Текст книги "Сочинения в двух томах. том 2"

Автор книги: Клод Фаррер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 44 страниц)

VI

Тома Трюбле уже дважды пытался взять приступом добродетель или мнимую добродетель своей пленницы Хуаны. И дважды был он отражен самым решительным образом, – так решительно, что он откладывал и переносил с недели на неделю свою новую атаку. Первые две последовали на протяжении всего нескольких часов – одна на борту галиона, в тот день, когда его взяли на абордаж, другая на борту «Горностая», в ночь того же самого дня. Но с тех пор сто новых дней и сто новых ночей сменили друг друга, потому что прошло уже три полных месяца, как Луи Геноле ушел из гавани Тортуги, увезя на своем корабле всю прежнюю команду Тома Трюбле и оставив Тома Трюбле почти одного на разоруженном фрегате, – сто дней и сто ночей, за которые этот Тома Трюбле, с глазу на глаз со своей пленницей, имел сто и двести раз достаточно времени, чтобы раздразнить до неистовства свое плотское вожделение к этой пленнице, свою досаду отвергнутого любовника и свою злобу за многочисленные унижения, оскорбления и пренебрежение с ее стороны. Однако же Тома Трюбле все еще сдерживался, подавлял свой гнев и пыл и проявлял бесконечное терпение, как испытанный тактик, потому что на этот раз он решил бороться наверняка, прекрасно сознавая, что новая неудача была бы решительной или потребовала бы для своего исправления чрезвычайных и титанических усилий.

Без сомнения, грубая сила одолела бы сопротивление слабой женщины, почти еще ребенка. Но Тома, хоть сначала и счел было это самым верным путем, хоть и угрожал девушке, что так и сделает, вскоре отказался от выполнения этой угрозы. Одно дело – изнасиловать женщину во время первого приступа ярости среди захваченного города или на палубе корабля, взятого на абордаж, и совсем другое – спокойно привязать эту самую женщину к четырем углам кровати и овладеть ею без препятствий и не торопясь. Тома тем более не мог решиться на такое запоздалое насилие, что чрезмерное самолюбие пленницы позволяло всего опасаться, если подвергнуть его столь жестокому унижению. Не раз Хуана клялась, что не переживет своего бесчестия, как она высокопарно выражалась. И Тома охотно верил тому, что она в самом деле способна убить тебя, лишь бы только доказать искренность своих слов.

Наступил, однако же, и день третьего боя, так долго откладываемый и оттягиваемый. И Тома Трюбле, который столько времени ждал, чтобы лишь в удачный миг завязать сражение, имея все преимущества на своей стороне, вдруг забыл всякую осторожность, в одну минуту потерял достижения трех месяцев и, выйдя из терпения, перестал что-либо соображать. Это случилось во время одного из тех церемонных разговоров, которые происходили у него с Хуаной и которыми она пользовалась, чтобы постоянно раздражать его тысячью дерзостями. Снова речь зашла о Сиудад-Реале Новой Гренады. И Хуана, продолжая распространяться все с тем же самодовольством и даже тщеславием о пышности этого города, который она почитала как бы собственным владением, заявила вдруг, что Тома сможет скоро сам убедиться в действительности этого великолепия, ни с чем в мире не сравнимого.

– Как сказать, – молвил Тома, не сразу заметив, к чему она ведет. – Как сказать! Как же это я увижу?

– Увидишь собственными глазами! – сказала она.

Они говорили друг другу «ты». Но это обращение на «ты» в устах Тома было лишь привычкой, свойственной моряку из морской семьи, который никогда особенно не церемонился с женами и дочерьми своих приятелей моряков, тогда как Хуана, говоря ему «ты», делала это с пренебрежением дворянки, обращающейся к мужику, или хозяйки, отдающей приказание лакею.

Между тем Тома снова спросил:

– Но как же это я увижу собственными глазами?

– Ты увидишь, – был ответ, – ты увидишь собственными глазами, когда мой отец, мой брат и мой жених, придя сюда, чтобы освободить меня, уведут тебя пленником в Сиудад-Реаль и повесят на виселице у Больших Ворот!

