Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.3 "

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 69 (всего у книги 79 страниц)

– Спасибо, – сказала женщина.

Она посмотрела на Сашка, и тому вдруг стало грустно, что он уезжает в город Омск и никогда больше эту ясноглазую женщину не увидит.

Женщина еще глядела на него, но взгляд ее изменился – она уже думала о другом, о своих делах. Отвернулась, стала набирать номер. Сашок поглядел на ее пальцы, а потом ему стало неловко – ну ладно, отдал двушку, герой, кавалер. А теперь-то что стоишь?

И он пошел дальше. Все равно не позвонишь Башмакову.

И даже к лучшему. Не даст ему Башмаков денег. И неловко даже просить их у Башмакова.

Так Сашок дошел до почты.

Задумавшись, он чуть не проскочил ее. Вспомнил, развернулся и чуть не столкнулся в дверях с высоким человеком в черном строгом костюме. Человек шел быстро, решительно. На Сашка он даже не посмотрел, но в лице его было что-то такое, что заставило Сашка запомнить его на всю жизнь. Это было красивое, резкое, рубленое, но недоброе лицо. Черные пронзительные глаза прятались под густыми бровями, светились угольками, с красным подсветом. Незнакомец посмотрел на часы. На пальце блеснул массивный золотой перстень.

«Делец», – подумал Сашок и вошел в почтовое отделение.

Там было почти пусто. Только какая-то бабуся жаловалась девице за барьером, что ей «Работницу» не принесли, а крашеная девица лениво повторяла, что бабусе надо обращаться в отдел доставки. Сашок взял бланк для телеграммы, прошел за стол. Полез в карман, но вспомнил, что ручку забыл дома, взял ручку со стола – она была ученическая чернильная, а чернил в чернильнице почти не осталось, так, гуща какая-то.

Он написал адрес, но тут перо засорилось. Сашок протер перо недописанной телеграммой, взял новый бланк. Снова начал писать, но буквы получались кривые и толстые. Сашок спросил девицу за барьером:

– Чернил можно налить?

– Нету чернил. Не завезли, – сказала нагло девица. Ведь он не обижал, не грубил, а она огрызалась заранее.

– Да вы поглядите, – сказал Сашок.

– Сказала, нет. Со своей ручкой надо ходить. Тридцать копеек пожалел.

Хотел Сашок кинуть ей чернильницу в лицо, но потом взял себя в руки. Охота была связываться… К тому же неясно еще, что писать сестре в телеграмме. Можно просто: «Выезжаю по твоему приглашению, высылай пятьдесят». А можно душевнее: «Решил начать новую жизнь. Возвращаюсь в родные пенаты».

Сашок взял новый бланк, осторожно обмакнул перо в чернильницу, чтобы не доставало до дна, до самой гущи. И тут увидел бумажник.

Как он его раньше не увидел, непонятно – он ведь лежал на столе на полном виду. Черный кожаный шершавый бумажник с золотой буквой Д в углу. Солидный бумажник. Не нужно было его открывать, чтобы увидеть пачку четвертаков, что лежит в боковом отделении, а может, даже чеков из «Березки». Такой бумажник.

Сашок сразу подумал про того дельца, которого встретил у входа. Делец бумажнику соответствовал. Хотя такие обычно бумажников не теряют. А больше терять некому. Бабуся с «Работницей» к бумажнику отношения не имеет, еще заходили два или три человека, но к столу никто из них не приближался.

Что делает обыкновенный человек в таких случаях? Он протягивает бумажник девице за барьером и говорит: «Кто-то забыл». Девица кладет бумажник возле кассового аппарата, и бумажник ждет своего владельца.

В другой раз Сашок так бы и поступил. Он вообще чужого не брал. Может, только на работе что-нибудь, если ребята попросят. Но, во-первых, девица на почте была уж больно подлая. Ей отдашь бумажник, а она заподозрит, что ты из него что-нибудь вынул. Вполне способна. А во-вторых… Во-вторых, Сашок начал новую жизнь, а денег для этого не было. Денег не было, а в голове стучали слова Жоры про дамскую сумочку. В конце концов, стал убеждать себя Сашок, нет никаких гарантий, что девица вернет бумажник по назначению. Вполне может себе оставить. И тот делец, он тоже уже забыл, где бумажник посеял. И не вернется сюда за ним. А если я этот бумажник ему отнесу? Пожалуйста, скажу, пользуйтесь на здоровье, мне чужого не надо, я хотел как лучше сделать. Неужели после этого делец не отстегнет полсотни? Ну хотя бы червонец? Должен отстегнуть.

