Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.3 "

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 79 страниц)

– Слишком велики жертвы. Этого не скроешь.

– А что вы знаете о том, что уже скрыли? Вы даже о Чернобыле узнали не сразу и не все, хоть он так близок к Киеву. А ведь купленные профессора и академики пели по телевизору, что опасности нет и жертв почти нет… У нас два года назад на Сортировочной цистерны рвануло – домов двести разрушено, народу перебило… а что вы об этом слышали? МПС отрапортовало, и в Москве согласились. Неужели вы не понимаете, что никому не нужны несчастья? От них портится настроение.

– Тогда мы с вами ничего не сможем поделать.

– И пускай моя жена погибла, да и Бруни тоже? И еще люди? Может, вы провели ночь у бабы и ничего не заметили? Вам хочется поскорее в Швейцарию? В следующий раз они рванут так, что и от Швейцарии ничего не останется. Достанут вас, достанут, честное слово даю!

Борис поднял руку и вопил. Он вопил как какой-то древний еврейский пророк в пустыне, он готов был пойти на костре, и отблески его, порожденные усталым воображением Шубина, поблескивали за спиной.

– Я не провел ночь у бабы, – сказал Шубин. – Я был в гостинице.

Он вяло показал на дымящиеся руины.

– Тем более, – сказал Борис. – Ни черта вы не видели.

Шубин понял, что спорить с ним бесполезно, нельзя с ним спорить. Он имел монополию на высшее страдание. А впрочем, и право.

– Хорошо, – сказал Шубин. – Мне очень грустно, что у вас такое несчастье…

– Дело не в моих несчастьях. Дело в будущих несчастьях! – закричал Борис, как учитель, отчаявшийся вдолбить тупым ученикам элементарную теорему.

– Что я могу сделать?

– То, о чем мы просили вас вчера. И вы должны это сделать ради памяти о Бруни, обо всех… Вы возьмете все документы – и все, что писал бруни, копии наших писем, выкладки, прогнозы… и то, что написал я сегодня на рассвете. Я писал возле тела моей жены. Вы понимаете? И вы отдадите все прямо в ЦК, прямо Генсеку – как можно выше. Пускай это будет набат.

– Понимаю, – сказал Шубин, голова просто разламывалась от этого надрывного крика. Жутко неприятный этот Борис, физически неприятный. Но у него правда, если бывает много правд, то у него более важная правда.

– Возьмете?

– Возьму.

– Тогда вам нужно как можно скорее отсюда вырваться. Пока не оцепили город. А может быть, они его уже оцепили.

– Как выбраться?

– Я скажу.

– Почему не сейчас?

– Но мне нужно принять меры. У меня нет с собой писем. Не могу же я носить их с собой по городу, где меня каждая собака знает! Они за мной будут охотиться, если уже не охотятся. Они подозревают.

Шубин хотел сказать, что сейчас никому нет дела до Бориса, но понимал, что этим вызовет лишь очередную вспышку крика.

– И что вы предлагаете?

– Через сорок минут я снова буду здесь. В этом автобусе. Добро? А вы где-нибудь укройтесь. Не надо, чтобы вас видели. Где ваш чемодан?

– Сгорел.

– Ах да, конечно. Ну ничего, вы еще новый купите, в Швейцарии.

– И сдалась вам эта Швейцария!

– Ладно уж, мне ее не видеть как своих ушей. Я пошел. А вы не суйтесь.

– Не сидеть же мне здесь все время.

– Лучше сидеть.

– Я должен как можно больше собственными глазами. Нет ничего глупее, чем отсиживаться. Я могу там пригодиться.

– Вы? Им? – вставил Борис с сарказмом. – Чтобы вас прихлопнули?

Борис подошел к двери автобуса и с минуту оглядывался, как в детективном фильме, нет ли за ним слежки. И если бы кто-то посмотрел в ту сторону, наверное бы, уверился, что видит злоумышленника.

Шубин не стал ждать, пока Борис, пригибаясь изображая из себя злоумышленника, убежал с площади. Он спрыгнул из промерзлого автобуса на снег, и ему показалось, что снаружи чуть теплее, чем в машине. Он сунул руки в карманы аляски, надеясь отыскать там сигареты, но нащупал только банку с растворимым кофе. Чего же Эля не вынула, подумал он. Лучше бы вынула и положила сигареты.