Тома был из тех людей, что не слишком-то беспокоятся из-за пустых угроз.

Хуана скоро рассердилась, видя его невозмутимость.

– Или ты воображаешь, – раздраженно сказала она, – что они потому до сих пор не явились, что боятся тебя и твоих людей? Если бы они знали, что я здесь, они сейчас же поспешили бы сюда и ты давно был бы в их власти, даже если бы им пришлось завоевать всю Тортугу, чтобы тебя схватить.

Тома только засмеялся. Вконец выйдя из терпения, девушка сжала кулаки.

– Ах, ты сомневаешься? – презрительно прошипела она. – Разбойник! Ты очень умно и осторожно поступил, спрятав меня здесь и спрятавшись сам, чтобы избежать справедливой мести моих родных!

Продолжая смеяться, Тома пожал плечами.

– Нельзя сказать, чтобы я очень прятался, – сказал он, – вся Америка знает, что я здесь, на своем собственном фрегате, и что я здесь один! Моим врагам остается только прийти сюда за мной.

Хуана, в свою очередь, пожала плечами.

– Будто ты такая важная птица, – сказала она, издеваясь, – что каждый знает, где ты, не дожидаясь, пока ты объявишь это. Чего ты лжешь? Если бы твои враги, как ты говоришь, пришли бы за тобой сюда, кто же защитил бы тебя против них. Не твоя ли Богородица, как ее там, богородица язычников, собачья богородица, которая, наверно, спит с дьяволом!

Кощунство возмутило Тома еще больше, чем это сделали бы двадцать оскорблений.

– Молчи! – приказал он, сразу рассердясь. – Богородица эта, перед которой ты недостойна даже встать на колени, уж наверно стоит твоей цыганской Смуглянки, которая может спать с кем хочет, а все же не помешала тебе попасть в мои руки!

Вне себя от этих слов, пленница так и подскочила на месте.

– Сам молчи, нечестивец! – завопила она. – Моя Смуглянка спасла от тебя больше, чем меня саму: она спасла мою девственность, заставив тебя уважать ее, несмотря на всю твою силу и все твое распутство и несмотря на распутную поддержку твоей собственной Богородицы, богородицы развратной и непотребной.

Оскорбление ударило Тома Трюбле, уже разъяренного, как курок ударяет в огниво заряженного мушкета. В тот же миг ярость самца буквально ослепила Тома Трюбле. И тогда-то он и потерял в одну минуту достижения трех месяцев. Действительно, Хуана, вызывающая и насмешливая, стояла перед ним, подбоченясь и сразу обретя все свое хладнокровие, тогда как Тома его потерял. Трюбле видел ее перед собой в позе женщины, ради вызова отдающейся и уверенной, что ее не посмеют взять. Задетый за живое, он решился. Он бросился на нее, как уже бросался два раза. И был так стремителен, что опрокинул ее на постель и упал на нее раньше, чем она успела опомниться. Но нелегко осилить сопротивляющуюся женщину, если только не употребляешь бесчеловечной жестокости. А Тома еще не дошел до этого, так как при первом же крике пленницы он ее выпустил, разжал пальцы, которыми давил нежный живот. А в такой битве самца против самки, тот, кто раз отступил, тот побежден. Выиграв одну отсрочку, Хуана сумела выиграть и другие. Крича, как будто с нее живьем сдирали кожу, как только она чувствовала, что положение ее становится опасным, она таким образом заставляла почти оцепеневшего любовника постепенно терять все достигнутые им преимущества. Исход такой борьбы не подлежал никакому сомнению. Через пять минут Тома поднялся разбитый наголову и отступил. Хуана, едва освободившись от сжимавших ее объятий, также поднялась и одновременно с Тома вскочила на ноги. Она испытала страх. Но победа вернула ей смелость, и она разразилась пронзительным смехом.

– Я говорила! – закричала она. – Я говорила, что твоя Богородица, богородица подворотен и перекрестков, не одолеет моей Смуглянки из Макареньи… моей Смуглянки, которая сохранит мне мою девственность, так как я теперь же дала обет пожертвовать ей, как только вернусь в Сиудад-Реаль, платье из золотой парчи…

Тома выходил уже из каюты. Услышав эти слова, он повернулся как ужаленный.

