Текст книги "Сочинения в двух томах. том 2"
Автор книги: Клод Фаррер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 44 страниц)
Третий, видя это, крикнул: «Пощади!»
Столь же глух, как и нем, Тома разрубил его пополам, от плеча до пупка. После этого он с любопытством пошарил кончиком сабли в этой мерзости, как бы ища чего-то и не находя. Труп уже больше не вздрагивал.
Тома направился к четвертому пленнику.
Тот бросился на колени, а за ним и все уцелевшие его товарищи. Все вместе, отказавшись умолять дальше своего палача, они принялись молить Бога.
Тогда Тома, остановившись против четвертой жертвы, вместо того, чтобы ударить, вложил саблю в ножны.
Дрожа от надежды, несчастный поднял голову. Но коротка была его радость.
– Трос! – приказал Тома, заговорив наконец.
Два флибустьера принесли несколько раскрученных канатных прядей.
– Свяжите вместе эти вот две руки и эти две ноги. Три выбленочных узла и один бабий узел!
Это было исполнено.
– И бросьте его за борт!
Стон приговоренного заглушили волны.
Из восьми пленников осталось четверо.
– Вот этот человек!.. – начал Тома, разглядывая того, чья была очередь умирать.
Он запнулся, повернул голову и посмотрел на Мэри Рэкэм.
– Ты, – снова заговорил он, обращаясь к ней, – ты что это там говорила давеча? Что нет хорошего пути, ведущего в Сиудад-Реаль?
Он повернулся на каблуках и смерил взглядом дрожавшего испанца, готового заговорить.
– Хорошего пути, – повторил Тома, – я сейчас узнаю, и даже три или четыре. Но этот человек, наверное, не знает ни одного!
За поясом Тома торчало два пистолета. Он схватил один из них и поднес его к лицу пленника.
– Путь… – заикнулся пленник, как будто уже заранее мертвый.
– Он не знает ни одного! – повторил Тома, спустив курок.
Мозг разлетелся брызгами.
– А этот человек, – начал Тома, подходя к тому, за которым стояли еще двое.
Это был мулат, полукастилец-полуиндеец. Он упал ниц.
– Senor capitan! – закричал он в отчаянии. – No me mateis! Yo os dire la verdad!5454
Господин капитан, не убивайте меня. Я скажу вам правду.
[Закрыть]
– Ба! – сказал Тома, скрестив руки.
Он не на мулата смотрел, а на Мэри Рэкэм.
– Есть путь, путь верный, – утверждал мулат, все еще говоря по-испански, как будто всякий другой язык, кроме его собственного, даже жаргон флибустьеров, который понимают и на котором говорят по всей Америке, выскочил от ужаса из его памяти.
– Говорил я тебе? – повторил Тома, обращаясь к Мэри. – Говорил я тебе, что дорога есть?
– Этот путь идет вдоль западных гор. В двенадцати милях выше города Рио-Гренаде можно перейти вброд. Перейдя с левого берега на правый, вы можете вернуться к Сиудад-Реалю степью, без малейшего препятствия.
– Конечно, этот путь, – сказал Тома, по-прежнему обращаясь к Мэри Рэкэм, – может таить засаду…
– Не думай этого, сеньор капитан! – закричал мулат, – Никакой засады! Я говорю тебе правду!..
– Но если бы оказалась засада, – продолжал Тома, – то тем хуже было бы нашим трем проводникам, с которых я живьем сдеру кожу своим собственным ножом…
– Пусть будет так, сеньор капитан! И если все пойдет хорошо, тогда пощада, не так ли?
– Тогда пощада, ладно! – пообещал Тома.
Он подошел к женщине-корсару и ударил ее по плечу.
– Ну что, заговорили они? Да или нет? Как тебе кажется?
Он смеялся смехом судорожным и страшным.
– Требуха господня! – выругалась Мэри. – Ловкий парень наш командующий! Крепок, как ягненок, клянусь честью!
– Ура ягненку Тома! – сейчас же закричал Краснобородый.
Двадцать флибустьеров повторили этот крик.
– Ура, Тома-Ягненок!
Все еще смеясь тем же чудовищным смехом, Тома-Ягненок протянул правую руку флибустьерам, как бы принимая прозвище.