Оттого, что сигарет не было, страшно хотелось курить. Шубин подошел к танку и только собрался постучать по броне, спросить, нет ли закурить у танкистов, как увидал табачный киоск. Киоск был открыт.

Шубин, ничуть не удивившись, пошел через площадь.

В киоске кто-то был.

Шубин спросил:

– Пачку сигарет не дадите?

После некоторой паузы изнутри послышался тонкий голос:

– А вам каких?

– «Прима» есть?

– Сейчас.

На полочку перед окошком легла черно-красная пачка. Ее держала тонкая детская рука.

Шубин сказал:

– Спасибо, – и положил рубль.

Рука сгребла рубль и исчезла.

– А спички есть? – спросил Шубин.

– Спичек нету.

Окошечко со стуком закрылось.

Шубин отошел на три шага, разломал пачку, вытащил сигарету.

Боковая дверь в киоск открылась, и оттуда высунулась голова мальчишки в вязанной шапочке. Мальчишка вытащил мешок, явно набитый пачками сигарет, и ловко закинул его за киоск, прочь с глаз. Увидев, что Шубин наблюдает за ним, он ничуть не испугался, а разжал кулак, в котором был коробок спичек, и кинул его Шубину. Тот успел подставить руку и схватить коробок.

Следом за мальчишкой из киоска выбралась девочка с таким же мешком. Оба спрятались за киоск.

Шубин пошел к вокзалу.

Солдат с автоматом, который стоял возле черных «Волг» и военных «газиков», число которых за время разговора с Борисом увеличилось, шагнул навстречу Шубину.

– Нельзя, – сказал он.

– Мне можно, – сказал Шубин. Он достал из кармана пиджака радакционное удостоверение. Солдат взял удостоверение, раскрыл, начал читать, шевеля губами. Потом посмотрел на Шубина, сравнивая его с фотографией, и Шубин понял, что сходства солдат отыскать не может. Он закрыл удостоверение и крикнул:

– Величкин! Товарищ старшина!

Старшина в теплой куртке, разрисованной камуфляжными узорами, подошел не спеша. Он был без автомата, но кобура повязана поверх куртки.

– Тебе же приказано – не пускать, – сказал он.

Солдат протянул старшине удостоверение Шубина, а сам посмотрел с тоской на дымящуюся сигарету. Шубин вытащил пачку, протянул солдату.

Тот взял сигарету, но закуривать не стал, он смотрел на старшину.

– И что вам там нужно? – спросил старшина.

– Мне надо пройти в штаб, – сказал Шубин. – Я журналист из Москвы, корреспондент. Я в командировке.

– В командировке? – спросил старшина, и взгляд его проехал по Шубину – от вязанной шапки, заросшего щетиной, порезанного лица до рваной аляски и замаранных брюк. – Что-то не похоже. Паспорт есть?

– Есть здесь кто-нибудь постарше чином? – спросил Шубин терпеливо, отдавая старшине паспорт.

Солдат держал сигарету так, будто готов был вернуть ее Шубину, как только того разоблачат.

– Приказано посторонних не пускать, – сказал старшина. – Авария.

– Послушай, старшина, – сказал Шубин. – Я всю ночь был на этой аварии, пока ты в казарме спал. И мне некогда было себя в порядок приводить. Я там был. – Шубин показал на гостиницу. солдат и старшина послушно посмотрели на гостиницу.

– Погодите, – сказал старшина и, взяв удостоверение, пошел к вокзалу.

– Самое время бюрократию разводить, – сказал Шубин и зажег спичку. Солдат закурил. Солдат был из Средней Азии, он был напуган, ему было холодно.

Низко над площадью прошел вертолет. Загромыхал за вокзалом состав.

– Как оттуда ушел? – спросил солдат, показывая на гостиницу.

– По пожарной лестнице, с крыши, – сказал Шубин.

– Понимаю, – сказал солдат. – И вещи сгорели?

– Вещи сгорели.

Подъехал «рафик». Из него вылезали люди, некоторые сонные, одетые кое-как, напуганные. Из вокзала выбежал шестерка Плотников, издали замахал рукой и крикнул людям, что стояли у «рафика».

– Сюда, товарищи, в зал ожидания, там вас ждут. Пропустите их!

Он убежал так быстро, что Шубин не успел его окликнуть. Но среди стоявших у «рафика» Шубин увидел Николайчика. Тот плелся за остальными к вокзалу.