Сашок еще не успел додумать эту мысль до конца, как его ладонь накрыла бумажник, глаза проследили, не видит ли кто-нибудь.

Выйдя на улицу, Сашок посмотрел направо и налево и сразу нырнул за угол, во двор. Встречаться с владельцем бумажника он не хотел. Одно дело прийти к человеку по адресу, тут сразу ясно, что ты хотел вернуть чужое. А что скажешь, если выйдешь с почты и увидишь владельца, который бежит обратно, чтобы взять свое добро со стола? Крикнешь ему: «Гражданин, стойте! У меня в кармане, очевидно, ваш бумажник!»? А он в худшем случае подумает, что вора поймал, а в лучшем сунет бумажник в карман и скажет «спасибо».

За домом был двор. Посредине куча песка, на которой возились малыши. И три лавочки. На двух бабушки и мамаши, третья пустая. Сашок сел на нее, близко никого нет. Он достал бумажник. Не спеша, не таясь, как свой. Интересно было: та ли фотография в паспорте? Правильно ли угадал, что бумажник дельца?

Он открыл бумажник. Паспорта в нем не было. Ни паспорта, ни удостоверения, ни водительских прав, ни пропуска. Ничего. Даже записной книжки не было. В одном боковом отделении десятка – уголок высовывается. В другом – пачка записок.

Может, записки подскажут, где искать владельца?

Настроение у Сашка упало. За десятку да бумажки никто ему ничего не отстегнет. И понятно, почему делец не спешит за бумажником возвращаться. Потеря невелика.

Сашок развернул первую бумажку.

Записка. На тетрадном листе в клетку. На ней аккуратным мелким женским почерком такой текст:

«Я, Иванова Дарья Павловна, проживающая по адресу: Москва, Б. Тишинский пер., д. 10, кв. 129, передаю свою бессмертную душу дьяволу в обмен на оказанные мне услуги». Подпись и дата. Месячной давности.

Текст был какого-то бурого цвета, и вдруг Сашок сообразил: записка написана кровью!

Сашок внутренне сжался. Такого ему встречать не приходилось. Прежде чем развернуть вторую бумажку, плотную, аккуратную, вырванную из добротного блокнота, он огляделся. Никто на него не смотрел. В песочнице играли два малыша, солнце грело, на улице прозвенел трамвай. По радио начали передавать беседу для любителей садоводства. Москва жила своей трудовой жизнью и не подозревала, с каким страшным фактом столкнулся Сашок.

Вторая бумажка была напечатана на машинке. Текст ее был уже знакомый: «Я, Нечипоренко Семен Семенович, доцент, передал свою бессмертную душу дьяволу в обмен на оказанные мне услуги». Подпись шикарная, размашистая, тоже кровью. И дата. И адрес.

Таких записок было шесть.

Раньше Сашку не приходилось задумываться, есть ли у человека душа. Наука вроде бы это отрицает. С другой стороны, некоторые люди ходят в церковь. Сашок учился в школе, прочел в своей жизни, наверное, тысячу книг. Он знал про трагедию доктора Фауста и отлично понимал, что человек, продавший душу дьяволу, лишь на первых порах добивается выгод. А затем ему приходится за это дорого платить.

Конечно, Сашку были неизвестны услуги, которые оказал дьявол этим неизвестным ему людям. Но если есть дьявол, то приходится признать, что есть и ад. А в аду котлы для грешников. Ясно? И тут, рядом с ним, в нашей столице, живут легкомысленные люди, которые увлеклись легкой наживой и забыли о расплате. Такое случалось с Сашком. И он знал, что расплата в конечном счете куда горше, чем минутные выгоды.

Сашок очень расстроился. Он, правда, еще уговаривал себя, что имеет дело с шуткой, но сам вид бумажника из шершавой, может, даже человеческой, кожи такую возможность рассеивал.

Сашок перебирал расписки и пытался по почерку и по виду бумажки угадать, что за люди попались на удочку к врагу человеческому. Вот расписка Спикухина Эдуарда Юрьевича, почерк мелкий, даже лукавый, подпись в завитках. Кто ты, Спикухин? Что получил ты, что потеряешь? Вот крупные, почти детские буквы, нарисованные кровью на узком листочке Невской Тамарой Михайловной. Дрожишь ли ты, Тамара, перед лицом вечности? А вот летящие, поэтические строчки: «Я, Зельдовский Мирон Гаврилович…» Куда ты улетел, Мирон Гаврилович? Поглядеть бы на тебя, голубчика, когда твоя головенка будет торчать из кипящего котла.