– Ягненок! Ладно! – сказал он. – Пусть же отныне я буду Ягненком! А теперь вперед! Лево руля и правым к западу! Повезем шкуру Ягненка волчатам Сиудад-Реаля!
IX
Подойдя на расстояние ста саженей к крепостному валу, Тома Трюбле, по прозванию Тома-Ягненок, движением руки остановил отряд добровольцев, во главе которых стоял сам. И, поднявшись во весь рост над высокой травой, он подошел еще шагов на тридцать поближе, чтобы в точности оценить вражескую позицию. Один за другим раздались три мушкетных выстрела – часовые на бастионах были бдительны. Просвистела также стрела, так как среди осажденных было немало индейцев. Но Тома не обратил внимания ни на стрелу, ни на пули. Всегда презирая опасность, он старался только получше рассмотреть расположение окопа, чтобы сознательно выбрать место атаки.
Город этот, Сиудад-Реаль Новой Гренады, был построен на плоскогорье с крутыми обрывами со всех сторон, за исключением стороны, обращенной к реке. Здесь склон опускался почти полого, заканчиваясь пристанью, у которой суда могли грузиться и разгружаться под защитой нескольких больших крытых батарей над самой водой, составлявших морской фронт крепости. Выше и ниже этой крепости два высоких бастиона замыкали сухопутный фронт. Полукруглый вал, связывавший эти бастилии между собой, зазубривал как бы самый откос плоскогорья, служившего подножием городу. В любой точке этого превосходно сделанного укрепления приступ был более чем труден.
Впереди рва возвышался парапет высотой в сажень, прорезанный каменными казематами. Наконец, различные заграждения окончательно затрудняли доступ к главным укреплениям с верхушки крепостного вала; многочисленные батареи во все стороны наводили орудия. А поверх этих батарей ничего не было видно, кроме нескольких колоколен: настолько высота крепостной стены превышала высоту любого дома и любого здания в городе.
Снова раздалось три мушкетных выстрела – часовые успели перезарядить ружья. Пуля выбила камень из земли в двух шагах от невозмутимого Тома. Наконец, Тома, увидев все, что он хотел видеть, отступил, уводя своих добровольцев. Сидевшие в казематах испанцы издали поносили его, называя щенком и вызывая его начать приступ. Он же, спокойно удаляясь, рассмеялся.
Благодаря пленникам форта святого Иеронима, оказавшимися хорошими проводниками, ни высадка на левом берегу Рио-Гранде, ни путь вдоль гор, с севера на юг, ни переход реки вброд повыше города не представляли ни малейшего затруднения. Всего сорок флибустьеров осталось по жребию на борту «Горностая», который во избежание нападений со стороны испанских кораблей и брандеров, ушел в море и крейсировал теперь среди залива. Тогда сухопутная армия, численностью около трехсот бойцов, обошла укрепления устья и неожиданно появилась перед Сиудад-Реалем, под самыми его стенами. Большой был выигрыш в том, что, таким образом, дело обошлось без всяких сражений и, следовательно, без всяких напрасных потерь; и в довершение успеха флибустьеры, как бы обойдя своих врагов, занимали теперь единственную дорогу, по которой Сиудад-Реаль мог бы выслать гонцов и просить помощи либо в Панаме, либо в Санта-фе де Богота. Так что можно было свободно продолжать осаду, не боясь нежелательного вмешательства.
Впрочем, в намерения Тома не входило затягивать дело. Он заявил об этом самым решительным образом, отвечая авантюристу с Олерона, который спросил:
– Кто-нибудь из нас знает толк в траншеях, саках, редутах и прочих кротовых работах, годных для взятия крепости по всем правилам искусства?
– К чему нам какие-то правила и какие-то кротовые уловки? – презрительно возразил Тома. – Разве мы не годны на то, чтобы брать неприятеля приступом, а испанцы – на то, чтобы сдаваться?
Лагерь был разбит на вершине холма, на расстоянии меньше полумили от крепостного вала. Вокруг этого лагеря было расставлено восемь постов главного караула, и все городские ворота, во избежание случайностей, находились под тщательным наблюдением летучих отрядов. Кроме того, время от времени посыпались разведки волонтеров, достигших непосредственно самых подступов рва. Надо было возможно скорее обнаружить – если оно существовало – слабое место укрепленного пояса, раз уж Тома толковал о приступе. Впрочем, для скорейшего достижения цели Тома не щадил ни себя, ни других. И, как мы видели, он лично провел одну из этих разведок, ту самую, после которой сейчас возвращался в лагерь.