– Федор Семенович! – крикнул Шубин. – Федор Семенович!

Николайчик остановился. Другие стали оборачиваться. Шубин подошел к нему.

– Шубин, – узнал его Николайчик. – В таком виде? Что с вами произошло?

– То, что и со всеми.

– Какой ужас! – сказал Николайчик. – Вы просто не представляете, какой ужас.

– Представляю, – сказал Шубин.

– Ну да, конечно. Но никто не мог представить. Меня разбудили час назад, вызвали сюда, в штаб. Есть человеческие жертвы! – последнее Николайчик произнес тихо, будто делясь с доверенным человеком государственной тайной.

– Даже у вас в доме, – сказал Шубин.

– Что?

– Те, кто жили на нижних этажах.

– Надеюсь, что вы ошибаетесь, Юрий Сергеевич, – сказал Николайчик, сразу насторожившись.

– Николайчик, – позвал кто-то из ушедших вперед.

– Сейчас. А вы почему здесь, Юрий Сергеевич? Хотите уехать?

– Меня не пропускают.

– Товарищ солдат, – сказал Николайчик, – надо пропустить товарища Шубина, он корреспондент, из Москвы.

– А мне как прикажут, – сказал солдат.

– Пойдемте со мной, – Николайчик потянул Шубина за рукав, но увидел, что рукав рваный, обгорелый, и отпустил его.

Солдат неуверенно сделал шаг, желая перекрыть путь Шубину, но Николайчик был настойчив, и солдат сдался.

Николайчик шел рядом.

– Ужасное бедствие, – говорил он, будто втолковывал Шубину урок, – роковое стечение обстоятельств.

– Какое к черту роковое! – возразил Шубин. – К этому все шло.

– Нельзя так категорично, – сказал Николайчик. – Если бы были предпосылки, неужели вы думаете, что товарищ Силантьев не принял бы мер?

– Вот не принял.

Николайчик насторожился и замолчал. У него было чутье, у этого Николайчика.

Они вошли в здание вокзала. Длинные скамьи для ожидающих, недавно переполненные народом, были пусты, только кое-где в проходах стояли чемоданы и сумки. Никто там не бродил, не фланировал, не убивал время – все спешили, бежали, исполняли. Военных здесь было немного, встречались железнодорожники и милиционеры. Основное направление движения соединяло второй этаж и платформу – муравьиной дорожкой сбегали по широкой лестнице люди, и смысл этого движения Шубину был непонятен.

– Где здесь туалет? – спросил Николайчик Шубина.

Шубин ответил не сразу. Он думал о том, сколько людей погибло здесь – ведь залы были переполнены…

– Туалет? вон видите – стрелка вниз: камеры хранения, туалеты. Только учтите, воды нет.

– Но мне же надо! – капризно ответил Николайчик. – Подождите меня здесь!

Он поспешил к лестнице в подвал, пробежал возле приколотого к стене бумажного листа с надписью: «Вход воспрещен!» Рядом с Шубиным остановились двое мужчин в белых халатах.

– А может, еще повезло, – сказал один. – Почти нет пострадавших. Действовало сразу.

– «Почти», ты не был в первой больнице?

– Нет, меня из дома взяли.

– Там обожженные и раненые. В коридорах лежат, в вестибюле. А людей нету. Совершенно нету. Я даже не представляю, сколько наших погибло.

Неожиданно загорелся свет. Шубин настолько привык к полутьме, что зажмурился.

– Станцию запустили, – сказал медик.

– У тебя дома как?

– Обошлось.

– Ооо! – раздался крик. Шубин обернулся. Николайчик выскочил из подвала и бежал к нему, поддерживая расстегнутые брюки.

– Там, – сказал он, – там…

– Все ясно, – сказал Шубин. – Можете не объяснять.

– Там… ужасно… Вы не представляете! Там люди!

– А вы думаете, куда должны были снести трупы отсюда? – спросил Шубин. – И надо сказать, что они это быстро сделали.

– Солдаты, – сказал медик. – Они сейчас на путях работают. Там платформы подали.

– А что же будет? Что с ними будет? Вы не представляете.

– Захоронение, – сказал медик, закуривая. – Коллективное захоронение. И как можно скорей. Указание уже есть.

– Почему? – не понял Николайчик. – Как же так?

– А потому, Федор Семенович, – ответил Шубин, – чтобы не портить вам настроение.