– Клянусь Богом! – проворчал он, стиснув зубы. – Я беру обет и на свой счет! Аминь! Я сам заплачу за платье из золотой парчи для Смуглянки! Но Смуглянка на меня не рассердится, если, чтоб снять с нее мерку, я переменю ей сначала часовню?

Хуана, раскрыв рот, оторопев, сразу прекратила свои издевательства.

– А впрочем, – закричал Тома Трюбле, в свою очередь разражаясь смехом, – впрочем, если Смуглянка рассердится, то Богородица Больших Ворот сумеет испросить мне прощение…

Дверь с шумом захлопнулась за ним.

VII

В кабаке под вывеской «Танцующая черепаха», где в этот вечер выпивали Эдуард Бонни, по прозванию Краснобородый, Мэри Рэкэм, его любовница, венецианец Лоредан, флибустьер с Олерона, уроженец Дьеппа и много других авантюристов – все люди известные, – Тома Трюбле, войдя внезапно, произвел сенсацию, так как в противоположность обычному своему поведению, которое часто бывало резким, но все же оставалось спокойным, Тома Трюбле на этот раз шел воинственными шагами и бросал вокруг себя свирепые взгляды. Дойдя до скамейки, он скорее упал на нее, чем уселся; заметив кружку, только что наполненную вином, он схватил ее и опорожнил одним глотком, причем никому не пожелал хотя бы доброго вечера. Удивленные флибустьеры прервали собственное пьянство и молча разглядывали прибывшего.

Тома, кончив пить, разбил яростным ударом кружку о стол.

– В чем дело? – решилась спросить Мэри Рэкэм, более скорая на язык, чем мужчины.

Но Тома ничего не ответил. Скорее всего, он и не расслышал адресованного ему вопроса.

– Братья Побережья! – закричал он вдруг, обводя всех присутствующих взглядом, сверкавшим, как молния. – Братья Побережья! Вам не надоело, как мне, протирать штаны о кабацкие скамейки и опорожнять кошельки, не зная, когда вам придется снова их наполнить! Если да – вы мои люди, а я ваш! Ну, допивайте кружки и очистим стол. Теперь слушайте меня все: кто из вас согласен подчиниться мне, как капитану, и подписать со мной договор на прекрасную и превосходную экспедицию, которая нас обогатит на веки вечные, если будет угодно Богу и нашим святым заступникам.

За мертвым молчанием, которым были встречены первые слова этой речи, последовала неистовая суматоха. Вскочив, как на пружинах, флибустьеры вопили от восторга, потрясая мушкетами, так как их обыкновением было не расставаться с ними нигде: ни в бою, ни в кабаке. В течение целых пяти минут шум был такой, что нельзя было расслышать ни одного слова. Но в конце концов пронзительный голос Рэкэм перекрыл хор остальных.

– Ура! – закричала она. – Клянусь господней требухой! Капитан Тома, я хочу быть в этой экспедиции твоим матросом, если ты мне не откажешь! И я последую за тобой всюду, и пойду, куда ты пойдешь, на жизнь и на смерть, и даже в самое пекло ада!

Остальные, вопя и ругаясь, вторили ей. Тома, с гордостью вспоминая, как недавно собственная его команда на «Горностае» поднимала такой же невероятный шум в часы, предшествующие каждому выигранному сражению, почувствовал и на этот раз, что его сердце наполняется воинственной и торжествующей радостью. И только обождав довольно долгое время, ударил он кулаком по столу, чтобы водворить молчание. И, добившись его, спросил:

– Кто-нибудь из вас знает хоть понаслышке или потому, что сам там побывал, некий город в королевстве Новой Гренады, который называется Сиудад-Реаль?

– Я, – ответил венецианец Лоредан, поднимаясь со своей скамьи.

И так как он пил в самом конце кабака, он подошел к Тома и уселся прямо за тот стол, за которым сидел капитан. Обрадованный Тома ударил его по ляжке.

