Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.3 "

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 79 страниц)

– Твою тоже кто-то носит, – сказала Эля.

Она выглянула на улицу, посмотрела направо, налево. Было темно. Облака, затянувшие небо, подсвечивались пожарами, и на открытых местах по снегу пробегали оранжевые блики.

Они вышли к автобусной остановки. Здесь люди лежали странной грудой, один на другом, будто хотели согреться. Автобус с открытой дверью въехал передним колесом на тротуар и уткнулся в столб.

Эля сказала:

– Ты, конечно, не захочешь, а может, пальто снимем.

– Перестань, – сказал Шубин. – Куда идти?

Шапка грела голову, конечно же, грела, но она была чужая, от нее неприятно пахло…

И в следующее мгновение Шубин очнулся.

Он лежал на мостовой. Эля стояла рядом на коленях, приподняв его голову, и прижимаясь к щеке губами.

– Миленький, – говорила она, – миленький, ну не надо, нельзя, что ты делаешь?

Голова раскалывалась так, что нельзя было двинуть ею, но попытку движения Эля уловила и вдруг принялась ругаться.

– Ты что, – говорила она со злостью. – Ты зачем притворяешься? Поскользнулся, что ли, я не могу больше… ну нельзя же так. Вставай, вставай, простудишься. Тебе что, плохо стало? Ну вот, потерпи немного, придем домой я тебе чаю сделаю.

Шубин с помощью Эли сел, его мутило.

– Извини, – сказал он, – отвернись…

Он приподнялся на четвереньки, и его вырвало. Это было мучительно, потому что безжалостно выворачивало, пока хоть что-то оставалось внутри. Эля что-то хотела сделать… но Шубин находил силы лишь отмахиваться, отталкивать ее.

Чтобы она не приставала с пустой, как казалось Шубину, заботой, он попытался отойти на четвереньках в перерыве между приступами рвоты, но рука натолкнулась на холодную преграду – красивая девушка лежала на боку, и ее мертвые глаза внимательно смотрели на Шубина.

Шубин отпрянул, и тут же его снова свернуло пружиной приступом рвоты.

Шубин увидел, что Эля набрала в пригоршню снега, подбирая его у столбиков остановки, где было не натоптано. Он слабо ударил ее по руке, снег рассыпался.

– Ты что? Это как вода, охладит, – сказала Эля как больному ребенку, не обижаясь.

– Дура, – сказал Шубин, стараясь подняться. – Не поняла, что ли? Там газ остался.

– Да, – согласилась Эля, так и не поняв. Она подобрала с асфальта шапку и протянула ее Шубину.

– Эля, – сказал он, стараясь говорить внятно и убедительно,

– выбрось ее и не трогай ничего, что было на земле. Ничего. Я тоже не сразу догадался. Даже когда понял, что шапка воняет… видно она на мне согрелась… хорошо еще, что доза была невелика. Ты поняла?

– Ой! – Эля отбросила шапку на мостовую, шапка ударилась о днище лежащей на боку машины. Вторая машина стояла уткнувшись в нее помятым радиатором, дверца была раскрыта, и человек, что лежал на переднем сиденье, все еще держался за ручку сведенными пальцами.

– Вытри руки об аляску, – сказал Шубин. – Как следует. И пошли.

Его все еще мутило, во рту было отвратительное ощущение, но он пошел дальше, обходя тела, лежащие здесь особенно тесно. Шубин никак не мог сообразить, почему здесь погибло так много людей. А Эля, которая догнала его, сказала:

– Здесь кино «Космос», понимаешь? Они с последнего сеанса выходили.

– Побежали, – сказал Шубин, понимая, что вот-вот окоченеет совсем.

Ему казалось, что он бежит, но он трусил лишь чуть скорее, чем если бы шел шагом. Так что Эля, идя быстро и часто, успевала держаться за ним.

– Здесь направо, – сказала она. – Мы дворами пройдем.

справа догорал дом, в котором жила Элина подруга Валя… или Лариса? Значит, близко… Здесь, между домов, росли тополя, голые, мокрые, пустыми были запорошенные снегом скамейки и детские качели. Здесь не было мертвых и казалось, что дома мирно спят под утро.

Они миновали еще один дом. По дорожке вдоль дома стояли пустые автомобили. На скамейке возле клумбы сидели, обнявшись, двое.

