женщина первая успокоилась и вновь обрела необходимое хладнокровие.
– Вы должны вначале принципиально следовать во всем ее желаниям. Вы начнете с того, что послезавтра уедете с ней в Париж. Да, я знаю, вы решили иначе? Но не надо упрямиться! Главное – надо избежать непоправимого. Что касается меня, то я уеду отсюда либо на сутки раньше вас, либо на сутки позже… Это не важно…
Он молча слушал ее, готовя в мыслях возражения. Но она продолжала:
– Далее… Когда-нибудь впоследствии, в Париже… Там надо будет совершить самое трудное… Вы должны будете добиться у нее постепенно… добиться у нее мира… Мира между нами тремя…
– О! – воскликнул Боалль.
Голос его выражал полнейшую безнадежность.
Но мадам Эннебон, бледная, взяла его за руку.
– Это необходимо! – настойчиво повторяла она. – Это необходимо! Иначе, что будет с нами обоими?
Он пытался ее переубедить. Но, несмотря на весь свой привычный оптимизм, она ясно различила грозящую опасность: она не могла забыть тех нескольких слов, которые накануне ей передал Поль:
– Вы сказали мне, что перед попыткой наложить на себя руки она подумала о разводе… А также о поездке к отцу в Ванн или – в Париж к аббату Мюру…
– Да.
– Аббат Мюр – мой духовник…
– И ее также, вероятно?
– Нет, – рассеянно ответила мадам Эннебон. – У Изабеллы духовника нет и никогда не было… Она просто исповедуется, и больше ничего… И я даже не знаю, у кого она исповедуется… Нет, нет, аббат Мюр – только мой… Это он направил меня сюда к патеру Ронкетти…
Нескромное любопытство побудило Поля спросить:
– Скажите, пожалуйста… Я уж раньше об этом думал… Перед тем, как решиться выдать замуж свою дочь… выдать ее замуж за меня, вы говорили об этом с аббатом Мюром?
– Конечно.
– И он ничего не возражал?
– А что бы он мог возражать?..
– О, Господи! Я думал… Вы же, вероятно, никогда ему не говорили… о ваших отношениях со мною…
– Я ему всегда исповедуюсь во всем… конечно, не называя имен… Какой же вы язычник, мой бедный Поль, если не понимаете, что исповедь должна быть благоразумной?
– А!.. – воскликнул он разочарованно.
Но потом, подумав с минуту, он продолжал:
– Во всяком случае, я боюсь, что, если Изабелла действительно посетит аббата Мюра, то она сделает это именно для того, чтобы сообщить ему имена…
– Я уж об этом подумала, – сказала она.
Они посмотрели друг на друга. Она покраснела.
– Для меня это будет нестерпимо, – добавила она, – совершенно нестерпимо. Скорее я решусь Бог знает на что…
Она повторила:
– Бог знает на что…
Поймав его вопросительный взгляд, она выразилась ясней:
– Я лучше сама навещу аббата Мюра…
Глава четырнадцатая
Аббат Мюр – несколько лет тому назад переведенный в менее блестящий приход, жил в крошечной квартирке на пятом этаже. Входная дверь в этом доме казалась какой-то дырой в стене, лестница была кривая и обветшалая. Без сомнения, дамы из прежнего прихода, продолжавшие исповедоваться у него и посещавшие его ужасную берлогу, отличались исключительной преданностью к нему. Впрочем, аббат Мюр очень редко принимал у себя на квартире посетителей. Как большинство священников, он предпочитал воздерживаться от личного знакомства с дамами, которых он исповедовал. Конечно, бывали и исключения из этого правила. Для нескольких избранниц аббат Мюр был не только духовником, но и наставником. Увы, выбор производился обыкновенно не на основании особых добродетелей, а, наоборот, на основании слабостей, которые требовали специальных забот. Что касается таких забот, то надо сказать, что аббат Мюр, отнюдь не будучи «светским» священником, был величайшим мастером в этой области.
