Текст книги "Сочинения в двух томах. том 2"
Автор книги: Клод Фаррер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 44 страниц)
X
Над большим храмом O-Сува маленький парк восходит террасами до вершины холма Ниши.
Совсем маленький парк, но настоящий, густой, глубокий и таинственный. Японцы умеют до невероятия искажать карликовые кедры и миниатюрные грушевые деревья. Но это не мешает им еще больше любить очень большие грушевые деревья и гигантские кедры. Миниатюрные сады – не более, как приятные безделушки, что-то вроде наших зимних садов и оранжерей. Настоящая же радость и гордость империи – высокие сосновые рощи.
В маленьком парке на холме Ниши, среди вековых камфорных деревьев, кленов и криптомерий, с которых свешивались роскошные древовидные глицинии, маркиз Иорисака Садао и его друг, капитан Герберт Ферган, прогуливались, ведя беседу.
Извилистая аллея подымалась среди леса. Порой, на поворотах дороги, между деревьев открывался просвет, и сквозь него внезапно виднелись зеленые долины, голубоватый город с разбросанными предместьями у подножия садов, аллей и лестниц большого храма.
Гуляющие остановились у одного из таких углов.
– Прекрасная погода, – сказал Герберт Ферган, – Этот конец апреля, поистине, блестящ. Быть может, все это изменится в мае.
– Да, – пробормотал Иорисака Садао.
Он удостоил только беглого взгляда превосходный пейзаж. Его живой черный взор, сверкающий горячим и тайным любопытством, не оторвался от спокойного лица англичанина.
– Кстати, – спросил он вдруг, – не получили ли вы с вчерашней почтой известие от вашего друга капитана Перси Скотта?
– Адмирала, – поправил Ферган. – Перси Скотт был произведен в адмиралы шесть недель тому назад, в феврале.
– Хэ! Я думаю, это не мешает ему продолжать его работы? Он продолжает создавать революцию в морском артиллерийском деле Англии?
– О, – возразил Ферган, – действительно ли это – революция?
Он принял вид легкого скептицизма. Но маркиз Иорисака настаивал:
– Если не революция, то во всяком случае капитальная реформа! Конечно, ваше адмиралтейство за последние двенадцать лет сделало большую работу… Я следил за усовершенствованиями вашего боевого материала. В ваших пушках нечего больше усовершенствовать. Я не говорю уже о ваших снарядах!..
– Да, – спокойно сказал Ферган, – вы приняли их после малоудовлетворительного опыта с вашими снарядами… в прошлом году.
– Это так… Вот почему я и не стану говорить о них… Ваш материал великолепен, и это делает честь вашему адмиралтейству. Но на войне, не правда ли, материал не значит ничего, а все дело – в личном составе. И если ваш личный состав в наши дни, быть может, первый в Европе, то эта честь всецело принадлежит адмиралу Перси Скотту…
Герберт Ферган выразил жестом свое согласие.
– Хорошие пушки, хорошие снаряды, – продолжал маркиз Иорисака Садао, – это хорошо. Хорошие наводчики, хорошие телеметристы, хорошие офицеры-артиллеристы – это лучше! И этот-то подарок сделал Англии Перси Скотт! Впрочем, Англия сумела вознаградить Перси Скотта. Ведь, не правда ли, парламент вотировал ему недавно награду в восемьдесят тысяч иен?
– Восемь тысяч фунтов стерлингов, точно. Это справедливое вознаграждение. Если бы Перси Скотт продал свой патент промышленникам, он заработал бы, конечно, больше.
– Конечно! Восемь тысяч фунтов не оплачивают гений такого человека. Наш император дал бы, наверное, больше, чтобы иметь японского Перси Скотта.
– На что? – спросил Ферган с легкой иронией. – У вас есть – английский Перси Скотт! Англия и Япония – союзники. Вы могли и можете свободно располагать плодами наших работ.
Маркиз Иорисака на мгновение отвернул свой взор в зеленую глубину рощи.
– Вполне свободно!.. – повторил он.
Его голос звучал хрипло. Он закашлял.
– Вполне свободно! О, да, мы многим обязаны! Но между тем мы более всего воспользовались работами вашего адмиралтейства: у нас теперь приняты ваши броневые башни, ваши казематы, ваши снаряды, ваша броня… Но у нас еще нет ваших людей, нет их чудесного секрета, секрета, открытого адмиралом Перси Скоттом.