А почему не поглядеть сейчас? Ведь символично, что именно в тот день, когда Сашок решил начать новую жизнь, какая-то высшая сила подсунула ему этот бумажник. Может, от него ждут, что он выполнит свой человеческий и гражданский долг?

Сашок понял, что хочет помочь этим неведомым людям. Пускай операция связана с риском, может быть, с опасностью для жизни. Но нельзя же отворачиваться от людей, если можешь им помочь. Этому Сашка учили в школе, об этом говорила покойная мама. Любому человеку, если он не закоренелый злодей, хочется делать добрые дела. Хочется увидеть благодарные взоры спасенных женщин и детей. И даже хочется вступить в схватку с силами зла.

– А почему бы и нет? – сказал вслух Сашок, сунул бумажник в правый карман куртки, а бумажки в левый и отправился по первому из адресов, чтобы возвратить жертве дьявола расписку кровью и этим спасти его бессмертную душу.

Это благородное решение совершило переворот в сердце Сашка, который внутренне, хоть и не подозревал об этом, именно в этот момент начал превращаться в Александра Ивановича Здешнева, человека с будущим.

Первая жертва обитала в новом кирпичном доме с увеличенными холлами, домофоном. Сашок нажал на кнопку шестой квартиры и, когда изнутри донесся тонкий голос: «Кто еще?», ответил:

– Мне к Спикухину, Эдуарду Юрьевичу.

– Зачем?

– По личному делу, – ответил Сашок.

В микрофоне повздыхало, покашляло, потом дверь щелкнула и открылась. Сашок поднялся на второй этаж. Спикухин ждал его у приоткрытой двери. Спикухин был не толст, но чрезмерно мясист, уши и рыжие волосы прижаты к черепу. Остальное неразборчиво. Одет он был в спортивный костюм фирмы «Адидас». Он оценил быстрым взглядом желтых глаз некрупную, не лишенную стройности, одетую обыкновенно фигуру Сашка и сразу расслабился.

– Я думал, – сказал он вместо приветствия, – что по делу.

– А я по делу.

– Говори, – сказал Спикухин.

Но внутрь не отступил, загораживал проход и не собирался пускать Сашка в квартиру.

– Не лестничный разговор, – сказал Сашок.

– А я тебя не звал.

– Слушай, – ответил Сашок твердо. – Дело касается тебя. Мне что – я уйду. Ты пожалеешь.

– Намекни, – сказал Спикухин.

– Я по поводу дьявола, – сказал Сашок. И сам удивился, как он выговорил это слово – ведь летний день, на площадке светло, дьявола не бывает.

Но на лице Спикухина сразу отразилось внутреннее изумление. Он как-то обмяк, хотя попытался вытянуться, стоять по стойке «смирно». И начал отступать внутрь квартиры, мимо синих с золотом обоев широкого коридора, мимо зеркала в золотой раме, мимо вешалки в виде лосиных рогов, в обширную комнату, где царил египетский гарнитур из пышных кресел и диванов. А Сашок, сразу осмелев и уверившись в том, что все происходящее не розыгрыш, не глупая мальчишеская шутка, наступал на него, как Давид на Голиафа.

– Вы садитесь, – сказал Спикухин. – Если какое поручение от витийствующего, то я сейчас.

Он резво метнулся к японской системе, включил нежную музыку, затем сбегал за дверь, послышалось, как зашумела вода в ванной. Вернулся, утонул в соседнем с Сашком кресле, подвинул к нему вплотную желтые глаза и сказал:

– Внимательно слушаю.

Сашок достал из кармана заранее отделенную от прочих расписку Спикухина, показал ему и спросил:

– Вы писали?

Сашок – человек не агрессивный, но он почувствовал страх Спикухина и не мог не принять строгого тона, как у кадровика, что беседовал с Сашком при приеме на последнюю работу.

Спикухнн принял записку, перечитал, будто никогда раньше не видел, быстро взглянул на Сашка, снова в записку, провел крепким указательным пальцем по своей кровавой подписи, но ничего не ответил.

– Подпись ваша? – спросил Сашок.

– Подпись, – хрипло сказал Спикухин, – моя. Вы же знаете.