Это был очень любопытный человек – большой, крепко сложенный, смелый, внимательный ко всем явлениям жизни. Он зачастую высказывал сожаление, что не сделался миссионером. Земля казалась ему слишком маленькой. Он с жадностью стремился познать ее всю – и притом не столько из-за бесчисленных красот, таящихся во всех частях света, сколько из-за разных людей, населяющих ее. Для аббата Мюра не было вопроса интереснее, чем проблема человеческих рас, рассеянных по поверхности земного шара, их религий, их морали, свойственных им добродетелей и пороков. Все это многообразие сотворено Единым Богом для вящей Его славы. Для честного, глубоко верующего священника, каким был новый викарий Сан-Никола ди Гардоннере, мелкие происшествия, именуемые в Париже «светскими», представляли гораздо меньше интереса, чем мировые процессы, постоянно занимавшие его воображение. В результате у аббата Мюра, хоть он и не был миссионером и никогда за пределы Европы не выезжал, имелось несколько весьма экзотических друзей, общество которых доставляло ему особенно большое удовольствие.
И вот в один из последних октябрьских вечеров, спустя две недели после того, как мадам Эннебон, ее дочь и зять в разных поездах, но в тот же день покинули Рим и вернулись в Париж, аббат Мюр, возвращаясь из церкви Св. Николая в час солнечного заката домой, столкнулся там на пороге своей квартиры с одним из этих экзотических друзей. Тот явился к нему немедленно с визитом, лишь только приехал в Париж издалека.
– Ах, месье! – сказал аббат Мюр, нечаянно задев своего посетителя плечом. – Очень прошу извинить меня! На этой ужасной лестнице так легко сломать себе шею!
Посетитель заметил, что аббат не узнает его.
– Господин аббат, – ответил он, с улыбкой приветствуя священника, – ради удовольствия видеть вас, я с удовольствием сломаю себе шею.
– Ба? – сказал аббат и отступил назад, чтобы получше разглядеть такого учтивого гостя.
Солнце еще не спустилось за горизонт и небо было синее. Хотя набережная де ла Турнель выходит на восток, на лестнице можно было еще довольно хорошо видеть.
– О, Боже! – воскликнул аббат Мюр, разводя руками. – Ведь это же мой дорогой друг доктор Шимадзу.
– Он самый! – подтвердил посетитель по-латыни.
Он снова поклонился аббату. Этот поклон, короткий, но низкий, сразу обнаружил в нем породистого японского аристократа. Впрочем, доктор Шимадзу, проживший в Европе больше двадцати лет – в Германии, Франции и Англии, – был азиатом только наполовину. В его скулах, веках, цвете лица не было ничего специфически восточного, но матовый блеск суровых черных глаз сразу выдавал потомка древних самураев, – потомка, от которого они вряд ли бы отреклись.
– Шимадзу, дорогой Шимадзу! – в восторге повторял аббат Мюр. – Я не верю ни своим глазам, ни ушам. Вы только что из Токио?
– Ну, да, конечно…
– Как я рад вас видеть здесь, в Париже. Но скажите, как токийский университет обходится пока без своего лучшего профессора психиатрии?
– Господин аббат, – заметил доктор Шимадзу, – на свете нет людей, без которых нельзя было бы обойтись. На моей далекой родине все убеждены в этой истине. Да и здесь, в Париже, ваш прежний приход обошелся без своего превосходного викария, не так ли? И вы можете себе представить, что если речь идет о таком глупце, как ваш покорный слуга, то…
При всем японском стиле этой фразы, она была произнесена на превосходном французском языке, почти без акцента и с большой элегантностью в выражении.
– Ну, ну, ладно! – сказал священник. – Вы же пришли ко мне, не правда ли? Значит, я вас не так скоро отпущу. Надолго ли останетесь в Париже?
– Не знаю наверное.
– У вас какое-нибудь особое поручение?
– Да, поручение.
Японец не любит излагать хотя бы вкратце те поручения, которые получает от своего правительства. Аббат Мюр знал это и потому не беспокоил друга дальнейшими расспросами.