– Ну, – крикнул ему Краснобородый, командовавший главным караулом, имея Мэри Рэкэм в качестве помощника. – Ну, что же? Генерал Ягненок, нашел ты подходящее для приступа место?
– Как сказать! – ответил осторожный Тома. – Сейчас мы об этом потолкуем в совете.
И, как будто набрав воды в рот, он продолжал путь, вошел в лагерь и направился к своей палатке.
В лагере палаток было немного. Большинство флибустьеров, сыновей и потомков буканьеров былого времени, кичились тем, что спят на ветру лучше и крепче, чем любой горожанин в своем алькове. Без лишних церемоний они завертывались в какое-нибудь одеяло, часто в свой деревенский плащ, сшитый из козьих шкур, и подкладывали под голову свою левую руку. Одни только начальники, чтобы подчеркнуть свое достоинство, да немногие солдаты, самые богатые и желавшие показать свое богатство, захватили с собой среди скромного багажа экспедиции, которого едва хватило для нагрузки двух десятков черных рабов, прислуживавших при армии, столько обожженных кольев и смоленого холста, сколько нужно, чтобы дать убежище человеку. Штук шестнадцать или двадцать таких палаток было раскинуто в центре квадратной площади, занимаемой армией. Палатка Тома, во всех отношениях схожая с другими, отличалась только длинным копьем, которое он сам воткнул в землю перед дырой, служившей входом, и к которому привязал малуанский флаг – знамя, присвоенное экспедиции.
Итак, откинув холст, одно полотнище которого ниспадало в виде полузакрытой двери, Тома, нагибаясь, вошел в свою палатку, слишком низкую для того, чтобы в ней ходить выпрямившись…
Женщина, испанка Хуана, сидевшая в глубине палатки, опершись подбородком о колена и зажав руки между ног, подняла на него глаза.
Ибо Хуана тоже входила в состав сухопутной армии.
Во время высадки на левый берег Рио-Гранде Тома, к удивлению всех флибустьеров, приказал высадить – «волей или неволей», так он сказал – пленницу, запертую до тех пор в его собственной капитанской каюте. Впрочем, Хуана не сопротивлялась и даже не задавала вопросов, хотя с большим любопытством смотрела вокруг себя, пока ее везли в яле с корабля на берег, быть может, она узнавала окрестности своего Сиудад-Реаля, которым она так сильно гордилась. Во всяком случае, она этого ничем не обнаружила.
После чего целых четыре дня, от того берега, где они высадились, и до самого городского вала, Хуана шла среди флибустьеров, по-прежнему не произнося ни слова, по-прежнему ни на что не жалуясь. К тому же никому не приходило в голову открыть рот, чтобы что-нибудь ей сказать, и Тома не больше, чем другим. Он, впрочем, ни разу не нарушил своего молчания, которое хранил по отношению к пленнице с самого начала экспедиции. И даже здесь, в конце пути, перед Сиудад-Реалем, накануне вступления в него с оружием в руках, он упорствовал в этом молчании и даже ни разу не переступил порога своей собственной палатки, вплоть до этой минуты.
Так что он входил сюда в первый раз. И Хуана, удивленная, хотя нисколько не обнаруживая этого, подняла на него глаза…
Они долго молча смотрели друг на друга, он и она.
Затем Тома, не опуская взгляда – две недели неограниченной власти, повелительно осуществляемой, вернули его сердцу былую отвагу, – резко спросил ее:
– Знаешь ли ты, где находишься?
Она с презрением пожала плечами, показывая, что ей все равно, быть ли здесь, или там, или еще где-нибудь.
– Ладно, милочка! – сказал он усмехаясь. – Тебе наплевать, не так ли? Ладно, ладно! Во всяком случае, видишь ты вон тот угол палатки? Немного погодя приложи к нему ухо и слушай хорошенько, потому что там, за стеной, я буду сейчас держать совет. И как бы мало в тебе не было любопытства, пусть я попаду в лапы самому главному дьяволу в аду, если тебе не занятно будет послушать наши рассуждения!