Они сидели столь мирно и уютно, что Шубин сделал шаг в их сторону, словно хотел окликнуть.

И тут же понял, что ошибся. И парень, обнявший девушку за плечи, и девушка, положившая голову ему на грудь, были мертвы.

– Ты что? – спросила Эля, которая уже дошла до угла дома.

Она их не заметила.

Шубин побежал следом за ней.

Эля остановилась возле угла дома. Впереди был переулок, на той стороне еще один дом.

– Я здесь живу, – прошептала Эля.

Шубин думал, что она сейчас кинется со всех ног к своему дому, но Элю вдруг оставили силы, и она буквально повисла на Шубине.

– Я не могу, – сказала она.

Дом был темен, он спал. В некоторых окнах были открыты форточки.

– Четвертый этаж? – спросил Шубин.

– Вон те окна.

– Пошли.

Шубин взял ее под руку и буквально потащил через мостовую.

Но в этот момент что-то заставило его поглядеть направо, туда, откуда прилетел очередной заряд снега.

Это их спасло. Снежный заряд был желтым.

Газ смешанный со снегом, подхваченный ветром где-то над озером или в низине у реки, собрался в гигантский, в несколько метров в диаметре шар и, легкий и даже веселый, мерцая под отблесками пожара, несся вдоль улицы.

– Назад! – крикнул Шубин и с силой последнего отчаяния рванул Элю назад, к дому, от которого они только что отошли. Эля не поняла, она пыталась вырваться, но Шубин, охваченный страхом, был столь силен, что оторвал ее от земли, кинул за дом и упал сверху.

И все это случилось так быстро, что он не успел ничего сказать. Но лежа, отворачивая лицо от несущегося шара, прохрипел:

– Не дыши!

И сам постарался задержать дыхание.

Возможно, прошла минута…

Шубин поднял голову. Улица была пуста. Ветер стих.

Шубин встал первым, помог подняться Эле. Она придерживала рукой локоть – ушибла.

– Ты что? – спросила она. – Что там было?

– Газ, – сказал Шубин.

– Откуда газ?

– Его по улице несло.

Они быстро перешли улицу,крутя головами, словно боялись, что газ подстерегает их, завернули во двор и вошли в подъезд.

Шубин не дал Эле войти в дом первой. Сначала он открыл дверь в подъезд и сосчитал до пятидесяти.

– Ты газа боишься? – спросила Эля.

Она переступала с ноги на ногу от нетерпения. Она пыталась оттолкнуть Шубина. Она понимала, что он прав, но в ней уже не осталось ни крошки терпения.

Она вырвалась и вбежала в темный провал подъезда.

Застучали ее подошвы по лестнице.

Шубин пошел следом. Ему было страшно догнать Элю, ему было страшно, что будет потом.

Шубин поднимался по лестнице с трудом. Снова мутило, дыхание срывалось – не хватало почему-то воздуха. Он ощущал запах желтого газа в подъезде, особенно на первых двух этажах, но шагов не ускорял, потому что был обессилен.

Он догнал Элю у двери ее квартиры.

Обыкновенная дверь, без глазка, покрашенная коричневой краской, с номером «15».

Эля обернулась, услышав его шаги, и сказала:

– А ключей нет… Ключи в сумке… или в пальто. Не знаю.

– Тогда позвони.

Эля нажала кнопку звонка, но было по-прежнему мертвенно тихо.

– Дурачье, – сказал Шубин, упираясь ладонью в косяк двери, чтобы не упасть. – Электричества нет. Стучи.

Эля постучала. Тишина.

– Они же спят, – сказал Шубин. – Стучи громче.

Эля постучала сильнее.

– Они не спят, – прошептала она.

Она не смогла больше ничего сказать. Лицо ее было неподвижно, и по грязным щекам катились слезы.

Шубин ударил по двери кулаком. Еще раз, начал молотить, только чтобы перебить высокие, жалкие звуки, что вырывались изо рта Эли.

И он молотил так, что не услышал, как из-за двери раздался женский голос:

– Кто там?

– Стой! – Эля повисла на его руке. – Это я, это я, мама! Где Митька? Это я, мама!

– Погоди, не шуми, – ответил голос, щелкнул замок, дверь открылась, и мать Эли произнесла фразу, которую намерена была сказать, еще не отворив дверь, и которая теперь прозвучала как из другого мира: – Ты что, опять ключи забыла?