– Тонкое наблюдение, – сказал медик. – Но, в общем, они правы, я бы тоже самое приказал. Мы не знаем, как будет действовать газ на окружающих, – тела могут стать источником опасности. Не говоря об эпидемиологии.

– Солдатам только сейчас противогазы привезли, – сказал второй медик. – Там у них на складе, оказывается, всех выбило…

– Но вы не понимаете! – сказал Николайчик медику. – Там они лежат горой, до самого потолка.

– Представляю. Я был в аэропорту, – сказал медик. – Придется привыкать.

– Туда тоже добралось? – спросил Шубин. – Я думал, что аэропорт выше…

– Как я понимаю, туда понесло эту дрянь, когда поднялся ветер.

– А что вы здесь делаете? – спросил Шубин.

– Черт его знает – дежурим. Нужна машина при штабе. Вот и дежурим. Считай, что нам повезло.

Медики пошли на второй этаж, а Николайчик все не мог успокоиться:

– Я туда спустился, понимаете, Юрий Сергеевич? Там почти совсем темно. И запах… такой неприятный запах. Я чувствую, что не пройти – впереди преграда. Я стал руками искать проход – я не понял, что за преграда, может, вещи… совсем темно было. И вдруг загорелся свет. Я стою, а вокруг лежат мертвые люди – до самого потолка, вы понимаете? И такой страшный запах…

– Николайчик! – сверху перегнулся через перила незнакомый Шубину мужчина. – Срочно на ковер!

– Простите, – сказал Николайчик. – Вы идете?

– Иду, сказал Шубин, но задержался, потому что вспомнил, что его удостоверение у старшины – надо забрать. Он пошел к выходу.

Шубин выглянул наружу – старшины не было видно. Здесь должна быть какая-нибудь комендатура.

Шубин поднялся на второй этаж вокзала.

Зал ожидания был прибран, пуст, скрепленные по шесть, жесткие вокзальные кресла отодвинуты к стенам. Но не сам зал был центром деятельности, а комната матери и ребенка, дверь в которую была распахнута, и вторая комната, над которой сияла неоновая, не к месту яркая вывеска «Видеосалон». Вокруг неоновых букв загорались поочередно лампочки, совсем как на новогодней елке.

Пока Шубин стоял в нерешительности, не зная, к какой двери направиться, из видеосалона выбежал шестерка Плотников. За ним спешил низенький потный железнодорожник.

– Ну как же я пропущу? Там же людям сходить надо, – говорил он.

– Пропустить без остановки. И все пропускать – неужели вам непонятно? Ведь чрезвычайное положение.

– Вы бы мне бумагу дали, – сказал низенький.

– Будет бумага, будет, вы же видите, что я занят!

Шестерка побежал от железнодорожника, который со вздохом развел короткими руками и пошел обратно в видеосалон. И тут Плотников увидел Шубина. Он пробежал мимо, не сразу узнав его, но затормозил где-то сбоку и сделал два шага задом наперед.

– Шубин? – спросил он.

– Он самый, – сказал Шубин. – И живой.

– Вижу, – сказал шестерка. – И очень рад. Очень рад, что у вас все в порядке. А что вы здесь делаете?

– Хочу встретиться с руководством штаба, – сказал Шубин. – Надеюсь, что могу пригодиться.

– Зачем, – сказал шестерка и, вместо того чтобы продолжить свой путь дальше, развернулся, кинулся к двери в комнату матери и ребенка.

Шубин пошел за ним. Пришлось посторониться – несколько солдат притащили тяжелый ящик и принялись втискивать его в двери комнаты матери и ребенка, застряв там и перекрыв движение людей.

Вокруг кипели голоса, ругательства и советы, отчего ящик еще больше заклинивало в дверях. Через головы солдат видны были люди, что стояли в зале. Их было много. Шубин увидел Гронского, к которому подбежал Плотников и что-то говорил ему, отчего тот повернул голову к двери, и они с Шубиным встретились взглядами.

Гронский тут же отвел глаза и стал что-то говорить незнакомому чиновнику.

Шубин протиснулся к Гронскому. Гронский выглядел усталым, глаза красные, под ними темные мешки, благородные брыли свисали до плеч.

Он протянул Шубину руку. Рука была холодной, влажной.