Продолжая смотреть ей прямо в глаза и хохоча все громче, он, пятясь задом, вышел из палатки. Холщовая дверь опустилась за ним.
Вскоре звук трубы огласил весь лагерь, и начальники собрались вокруг малуанского флага, знамени армии. Тома, главнокомандующий, стоя поджидал своих помощников, опираясь обеими руками о копье, древко знамени.
– Братья Побережья, – сказал он, когда они все были в сборе, – я сейчас рассмотрел вблизи крепостной вал, ров и прочую ерунду: заграждения, казематы, батареи, бастионы, кавальеры, люнеты, куртины, патерны и остальной вздор, со всех сторон окружающий Сиудад-Реаль. Знайте, что все в прекрасном состоянии и что осажденные, по-видимому, весьма высокомерно полагаются на свои стены. Это не беда! Мы все-таки будем сегодня же ночью в сердце города, если Пресвятая Дева Больших Ворот, в которую я верю, удостоит принять обет, мною приносимый: построить в ее честь часовню на острове Тортуга сразу же после возвращения и отдать в эту часовню все самое ценное и прекрасное, что нам удастся награбить в здешних церквах, аббатствах, обителях и монастырях.
– Решено и подписано! – сейчас же согласился авантюрист из Дьеппа, добрый католик; между тем как гугенот с Олерона, слыша, как поминают и славят Пресвятую Матерь Божью, презрительно плюнул. Но он не посмел возразить, потому что пылающий взор малуанца устремился на него, полный опасной угрозы. Ну а Лоредан-венецианец, тот, по обыкновению, улыбался, всегда готовый одобрить все, что не вредило его собственным интересам. Точно так же не возражали и Краснобородый, и Мэри Рэкэм, с той только разницей, что англичанин не улыбался, а заливался во все горло, а женщина-корсар, серьезно занявшись новым толедским кинжалом, впервые попавшим в ее руки, не слышала ни слова из его речи.
Так как никто не вымолвил ни звука, Тома продолжал:
– Раз мы в этом сошлись, перейдем к дальнейшему. Братья Побережья, как я уже вам говорил, нам придется перелезать высокие стены, перепрыгивать широкие рвы. Несмотря на это, мы наверняка будем завтра в Сиудад-Реале, раз мы решили там быть. На этот счет не может быть никаких сомнений. В средствах недостатка не будет. Кто из вас посоветует лучшее?
По-прежнему никто не издал ни звука. Внимательно слушая, заранее повинуясь и доверяя, флибустьеры ожидали приказания корсара.
– Отлично! – гордо произнес Тома. – Чего вы не знаете, то знаю я! – И он вытащил из-за пояса длинную стрелу с колючим острием, ту самую, которую давеча пустил в него, в Тома, чуть его не задев, один из индейцев, защитников вала.
Тома высоко поднял эту стрелу, выставляя ее всем напоказ.
– Вот что послужит нам и лестницей, и перекидным мостом, если угодно будет Спасителю и его Пресвятой Матери.
Стрела была цела, кроме острия, которое сломалось, ударившись о камень. Крайне изумленные авантюристы подошли поближе, чтобы получше рассмотреть эту оперенную палочку, которую им назвали «лестницей» и «перекидным мостом»…
– Ладно! – первая прервала молчание Мэри Рэкэм, насмешливо тронув пальцем затупившуюся стрелу. – Ладно! Клянусь господней требухой! Вот уже один ров засыпан, а стена пробита. Вперед же! Нечего болтать: город взят!
Тома молчал. Гугенот с Олерона, любопытный, как все еретики, стал расспрашивать:
– Каким образом эта стрела…
Ответ последовал надменный:
– Раз я ручаюсь, то мне кажется, этого достаточно. Вот что, довольно болтовни, обсудим дальнейшее. Теперь твой черед, брат Лоредан, подумай вот о чем: ночь будет темная и безлунная; сумеешь ли ты все-таки, когда укрепленный пояс будет взят, провести нас, несмотря на темноту, по запутанным улицам, переулкам и перекресткам.
– Не лучше и не хуже, чем среди бела дня, – заявил венецианец. – Нам, очевидно, придется с большой поспешностью занять прежде всего защитные укрепления: замок и редут, а также казармы…
– Представляешь ли себе, – спросил Тома, – какого порядка и плана нам нужно в этом отношении придерживаться?