И тут она увидела Элю и страшного – это Шубин только потом, увидев себя в зеркале, понял, до чего страшного, – мужчину.

– Господи! – сказала она.

За соседней дверью раздался недовольный мужской голос:

– Вы что шумите, не знаете, сколько времени?

– Порядок, – ответил голосу Шубин. – Извините. Все в порядке.

Эля упала внутрь, повисла на матери и начала судорожно смеяться. Шубин втолкнул ее в дверь и быстро захлопнул. Наступила кромешная тьма, и в ней был слышен лишь истерический смех Эли, который прерывался возгласами матери: «Ты что, ты что, что с тобой?» И попытками Эли спросить: «А Митька, где Митька?»

И снова смех.

– Положите ее куда-нибудь, – сказал Шубин. – Ей надо лечь.

Но Эля вырвалась – она рвалась в комнату, распахнула дверь. В свете догорающего пожара была видна кровать. На ней спал мальчик. Эля схватила его, мальчик начал отбиваться со сна, а Шубин оттаскивал Элю и кричал на нее:

– Не смей его трогать! Не смей! На тебе может быть газ.

Эля опустила мальчика на кровать, а сама как-то спокойно, тихо и мирно легла возле кровати на коврик, будто заснула. На самом деле это был глубокий обморок.

Шубин подхватил Элю и спросил ее ее мать, белая ночная рубашка которой светилась в темноте, как одежда привидения:

– Куда ее положить?

– Ой, а что с ней?

Мать все еще ничего не понимала – да и откуда ей было понять?

– Где диван?..

– Рядом с вами, туда и ложите.

Она была сердита, потому что уже уверилась в том, что ее непутевая дочь где-то напилась, попала в переделку и вот теперь хулиганит. Шубин не знал, бывало ли такое с Элей, – он ничего не знал о своей будущей жене. Он с трудом перетащил ее на диван.

– У вас валерьянка есть?

– А вы кто такой? – спросила мать Эли, в которой росло раздражение против бродяги, которого Эля притащила домой.

– Накапайте валерьянки. Или валидола. Ничего страшного. Она очень устала. И переволновалась.

И в голосе Шубина была такая настойчивость, что мать, бормоча что-то, пошла в другую комнату и принялась щелкать выключателями.

– Света нет, – сказал Шубин. Он присел на корточки перед диваном и положил ладонь на теплую щеку Эли. И та, все еще не приходя в себя, подняла руку и дотронулась слабыми пальцами до его кисти.

– Почему света нет? – спросила из той комнаты мать.

– Воды нет тоже, – сказал Шубин. – А если есть, то лучше ее не пить. В чайнике вода осталась? Из чайника налейте.

Митька повернулся в кровати и забормотал во сне.

– Да вы хоть скажите по-человечески, что случилось-то? – спросила из той комнаты мать. Она, видно, шуровала среди лекарств, разыскивая валерьянку.

– Авария, – сказал Шубин. – Авария. Выходить из домов нельзя. Закройте форточки.

Мать зашаркала шлепанцами на кухню, громыхнула там чайником.

Шубин прислушался к дыханию Эли. И понял, что она спит.

– Не надо, – сказал он, – она заснула…

Мать уже вернулась в комнату. Шубин не заметил как – в сознании пошли провалы.

– Вы сами тогда выпейте, – сказала мать уже без озлобления.

– Вам тоже нужно.

Она вложила в его руку стаканчик с валерьянкой.

– А где авария? Серьезная, да? На химзаводе?

– Серьезная, – сказал Шубин. И заснул, сидя у дивана на коврике, положив голову на руки, которыми касался руки Эли.

Было пять часов утра. Те жители города, что остались живы, еще спали.

Шубин проснулся, и ему показалось, что он и не засыпал – только закрыл на минутку глаза, чтобы не так щипало. Он сразу вспомнил, где он, и первая мысль была хорошая: ну вот, обошлось.

Он лежал на том же диване, у которого, сидя на полу, отключился. В комнате стоял утренний полумрак – небо за окном было холодным, голубым. Повернув голову, Шубин увидел кровать и спящего на ней Митьку, которого он толком еще не видел.

За стенкой тихо разговаривали.

Шубин вспомнил, что обгорел, спускаясь с крыши, он провел рукой по колючей голове. В комнате было холодно.