Знакомство аббата Мюра с доктором Шимадзу продолжалось лет пятнадцать. В то время Шимадзу переселился из Берлина в Париж, причем ни один человек не знал, что он собирается делать в Париже и что раньше делал в Берлине. Его медицинская репутация уже вполне установилась. Но в Европе он не работал по своей специальности, хоть и посещал больницы и клиники. Его немецкие и французские коллеги относились к нему с большим уважением. Он был известен как автор весьма почтенных научных трудов. Внешне он жил без роскоши, но с большим комфортом. Аббату Мюру он был представлен одним из эльзасских епископов. Мюру очень понравился этот вежливый и скрытный человек, который своим проницательным умом, казалось, заранее угадывал все, что ему говорили и чего не говорили. Аббат Мюр не принадлежал к числу тех священников, у которых исполнение узкоцерковных обязанностей вытеснило земную любознательность. Его считали философом, и не без основания. Что же касается доктора Шимадзу, то и он был всесторонне образованным человеком: он столь же хорошо знал Конфуция, как и Бергсона. Подлинно японская обходительность и так делали его необыкновенно приятным собеседником в тех полусхоластических, полуметафизических диспутах, которыми так развлекался его друг аббат. В конце концов, между обоими людьми, родившимися так далеко друг от друга, и шедшими в жизни столь разными путями, укрепилась истинная и крепкая дружба, основанная на взаимной привязанности и взаимном уважении.
Они сели рядом на балконе, который был лучшим уголком в квартире аббата. Достаточно широкий, чтоб вместить несколько кресел или шезлонгов, он возвышался над набережной Сены, обрамленной тополями и чинарами. Вдали виднелась великолепная Нотр-Дам, красоту которой не умаляют следы дыма и дождей на многовековых ее стенах. С какой стороны ни смотреть на него – спереди или в профиль, или труакар, с востока, запада, юга или севера, собор Парижской Богоматери остается все тем же каменным сновидением, величественным сочетанием небесного и земного.
Солнце посылало с юго-запада свои последние красные стрелы на дома набережной, служившие экраном и бросавшие длинные тени с одного берега на другой. Зеркало Сены затемнилось, и зеленая окраска воды сменилась коричневой. Сумерки достигли уже верхушек деревьев. Но Собор, царивший над всей окрестностью, ярко горел в лучах заката. Мозаичные окна его искрились, отражая свет. И темная поверхность воды, задетая этим отражением, расцветилась гранатами и рубинами.
– Я так мало путешествовал, – сказал аббат Мюр после долгого молчания, – и не утверждаю, конечно, будто наша маленькая Франция – самая красивая страна на свете. Ей до этого, конечно, далеко. Но я склонен думать, что она – одна из самых трогательных и волнующих.
– Господин аббат, – ответил доктор Шимадзу после некоторого раздумья, – вы говорите мудро. Что касается меня, то я много путешествовал. И хоть я, человек весьма заурядный, использовал это преимущество гораздо меньше, чем это сделал бы другой на моем месте, я все-таки смею утверждать, что ваша Франция не только величественна и грандиозна, но что она хватает за живое всякого, кто смотрит на нее без предвзятости и предубеждения. Сколько великих событий разыгрывалось во Франции и какой глубокий, неизгладимый след они оставили! Глядя на Францию, кажется, что читаешь какую-то чудесную историческую поэму с драгоценными иллюстрациями, нарисованными небом и солнцем… Вот одна из таких иллюстраций…
И он указал рукой на величественный готический храм.
– Да! – сказал священник. – В этой стране бушевали страсти!
– Это страна страстей, – ответил японец, – страна многообразных страстей, добрых и злых, красивых и безобразных, страна величайшего эгоизма и величайшего самопожертвования, страна битв, страна мудрости и безумия, страна бесчисленных контрастов! Именно потому она так и волнует человеческое воображение…
Он вдруг улыбнулся и заметил:
– Как я бестактен, рассказывая вам то, что вы знали задолго до меня. К тому же я забыл, что вы – католический священник, и что исповедуя прихожан, вы гораздо лучше меня знакомы со страстями, которые кипят во Франции…
– О! – сказал аббат Мюр. – Страсти кипят не только во Франции.
– Совершенно верно! – ответил доктор Шимадзу. – Но только во Франции они создают столько противоречий. По крайней мере, по моему скромному мнению…
Тем временем послышался стук в дверь маленькой гостиной, и старуха – служанка аббата Мюра, типичная служанка деревенского кюре – просунула голову на площадку.
– Господин аббат, пришла дама… госпожа…
Она совсем тихо произнесла имя…
– А! – с живостью отозвался аббат Мюр.
– Да! Она хочет беседовать с господином аббатом…
– А!..
Аббат Мюр, слегка озадаченный, в нерешительности взглянул на своего друга Шимадзу.
– Господин аббат! – воскликнул японский врач. – Пусть мое присутствие вас не стесняет! Ведь я только зашел к вам на минуту. Я сейчас лишь прибыл в Париж, и у меня тут тысяча разных дел… Позвольте мне пока вас покинуть…
– Пусть будет так! – согласился аббат Мюр.