Лоредан-венецианец задумался.
– Представляю, – сказал он наконец. – Прежде всего и самым спешным образом нам нужно будет не захватывать, а поджигать. Так как нам будет поистине необходимо не разъединяться друг с другом, раз мы и вместе-то не слишком многочисленны… Итак, мы подожжем несколько зданий, которые я сумею отыскать без затруднения, если бы даже ночь была темнее ада. Затем, не задерживаясь у домов и складов – о штурме их порознь не может быть и речи, иначе мы бы сразу оказались рассеяны и ослаблены, – мы бросимся прямо к цитадели, захватим ее и в ней засядем. Очевидно, там будут в сборе все главнейшие неприятельские начальники, и они сразу попадут в наши руки. Солдаты, лишившись, таким образом, командиров, долго не выдержат. И мы, задолго до восхода солнца, овладеем городом. Главное – стараться избегать во время наших поджогов зубчатых монастырских стен, осада которых, не имея никакого смысла, будет нам стоить больших потерь и драгоценного времени, если не хуже. Но это уже мое дело – быть хорошим проводником и пройти, сторонясь монахов, без злоключений.
– Хорошо, – сказал Тома.
Он минуту колебался, как будто размышляя. Потом изменившимся голосом, более тихим, странно ускоряя слова, он повторил слова Лоредана:
– Так, значит, в цитадели мы найдем всех главных начальников, вельмож города… Брат Лоредан, что ты о них знаешь? Кто они и как их зовут?
Мэри Рэкэм, не стесняясь, опять стала издеваться.
– Ей-Богу! – воскликнула она. – Вот уж, действительно, важно, зовут ли кастильских обезьян Карлосами, Антонио или Хосе…
Бесстрастный Тома, казалось, не слышал ее. Впрочем, Лоредан, всегда учтивый и любезный, не замедлил ответить.
– Сиудад-Реаль, – пояснил он, – не особенно благородный город. И населен он в основном простонародной сволочью, пришедшей из Испании вслед за солдатами, которых король испанский некогда сюда послал. Впрочем, эта сволочь очень быстро и скандально обогатилась торговлей и разработкой рудников. Но от этого она не перестала быть сволочью, и в городе, таким образом, нет ни именитых горожан, ни тем паче знати. Единственные подлинные начальники и вельможи – это те, которых сюда назначает король, а именно: губернатор по имени дон Фелипе Гарсиа, – если только его не сменили за эти два года, чего я не думаю, так как он только что приехал тогда; советник, по имени дон Педро Иниго, и прокуратор, по имени Луис-Медипа Соль – оба последние для гражданских дел; для военных в распоряжении у губернатора находятся несколько капитанов пехоты, но не думаю, чтобы я знал кого-нибудь из них, потому что отряды, стоящие в Новой Гренаде, часто меняют свою стоянку, и те, которые сейчас занимают Сиудад-Реаль, стояли, наверное, в Санта-фе или в Маракайе в то время, когда я был здесь в последний раз.
Тома, слушавший его самым внимательным образом, продолжал расспросы:
– У этого губернатора, советника и прокуратора есть, конечно, жены и дети… с которых мы можем получить более значительный выкуп.
– Нет, – ответил Лоредан. – Ни один испанский чиновник или дворянин не привез бы свою семью в город, населенный одними проходимцами. Все, мною названные, живут холостяками.
Тома, как бы удивленный, поднял брови:
– Неужто?.. А не забыл ли ты упомянуть еще какого-нибудь начальника?
Лоредан, поразмыслив, вскинул вдруг плечами.