– Нет никаких секретов, – сказал Ферган. – А, кроме того, разве вы уже не были победителями в боях десятого и четырнадцатого августа?
– Мы победили… Но…
Тонкие губы сжались презрительно под щетинистыми усами:
– …Но это были жалкие победы! Вы знаете это. Вы были рядом со мной на борту «Никко» десятого августа!
Англичанин вежливо склонился:
– Да, я был там, – сказал он. – И клянусь Юпитером, это был славный день!
– Нет, – воскликнул японец. – О, Ферган, «кими»2020
«Мой дорогой» – с оттенком почтительности.
[Закрыть], припомните точнее. Припомните промедление, нерешительность, общий беспорядок! Припомните этот русский снаряд, который попал под рубку «Никко» и разбил бронированную трубу трансмиссий. Тотчас же остановилась вся жизнь броненосца, как жизнь человека, у которого перерезана аорта. Наши невредимые еще орудия перестали стрелять. Наши артиллеристы бесплодно ждали распоряжений, которые не могли дойти до них! А тем временем «Цесаревич», уже изрешеченный нашими снарядами, убегал благодаря этой единственной аварии, поразившей нас бессилием. Вот что было в день десятого августа! И я с отчаянием думаю о том, что ближайший бой будет таким же, потому что мы не знаем нового английского секрета…
– Нет никакого английского секрета, – ответил Ферган.
Наступило молчание. Они достигли вершины холма. Теперь они спускались по другой аллее, идущей на запад прямо к садам храма.
– Когда Перси Скотт командовал броненосцем «Террибль», – заговорил вновь Иорисака Садао, – он на учебной стрельбе положил в мишень восемьдесят процентов выпущенных снарядов. Восемьдесят процентов! Какая броня может устоять против такой лавины железа?
– Ба! – возразил Ферган. – Почему «Никко» не мог бы стрелять с такой же точностью, как «Террибль»? Перси Скотт обучал своих наводчиков известными вам аппаратами! Разве у вас нет «dotters», «loading-machines», «deflection teachers»! 2121
Аппараты для обучения меткой наводке и быстрому заряжению орудия.
[Закрыть] Разве нет у вас телеметров Барра и Страуда?2222
Аппарат для измерения расстояния от орудия до цели, созданный английскими военными инженерами.
[Закрыть]
– Все это у нас есть! И вы научили нас обращаться с ними! О, мы вам многим обязаны! Но все же это хорошо для стрельбы в мирное время. На войне так велико значение непредвиденного! Хотя бы тот же снаряд десятого августа…
Он впился глазами в лицо англичанина, как охотник впивается в кусты, из которых должна вылететь дичь:
– Британский флот сражался столько раз в течение стольких веков! И повсюду и всегда он побеждал! Почему? Каким колдовством? Вот что мы хотели бы знать! Что делали Родней, Кеппель, Джервис, Нельсон, чтобы никогда не быть побежденными?
– Разве я знаю? – возразил Ферган, улыбаясь.
Они дошли до садов. Парк внезапно кончился длинной и узкой террасой, обсаженной шпалерами вишневых деревьев. Здесь находилась чайная рядом с тиром – для стрельбы из лука.
– Посмотрите! – сказал Ферган, охотно меняя тему разговора. – Смотрите-ка! Жан-Франсуа Фельз!..
Художник сидел перед чайной за чашкой чая. Он вежливо встал.
– Как вы поживаете? – спросил Ферган.
Маркиз Иорисака поздоровался по-французски, сняв свою фуражку, обшитую золотым галуном.
– Вы здесь, дорогой мэтр? Я думал, что вы на вилле. Мы с капитаном как раз возвращаемся и думали застать вас там… Маркиза не сумела удержать вас?
– О, она очень любезно пыталась сделать это. Но сеанс и так затянулся… Маркизе нужен был отдых, а мне – свежий воздух…
– Итак, до свидания… До завтра, не правда ли?