Еще несколько минут назад Сашок хотел всего-навсего вернуть бумажку, получить в ответ искреннюю благодарность и идти дальше выполнять свой человеческий долг. Но вдруг ощутил власть над человеком и не смог не воспользоваться ею, не помытарить Спикухина.

– Как же так, – сказал Сашок. – Взрослый человек, состоятельный, с положением, а такие расписки даете? Небось, должность занимаете, людьми руководите?

И, говоря так, надуваясь от власти, Сашок не заметил, что в мгновение ока нечто изменилось. Спикухин положил расписку на журнальный столик, подобрался, глаза посветлели, стали лимонными, и пальцы сжались в кулаки.

– А я подумал, – сказал он медленно, – я подумал, что вы, может быть, и не вы, а он. Облик изменил. Вот что я подумал…

Спикухин словно размышлял вслух.

– А ты ведь не он, – продолжал Спикухин, – взгляд не тот. И не знаешь, где служу… И не из органов. Не из органов ведь?

– Ну что ты, – испугался такой возможности Сашок.

– Вот и скажи мне, где ты взял эту цидулю?

В глазах Спикухина возникла такая угроза для Сашка, что он мгновенно схватил со стола расписку, сжал в кулаке, понимая, что, отняв ее, Спикухин его просто пришибет.

Рука Спикухина дернулась к столику, но опоздала.

Сашок уже выкарабкался из кресла и готов был побежать к двери.

– Так дело не пойдет, – сказал он, проглотив слюну.

Спикухин медленно поднимался, причем его кулаки поднимались быстрее, чем остальное тело. Сашок рванул из комнаты.

Но когда долетел до входной двери, увидел, что она заперта хитрым способом – чужой не откроет.

Шаги Спикухина приближались, как шаги командора.

Сашок увидел справа дверь, на которой был прикреплен медный чеканный барельеф с изображением писающего мальчика. Он рванул дверь на себя, влетел в туалет, быстро заперся на засовчик, и тут же дверь пошатнулась от удара Спикухина.

Сашок уперся в дверь спиной, ногами в унитаз и создал прочную конструкцию. В дверь мерно колотили, она вздрагивала, а Сашок терпел.

Так продолжалось минут пять. Спина устала.

Потом за дверью послышался голос Спикухина:

– Как тебя зовут?

– Сашок.

– Сашок, ты где бумажку нашел?

– Не скажу.

– Сашок, ты что с ней будешь делать?

– Теперь не знаю.

– А раньше что хотел?

– Да я к тебе как человек шел! – обиделся Сашок. – Я думал, отдам тебе бумажку, ты спасибо скажешь.

– Сколько?

– Чего сколько?

– Сколько за спасибо хочешь?

– Да ничего я не хочу. Я к тебе как человек шел. Вижу, расписка, человек в лапы дьяволу загремел. Надо освобождать. Мы же все люди.

– Ты комсомолец, что ли?

– Нет.

– Так запросто хотел отдать?

– Ну сколько тебе повторять, дубина!

– И не из органов?

– Слушай, выпусти ты меня.

– А бумажку отдашь?

– На что мне сдалась твоя бумажка!

– Тогда суй ее под дверь.

– А выпустишь?

– На что ты мне?

Сашок уже перестал бояться и сообразил, что он Спикухиным обижен.

– Нет, – сказал он. – Ты меня обидел.

– Я извинюсь.

– Нет, все равно обидел.

– Тогда скажи: сколько?

Сашок встал перед дилеммой. Благородство, конечно, в нем еще жило, но хотелось наказать этого жлоба. А на сколько? Сколько стоит в наши дни бессмертная душа?

– Полсотни, – сказал Сашок.

– Четвертак, – отозвался из-за двери Спикухин.

– Тридцать, – сказал Сашок.

За дверью зашуршало, потом в щели появились три красные купюры. Въехали к ногам Сашка и замерли. Сашок сразу пожалел, что не попросил тысячу рублей. Но слово есть слово. Он выпрямился, открыл дверь и отдал Спикухину расписку.

Спикухин был добрый. Он сказал, складывая расписку и запрятывая ее в кулак:

– Дурак. Я бы тебе за нее тысячу дал.

– Ни к чему мне твоя тысяча. Я же так бы ее отдал, а ты выступать начал.

– Нервы, – сказал Спикухин. – Нервы у меня. Пошли на кухню, примем по маленькой.