– Итак, – сказал он, – ты, брат Лоредан, знаешь Сиудад-Реаль в Новой Гренаде?

– Да, клянусь святыми Марком и Львом! – подтвердил венецианец. – И, кроме того, заметь, брат Тома, что я знаю его не понаслышке, а потому, что часто в нем бывал, я, сэр Лоредан из Венеции, флибустьер.

– Черт возьми! – выругался восхищенный Тома. – Вот проводник, который нам нужен. Приятель, расскажи-ка нам про этот город, о великолепии которого столько говорят, и скажи нам все, что ты знаешь о нем. А вы все, Братья Побережья, слушайте обоими ушами: так как, говорю я вам, именно Сиудад-Реаль я намерен взять приступом и предать его огню, мечу и разграблению.

И в тот же миг раздался гром восторженных восклицаний. Не много флибустьеров ясно себе представляли, каков этот Сиудад-Реаль, но все слышали о нем, как об очень богатом городе и, стало быть, годным для грабежа.

Между тем Лоредан-венецианец ждал, пока стихнет общий крик. Затем он заговорил своим обычным голосом, очень мягким и ровным.

– О Сиудад-Реале в Новой Гренаде, – сказал он, – я все знаю. Не только знаю в нем по названию каждую улицу, каждую площадь и каждые ворота, но также много раз осматривал укрепления, форты, крепости, замок и редут, так как я не был в нем простым путешественником, который придет, поглядит и уйдет, а жителем и даже гражданином. Мне случилось даже быть офицером того гарнизона, который держит в Сиудад-Реале король Испании.

Утверждение это, хоть и странное, не удивило флибустьеров. Флибустьеры видели все, всем занимались и не находили ничего особенного в том, что один из них когда-то был хоть бы и испанским офицером. Один лишь Тома Трюбле удивленно приподнял брови. Но это ничуть не смутило Лоредана.

– Так вот, – продолжал он спокойно, – что нам теперь важно знать касательно Сиудад-Реаля. Сиудад-Реаль превосходно укрепленная крепость и способна выдержать несколько месяцев осады. Чтобы захватить его по всем правилам, необходим флот, а также армия. Флот должен состоять из восьми или десяти линейных кораблей, так как фронт, обращенный к морю, включает восемь или десять хороших батарей последнего образца, из которых каждое стоит корабля – вот что касается флота. Армия должна состоять, по крайней мере, из шести тысяч человек, так как гарнизон крепости насчитывает три тысячи пятьдесят солдат, из которых каждый сражается за зубчатой стеной и поэтому стоит двоих незащищенных – это насчет армии. Кроме того, Сиудад-Реаль окружен большим валом с бастионами, куртинами, люнетами и рвами глубиной в пятнадцать футов и брустверами толщиной в семь футов. Снаружи находится несколько отдельных фортов, числом десять. Заняв форты и укрепленный вал, осаждающие встретят пять обнесенных окопами монастырей, образующих второй укрепленный пояс города. Две тысячи четыреста монахов составляют там настоящий гарнизон, так как губернатор испанского короля дал им восемьсот мушкетов и тысячу шестьсот пик. Я там был, когда их раздавали. Когда будут заняты, в свою очередь, и монастыри, останется еще цитадель, или замок, с очень высоким редутом посредине, фланкируемым четырьмя сторожевыми вышками. Пятидесяти человек внутри достаточно, чтобы задержать пять тысяч, пока главнокомандующий вице-королевства не поспешит на помощь из Санта-фе де Богота во главе двадцати тысяч солдат, которыми он командует. Между Санта-фе и Сиудад-Реалем меньше ста миль.

И Лоредан-венецианец, проговорив все это, небрежно подбоченился и замолчал.

Среди флибустьеров послышалось легкое роптание. Конечно, никого не пугали размеры опасности. Но перед нагромождением стольких препятствий некоторые, прикинув небольшие силы, имеющиеся для их преодоления, начали сомневаться в успехе дела. Но тогда раздался голос Тома Трюбле. И голос этот прозвучал так холодно и спокойно, словно Тома Трюбле не слышал ни слова из грозных пояснений Лоредана-венецианца.