Обернувшись к служанке, он сказал:
– Попросите даму присесть. Я сейчас выйду к ней.
Японец уже надел пальто и шляпу.
– Сказать по совести, – заметил он, открывая дверь, – я пришел сюда в надежде увести вас куда-нибудь поужинать. Вы оказали бы мне большую честь и доставили исключительное удовольствие… К тому же это было бы превосходным началом для моего пребывания в Париже: я ведь вам сказал, что только что сюда приехал…
– Боже мой! – воскликнул аббат в нерешительности. – Вы же знаете, что я никогда не ужинаю в городе…
– Конечно, конечно! Но ведь это, собственно говоря, не будет вовсе в городе… И потом мы будем ужинать только вдвоем – вы, да я…
– Мне не хочется отказывать вам… – начал было аббат Мюр.
– Не хочется? Ну и слава Богу! Значит, решено. А главное – не переодевайтесь и вообще не беспокойтесь зря. Мы поужинаем запросто, в том виде, как сейчас. А теперь я ухожу. Пожалуйста, не провожайте меня! Итак, до скорого свидания! Я буду у вас около восьми.
Доктор Шимадзу снова поклонился и вышел.
В ту же минуту явилась служанка и доложила:
– Госпожа Эннебон…
Глава пятнадцатая
Мадам Эннебон заканчивала свой рассказ, скромненько сидя на стуле возле аббата Мюра.
– Так вот какого мужа вы осмелились дать своей единственной дочери!.. – с трудом проговорил он, задыхаясь от волнения.
– Но, господин аббат, – убежденно возражала госпожа Эннебон, – ведь это же должен был быть только фиктивный брак!
– Фиктивный брак!.. – воскликнул священник. – Я не знаю случая, чтобы Церковь освятила такую пародию таинством обручения!
– О! – воскликнула госпожа Эннебон, искренне удивленная. – Возможно ли это? Я ведь сама слышала, как вы однажды рассказывали о папе Григории VII Гильдебранде, благословившем фиктивный брак некоей графини Матильды!
– Да будет проклят мой язык! – сказал священник. – Как смел я говорить об этом, не подумав, чьи уши меня слышат.
Он умолк на минуту, затем продолжал:
– Уже слишком поздно принять сегодня вашу исповедь. Я хочу поисповедовать вас в церкви. Впрочем, пожалуй, для вас и лучше, если вы будете иметь достаточно времени, чтоб побеседовать наедине со своей совестью. Да и я тоже должен обдумать условия, на которых я, может быть, решился бы дать вам отпущение грехов. Пожалуй, мне придется даже посоветоваться по этому поводу с моим духовным начальством.
Госпожа Эннебон попробовала еще возражать:
– Я совсем не собиралась исповедоваться. Я пришла сюда только за советом.
Мадам Эннебон рассказала аббату свое дело просто и без особенного конфуза, – только начать ей было трудно. Она словно предполагала, что он давно все знает: ведь она уже много лет исповедовалась у него – разумеется, «осторожно» – и была с ним очень откровенна. Конечно, она была грешницей – но такой покорной и кающейся! Она много грешила по части прелюбодеяния – грешила повторно, все вновь и вновь впадая в старый грех, – но ведь она так трогательно сокрушалась о своей греховности! Кто же решится строго осуждать ее за то, что она имела утешителей в своем соломенном вдовстве? Только неумолимая Церковь могла карать за это, больше никто! Аббат Мюр, суровый служитель Церкви, привыкший, однако, к людским слабостям, до сих пор еще ни разу не отказал в прощении грешнице, преисполненной крепкого желания исправиться. Наконец, о Боже мой, сколько парижан видели мадам Эннебон и красавца Поля де Ла Боалля вдвоем, что, будь только аббат Мюр немножко более светским человеком, он уж давно догадался бы, о каком опасном соблазнителе она так много рассказывала ему на исповедях.
Но аббат Мюр никогда не любопытствовал узнать его имя, и потому разоблачения мадам Эннебон поразили его как гром из ясного неба.