– Пошли, – сказал Сашок.

Они сели за белый стол. Кухня была фирменная, импортная. Спикухин положил расписку в морозильник, а из холодильника вынул бутылку, колбасу-сервелат, нарезанную на тарелочке. Из шкафа извлек два фужера. Разлил.

– За знакомство, – сказал Спикухин. – Напугал ты меня. Я думал – из органов.

– Нет, – сказал Сашок, – Я не из органов. Я случайно нашел. Думаю – надо помочь хорошему человеку.

– Помогать надо, – согласился Спикухин, еще налил. – А я решил, что ты из органов. Вернее, нет, сначала я думал, что ты – сам товарищ Д. Только в другой форме. А потом вижу: наверное, из органов. А ты не знаешь, где я работаю, – значит, не из органов. Сечешь?

– Просек, – сказал Сашок. – Я тебе ее для этого и нес. Сначала думал – сам сожгу, а потом думаю – нет, надо, чтобы ты сам.

– Зачем жечь? – не понял Спикухин.

– Чтобы душу спасти.

– Ты мне про душу не надо, – сказал Спикухин. Он налил еще. Выпили. Заели колбасой. – Человек мне помог, я его подвести не могу.

– Кто помог?

– Товарищ Д.

– Как же он мог тебе помочь, если душу за это взял?

– А ты не знаешь ситуацию, помолчи.

Выпили. Заели колбаской.

– Ты мне расскажи. Я как могила, – сказал Сашок.

– Не продашь?

– Если бы хотел, – сказал Сашок гордо, – чего бы к тебе пошел?

– Сашок, а ты мне нравишься, – сказал Спикухин.

– Ты, Эдик, тоже правильный человек, – сказал Сашок.

– Бывают ошибки в жизни, – признался Спикухин. – Кто не застрахован?

– Это точно.

– У меня ревизия. С такого верху, что тебе и не снилось. Всё. Кранты. Не отмажешься – «десятка» светит с конфискацией. Тебе это понятно?

– Мне это понятно.

Выпили. Закусили колбаской.

– Они уже в бухгалтерии. Бухгалтера выводят. Ясно? Через пять минут будут у меня в кабинете. Куда побежишь? И тут входит он. Я по глазам понял, что он.

– Кто он?

– Товарищ Д. И говорит: «Времени, – говорит, – у тебя, Спикухин, нету. Секунды тикают. Возьмут тебя под белы ручки как пить дать. Есть выход. Продавай мне душу. Ревизию уведу».

– И ты поверил?

– Я сначала в переносном смысле поверил. Но у него взгляд. И вынимает он тонкий такой ножичек. «Давай, – говорит, – палец. А за дверью голоса. Вот я и написал.

– И что дальше?

– А дальше… Дальше – ревизия уехала.

– А может, она просто так уехала?

– Не просто так. Я с ним беседу имел. Он мне обещал – ни одна ревизия не тронет.

– И что?

– Вокруг берут. Меня не трогают.

– А не страшно?

– Теперь не так страшно. Сначала опасался. Теперь нет.

– А душа?

– Слушай, Сашок, а у человека есть душа? Я в последнее время книжки стал читать. Библиотечку атеиста. В основном отрицают.

– Может, все-таки сожжешь на всякий случай?

– И завтра ревизия? Я же, Сашок, за последний год сильно осмелел.

– Значит, не будешь?

– При первой же возможности ему верну. Кое-какие дела закончу и верну.

– А у тебя связь с ним есть?

– Сашок, хоть ты мне и друг, не все тебе могу сказать. Не все. Ты спешишь?

Сашок понял намек. Спикухин проводил его до двери. Глядел вслед через цепочку, потом, когда Сашок спустился на полпролета, крикнул:

– Дурачье ты, Сашок! Ты бы с меня тысяч пять мог взять.

– Не нужны мне твои тысячи…

У него от этой встречи, хоть она и кончилась вроде бы по-дружески, остался неприятный осадок.

«Ничего, – сказал он себе, сидя на бульваре и кушая мороженое, чтобы прочистить мозги. – Спикухин человек дрянной. И даже неизвестно, бывает ли у такого душа. А может, другие люди будут счастливы? Не все же на свете такие?» Сашок понял, что благородство в нем еще не истощилось. И поехал на такси, раз уж деньги есть, по второму адресу.

Ивановой Дарьи Павловны дома не оказалось.