– Ах, чтоб тебя! Конечно! Клянусь львом! – сказал он, презрительно смеясь. – Я чуть не забыл много начальников, а этими начальниками нельзя пренебрегать, раз дело идет о получении выкупа, потому что все они богаты. Хоть и населенный, как я только что сказал, одним простонародьем, Сиудад-Реаль все же город чванный и неугомонный, поэтому, опасаясь волнений или даже мятежей, испанский король дал недавно этим мужланам право выбирать себе для внутреннего управления алькада, сержантов, приставов и четырех офицеров милиции – этих лиц они всегда выбирают среди самых зажиточных. Алькад, насколько помню, именовался тогда, или, вернее, заставлял себя именовать, как вельможу, хоть таковым и не был: дон… дон Эприко… Эприко… Алонсо… Клянусь львом, забыл… Эприко, пожалуй… ну да… дон Эприко Форос… или Перес… Словом, что-то в этом духе… У него, верно, были жена и дети, доказательством чего служит обстоятельство, что он сделал одного из своих сыновей офицером милиции и прочил свою дочь за какого-то Якобле Идальго, также офицера милиции… Девчонку звали Хуана, насколько мне помнится, и дон Фелипе Гарсиа, губернатор, разговаривая как-то со мной, сказал мне, что она красива…
– Все, значит, к лучшему! – оборвал Тома рассказ венецианца. – К лучшему, да! И добыча превзойдет наши скромные ожидания вдвое или втрое…
Он опять говорил торопливо, словно теперь особенно спешил покончить с этим вопросом об испанских начальниках. И снова голос его изменился, стал надменным и твердым, когда он вновь обратился ко всему совету, желая закончить обсуждение.
– Братья Побережья, – сказал он, – все предусмотрено, разойдемся. Но в полночь пусть каждый будет на ногах, вооружен и готов к приступу. А пока вот приказ, который всем вам даю я, Тома-Ягненок, командующий армией: велите своим добровольцам собрать как можно больше стрел, которые не преминут метать в изобилии индейцы, состоящие на кастильской службе, чуть только мы их заденем. Затем пусть очистят все окрестные хлопковые плантации и соберут пушистые волокна, так как все это нам, как вы увидите, сегодня понадобится. А теперь, Богу слава! И да хранит он нас!
Тогда все удалились. Тома остался один, он стоял, все еще опираясь обеими руками на копье, служившее древком малуанского знамени, знамени армии. Немного погодя, он сделал несколько шагов и взглянул по направлению к входу в свою палатку, словно собираясь войти туда. Однако же он этого не сделал и только уселся в задумчивости рядом. На его широком, властном лице играла жестокая, заранее торжествующая улыбка…
X
Темной ночью флибустьеры бесшумно подошли вплотную к первым палисадам. Порывистый ветер, сухой и жгучий, шелестел листвой и высокой травой. Легкий топот идущего войска сливался с этим шелестом и до того в нем терялся, что ни один из пяти-шести десятков испанских часовых, стоявших на валу, ни о чем еще не догадывался.
Теперь Тома Трюбле, по прозванию Тома-Ягненок, шедший, как и следовало, во главе своих солдат, остановился, увидев, что подошел на нужное расстояние, чтобы начать выполнение своего боевого плана. По его команде, почти беззвучно произнесенной, пятьдесят авантюристов, выбранных среди самых метких стрелков, стали заряжать свои мушкеты, но странным способом: вместо пули каждый вкладывал одну из имевшихся у него стрел, привязав предварительно к камню этой стрелы полную горсть пушистого хлопка, которым были набиты их карманы, после чего все одновременно высекли огонь, подожгли эту горсть хлопка, нацелились на укрепления и все как один выпустили свои пятьдесят зарядов. В тот же миг пятьдесят огненных линий прорезали ночную тьму. Одни вонзились в гауптвахты, караулки, будки и всякие другие легкие бараки, там и сям размещенные на бастионах и куртинах; другие били дальше и сильнее, попадая в город. И тотчас же занялось множество пожаров повсюду, куда попадали эти адские головни.
– Что я говорил? – громко вскричал гордый Тома.
Общий клич раздался в ответ. Не надо было больше прятаться и молчать: жаркий ветер раздувал огонь, охватывающий все, что может гореть; по пылающему валу бегали куда попало ослепленные ярким светом испанцы, и флибустьерам уже нечего было опасаться. По ту сторону рва часовые, приставленные к казематам и к парапетам, также начали волноваться и стали отступать к эскарпу. Их превосходно было видно, так как их черные силуэты отчетливо выделялись на фоне пылающей крепости, и было на редкость приятно подстреливать их в ту самую минуту, когда они появлялись на откосе, готовые соскочить с контр-эскарпа, крича благим матом, чтобы им открыли ход в канонир. Тут флибустьеры славно поработали мушкетами: настолько, что не прошло и четверти часа, как не осталось в живых ни одного врага вне городской стены. Увидев это, Тома закричал изо всех сил:
– Братья Побережья, вперед! На приступ!