Он поднес часы к глазам, но света в комнате было слишком мало. Ничего не увидел. Он поднялся и пошатнулся так, что чуть было не уселся обратно. В голове все потекло.

Эля услышала и вошла в комнату.

– Ты чего встал? – прошептала она.

– Ты же тоже не спишь, – сказал Шубин.

Он прошел на кухню, где на табуретке сидела мать Эли, обыкновенная полная женщина, тоже скуластая и черноволосая. Только губы, в отличии от Элиных, у нее ссохлись и сморщились. Глаза были заплаканы.

На кухонном столе горели две свечи. От них уже наплыло на блюдце.

– Здравствуйте, – сказал Шубин. – Простите, что так вышло.

– Это вам спасибо, Юрий Сергеевич, – сказала мать Эли. Она всхлипнула. – Мне Эля все рассказала, а мы вот сидим и боимся.

– Лучше не выходить, – сказал Шубин.

– А воды нет, – сказал мать, – и газа, знаете, тоже нет. Когда дадут, вы как думаете?

– И холодно, просто ужасно, – сказала Эля. – Знаешь, на улице похолодало.

В синее окно Шубину было видно, что на улице метет.

Наверху кто-то прошел, зазвенел посудой, дом был панельный – слышимость абсолютная.

– Сколько времени? – спросил Шубин.

Эля поглядела на ходики, висевшие над столом. Шубин сам увидал: половина восьмого.

– В это время уже машины ездят, – сказала Эля, – люди на работу идут. А мама мне верит и не верит.

– Чего ж не верить, – ответила та. – Многие говорили, что этот завод нас погубит. Детей вывозили. Вы слышали?

– Да, я даже видел.

– Но с них как с гуся вода. А Эля говорит, много народу погибло.

– Да, – сказал Шубин, – многие погибли.

Он посмотрел на Элю. Она встретила его взгляд настороженно, будто таясь.

Уже был другой день, другая жизнь, и он в ней был будто гостем. Да и что скажешь при матери?

Шубин подошел ближе к окну. Улица, на которую оно выходило, была пуста. Вон оттуда, из-за угла дома на той стороне, они пытались перейти улицу и потом спрятались от желтого шара. Он увидел истоптанный снег, там они лежали, боясь поднять головы. А чуть дальше за домом – лавочка, где сидят влюбленные.

– Я пойду, – сказал Шубин.

– Что? – не поняла Эля.

– Я пойду. Сама понимаешь, не сидеть же здесь.

– Я вас, Юрий Сергеевич, никуда не пущу, – сказала Эля, перейдя снова на «вы». – Вы на себя в зеркало посмотрите. Вы же на последнем издыхании.

– Я выспался, – сказал Шубин. – Я больше двух часов проспал.

– Я с вами.

– И не мечтай, – сказала ее мать.

И Шубин как эхо повторил:

– И не мечтай. Ну как же так… – покорилась Эля.

– Я очень прошу вас, – сказал Шубин, – никуда из дома не выходить. У вас четвертый этаж, это спасение. Мы не знаем, кончилось все уже или еще будут последствия.

– Холодно ведь, – сказала мать, – когда затопят?

– Я все узнаю и вернусь, – сказал Шубин.

– Правильно, – сказала мать, – сходите, поглядите и возвращайтесь.

Шубин взял свечу, прошлепал босиком в ванную комнату. Вода не шла. и не могла идти. Он поднял голову, посмотрел в зеркало и увидел себя впервые с вечера. И не сразу узнал, потому что за тридцать девять лет жизни привык к другому человеку.

На него смотрело грязное, обросшее щетиной существо. Волосы его и ресницы опалены, от волос вообще остались какие-то клочья. На виске и щеке – высохшая кровь. И как назло – нет воды.

– Юрий Сергеевич, – сказала из-за двери Эля. – У нас в кастрюле вода осталась. Вам пригодится.

Шубин хотел было с благодарностью согласиться, но сказал:

– Отлей мне в стакан. Неизвестно, когда пустят воду. Надо экономить. Может, целый день придется терпеть… или больше. Ты же понимаешь, что водопровод может быть отравлен.

– Понимаю, – сказала Эля. – Щетку зеленую возьмите, это моя.

Он открыл дверь. Она протянула ему полный стакан.

Он услышал голос матери из кухни.