– До завтра, конечно…
Он опять сел. Неподвижный и молчаливый, он перенес взор на город и бухту, видные над террасой. Солнце в шесть часов уже начинало окрашивать в розовый цвет голубоватый туман морской дали и море окровавлялось мириадами маленьких красных бликов, подобных сверкающим ранам.
Ферган и Иорисака удалялись.
– Пешком, не правда ли? – спросил англичанин.
Он был хороший ходок. К тому же холм Цапли довольно близок от О-Сува.
– Пешком, если вам угодно.
Они вышли из сада в ворота, противоположные городу. Они не разговаривая прошли до маленького мостика, дугой перекинутого через ручей. Здесь дорога разветвлялась. Иорисака Садао, шедший задумавшись, вдруг остановился.
– Хэ! – воскликнут он, – Я совсем забыл о назначенном мне свидании с губернатором.
– Свидание?
– Да, как раз на этот час. Что делать? Извините ли вы меня?
– Помилуйте! Отправляйтесь тотчас же! Само собой разумеется, я провожу вас…
– О, ни за что на свете! Я мигом вернусь. Все дело в простой военной формальности. Это будет очень скоро, едва ли больше часа… Кими, сделайте мне одолжение, возвращайтесь на виллу… Митсуко нас, быть может, ждет к чаю. Я вскоре присоединюсь к вам и мы вместе пообедаем.
– All right!
XI
Шагая очень быстрой походкой, Герберт Ферган не потратил и десяти минут на то, чтобы взобраться на холм Цапли.
Он постучал тремя поспешными ударами в дверь виллы.
– Хэ! – тотчас ответили из-за двери.
Мусмэ открыла дверь и преклонилась перед другом хозяина. Обычный посетитель дома, Ферган погладил служанку по свежей и круглой щечке и прошел дальше.
Гостиная в стиле Людовика XV была залита вечерним солнцем. На обоях «помпадур» краснели косые лучи.
– Good evening, – сказал Ферган.
Маркиза Иорисака, полулежавшая в глубоком кресле, быстро привстала.
– Good evening, – сказала она. – Вы одни? Маркиз покинул вас? – Она говорила по-английски столь же свободно, как и по-французски.
– Маркизу пришлось поспешить к губернатору, не знаю по какому поводу. Он не сможет вернуться раньше, чем через час.
– А!
Она улыбнулась несколько искусственной улыбкой. Он приблизился к ней и просто, привычным движением обнял ее и поцеловал в губы.
– Митсу, дорогая детка!
Она отдавалась ему, скорее покорная, чем влюбленная. Она возвратила ему поцелуй, стараясь вернуть его с той же страстностью.
Ферган поднял ее и, сев, посадил ее к себе на колени:
– Что вы делали за весь сегодняшний день?
– Ничего… Я ждала вас… Я не надеялась увидеть вас одного, сегодня вечером…
Он наклонился над ней и снова поцеловал ее:
– Вы очаровательная крошка… Кого вы видели сегодня?
– Никого… Художника.
– Художника? Я уверен, что он ухаживает за вами.
– Ни капельки!
– Ни капельки? Совсем невероятно! Все французы ухаживают за всеми женщинами.
– Но он слишком стар!
– Он говорит это, но это кокетство.
– Он слишком стар и к тому же влюблен в другую… вы ведь знаете! В эту американку – мистрис Хоклей.
– Знаю. Нет, он не влюблен, он раб. Он ненавидит ее куда больше, чем любит. Но она овладела им… Он француз… Она прекрасна и очень порочна…
– Очень порочна?..
– Да… О, о! Да это вас интересует?
Он почувствовал, как задрожала в его руке маленькая лапка. Но, может быть, это ему только показалось. Нежный голосок говорил совершенно спокойным тоном:
– Это меня не интересует. Но вы знаете ее, эту мистрис Хоклей?
– По слухам, да. Все ее знают по слухам.
– Я хочу сказать: были ли вы ей представлены?
– Нет.
– Тогда вы будете ей представлены.
– Как?
– Она будет здесь. Я обещала пригласить ее.
– Она напросилась к вам?
– Нет, я сама захотела.
– Помилуй Боже! Зачем же?
Она подумала, прежде чем ответить.
– Чтобы доставить удовольствие художнику. А также потому, что маркиз желает, чтобы я принимала много европейских дам.
Он засмеялся и опять поцеловал ее.