– Брат, – говорил Тома Трюбле, – брат Лоредан, ты совершенно ничего не говоришь о том, что нас единственно интересует! Ну-ка, я тебя спрошу! Правда ли, что Сиудад-Реаль, как меня уверяли, один из самых богатых городов Америки?

– Конечно! – сказал Лоредан.

– Правда ли, что его церкви, часовни, монастыри и другие благочестивые здания наполнены статуями и образами, которые в большинстве своем сделаны из литого золота и серебра?

– Правда!

– Верно ли также, что в Сиудад-Реале находятся обширные склады, доверху наполненные драгоценными слитками, а также рубинами, гранатами, изумрудами, агатами, а также и другими драгоценными камнями, кораллами, кошенилью, индиго, табаком, сахаром, серой амброй, красным деревом, кожами, какао, шоколадом?

– Да!

– И правда также, что в этом городе простые мещане богаче, чем в других местах старшины, купцы и нотабли города?

– Без сомнения!

Обеими руками Тома Трюбле ударил по столу.

– Ну вот! – закричал он с восторгом. – На кой черт говорить об укреплениях, куртинах, люнетах, бастионах и крепостях? Какие флибустьеры станут заботиться о такой чепухе!.. Слава Богу! Слушайте меня все хорошенько: клянусь здесь Равелинским Христом и Пресвятой Богородицей – раз Сиудад-Реаль богат, значит, Сиудад-Реаль будет наш, или я в нем погибну!

Из присутствовавших флибустьеров ни один не отступил, ни один не отклонил чести сопровождать Тома Трюбле в задуманной им экспедиции, которая обещала быть одной из самых отважных, какие только предпринимались когда-либо Флибустой. В кабаке «Танцующая черепаха» собралось двадцать шесть молодцов, которые все сейчас же подписали с большим воодушевлением договор, составленный по всем правилам, так что ни один законник не изготовил бы его в лучшем виде, ибо Тома Трюбле продиктовал его слово за словом Лоредану-венецианцу, который умел писать и написал его очень четким почерком. Затем бумага в течение трех дней оставалась на столе в кабаке, приколотая собственным кинжалом Трюбле и стилетом венецианца, как двумя воинственными гвоздями. И каждый флибустьер, бывший в то время на острове, имел возможность слышать его содержание, которое многие доброжелатели, достаточные грамотеи, читали и перечитывали всякому вновь прибывшему. Так что к вечеру третьего дня Трюбле и Лоредан, придя вытащить свои кинжалы и забрать договор, нашли под ним сто шестнадцать имен и сверх того двести двадцать крестов, перемешанных с этими ста шестнадцатью именами. Все вместе составляло, стало быть, триста тридцать шесть честных ребят, умеющих или не умеющих подписываться, но зато умеющих драться. Сливки Флибусты вступили в это дело целиком, довольные как командиром, так и предприятием.

Что касается договора, то Тома подиктовал его так, как он приведен ниже, заботясь о том, чтобы согласовать обычаи авантюристов со своими личными интересами малуанского капитана и с некоторыми таинственными планами, которые он лелеял касательно города, столь хваленного пленницей Хуаной, и касательно жителей этого города…

Так вот что продиктовал Тома и что записал Лоредан.

«ДОГОВОР

Договор заключается между Братьями Побережья, кои эти строки подпишут, чтобы повести экспедицию против Сиудад-Реаля в Новой Гренаде, руководимую Тома Трюбле, капитаном и командующим, имеющим в качестве помощников Эдуарда Бонни, по прозванию Краснобородый, Лоредана-венецианца, авантюриста из Дьеппа, авантюриста с Олерона, Мэри Рэкэм, женщину-корсара, и других, если таковые его подпишут. Из сих Тома Трюбле назначает одного вице-адмиралом флота, другого контр-адмиралом, по своему выбору, и сам вступает в командование сухопутной армией, как только армия эта сойдет на берег.