– Вы пришли за советом? – повторил он, все еще не вполне опомнившись от неожиданного потрясения. – О Боже! Какого совета ждете вы от меня, несчастное дитя? Вы с легким сердцем сами загнали себя в такой тупик, что я не знаю, чему мне больше удивляться, вашей бессознательности или вашему безумию? Как? Вы при этом думали, что не совершаете ничего дурного? Вы рассчитывали, что ваша ужасная комбинация даст благие результаты? Но хорош и этот Поль де Ла Боалль, слепо последовавший за вами, давший вовлечь себя в эту авантюру, из которой оба вы можете извлечь для себя только горе и стыд!
– Господин аббат! – гордо сказала мадам Эннебон. – Месье де Ла Боалль меня любит!
Большинство священников испытывают священный ужас, когда слышат слово «любит». Быть может, поддавшись этому ужасу, аббат Мюр ничего ей не ответил. Тогда мадам Эннебон стала дальше излагать свои объяснения…
– Господин аббат, вы говорите, что я оскорбила Бога. Увы, я уже довольно давно оскорбляла Его, но это не совсем моя вина! Вы ведь знаете, как мой муж покинул меня и какова была наша жизнь в те несколько лет, пока мы жили вместе. Кроме того, вы знаете, что он не настоящий католик, и даже вообще не настоящий христианин, и что моя набожность вызывала его гнев, потому что она могла повредить его карьере. Но не об этом сейчас идет речь. Вы ведь происповедуете меня, не правда ли? Когда? Завтра или послезавтра?.. Сегодня я прошу у вас совета – до известной степени светского совета… Слушайте, слушайте меня… Я, конечно, не отрицаю, что поступила эгоистично… Да, разумеется, я прежде всего думала о себе… Господин аббат, вы ведь знаете, что не только месье де Ла Боалль любит меня, но что и я тоже люблю… Слушайте, слушайте, я вас прошу! Я хотела создать ему счастливую жизнь и вместе с тем укрепить и свое собственное счастье! Вот и все! И клянусь вам, эта задача казалась мне очень легкой и простой… «Жить его жизнью» – вот чего я теперь всегда хочу!
Священник поднял обе руки, чтобы остановить ее:
– О, несчастная! Ну а ваша дочь, ваша дочь! Что вы с нею сделали?
Мадам Эннебон тоже подняла руки.
– Но, господин аббат, моя дочь могла ведь только выиграть от придуманной мною комбинации! Я ей дала мужа, в достоинствах которого совершенно уверена. Он никогда не будет с ней груб, никогда не оскорбит ее ревностью, не будет зря расточать денег, вообще, не будет делать никаких глупостей… С ним она должна стать счастливой и блестящей дамой, предметом зависти для других женщин… О, без сомнения, этот муж не будет ее любовником. Но разве муж вообще может быть любовником? Вы же, господин аббат, многих исповедуете, а значит, и знаете многое? Ведь в девяти случаях из десяти брак – простое соглашение, договор, и ничего больше! Разве три четверти всех женщин, даже наиболее добродетельные из них, не ищут интимных радостей вне этих договорных отношений? Будем говорить открыто, без лицемерия и лжи, – разве я не имела основания думать, что настанет день, когда дочь поблагодарит меня за то, что я уберегла ее от кучи мелких, грязных обязанностей, без которых не может обойтись настоящий брак? Когда не любишь, так противно проделывать все это!
Священник, слушавший ее все время неподвижно, перебил ее тихим, но очень серьезным голосом:
– Эти мелкие обязанности, о которых вы говорите, Церковь называет супружеским долгом. Христианский брак тоже в первую очередь требует его выполнения. Подумали ли вы о том, что ваша дочь должна будет остаться бездетной?
– О, Боже, об этом я совсем не думала! – ответила госпожа Эннебон довольно искренно.
– Во всяком случае, – сказал аббат Мюр, стараясь согласовать свои мысли, пришедшие в большой беспорядок, – брак, заключенный вашей дочерью, совершенно недействителен, за отсутствием мужа. Римская курия без малейшего раздумья расторгнет его.
– Но мы вовсе не обратимся к римской курии!
– Это зависит не от вас, а от мадемуазель Изабеллы.
Последние два слова – «мадемуазель Изабелла» – он произнес так строго и многозначительно, что госпожа Эннебон испуганно умолкла.