– Послушная малютка!..
Он ласкал прекрасные черные волосы, упруго и мягко поддававшиеся под нежным прикосновением пальцев.
– Если бы вы сохранили неудобную прическу мусмэ, я был бы лишен удовольствия прикасаться к вашим волосам. Эта прическа много удобнее…
Она взглянула на него сквозь длинные щелки полузакрытых век.
– Это сделано нарочно.
Он становился смелее. Его рот жадно прижимался к ее послушным устам, и руки его расстегивали корсаж, ища теплую наготу грудей.
– Митсу, Митсу!.. Чудесные, маленькие медовые соты!
Она не сопротивлялась. Но ее неподвижные руки повисли вдоль тела и не обнимали плечи и шею любовника.
– Отпустите меня, оставьте теперь! Герберт, прошу вас! Оставьте меня и сядьте здесь, будьте умником! Да, умником!.. Я вам немножко поиграю на рояли…
Она открыла рояль и стала рыться в нотах:
– Я хочу спеть вам песенку… французскую песенку, совсем новую. Послушайте как следует ее слова…
Она сделала несколько вступительных аккордов. Ее руки касались клавиатуры с необычайной ловкостью. Она запела, аккомпанируя себе уверенно, с экспрессией. Ее тонкое сопрано придавало странной мелодии какую-то таинственность и нереальность:
– Он сказал мне: «Мне снилось сегодня,
Будто косы твои опутали шею мою,
Как черное ожерелье, обнимали они мою шею
И спускались на грудь мне.
Я ласкал их, и они нас соединили,
И, прильнув устами к устам,
Мы были, как два лавровых дерева,
Растущих из одного корня…»
Он умолк, положил мне руки на плечи
И поглядел на меня так нежно,
Что, в трепете, я опустила глаза…
Он слушал ее внимательно.
– Это очень красиво, – сказал он вежливо.
Подобно всем англичанам, он очень мало смыслил в музыке.
– Это очень красиво, – повторил он. – Вы играете прекрасно.
Она молчала, ее руки еще покоились на клавишах. Он счел нужным проявить любопытство:
– Кто это сочинил?
И со значением повторил имена названных ею поэта и композитора:
– Господин Луис!.. Господин Дебюсси!.. О, это, право, замечательная вещь!..
Он поднялся. Он наклонился над ней, чтобы поцеловать ее янтарный затылок.
– Вы превосходная музыкантша!
Она засмеялась, скромно и недоверчиво:
– Я очень посредственная ученица. Боюсь, что вам не доставило никакого удовольствия слушать меня.
Он протестовал:
– Я получил большое удовольствие. И я желал бы, чтобы вы спели другую песню.
Она заставила себя упрашивать. Он настаивал.
– Да, другую песню; и на этот раз японскую…
Она вздрогнула слегка. И не сразу ответила:
– У меня нет японских нот. Да и нельзя на рояли – японскую песню…
Он улыбнулся:
– Возьмите ваш «кото».
Она открыла на него удивленные глаза:
– Здесь нет «кото».
Он перестал улыбаться. Он был англичанин, мало склонный к мечтательности. Но многовековая культура утоньшила его породу. И, проходя мимо необычных зрелищ жизни, он не мог не замечать их величия или тайны.
Она сказала: «Здесь нет «кото». «Кото» – это род арфы, очень старинной и почтенной, игра на которой составляла привилегию благородных японских дам и куртизанок высокого ранга. Маркиза Иорисака обучалась, конечно, игре на «кото» с раннего детства. Но пришли времена новшеств. И «здесь не было больше «кото»…
Герберт Ферган, отогнав недолгую задумчивость, еще раз поцеловал шею своей любовницы.
– Митсу, дорогое дитя мое, спойте все-таки, прошу вас.
Она согласилась.
– Я спою. Хотите вы… старинную «танку». Вы знаете, что такое «танка»? Это старинный род стихотворений в пять стихов, которыми обменивались в былые времена принцы и принцессы при дворе микадо или шогуна. Я заучила ее, когда еще была ребенком. И мне захотелось перевести ее на английский язык.