Флот состоит из легкого фрегата «Горностай» и всех других кораблей, которые будут захвачены в пути. Ввиду того, что упомянутый фрегат, будучи предоставлен командующим, не является общим достоянием состава экспедиции, настоящим устанавливается, что первый захваченный корабль будет отдан командующему в уплату за его риск, с двумя лишними долями, сверх его собственной в придачу.

Каждый из помощников получает две доли при разделе. За отличие им присуждается вознаграждение, с общего согласия.

Тиммерману тысяча золотых за работу при килевании.

Тому, кто убьет первого врага, тысяча золотых.

Тому, кто первый взберется на городской вал, тысяча золотых.

Тому, кто сорвет испанский флаг с крепости и водрузит на ней французский или малуанский, тысяча золотых.

Увечные получают:

За потерю глаза – тысячу золотых. За оба глаза – шесть тысяч. За потерю руки или кисти руки – полторы тысячи. За потерю обеих – четыре тысячи. За потерю ноги – две тысячи. За потерю обеих ног – шесть тысяч. Здесь отмечается, что цифры эти, в восемь раз или десять раз превышающие обычно принятые, таковы в силу опасности предприятия. Всякие особые вознаграждения вычитаются из добычи до ее раздела, каковой затем производится по числу установленных сим договором долей.

Командующий покупает на свои средства весь порох для пушек и получает еще две доли сверх своих за эту статью.

По взятии города ни один авантюрист не может ничего присвоить себе из добычи: ни денег, ни невольников. Но каждый, признавший среди пленных своих личных врагов, может убить их собственной рукой, если пожелает.

В удостоверение чего прикладываем руку и даем клятвенное обещание быть до победного конца добрыми Братьями Побережья».

Хуана-испанка не мало удивилась, услышав поутру на «Горностае» шум, производимый первыми прибывшими флибустьерами, которые начали уже загружать трюм и батарейные палубы всем, что могло понадобиться для вооружения фрегата. И Хуана, слишком гордая, чтобы выказать свое любопытство, не желая ни сама увидеть, ни расспрашивать кого бы то ни было, ожидала посещения Тома Трюбле, убежденная, что все узнает из уст корсара. Но этого не случилось, ибо Тома не посетил своей пленницы ни в этот день, ни в последующие. И когда неделю спустя «Горностай» снялся с якоря под крики своей новой команды, пленница Хуана, пленница все более и более, и, так сказать, пленница тайная, еще не знала, зачем и куда направляется «Горностай», увозя на своем борту, кроме невидимого капитана, кроме неизвестных матросов, молодую девушку в большом смятении.

VIII

Берег, видимый довольно хорошо и с правого, и с левого борта, тянулся за длинной полосой рифов, на которых бушевало море. Позади меловой стеной поднимались утесы. А за утесами, вдали, вздымались высокие горы, со множеством острых пиков и обрывистых склонов. Впереди залив переходит в устье. Здесь впадала в море река, о присутствии которой можно было догадываться по разным низеньким островкам, подобным тем, которые образуются вблизи Сен-Мало, в устье Раисы, наносами речного ила. На двух из этих островов виднелись высокие здания правильной формы, слишком еще далекие, чтобы их хорошо рассмотреть. За ними виднелись другие строения, еще более смутные. Но несколько колоколен, возвышающихся над ними, доказывали, что эти строения и есть город Сиудад-Реаль Новой Гренады, раскинувшийся на берегу своей реки Рио-Гранде, подобно тому, как Севилья раскинулась на берегу своей Рио-Гвадалквивир… Тома Трюбле вспомнил эти слова Хуаны.