И снова армия ответила единодушным торжествующим кличем:
– Ягненок! Ягненок! Ягненок!.. Вперед! Братья Побережья! На приступ! На приступ!
Они двинулись… Укрепленный пояс был захвачен с первого же натиска, осаждающие взбирались один на другого по живой лестнице быстрее, чем мы с вами успели бы сделать глоток воды. Потом авантюристы, устремившись все сразу за Тома, Лоренданом-проводником, дико помчались среди огня, крови, обломков, трупов с развороченными кишками и мозгами в уже наполовину завоеванный город.
Через час все было кончено. Почти без боя шесть или семь построек, казармы, оружейные склады, ратуша, которую кастильцы называют ayuntamiento, книжная лавка, переполненная лишним хламом, разные склады и всякие мастерские – все это было основательно поджарено по благоразумному совету венецианца. Ни один укрепленный монастырь не преградил им дорогу. И в самом конце длинного ночного пути, по тридцати переулкам, уже и извилистее любого тупика Сен-Мало, армия, наконец, уперлась в закрытые ворота, за которыми находился ров с поднятым откидным мостом. По ту сторону, во мраке, высилась стена барбакана 5555
Так назывались укрепления, служившие для защиты ворот или моста. (Примем. пер.)
[Закрыть]. Ни ворота, ни ров не задержали флибустьеров. Тридцать солдат, найденные в барбакане, были повешены для примера, и армия ринулась дальше. От барбакана к замку вел ступенчатый подъем, по которому быстро вскарабкались захватчики; и не успели растерявшиеся защитники опустить решетку, как уже Тома первый бросился в укрепление и заработал саблей. И враги вновь разбежались. Тогда вся армия присоединилась к своему начальнику, который, по обыкновению, не получил ни малейшей царапины. И, казалось, они в самом деле победили. Большая часть крепости была захвачена. Плацдарм был свободен и беззащитен. Оставалось только раскусить и проглотить редут – в качестве десерта к этому знатному ужину, так быстро и прожорливо истребленному.
Тогда Тома Трюбле, по прозванию Тома-Ягненок, обтерев о штаны свои руки, красные от вражеской крови, повернулся вдруг к своим, разыскивая взглядом английского флибустьера Краснобородого.
– Брат Бонни, – сказал он, увидев его; голос его звучал хрипло, как у пьяного, – брат Бонни, женщина здесь?
– Ну да, провались я на этом месте! – выругался флибустьер. В тот же миг два черных невольника вышли вперед, таща за нежные, связанные и скрученные руки женщину, о которой шла речь, Хуану.
По приказанию командующего пленница сопровождала армию в течение всего штурма. Таким образом, она собственными глазами видела всю победу авантюристов, все поражения испанцев, словом, весь разгром, развал и гибель этого города – почти родного ей города, который она так часто и с такой гордостью превозносила и который считала навеки неприступным, – этого города, который триста босяков, триста разбойников взяли и завоевали, проглотили – без боя, с ходу, шутя.
И в то время, когда черные невольники, приставленные к ней, подталкивали ее или переносили от одного препятствия к другому, среди стольких горящих зданий, стольких нагромождений человеческих трупов; в то время, как она не переставала видеть во главе этих неотразимых флибустьеров того страшного человека, который их вел, она, Хуана, разбитая от усталости, полумертвая от ужаса, чувствовала, как мало-помалу ее покидает все ее былое мужество и вся ее кичливая гордость, и становилась жалкой, безжизненной вещью, бессильной, безвольной, почти бесчувственной…
Среди обширной палаты, расположенной перед плацдармом, в толпу окровавленных и ужасных авантюристов, к ногам начальника бросили негры эту безжизненную вещь, Хуану. Она не издала ни стона, ни крика. Полулежа, в распростертой позе обессиленного существа, она не двигалась с места, устремив на Тома Трюбле расширенные и тусклые глаза. Тот, еще опьяненный битвой и торжеством, пошел прямо на нее и придвинулся вплотную.