– Не удивляйтесь моим словам и не обижайтесь на мою пристрастность, – спокойно продолжал священник. – Вполне естественно, что в настоящее время меня больше всего беспокоит судьба мадемуазель Изабеллы. Ведь вы сделали все, что вам заблагорассудилось, даже не предупредив ее. Считаясь замужней и в то же время не будучи замужем, она находится под постоянной угрозой смертного греха, – позвольте не объяснять вам подробно, как и отчего… Я даже не говорю об этой ужасной попытке покончить с собой, до которой вы ее некоторым образом довели… Я не допускаю и мысли, чтоб такое положение вещей могло еще сколько-нибудь продолжаться. Вы не хотите обращаться к римской курии? Хорошо, я понимаю вас. Но если брак этот не будет аннулирован, то он должен стать действительным, настоящим браком, – одно из двух!
Она слушала его, глядя на него исподлобья. В ее испанских глазах таилось чувственное и мрачное упорство.
После минутного раздумья он продолжал:
– В таком исходе, – сказал он вдруг, – лучше всего то, что вы избавитесь, наконец, от постоянного искушения. Если я правильно понял вас, то ваша дочь не желает больше вас видеть. Я не думаю, чтобы она когда-нибудь отменила свое решение. Если, значит, она желает сохранить мужа, то, вероятно, она упрячет его подальше от вас.
Госпожа Эннебон смотрела на него с ужасной тревогой.
– А я?.. А что будет со мной? – спросила она.
Аббат Мюр коротко отрезал:
– Вы? Вы будете каяться в своем грехе!
Она опустила голову и замолчала надолго. На ее нежном лице, привыкшем выражать только радости – сладострастные и легкие, изобразилось нестерпимое страдание. Быть может, впервые за всю свою жизнь она познала это чувство.
Наконец, она поднялась со стула. Слабость подкашивала ей ноги.
– Господин аббат! – глухо сказала она. – Вы не должны быть слишком суровы со мной. Вы ведь знаете, есть вещи, просто невыполнимые.
– Таких вещей нет, – уверенно ответил священник. – Кто уповает на Бога, тот не знает ничего невыполнимого.
Мадам Эннебон покачала головой:
– Конечно, несомненно… – шептала она покорно и вместе с тем упрямо, – но вместе с тем… вы не представляете себе, что это значит, господин аббат, не принадлежать любимому человеку – это еще возможно, отдать его сопернице – даже и это возможно… Но не видеть его… совсем не видеть…
– У вас нет выбора, – сказал аббат Мюр. – Ведь заявила же ваша дочь своему мужу, что в первый момент ей хотелось призвать на помощь отца?
Мадам Эннебон подскочила от неожиданности:
– Господин аббат, она об этом давно забыла… Теперь она об этом больше не думает.
– Она снова подумает об этом, если вы ее принудите к этому.
– Я? Как я могу принудить ее к этому?
– Вы отлично понимаете меня, – отрезал аббат.
Она больше не возражала. Мысли ее метались в беспорядке, она все еще не владела собой.
Священник тоже поднялся со стула.
– Бедное мое дитя, – сказал он мягко и приветливо, – пока вы не примите истинно христианского решения, для вас излишне являться к исповеди.
Она еще раз повторила:
– Господин аббат, вы не представляете себе…
Затем, словно хватаясь за последнюю надежду, спросила:
– Ну а что, если я повидаюсь с полковником Эннебон?
– Он – ваш муж, – ответил священник без колебания. – Боже сохрани, чтобы я отсоветовал вам избегать встречи с ним. К тому же вы обязаны слушаться его… кроме того случая, если он потребует от вас вещей, неугодных Богу. Вы обязаны говорить ему правду, – я не говорю: всю правду, но во всяком случае правду, свободную от обмана и лжи. Обдумайте это хорошенько.
– Да, да, да… – шептала госпожа Эннебон, погруженная в загадочное раздумье.
Она уже направлялась к двери, как аббат Мюр ее внезапно остановил:
– Дочь моя, – сказал он, – подождите минуту…
Он стал перед нею. Его лицо и голос мигом утратили прежнюю суровость:
– Только минуту, – повторил он, потупив взор.
Потом, снова глядя ей в лицо, продолжал:
– Теперь выслушайте вы меня. Мы говорили об очень печальных вещах, и у меня холод на сердце. Разумеется, вы здесь только мадам Эннебон, а не кающаяся грешница, спасение которой Господь поручил мне. Но все-таки мне не хочется отпустить вас без некоторого утешения. Мне хочется дать вам свое благословение. Итак, прежде чем уйти, прочтите молитву: «Исповедуюсь…»