– В чайнике еще осталось. Смотри, не выплесни.

Шубину было не ловко, что он не может спустить за собой воду в унитазе. Он прикрыл его крышкой, потом почистил зубы, намочил водой край полотенца и протер кое-как лицо. На полотенце остались пятна сажи и крови.

Пока Шубин натягивал ботинки, Эля почистила его пиджак и пыталась уговорить его съесть холодного мяса. Но есть совсем не хотелось. Он бы еще выпил воды, но не посмел попросить.

Эля стояла в смущении перед вешалкой, потому что Шубину надо бы переодеться, а дома не было мужских вещей. Она уговорила его надеть под рваную аляску свой толстый свитер, и Шубин согласился. Потом вытащила откуда-то белую вязанную шапку и сказала:

– Это ничего, что она женская, у нас ребята многие носят.

на шапке были изображены олимпийские кольца.

– До свидания, – сказал Шубин матери, которая стояла в дверях кухни.

– Приходите, – ответила она сдержанно.

Эля вышла проводить Шубина на лестницу.

Он пониже надвинул на глаза лыжную шапку.

– Ты адрес помнишь? – спросила вдруг она. – Улица Строительная, двенадцать, корпус два, квартира пятнадцать. Записать?

– Нет, запомню, – сказал Шубин. – Только не выходи. Не надо. И мать не пускай. Пока не вернусь, не выходи, обещаешь?

– Обещаю, – улыбнулась Эля. Впервые он увидел ее улыбку с прошлого вечера. Блеснула золотая коронка. А он и забыл, что у нее золотая коронка.

Дверь напротив открылась, и оттуда выглянул громоздкий мужчина в пижаме.

– Привет, – сказал он, – гостей провожаешь?

В вопросе было плохо скрываемое презрение к соседке.

– Доброе утро Василий Карпович, – сказала Эля, не выпуская руки Шубина.

Этот человек был из другого, обыкновенного, сонного, вчерашнего существования.

– Чего-то света нету? – спросил он. – Не знаешь?

– А вы проверьте, – сказал Шубин, – нет воды, нет газа и не работает телефон.

– А что? – Человек сразу поверил и испугался. – Что случилось, да?

– Эля, – сказал Шубин, отпуская ее руку. – Я тебя очень прошу. Пройди по квартирам и еще лучше – возьми кого-нибудь из мужчин, на которых можно положиться. Сейчас люди будут вставать, они ничего не знают. Может быть паника, кто-то может заразиться… Ну не мне тебя учить.

– Хорошо, Юрий Сергеевич, – сказала Эля.

Она хотела еще что-то сказать, но Василий Карпович из соседней квартиры не дал.

– Да что случилось, я спрашиваю! – почти закричал он. – Ты можешь человеческим языком объяснить?

Перешагивая через две ступеньки, Шубин сбежал с лестницы. Хлопнула бурая дверь подъезда.

Холодный ветер ударил в лицо. Он нес колючие снежинки. Шубин надвинул капюшон аляски.

На улице рассвело. Он перешел улицу и оглянулся. Эля стояла у окна. Она смотрела вслед. Тут же рядом с ней возникло лицо Василия Карповича – значит, он уже проник к ним в квартиру.

Шубин прошел за соседний дом. И остановился у его угла, не оборачиваясь больше. Он понимал, что через несколько шагов уйдет из той обыденности мира, в котором еще ничего не произошло, который только сейчас начинает открывать, и то не во всей полноте, масштабы бедствия – как будто от гостиницы, где они провели ночь, до этих домов – много километров, и звуку несчастья еще предстоит их одолеть.

Конечно же, Шубин мог остаться у Эли и поспать еще несколько часов. Нет, он бы уже не заснул. Он-то знал, что жизнь этого и соседних домов – только видимость, а то, настоящее, к чему он принадлежит, начнется за углом.

И вдруг неожиданная мысль заставила его оглянуться.

Он посмотрел на Элин дом. Нет, не на четвертый этаж, а на первый. В трех, нет, в четырех окнах первого этажа открыты форточки. Значит, почти наверняка, там лежат мертвые люди. Лежат мирно, будто спят, но скоро эти двери взломают. Где водораздел? два этажа – гробы, три верхних – обыкновенные квартиры, где люди просыпаются и удивляются, почему нет воды и света. Водораздел – на втором этаже…

Больше он не мог стоять – он должен был оказаться там, где много людей, где что-то делается, где он может пригодиться.