– О! – закричал он. – Вот и ты, девственница! Ладно! Знаешь ты, где сейчас находишься? Полно! Не ломай голову! Я сам тебе скажу: ты в Сиудад-Реале Новой Гренады, в Сиудад-Реале, который я взял; ты в замке Сиудад-Реаля! Гляди: вот плацдарм, вот редут! Гляди, гляди же! Мавританская колдунья! Там, в этом редуте, укрылись твои отец, брат, жених, еще живые, и ты знаешь, что мне известны имена всех троих. Теперь смотри сюда! Сюда! На перила этого балкона! Здесь я сейчас повешу твоего жениха, брата и отца! Клянусь Богом, который тому свидетель, клянусь Богоматерью Больших Ворот, удостоившей меня победы, и клянусь Равелинским Христом!
Он повернулся к своим флибустьерам, слушавшим его с большим изумлением:
– А теперь Богу хвала! Братья Побережья, вперед! На редут! Все ступайте за мной, до самого конца!
Он схватил веревку, которой были связаны руки пленницы. И, увлекая ее за собой, бросился на плацдарм с саблей наголо.
Как ни мало времени потерял таким образом Тома в разговорах, неприятель поторопился использовать эту задержку. Ворота редута были теперь открыты. И в то время, как флибустьеры, выскочив из первой половины крепости, бросились, наконец, на плацдарм, бегом направляясь к этим воротам, оттуда вырвался вдруг отряд, отряд решительный, ринувшийся им навстречу. И одновременно разразилась сильнейшая мушкетная стрельба, извергаемая всеми окрестными бойницами, всеми амбразурами, всеми зубцами. Такая стрельба, что армия Тома, не успев даже ответить, потеряла тут больше народа, чем за все время с начала приступа на крепостной вал. Мгновенно завязалась отчаянная борьба. На пороге редута появился старый вельможа, гордого вида, одетый в черный бархат, очевидно, немощный или увечный, его вынесли в кресле два лакея; восклицая громким голосом, он воодушевлял своих солдат к борьбе. Все они с чрезвычайным подъемом старались изо всех сил. И если бы не бесподобное мужество флибустьеров и их несравненное умение владеть оружием, то эти испанцы, наверное, одержали бы верх.
Но едва опомнившись, Тома и его флибустьеры быстро начали снова одолевать. Пока у них падал один, шесть врагов валились наземь. И теперь, когда все перемешалось, защитники, стрелявшие сверху, прекратили огонь, боясь задеть своих же соотечественников. Краснобородый, уроженец из Дьеппа и авантюрист с Олерона, нещадно колотя направо и налево и рассекая толпу испанцев, уже достигли ворот редута и уцепились за них, чтобы их нельзя было захлопнуть. Мэри Рэкэм, которая дралась еще яростнее, чем мужчины, подскочила к старому вельможе, сидевшему в кресле, и пригвоздила его свирепым ударом шпаги. Это был сам губернатор Сиудад-Реаля, дон Фелипе Гарсиа. И, увидев его мертвым, защитники потеряли мужество. Многие побросали оружие, взывая к милости и пощаде, между тем как другие разбегались во все стороны, впрочем без особой надежды на спасение.
Тогда победители флибустьеры стали входить в самый редут. Большинство бросилось на приступ верхних этажей, взбегая по лестницам, взламывая двери и транки, обходя сзади сидевших за амбразурами и бойницами, убивая их на ходу и устремляясь дальше. Лоредан-венецианец, самый ловкий и самый проворный из всех, первый достиг площадки, над которой развевалось королевское знамя Кастильи, и, сорвав его, водрузил на его место белый флаг, флаг Флибусты, который он намеренно захватил, обернув его вокруг себя в виде пояса; флаг, который вся армия, едва его увидела, встретила долгим победным кличем. Впрочем, несколько флибустьеров, отделившись от товарищей, остались на нижних этажах, а иным пришла даже мысль спуститься в подземелье. Повсюду перекрещивалось множество сводчатых ходов, со множеством окованных железом дверей. За некоторыми из этих дверей, когда их взломали, оказалось немало врагов-солдат и милиционеров, которые не оказали большого сопротивления. Так, сверху донизу, редут переходил в руки авантюристов, и повсюду слышались одни лишь жалобы и мольбы, сменившие недавние воинственные клики.