– Вижу, что вы уже пришли в себя, – сказал Гронский. Потом добавил, обращаясь к статному усатому чиновнику в финском пальто и шляпе, что стоял рядом: – Познакомьтесь, товарищ Шубин, журналист из Москвы. А это Николаев, директор биокомбината, заместитель начальника чрезвычайного штаба.

Рука Николаева была другой, твердой и широкой.

– Журналист? – недоверчиво спросил Николаев. Он был недоволен. Шубин словно услышал невысказанные слова: «Когда успел? Кто допустил?»

Гронский уловил недовольство. Он добавил, будто оправдываясь:

– Товарищ Шубин у нас здесь с лекциями по международному положению. Вот и попал в переделку. Мы с ним в гостинице куковали.

– А, международник, – сказал Николаев облегченно и тут же закричал на солдат, которые распаковывали ящик, где таился какой-то прибор с экраном и множеством кнопок:

– Правее ставьте, правее, чтобы окно не загораживать!

Он потерял интерес к Шубину.

– Обзаводимся хозяйством, армия помогает, – сказал Гронский. Ну как вы, отдохнули?

– А вы энергично взялись за дело.

– К сожалению, – сказал Гронский, – никто не будет нас хвалить за оперативную работу по спасению жизни и имущества граждан. У нас как бывает? Голову сносят за прошлые грехи, сегодняшние подвиги не в счет.

Гронский грустно улыбнулся. Он был искренен.

Шубин позавидовал: у него была возможность побриться.

– Как здоровье вашей жены? – спросил Шубин.

– Спасибо. Разумеется, ей придется отдохнуть – нервный шок. Вы знаете, какая трагедия произошла с вертолетом?

– Я видел.

– Мы буквально чудом остались живы.

– Я хотел бы чем-нибудь полезен, – сказал Шубин.

– Но чем, чем? – вдруг вспылил Гронский. Вроде бы оснований для вспышки Шубин ему не давал. – Вы пойдете в бригаду по уборке трупов? Или в пожарники – у нас пожарников не хватает! Или в госпиталь кровь сдадите?

– Не волнуйтесь, – сказал Шубин. – Я понимаю, как вам трудно.

– А будет еще труднее. С каждым часом… Вам не понять.

– Я вас понимаю, – сказал Шубин, который более не испытывал неприязни к этому замученному человеку. Неприязнь осталась во вчерашней ночи. Какой он, к чертовой матери, убийца! Чинуша перепуганный. И о жене беспокоится, и надеется, что может быть каким-то чудом все обойдется, и понимает, что ничего уже не обойдется. По крайней мере, для него.

– И какого черта вы сюда именно вчера приехали, – сказал Гронский с горечью. – Приедете в Москву, начнете ахать – что я видел, что я видел!

– Ахать не буду, – сказал Шубин. – Но если вы в самом деле думаете, что мне здесь делать нечего, тогда помогите мне улететь в Москву. Я думаю, что смогу вам там чем-то помочь. Вам же нужно многое для города.

– Нам нужно все! – почти кричал Гронский. – У нас нет врачей, нет шоферов, ни черта нет – мы же не можем на одних солдатах спасать положение!

– Ну, не надо так нервничать, – послышался начальственный голос.

В зал, в сопровождении небольшой свиты военных и гражданских чинов, вошел Силантьев.

– От вас я не ожидал услышать капитулянтских высказываний.

Силантьев не заметил Шубина, не обратил на него внимания, а может, и не узнал – в отличие от Гронского, он видел корреспондента лишь в своем кабинете, в респектабельном обличии.

– Это не капитулянтские высказывания, – сказал Гронский, – а оценка ситуации.

– Ситуация критическая, но не трагическая, – сказал Силантьев.

Он обратился к стоявшему рядом генерал-майору, высокому брюнету с черными глазами и синими от щетины щеками:

– Правда?

– Не могу я больше дать солдат, – ответил генерал, видно, продолжая разговор, который они раньше вели.

– Ты мне больше не давай, – сказал Силантьев, – ты мне оставь, сколько есть.

– Люди который час на морозе таскают трупы, – сказал генерал. – Им надо отдохнуть, мы их даже не покормили.

– Что у тебя, детский сад, что ли? – обиделся Силантьев. – А если бы война?

– Сейчас не война, – сказал генерал. Он говорил с легким восточным акцентом. – Сейчас катавасия.