Ничтожный и одинокий «Горностай» отважно продвигался вперед под всеми парусами. Со времени ухода с Тортуги не было взято ни одного приза. Фрегат по-прежнему полностью нес на себе свой воинственный груз – триста тридцать шесть флибустьеров, решивших победить или погибнуть. Конечно, это было много, и все же это было ничего, если принять во внимание число противников, которых надлежало победить, и силу укреплений, которые надо было одолеть. Тома Трюбле, сосчитав по пальцам, прикинул соотношение того и другого, и определил, что каждому авантюристу придется побороть сорок или пятьдесят противников. Такой подсчет в день атаки галиона вызвал в нем колебания. Но тогдашний Тома Трюбле и Тома Трюбле теперешний, очевидно, были уже совершенно разные люди, потому что тот, который теперь прогуливался по своему ахтер-кастелю, переходя от одного борта к другому нервными шагами и смотря вперед с каким-то яростным нетерпением, не колебался совершенно и даже время от времени смеялся смехом диким и как бы сумасшедшим – смеялся над теми опасностями, навстречу которым он шел.

– Эти камешки, – заявил Лоредан-венецианец, говоря со своей обычной беспечностью, – эти камешки, которые вы видите вон там на островах устья, это все крепости, будто бы возбраняющие неприятельским эскадрам приближаться к Сиудад-Реалю. Их всего шесть, и от первой до последней придется пройти фарватером около двух миль. Та, что ближе всего к нам, на три румба впереди по левому борту, называется фортом святого Иеронима. Это, собственно говоря, батарея, окруженная стенами с парапетом, если я не запамятовал, шириной в пять футов, с гласисом в три с половиной фута. Здесь имеется восемь железных пушек, стреляющих двенадцати– восьми– и шестифунтовыми ядрами, с караулом в пятьдесят человек. Вторая крепость, святой Терезы, оснащена двадцатью пушками. Это совершенно новое сооружение с четырьмя бастионами и сухими рвами. Кроме артиллерии, в ней имеется десять органных орудий, каждое по двенадцать мушкетов, девяносто ружей, двести гранат и соответственное количество пороха, свинца и фитиля. Далее идут платформа Непорочного Зачатия и платформа Спасителя…

– Достаточно, – перебил Тома Трюбле. – Занять все эти плохенькие укрепления мы, конечно, можем! Но это большая возня! Разве нет пути, ведущего ко рву самого города, помимо устья?

– Возможно, – беззаботно произнес венецианец. – Но я никогда не слышал о таком пути.

Все помощники Тома толпились вокруг Краснобородого, уроженца Дьеппа, Олеронца и Мэри Рэкэм, которая все так же носила мужское платье и ругалась, и клялась одна за четверых флибустьеров, вместе взятых, и даже похуже.

Тома, размышляя, устремил пристальный взгляд на серую линию крепостей и вдруг решился, не спросив ни у кого совета.

– Пленных! – сказал он внезапно. – Пленных, вот что нам надо. Если путь, который мы ищем, существует, мы таким образом его узнаем, или я не я!

Стремительный, он сам бросился к румпелю и отвел руль, как было нужно, чтобы править прямо на форт святого Иеронима.

– Эта развалина, – продолжал он, – не выдержит и одного нападения. Караул насчитывает всего пятьдесят ружей, это нам только на зубок. Если они сразу сдадутся – пощадим их! Если будут сопротивляться – убьем эту сволочь, кроме десяти, двенадцати негодяев, которые послужат нам проводниками.

– А если они не захотят? – спросил авантюрист из Дьеппа.

– Не захотят? Кишки дьявола! Не захотят, так их повесят, и не за шею, а за кое-что другое!.. – ответила Мэри Рэкэм, хохоча во все горло.

– Захотят! – уверенно произнес Тома Трюбле.

И Братья Побережья еще лишний раз полюбовались на искусство маневрирования своего капитана и командующего. Фрегат так тонко лавировал, что пристал левым бортом во время отлива всего в ста саженях от форта святого Иеронима, но все же вне обстрела испанских пушек. Дело в том, что в море выдавалась песчаная коса, к северо-востоку от верка, и бойницы восьми орудий не были рассчитаны для нападений на эту косу. В этой-то защищенной зоне и остановился «Горностай». И сто флибустьеров, заранее намеченных Тома и лично им руководимых, могли, таким образом, достигнуть гласиса без боя.