Ее пальцы пробежали по клавишам, вызывая грустную и странную гармонию. Но она не торопилась петь. Казалось, что она колеблется. И чтобы вызвать ее из этой нерешительности, Ферган еще раз прильнул губами к теплой, покрытой пушком, шее…
Тогда нежный голос заговорил медленно:
Время цветущих сакур
Еще не прошло.
Но цветы упадут и развеются,
В то время, как любовь тех,
Кто глядит на них,
Достигнет расцвета страсти…
Певица закончила и застыла в неподвижности. Герберт Ферган, стоявший рядом с ней, собирался поблагодарить ее поцелуем…
В это мгновение кто-то заговорил в глубине гостиной:
– Митсуко, почему вы поете эти глупые песенки?
Герберт Ферган выпрямился. Его виски стали влажными.
Маркиз Иорисака вошел незаметно.
Видел ли он? И что он видел?
Он ничего не видел, это было ясно. Потому что он заговорил совершенно спокойно:
– Митсуко, вы не обедаете с нами сегодня?
Она поднялась. Она ответила, опустив глаза в землю:
– Я очень устала. Я желала бы, если это вам не будет неприятно, пообедать у себя…
– Как хотите…
Она вышла. Дверь беззвучно скользнула в своих пазах. Герберт Ферган, тяжело дыша, провел рукой по лбу.
Дружески и вкрадчиво Иорисака приблизился и облокотился на рояль.
– Кими, мы пообедаем вдвоем и поболтаем.
Он заглянул в глубь глаз англичанина и продолжал:
– Мы поболтаем. Я должен получить от вас еще много указаний, спросить у вас много советов. Не должно повторить бой десятого августа… Вы не откажете союзнику…
Герберт склонил голову. Его бритые щеки покраснели. И, покорный, он заговорил:
– Десятого августа… десятого августа вы были робки… Вы не знали и не чувствовали, что вы сильнее. У вас не было веры в самих себя. И вы сражались, как люди, которые боятся поражения: слишком благоразумно, слишком осторожно, издалека. Единственная… Если не считать тайн материальных… они вам уже известны… Тайна англичан – отвага. Чтобы победить на море, надо готовиться методически и осторожно, а затем нападать неистово и безумно. Так поступали Родней, Нельсон и француз Сюфрен… Следовательно, чтобы руководить огнем…
XII
Да, дверь бесшумно скользнула в своих пазах – и маркиза Иорисака вышла. Выйдя из гостиной, она остановилась. Внимательно прислушалась.
Голоса Герберта Фергана и маркиза Иорисака звучали негромко, спокойными фразами.
Маркиза Иорисака медленным жестом прикоснулась кончиками пальцев к вискам. Потом, ступая беззвучными шагами, она удалилась от перегородки.
Комната, примыкающая к гостиной, была узкая, без мебели. Маркиза Иорисака прошла через эту комнату, через следующую и достигла крайнего флигеля дома.
Там почти темный коридор проходил между двумя гладкими бумажными стенами, увенчанными фризами. В глубине две скользящих двери были расположены одна против другой.
Маркиза Иорисака открыла левую дверь.
Нечто вроде алькова находилось за этой дверью, алькова из простого белого дерева, тонко и мастерски выструганного, но лишенного всяких украшений. Видны были стропила низкого потолка; на полу лежали циновки из свежей соломы. Три больших рамы, оклеенных крупнозернистой бумагой, заменяли оконное стекло. А в углу, перед кукольным туалетным прибором, поставленным прямо на пол и увенчанным зеркалом в лакированной рамке, черная бархатная подушка была единственным местом для сидения или, вернее, для того, чтобы прикорнуть на корточки по японской манере.
Стоя на пороге, маркиза Иорисака дважды ударила в ладони, и вбежали две служанки.
Не было произнесено никаких слов. Мусмэ сперва бросились на землю и разули хозяйку. Потом они поспешно раздели ее, сняли кружевной корсаж, соскользнувший вдоль напудренных плеч, сняли муаровую юбку и шелковые нижние юбки, корсет, рубашку, европейские чулки, у которых нет пальцев, как у японских чулок.
Совсем нагая, маркиза Иорисака завернулась в кимоно, расшитое большими цветами, надела на ноги сандалии и, выйдя из белого алькова, который представлял собой ее интимную комнату, стала купаться в бадье с горячей водой, как купаются все японские женщины, каждый вечер, перед заходом солнца.