Шубин вышел в следующий двор. Навстречу ему рванулся крик. У скамейки, на которой сидели, обнявшись, влюбленные, стояла, подняв руки, женщина и неразборчиво кричала. Можно было лишь разобрать:…мой девочка… девочка… Лидушка…

Хлопнула дверь, из дома выбежал другой человек, побежал к скамейке. Шубин быстро пошел стороной, к главной улице, к вокзалу.

Дворами Шубин выше на главную улицу, что вела к вокзалу, как раз к арке, через которую он убегал от милиционера.

Сыпал снег, неровно, зарядами, зло. У кафе, где он сидел с общественниками, лежали тела. Возле них стояли два человека, непонятно зачем – просто смотрели.

По улице, вдоль домов, шел парнишка, лет пятнадцати, он нес туго набитый пластиковый пакет. Перехватив взгляд Шубина, он побежал, одна ручка пакета оторвалась, и оттуда начали вываливаться меховые шапки. Парень остановился и принялся собирать их, не спуская взгляда с Шубина.

– Зря ты, – сказал Шубин, – они зараженные.

Прижимая пакеты к животу, парень побежал в арку.

И тут Шубин увидел собственную кепку. Она лежала у края тротуара, совсем засыпанная снегом. Ждала его.

Шубин подошел к ней, поднял, снег примерз к ней, кепка была жесткой и чужой. И тут же Шубин уловил взгляд женщины, закутанной в серый платок. В ее взгляде было осуждение.

– Люди страдали, а вы пользуетесь, сказала вдруг женщина.

– Это моя собственная кепка, – сказал Шубин. – Я ее вчера потерял.

И понял как это глупо звучит.

– Понимаю, понимаю, – сказала женщина.

– А вы проходите, – озлился Шубин.

Женщина пошла у самой стены.

По улице ехал бронетранспортер. В нем стояли два солдата. Они смотрели по сторонам, видимо, изучая обстановку.

Шубин поглядел им вслед. Повернул туда же, куда ехала машина, – к вокзалу. Он миновал кинотеатр «Космос» и автобусную остановку. Автобус все стоял передним колесом на тротуаре, но столкнувшиеся машины были убраны с дороги, и трупы тоже исчезли.

Быстро работают, подумал Шубин. Молодцы. Кто молодцы и почему – он не задумывался. Ему приятно было, что кто-то думает, принимает меры.

На остановке стоял старичок в военной шинели и заячьей шапке.

– Молодой человек! – окликнул он Шубина. – Почему нет автобуса? Я жду уже двадцать минут.

– Автобуса уже не будет, – сказал Шубин и пошел дальше.

– Почему? Вы мне можете объяснить, почему? – старичок стучал палкой.

Шубин увидел, куда убрали трупы, – их, оказывается, еще не успели вывезти. В просвете между большими домами они громоздились грудой, частично прикрытые бульдозером, которым, видно, их туда и отодвинули. Бульдозер был пуст, но возле него стоял милиционер и курил.

Он увидел, что Шубин остановился, и сказал устало:

– Идите, гражданин, смотреть не положено.

– Ладно уж, – сказал Шубин.

По улице медленно ехал грузовик. Задний борт его был откинут. Там тоже были тела.

Простоволосая растрепанная женщина в распахнутой шубе бежала посреди улицы навстречу грузовику и кричала, открыв рот, на одной ноте. Грузовик затормозил, гуднул, но она его не видела. Водитель подождал, пока она пробежит мимо, и снова дал газ.

Окна продовольственного магазина, мимо которого проходил Шубин, были разбиты, большие куски стекла валялись на тротуаре. Внутри шевелились какие-то темные фигуры.

Должна была показаться гостиница, но ее не было. И Шубин, пройдя последний большой дом перед вокзальной площадью, понял, что случилось: гостиница стала вдвое ниже – провалившись, крыша увлекла за собой два верхних этажа. Казалось, что в гостиницу попала бомба.

Развалины еще дымились, и снег вокруг был черным.

Шубин вышел на площадь. Как ни странно, подъезд гостиницы не был тронут огнем. Даже сохранились стеклянные двери и стеклянные вывески с названием гостиницы по сторонам. Но сквозь дверь было видно черное сплетение упавших балок.