Тогда осажденные заняли свои бойницы и стали стрелять из мушкетов, но довольно вяло, так как с первого же выстрела ответ авантюристов, стрелявших, как ни один солдат в мире, сшиб всех испанцев, головы которых хоть сколько-нибудь возвышались над стеной. Не успели четверо из них свалиться, как остальные уже старались просто высовывать одни только мушкеты на вытянутых руках, стреляя как попало, лишь бы не подставлять под пули собственную шкуру. Эти плохо направленные выстрелы не могли причинить флибустьерам большого вреда. Все же они скоро привели Тома в раздражение. Соскочив в ров во главе двух десятков своих людей – остальные продолжали защитную стрельбу, – он влез по живой лестнице, втихомолку перебрался через стену и один вскочил в укрепление. Через мгновение половина его людей присоединилась к нему, и этого короткого мгновения оказалось достаточно, чтобы шесть испанцев, пораженных абордажным палашом корсара, очутились на земле. Уцелевшие, думая, что видят черта, побросали оружие. Большую часть этих несчастных сразу же прикончили. Тома вспомнил тут, что ему нужны пленные, и приказал пощадить необходимых ему восемь человек, которых со связанными руками немедленно отвели на фрегат. Во время сражения начался прилив, и «Горностай» был уже на плаву в стороне от косы, готовый двинуться к новым победам…

Но раньше, чем распустились паруса, уроженец из Дьеппа, ведавший рулем и парусами, направился к Тома Трюбле узнать, на какой курс лечь, раз для того и взяли форт, чтобы «достать языка» и узнать из уст испанцев, какой путь наименее труден.

Но Тома, по своему обыкновению, вышел из битвы, кипя мрачной яростью. Сначала он был раздражен оказанным сопротивлением, затем трусость врага обратила это раздражение в гнев. Наконец, взобравшись сам на стену и лично приняв участие в битве, он сильно разгорячил себе кровь; и последовавшее избиение не только не успокоило этого дикого волнения, но, напротив, усилило его до исступления. Победителю потребовалось даже некоторое усилие, чтобы перестать убивать и дать пощаду восьмерым пленникам, которых он хотел взять в проводники.

Поэтому, как только уроженец из Дьеппа спросил его, куда держать путь, Тома, разразившись хохотом, с глазами, светящимися, как раскаленные угли, громовым голосом отдал приказание вывести упомянутых пленников на палубу фрегата и выстроить их в шеренгу позади грот-мачты. Множество флибустьеров собралось вокруг. Тогда Тома, заметив авантюриста с Олерона, говорившего по-испански не хуже испанского короля, приказал ему объяснить понятным образом пленным, какой услуги от них ожидают, а именно сведений, как провести армию к городу, избегая огня укрепленных островов.

Так и сделал олеронец. Но речь его не увенчалась успехом. Пленники, переглянувшись, объявили в один голос, что с них требуют как раз того, что неисполнимо, потому что единственным доступным путем к Сиудад-Реалю служит фарватер реки – фарватер, находящийся под последовательным обстрелом остальных пяти верков.

Выслушав этот ответ, Мэри Рэкэм повернулась к Тома Трюбле и усмехнулась.

– Не говорила ли я тебе, черт подери, что они ничего не скажут? – сказала она. – Живо! Повесь их и ступай себе дальше! Довольно время терять!

Но Тома, красный как огонь, заткнул ей рот.

– Молчи! Я тебе сказал, что они заговорят! Погоди!

Пленники с беспокойством смотрели на капитана. Не говоря ни слова, он подошел к первому из них и обнажил саблю.

– Вот еще! – произнесла Мэри Рэкэм, хохоча еще громче. – Уж не думаешь ли ты, что они лучше заговорят, когда ты снимешь с них башку.

Но больше она ничего не успела сказать, так как под ударом Тома первая голова, срубленная одним взмахом сабли, полетела как камень из пращи и расшиблась о палубный пояс у самых ног Мэри Рэкэм.

Семеро живых еще испанцев завопили от ужаса. Не без причины. Тома все так же молчаливо, с таким же багровым лицом, уже подходил ко второму. Тот невольно отступил, собираясь бежать, но Тома успел дважды ему всадить в живот и грудь ту же самую окровавленную еще саблю. Испанец упал замертво.