Потом она вернулась. Она сбросила кимоно и сандалии. И служанки подали ей три платья из легкого крепа, три японских одежды с широкими рукавами, все три темно-синие, как ночное небо, все три скромно вышитые священным узором «мон» – гербом.
Одевшись, маркиза Иорисака присела на корточки перед зеркалом. Платье лежало, как должно. «Оби» широко препоясывал его своим великолепным узлом. Она распустила прическу, пригладив волосы, уложила их широкими прядями, окаймляющими бесстрастное лицо. Маркиза Иорисака поднялась, прошлась по комнате, вышла в полутемный коридор. И вдруг, еще раз захлопав в ладони, она открыла правую дверь.
Показалась другая комната, совершенно подобная первой: те же ширмы из белого дерева, без украшений, те же рамы прозрачной бумаги, те же стропила и циновки. Но вместо туалета и зеркала, два маленьких жертвенника по бокам алтаря из полированного кедра, на котором расставлены были таблички предков.
Все еще безмолвная маркиза Иорисака сперва преклонилась перед табличками и так оставалась несколько минут, касаясь лбом циновок.
Потом она встала на колени перед горизонтальной арфой, которую почтительно принесла служанка.
Раздалась музыка, мрачная и медленная, ритм и гармония которой нисколько не походили на ритм и гармонию Запада. Таинственные звуки сменялись и смешивались, фразы начинались и не заканчивались, мечты, грусть, жалобы… трепетно стонали среди странного и мрачного скрежета, напоминающего шум зимних ветров и крики ночных птиц. И надо всем этим витала безнадежная меланхолия.
Коленопреклоненная в зале своих предков, маркиза Иорисака играла на «кото».
XIII
На следующей неделе Жан-Франсуа Фельз закончил портрет маркизы Иорисака, и та не замедлила пригласить мистрис Хоклей «приехать без всякой церемонии, выпить чашку чая на вилле холма Цапли и полюбоваться прекрасным произведением художника прежде, чем оно будет увезено маркизом Иорисака на броненосец».
Мистрис Хоклей, конечно, не отклонила приглашение. Она решила отправиться на виллу в обществе самого художника и пожелала, чтобы мисс Вэйн, ее чтица, сопровождала их.
– Вы заодно не захватите с собой рысь Ромео? – спросил художник, когда их караван покидал яхту.
– Вы смешны! – сказала мистрис Хоклей.
Было первое мая. Несмотря на тревожные известия, распространяемые каждое утро газетами, японские офицеры, бывшие в отпуску, еще не получали приказа явиться в Сасебо.
Маркиз Иорисака вышел навстречу гостям к воротам сада. Он, как всегда, был одет в свой черный мундир с золотыми галунами. Мистрис Хоклей, на которую это произвело благоприятное впечатление, заметила, что нет никакой разницы между мундиром маркиза и формой великого американского флота. Маркиз Иорисака заявил, что он гордится этим.
Внутри виллы гостиная в стиле Людовика XV имела торжественный вид. Севрские вазы были переполнены цветами, а мольберт, на котором стоял портрет, был элегантно задрапирован шелком «либерти». Маркиза Митсуко, в гипюровом платье, сделала реверанс своей гостье и, чтобы оказать ей честь, говорила по-английски.
– Вы простите меня, дорогой мэтр, если я буду сегодня не верна вашему прекрасному французскому языку. Но я уверена, – улыбнулась она гостье, – что на борту «Изольды» мэтр сам говорит на вашем языке, сударыня.
Очарованная мистрис Хоклей не скупилась на самые прямые комплименты и похвалы. Право же, маркиза Иорисака была очаровательна! И какая грациозная, и какая красивая, и какая воспитанная! Старые народы Европы уделяют своим женщинам или пустоту флирта, или хозяйство. Но у молодых наций другие идеи, другие стремления. Мистрис Хоклей ценила своих компаньонок выше европейских женщин. И радовалась, видя, что японки идут по следам американок.
– Вы знаете французский, английский, быть может, немецкий?
– Всего несколько слов.
– Конечно, японский. Китайский тоже?
На этот раз маркиз Иорисака ответил за маркизу:
– Нет.