Сашка встретил мужчина, видно, ее муж, человек понурый, все вниз – и нос, и уголки губ, и щеки, только уши торчком. Но вежливый.

– Дарья Павловна, – сказал он, – скоро вернется от косметички. Если вы будете так любезны, вы можете подождать ее возвращения.

Квартира, куда попал Сашок, была невелика и тесно заставлена вещами, в основном антикварного характера. А муж Дарьи Павловны совершенно к этим вещам не подходил, хотя был одет чисто, аккуратно. Сашок сразу понял, что в этой комнате хозяин не муж. В углу, за диваном и большим торшером, сделанным из березового полена, был столик на витых ножках. На столике лежали бумаги и пишущая машинка, совсем маленькая.

– Хотите чаю? – спросил муж.

– Нет, – сказал Сашок и сел на старинный диван, узкий и неудобный, но сразу видно – дорогой.

Муж постоял, поглядел на Сашка, не мог придумать, что с ним положено делать, подошел к своему столику, полистал бумажки, потом вернулся к Сашку, сел напротив на неудобный древний стул и спросил:

– Вы по делу?

Было ясно, что он занят собственными мыслями, и Сашок ему неинтересен.

– По делу, – сказал Сашок. – А ваша жена что делает?

– Делает? – Муж пожал плечами. – Вы курите? Курите, не стесняйтесь. Вот пепельница. А вы давно знаете Дашу? Дарью Павловну?

– Нет, – говорит Сашок. – Я же по делу.

– Конечно, вы говорили.

Они посидели, помолчали.

– Сумасшедший дом, – сказал муж. Он подошел к телефону, набрал номер. Дождался ответа, но тут же повесил трубку.

Он подошел к окну, нервно побарабанил по стеклу кончиками пальцев.

– Извините, – сказал он.

Снова подошел к телефону. Снова набрал номер. Покосился на Сашка. Потом хрипло спросил:

– Это ты, Сонечка? Да, это я, папа. Ты уже из школы пришла?

Выслушал ответ, вздохнул.

– А по русскому спрашивали?

Снова пауза.

– А мамочка дома? На работе? Ну конечно же, на работе.

Снова пауза.

– Конечно, Сонечка, – сказал муж. – Я еще в командировке. Я по междугородному звоню. Ты только не плачь, пожалуйста, не плачь. Конечно, позвоню… Ты покушай, согрей котлетку. До свидания, я позвоню.

Муж осторожно положил трубку, будто боялся кого-то разбудить. Сашок встретился с ним взглядом и понял: надо что-то сказать.

– Дочка ваша? – спросил он.

– И не говорите, – ответил муж. – Я буквально ничего не понимаю.

Хозяин был в таком отчаянии, словно ломал руки, хотя руки оставались неподвижными.

– А чего не понимаете?

– Я не понимаю, что происходит! Я готов повеситься. Честное слово, я не преувеличиваю. Вчера я взял бюллетень, потому что не могу глядеть в глаза моим коллегам.

– Может, к экстрасенсу обратиться? – спросил Сашок. – Я слышал, они помогают.

– Мне никто не поможет, потому что я подлец, – сообщил муж. – Я бросил семью, я бросил Сонечку и Оленьку, я оставил Викторию. Но почему? Ответьте мне, почему?

– Не знаю, – сказал Сашок. – Я не в курсе.

– Да, я виноват, я сам виноват. Я увлекся Дарьей Павловной. Но мое увлечение оставалось в рамках, простите, банального служебного романа. Я не предполагал, что так кончится.

– Чего кончится?

– Что я уйду из дома, что я перееду сюда, в этот кошмарный дом! Почему я это сделал? Почему я тут живу? Почему я должен мыть руки шесть раз в день и носить егерское белье?

– Чего?

Муж засучил штанину и показал край нижнего белья.

– А может, вам обратно? – спросил Сашок. – Ваша Виктория покричит, покричит, успокоится. Дело житейское.

– Вы не знаете Виктории. Она – ангел. Она никогда не кричит. Она все молча терпит. Она рыдает ночами. Я представляю, как она укладывает наших девочек и плачет над их кроватками.

Голос мужа дрогнул, большая слеза покатилась по его щеке.

– Извините, – сказал он. – Нервы.

– Вижу, – сказал Сашок. – Это у всех теперь. Я сейчас у одного человека был, тоже на нервы жалуется.