Вокзальная площадь была странно оживлена. По какой-то организационной причине именно в вокзале находился штаб, который руководил спасательными работами. На площади стояло несколько бронетранспортеров, дальше, между пустыми автобусами, тянулись крытые военные грузовики. У монумента труженникам стоял танк. Его зачехленная пушка была высоко задрана. У входа в вокзал Шубин увидел несколько легковых машин, в том числе две или три черные «Волги».

Правильно, понял Шубин, направляясь через площадь к вокзалу. Вокзал – это связь с другими городами. Здесь должны быть паровозы, так что можно обойтись без электричества, пока не запустят станцию.

Трупы с площади уже убрали, и Шубин не стал искать глазами куда. Он пошел мимо танка. Люк его был открыт, в нем сидел солдат в шлеме и курил. Рядом стоял автобус, двери его были открыты, на полу головой к открытой двери лежал человек.

– Юрий Сергеевич! – услышал Шубин. – Юрий Сергеевич, это вы?

К нему бежал Борис.

И если он был неопрятен и даже страшноват в обычной жизни, то сейчас казался неким подземным чудовищем. Черные длинные волосы сбились неопрятным стогом, пальто было без одного рукава, из которого торчала ковбойка. Под глазом большой синяк.

Борис схватил Шубина за руку и принялся трясти. Солдат из танка смотрел на них сверху, потом сплюнул окурок и спрятался в башне.

– Я думал, что вас нет, что вы погибли. Я ведь специально пришел сюда, к гостинице, я уже час здесь, у меня теплилась надежда. Никто ничего не знает, мне только говорили, что ночью, когда гостиница сгорела, оттуда с крыши люди вниз кидались. Вот у меня и оставалась надежда.

– Успокойтесь, – сказал Шубин. Он был рад видеть этого психа. – Что с остальными случилось, что случилось?

– Про Наташу я не знаю, – сказал Борис, – Наташу отпустили. Они, конечно же, вас искали, потом я был на допросе, только это неинтересно, они искали компромат, но в самом деле – письмо Бруни, они думали, что письмо Бруни у вас.

– Кто они, какие письма? – Шубин оглянулся, куда бы отойти с ледяной площади. – Пошли в вокзал, может, там хоть не дует.

– Не сходите с ума, кто вас туда пустит? Там же штаб. Там все оцеплено. Кто нас пустит?

Шубин посмотрел в ту сторону. Он просто не обратил раньше внимания на солдат, каждый из которых был как бы сам по себе, но все вместе они образовали редкую цепочку, перегораживавшую площадь примерно там, где стояли машины. Вот одна из них вдруг развернулась и, поднимая пыль, понеслась с площади. На заднем сиденье был виден профиль Силантьева. Значит, он остался жив.

Шубин повел Бориса в сторону, к киоскам, что тянулись вдоль площади, к стоянке автобусов.

– Зачем нам туда? – спросил Борис. – У нас там мало времени.

Шубин подошел к автобусу, дверь в который была открыта. Он поднялся внутрь и сказал Борису:

– Идите, здесь не дует.

В проходе лежал человек лицом вниз. Значит, люда не догадались заглянуть те, кто убирал трупы.

Борис скользнул взглядом по мертвецу.

– Вы начали говорить о ваших друзьях, – сказал Шубин.

– Да? Я не знаю, что с Наташей.

– Вы говорили это. Что еще? А остальные?

– Бруни и Сырин погибли. Я видел. Меня наверх повели, меня там допрашивали. Они меня били, потому что я неприятен. Я вызываю раздражение, это я знаю. Даже вас.

– Нет, вы неправы.

– Впрочем, вы тоже сейчас не красавец – сказал Борис.

– Они погибли в милиции?

Дежурный повел меня наверх, они меня допрашивали, а потом внизу был какой-то шум, дежурный заподозрил неладное, это было в одиннадцать – сорок две, вы знаете?

– Догадываюсь.

В автобусе было холодно накопившимся за ночь тесным холодом. По площади проехала «скорая помощь», остановилась у вокзала. Кое-где из соседних улиц возникали люди, тянулись к вокзалу, и Шубин увидел, как их останавливали солдаты и поворачивали назад.

– Он долго не приходил. Было тихо. Я посмотрел в окно и увидел туман. Вы видели туман?