– Вы получили совершенно западное образование. Бывали ли вы в Нью-Йорке?
Маркиза Иорисака не бывала там, но жалела об этом изо всех сил.
– Как ваше парижское платье идет к вам!.. А ваша рука – драгоценность…
Фельз, мрачно настроенный, не проронил ни слова. А мисс Вэйн презрительно поддерживала его молчание. Несмотря на радушие хозяев дома, несмотря на сердечную экспансивность мистрис Хоклей, прием принял бы казенный характер, если, как нельзя более кстати, не прибыл капитан Герберт Ферган… Маркиз Иорисака выказывал к нему величайшую дружбу. И Фельзу, чтобы не быть невежливым, пришлось несколько проясниться, потому что англичанин был в ударе.
– Господин Фельз, – обратился к нему капитан, – не припоминаете ли вы одного места из Фукидида, быть может, одного из глубочайших в психологическом отношении в литературе всех времен и народов… В третьем году тридцать седьмой олимпиады, говорится у него, в самый разгар известной чумы, опустошавшей Афины, настоящая мания наслаждений охватила город, полный траура и агонии. И он нисколько не удивляется этому, наоборот, ему это кажется совсем естественным и согласным с человеческим инстинктом. Да, господин Фельз! Фукидид не ошибается. Потому что сегодня я, чувствующий себя в Нагасаки, как афиняне той эпохи чувствовали себя в Афинах, то есть под угрозой внезапной, неожиданной смерти, – я проснулся с желанием деятельно наслаждаться жизнью!
Жан-Франсуа Фельз поднял брови:
– Вы находитесь под угрозой смерти?
– Я буду находиться под угрозой русского снаряда. Я должен вскоре отплыть на броненосце маркиза Иорисака. Я буду присутствовать при предстоящей битве. Прекрасное зрелище, господин Фельз, но довольно опасное. Видели ли вы когда-нибудь бои гладиаторов? Мне предстоит увидеть такой бой. Нет ничего более возбуждающего! Но, конечно, есть и небольшое неудобство: вокруг цирка нет амфитеатра, так что мне приходится самому сойти на арену.
Он рассмеялся. И маркиз Иорисака, добродушный гладиатор, рассмеялся вслед за ним.
Потом Герберт Ферган очень ловко наговорил комплиментов мистрис Хоклей по поводу ее яхты. Американка очень гордилась ей, и ей нравилось, когда говорили, что она владеет лучшим увеселительным судном в мире. Тем не менее, несмотря на цену, которую приобретали эти комплименты в устах капитана, флигель-адъютанта короля английского, мистрис Хоклей слушала их довольно рассеянно, не отвлекая своего внимания от маркизы Иорисака, всецело занявшей ее.
Сидя рядом на софе, американка и японка, имели вид интимных подруг. Мистрис Хоклей завладела руками своей новой знакомой и, говоря с ней конфиденциальным тоном, неутомимо расспрашивала ее по поводу ее детства, молодости, женитьбы, вкусов, развлечений, чтения, религиозных идей и философских мнений. В этом допросе она проявляла все отчаянное любопытство женщин своей расы, которые культивируют с малых лет спорт бесконечных и бесполезных вопросов, бесцельных к тому же, собирают в мозгу тысячи и тысячи сведений – с трудом добытых, с трудом рассортированных, расположенных и размеченных и никогда не усвоенных и не понятых…
Но маркиза Иорисака, с непривычки, охотно подвергалась настойчивой нескромности своей гостьи. Любезная, она без устали отвечала на все. Она показывала мистрис Хоклей, неспособной, впрочем, оценить этого, пример покорности японских женщин. И она с незаметным кокетством отдавала свои маленькие пальчики слоновой кости пожатию белых рук западной женщины, тоже красивых, но сравнительно очень крупных.
Мисс Вэйн на другом конце гостиной не обращала никакого внимания на Герберта Фергана и маркиза Иорисака, пытавшихся занимать ее. Неподвижная и равнодушная, она бросала время от времени быстрые взгляды в сторону софы. И Фельз улыбался с иронией и досадой.
Подавали чай. Все окна были открыты, и видны были на небе, покрытом курчавыми облаками, зубчатые горы, окаймляющие берега залива и зеленоватые кладбища, охватившие город, коричневый и голубой. Было тепло, потому что солнце, еще высокое, смягчало свежесть сырой весны.