– Как паровоз по рельсам, – произнес муж. – Как будто меня несет какая-то дьявольская сила. Даю вам честное слово – я ни сном ни духом не намеревался покинуть Викторию.

– Дьявольская, говорите?

– Я не отдавал себе отчета. Я пришел домой, хотел посмотреть телевизор, а вместо этого подошел к Виктории и говорю: «Сообщи детям, что я нашел счастье с другой женщиной». Я этого не хотел говорить…

– И давно это случилось? – докторским голосом спросил Сашок.

– Больше месяца. Или меньше? У меня все смешалось.

– Второго мая? – спросил Сашок, который вспомнил дату на расписке.

– Может быть.

Они услышали, как повернулся ключ в замке, и тут же в комнате возникла пышная, вульгарного вида женщина, ярко и слишком модно одетая, с сумкой, на которую пошло как минимум четыре синтетических крокодила.

– Павлик! – воскликнула она с порога. – Ты скучал?

И тут она увидела Сашка, который поднялся при ее появлении.

– Это что еще такое? – спросила она. – Если телевизионный мастер, то я вызывала на ту неделю.

– Нет, – сказал Сашок. – Поговорить с вами надо. По личному вопросу.

– Погодите, – сказала Дарья Павловна и твердыми шагами подошла к мужу. – На тебе лица нет, – сказала она. – Буквально нет лица. Ты опять переживал? Эта гадюка звонила?

– Мне никто не звонил.

– Молчи. По глазам вижу, что звонила. Так вот, учти и скажи ей, что, если она еще будет мне телефон обрывать, я ей ноги вырву.

– Она ни разу не звонила.

– Не перечь, ангел мой, – ответила Дарья Павловна, резким движением открыла резной шкаф черного дерева, который оказался заполнен пачками, бутылочками и упаковками лекарств. Она шустро покопалась в нем и вытянула на свет три бутылочки и розовый пакетик.

– Сейчас, – сказала она. – Выпьешь успокаивающего.

Она упорхнула на кухню, там что-то загремело, зазвенело.

– Она опять разбила чашку, – тихо сообщил Павлик. – Она всегда бьет чашки, когда переживает за мое здоровье.

Дарья Павловна уже вернулась. В руке ее был стакан, на открытой ладони другой руки – горсть пилюль.

– Быстро, – сказала она. – Все глотай. Быстро.

Павлик покорно проглотил кучку пилюль. Сашку даже страшно стало, сколько лекарств за раз приходится принимать этому человеку. Запил водой. Его острый кадык ходил в такт глоткам, а Дарья Павловна и Сашок смотрели на него.

– Все, – сказала Дарья Павловна. – Все проглотил?

– Все, – сказал Павлик.

– Раскрой рот, – велела Дарья Павловна. – Раскрой, раскрой, наверняка что-то за щеку спрятал, а потом выплюнешь, я тебя, мой котик, уже изучила.

Муж открыл рот, Дарья Павловна по-птичьи заглянула в него, ее большие груди прикоснулись к животу Павлика, и тот постарался втянуть живот. Но Дарья Павловна нажала сильнее и, обняв мужчину, положила ему голову на грудь.

– Я хочу ласки, мое счастье, – сообщила она, не обращая внимания на Сашка.

Сашок смутился и закашлялся.

– Вы здесь? – вспомнила Дарья Павловна. – Пошли на кухню. А ты, ангел, лежи. У тебя бюллетень. И поставь градусник.

Сашок проследовал на кухню за Дарьей Павловной.

– Что за дела? – спросила она, беря с холодильника пачку «Мальборо» и закуривая.

– Я по поводу записки, – сказал Сашок. – От товарища Д.

– Что? – испугалась Дарья Павловна. – Что-нибудь неправильно? Вы только меня не пугайте.

– Нет, я наоборот, – сказал Сашок. – Учтите, мне ничего не нужно. Я ее обратно принес.

– Как так принес?

– Нашел и принес. Чтобы вы ее уничтожили.

– Зачем?

– Чтобы спасти душу, – сказал Сашок.

– Вы что, шутите? Может, вы от этой гадюки, Виктории? Тогда растерзаю.

– Нет, я сам по себе! – воскликнул Сашок. – Я пришел, чтобы освободить вас от дьявола. Ну неужели не понятно? Я пришел помочь.

– То есть как помочь? Нет уж, обратного хода нету. Я на жертву пошла. Я душу отдала ради простого человеческого счастья. И учтите, Павлика я никому не отдам. Я его на ключ запру, я ему, если надо, глаза выколю. Но не отдам, ясно? И катись отсюда со своими гнусными предложениями.