– К несчастью, видел.

– А я видел как он догонял людей и они падали. Но я был в лучшем положении, чем дежурный. Он не знал, чего ждать, а я ждал этого уже больше месяца. Бруни все это предсказал, он три письма послал об этом. Они лежат у них в делах.

– У кого?

– у Гронского, у Силантьева, в Госконтроле. Ну и, конечно, в эпидемстанции. Он даже механику предсказал – механику диффузии. Именно так… он нам рассказывал, но вы сами понимаете, кое-что было слишком специально. Например, его расчеты о сочетании рельефа, розы ветров и этих компонентов… Помните, мы вчера просили вас взять в Москву письмо? Представляете, там уже все это описано! И смертельные случаи тоже. Только он не знал, что это будет в таких масштабах, – они пустили вторую очередь, очень спешили и перешли критическую массу… Я ждал, ждал, открыл дверь

– никого в коридоре нет. Ночь. Внизу тихо. А я уже знал.

Борис перевел дух. Ему было жарко.

– Я вниз не побежал. Я только увидел, что капитан лежит внизу, у лестницы. И еще один милиционер. Оба лежат. А Бруни и Пашка Сырин, они же были в КПЗ – на первом этаже и не могли выйти. Я сразу понял, что они не могли выйти. что я остался один. Я всю ночь там просидел. И мне нужно найти вас, а если нет – вырваться и добраться до Москвы. Но лучше, чтобы вы, вы объективный человек. И у вас нет детей.

– А дети здесь при чем? – Шубину показалось,. что Борис бредит.

– А я не сказал?

– Что?

– У меня жена, трое детей… я дома был.

– И что?

– Понимаете, простите, но моя жена погибла. Дети были у бабушки, мы в одном подъезде живем, а она, наверное, беспокоилась, куда я делся. И она спустилась вниз, – она меня иногда встречала, – очень беспокоилась, куда я опять пропал. Она так и лежала у нашего подъезда – она пальто на халат накинула и спустилась. Вы простите, пожалуйста. Я ее отнес наверх, но не домой, потому что дети еще спали. Потом я разбудил Ниночку, она старшая, и сказал, что скоро приду, а в школу сегодня не надо. Вам неинтересно?

– Причем тут интересно или неинтересно! – крикнул Шубин. – Мне непонятно, что вы здесь делаете! Идите домой!

– Я сейчас пойду, вы не волнуйтесь.

– Неужели вы думаете, что я скрою это в Москве? Что это вообще можно скрыть?

– У нас все можно скрыть, – сказал Борис. – И лагеря, и выселение народов… все.

– Но это было раньше, теперь все изменилось.

– Изменилось, да. Поэтому мы еще разговариваем, и я еще надеюсь. Но механика сокрытия осталась. Надо только отрапортовать, что случилась авария, есть человеческие жертвы. И все – дальше молчок. И нет Аральского моря! Но тихо… И в другом городе – в Свердловске, в Кургане – накапливаются в отстойниках эти жидкости, идут реакции, чтобы взорваться, чтобы кинуться на людей… Бруни все это написал.

Ъ1-Ъ0 Но, может, они поняли? – неубедительно сказал Шубин.

– Поняли? – Борис громко, деланно засмеялся, как в плохом театре. – Ха-ха-ха! Горбатого могила исправит! Вы думаете, чем они занимаются?

– Как и любой штаб во время бедствия, – сказал Шубин. – Есть какие-то правила, неподвластные даже тем, кто этим занимается. Там, конечно, суматоха, неразбериха, но они стараются что-то сделать.

– Они стараются сделать так, чтобы не сесть в тюрьму, вот что они стараются сделать.

– Как вы видите, здесь в основном армия.

– Армия, потому что ее вызывают делать черную работу. Солдатики убирают трупы, а потом будут травиться, очищая озеро. Им прикажут, они сделают. А генералы будут обедать вместе с Силантьевым и Гронским и обсуждать, как сделать, чтобы империалистическая пропаганда не подняла шума, чтобы народ не испугался, чтобы великие свершения не скрылись за темным мраком отдельных недостатков.

– Даже если вы правы, Борис, – сказал Шубин, – то сейчас они уже бессильны.

– Почему же? – Борис сунул пятерню в спутанную шевелюру, пальцы запутались, он с остервенением дернул руку, чтобы освободить.