– Маркиз Иорисака, – сказала наконец мистрис Хоклей, – я чувствую большую симпатию к вашей жене и желаю быть с ней в интимной дружбе. Я боюсь к тому же, что после вашего отъезда она будет сильно скучать в одиночестве. И я надеюсь, что мои частые визиты развлекут ее. Если понадобится, я продолжу здесь стоянку моей яхты. Но я не потерплю, чтобы женщина, такая красивая и интересная, в печали ожидала славного возвращения своего мужа. К тому же… Франсуа Фельз, кажется, хочет еще раз написать маркизу в каком-то костюме. Я буду сопровождать его, чтобы приличия были соблюдены. И я покину Нагасаки только после вашей победы над русскими дикарями.
Маркиз Иорисака, сделал глубокий поклон. И он собирался уже ответить, когда дверь отворилась и впустила лицо, которого никто не ожидал.
Это был офицер японского флота, в форме, такой же, как и на маркизе Иорисака, такого же возраста, чина и внешности. Но их лица отличались одной деталью: маркиз Иорисака носил усы по-европейски, а вошедший был гладко выбрит.
Он вошел и поклонился по старинному обычаю, согнувшись вдвое и положив руки на колени. Затем, подойдя к маркизу Иорисака, он поклонился ему в отдельности, после чего обратился к нему с церемонным приветствием на японском языке, на которое маркиз ответил с большой учтивостью.
Капитан Ферган подошел тем временем к Жану-Франсуа Фельзу:
– Посмотрите, – сказал он. – Вот старая Япония приветствует нас!
Маркиз взял руку своего гостя и обратился к присутствующим:
– Я имею честь представить вам моего благороднейшего товарища, виконта Хирата Такамори, лейтенанта на том же броненосце «Никко», что и я… Будьте добры извинить его, он не знает ни английского, ни французского.
В ответ на общий поклон виконт Хирата еще раз согнулся вдвое. Затем, обратившись с учтивым, но коротким приветствием к маркизе Иорисака, которая выслушала его глубоко склонившись, он отвел в сторону маркиза и стал с ним разговаривать в очень оживленном тоне.
– Я познакомился с этим виконтом… во время последней кампании, – объяснил Ферган Фельзу. – Это очень любопытный человек, отставший ровно на сорок лет от своего века. А вы ведь знаете, что в Японии сорок лет стоят четырехсот, если только считать от их революции тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года. Виконт Хирата, как и наш хозяин, сын даймио. Но в то время, как все Иорисака происходят из клана Шошу, с острова Гондо, Хирато принадлежали к клану Сацума, родом с острова Киушу. Это составляет огромную разницу. Шошу были некогда ученые, поэты и художники; Сацума – только воины. Когда наступила знаменитая революция, которую японцы называют Великой Переменой, Сацума и Шошу вместе подняли оружие за микадо, против шогуна. И их победа привела к уничтожению их феодальных преимуществ, потому что микадо, избавившись от шогуна, первым делом занялся отменой кланов и разжалованием даймио и их самураев. Шошу тотчас же подчинились новому порядку вещей. Сацума же не подчинились. Родственники маркиза Иорисака в одно мгновенье ока модернизировались, и у императора в деле реформ не было более послушных и разумных помощников. Родственники виконта Хирата девять лет отсиживались в своих замках в Когошима и вышли из них только для того, чтобы с оружием в руках броситься на императорские войска. Они были побеждены и пали. Да, господин Фельз, родной отец этого вот офицера был убит, сражаясь против императора, ныне благополучно царствующего. И я имею полное основание предполагать, что виконт Хирата Такамори разделяет в точности взгляд своих предков!.. Это не мешает ему быть превосходным офицером, вполне ознакомленным с новейшими орудиями войны. На борту «Никко» он заведует электрическими машинами, и немногие европейские инженеры могли бы заменить его.
В это мгновение маркиз Иорисака, слушавший молча то, что говорил ему по-японски виконт Хирата Такамори, повернулся к гостям:
– Мой благородный друг известил меня, что мы оба… (он остановился, взглянув на Фергана), что мы трое призываемся на завтра в Сасебо…