– Я так понимаю, – сказал Сашок, – что вы душу продали за вашего Павлика. А ведь он несчастный. Он своей Сонечке звонит, про уроки спрашивает.

– Зво-нит? – голос Дарьи Павловны поднялся до потолка. – Он же мне обещал!

Она метнулась было из кухни, наводить порядок в доме, но Павлик уже стоял в дверях.

– Погодите, – сказал он. – Что тут говорилось про душу?

– Понимаете, – Сашку было жалко этого человека, но куда больше он жалел девочек и Викторию, которая там у детской кроватки тайком слезу проливает. – Ваша Дарья Павловна вошла в соглашение…

Но что дальше случилось, Сашок так и не понял.

Был грохот, какое-то нападение со всех сторон, был визг и крик, падала мебель, и падал сам Сашок.

А очнулся он уже у подъезда, на мостовой, побитый, исцарапанный, но живой.

И побрел по улице, размышляя, что делать дальше.

Два визита кончились неудачно. Не хотят люди свою душу обратно, потому что, может, и не верят они в душу. А не верят – зачем торгуют? Получается вроде бы обман. Может, прекратить? Отнести расписки в милицию, пускай разбираются. Но это было бы капитуляцией. А Сашку не хотелось капитулировать, потому что хотелось верить в добро.

И он пошел по третьему адресу, к доценту Нечипоренко Семену Семеновичу.

Доцент жил в скромном окраинном кооперативе, на тринадцатом этаже. Он сам открыл дверь.

Доцент, по всем признакам, человек подтянутый, скрывающий полноту за гордой осанкой, что поддерживалась бегом трусцой и утренним бассейном, хорошо причесанный и при галстуке, был взлохмачен и взволнован.

– Принесли? – спросил он. – Давайте на кухню.

– А вы откуда знаете? – спросил Сашок.

– Мне Сидоров звонил. Где?

– В кармане, – сказал Сашок.

– Как в кармане? Я просил шесть банок.

– Каких банок?

– Икры. Черной икры. Сидоров знает.

– А я Сидорова не знаю, – сказал Сашок. – Не знаю я вашего Сидорова.

– Черт знает что, – сказал доцент. – Ни минуты свободной. А вы издеваетесь. Тогда что вам нужно?

– Поговорить.

– Этого еще не хватало! Мне некогда говорить.

– В ваших интересах.

– Мои интересы заключаются в том, чтобы сегодня меня оставили в покое. В двадцать три сорок у меня самолет.

– Куда? – поинтересовался Сашок.

– Куда, куда! Или вы не знаете, или притворяетесь. В Индию. Так вас не Сидоров прислал?

– Я по делу товарища Д, – сказал Сашок тихо.

– Как так по делу? В каком смысле дело?

– В личном.

– Товарищ, я не знаю, кто вы такой. – Доцент Нечипоренко говорил возмущенно, но почти шепотом. – И не понимаю, что меня может связывать с вашим товарищем Д. Я выполнил обязательства. Ко мне не может быть претензии, и попрошу оставить меня в покое.

– И не боитесь? – удивился Сашок. – Другие боятся.

– Я ничего не боюсь, потому что я честный человек и гражданин. Мне нечего скрывать.

– Тогда тем лучше, – сказал Сашок. – Могу порадовать.

– Чем?

– Давайте пройдем, – сказал Сашок. – А то здесь неудобно.

Доцент колебался. Но тут издали, из комнаты, послышался женский голос:

– Сеня, кто пришел?

– Это ко мне, от Сидорова, – сказал доцент и крепко схватил Сашка за руку, поволок его в свой кабинет.

Там был полный разор.

На обширном, как футбольное поле, письменном столе стоял открытый и почти полный чемодан, на кресле – второй, еще пустой. Многочисленные носильные вещи и разные предметы валялись вокруг.

– Вот видите, – сказал доцент, закрывая дверь. – Как и уговаривались. Сегодня отбываю. На год. Читать лекции в Аллахабаде. С ума можно сойти – ничего не успеваю.

– Слушайте, – вдруг догадался Сашок. – Неужели вы за это душу продали?

– А вы не знаете?

– Догадываюсь, – сказал Сашок. – Так я могу вам эту душу вернуть.

– Не понял, – сказал доцент, нервными движениями отыскал на столе очки и надел их.