– Еще один капитулянт, – сказал силантьев и развел руками, будто призывая всех в свидетели тому, как ему трудно с такими людьми.

– Вы, Василий Григорьевич, не представляете, видимо, масштабы, – сказал генерал.

– Никто не представляет. Но мы уточним. И твоим орлам выделим из неприкосновенных запасов. Не обидим.

– У меня солдаты, – сказал генерал, – специалисты, а не могильщики.

– Ссориться будем? – спросил Силантьев, мягко укладывая ладонь на зеленый защитный погон генеральской куртки. – Не надо со мной ссориться. Всем трудно. А мне труднее всех. Это мой город, это мой народ!

Шубин нечаянно встретил взгляд генерала. Во взгляде была тоска. Или отчаяние. То же самое, что во взгляде Гронского. И других людей – медиков, Николайчика, даже солдатика на площади. Не было тоски во взгляде Силантьева. Взгляд был ясен.

Подбежала женщина, в белых сапогах и распахнутой дубленке. Длинный шарф размотался, доставал до колен.

– Василий Григорьевич, есть телефонограмма, – сказала она.

Силантьев развернул листок, пробежал глазами.

– Так, – сказал он. – Будем готовиться.

– Что? – спросил Гронский. – Кто едет?

– Область, – сказал Силантьев. – Через сорок минут самолет будет здесь.

– У нас ничего не готово, – сказал Гронский.

– Где принимать будем? – спросил Силантьев у женщины в дубленке.

– В горкоме нельзя, – сказала она. – Там не готово.

– Знаю. С аэродрома везем сюда. Тебе, Мелконян, главная скрипка. – Это относилось к генералу. – Чтобы БТР спереди, танк сзади – психологическая атака по высшему разряду. Я буду встречать. Силина ко мне в машину. Ты, Гронский, тоже поедешь со мной, у тебя нервы расшатались. Николаев поедет во второй с Немченко. Слышал?

– Слышал, – сказал Николаев.

– Главная наша задача, чтобы они не очень глядели по сторонам. И если на пути следования будет хоть одно неживое тело,

– Силантьев сжал руку в кулак, – убью.

Неизвестно, к кому это относилось, но ответил генерал.

– По Пушкинской и Советской мы все очистили, – сказал он. – Но на шоссе гарантии нет.

– Да там и не было никого, – сказал Николаев. – Главное, чтобы автостанцию проехать.

– Мелконян, пошли человека надежного, чтобы весь маршрут проверил. Немедленно. Весь. Если что – в кювет, в кусты – ты понял?

– Я пошлю, – сказал Мелконян, не глядя на Силантьева.

– Хорошо. Кто готовил цифры? – спросил Силантьев.

– У меня есть, – сказала женщина в дубленке. Она протянула Силантьеву смятый листок. Здесь оценочное число жертв, зажиганий и так далее.

Силантьев смотрел на листок. Все ждали.

– До ста человек жертв? – спросил он женщину. – Да ты с ума сошла! Они же перепугаются. Это в Москву надо сразу рапортовать.

– Мы писали приблизительно, – сказала женщина.

– Они тоже не лыком шиты. Если доложу, что сто смертельных случаев, они полезут смотреть. Сделаем так: жертвы есть, подсчитываются… Ладно, сделаю. Иванов!

Иванов – расплывшийся человек в потертом костюме, с золотым перстнем на безымянном пальце – отделился от стены.

– Рви в резиденцию. Чтобы обед был готов через два часа. Возьмешь «рафик» и трех милиционеров. Проверь, чтобы вокруг было спокойно. А вы работайте, товарищи, – обратился он к солдатам. – Чтобы через час, когда мы вернемся, все сверкало и работало – пусть товарищи из области видят, как у нас все поставлено.

– А если они меня спросят, сколько жертв? – спросила женщина.

– Санитарный врач доложит. Доложишь?

Шубин видел его раньше, тот был в кабинете Силантьева, когда он случайно подслушал их разговор.

– Я предпочту воздержаться от оценки, – сказал врач.

– Надеюсь, все запомнили эти мудрые слова?

По толпе, окружавшей Силантьева, прошел согласный гул.

– А ты, Шубин? – Шубин так и не понял, когда Силантьев разглядел и узнал его. Но разглядел раньше, не сейчас, потому что, произнеся последние слова он смотрел уже на дверь.

Шубину надо было молчать. Не только из-за опасения за себя – из интересов дела. От того, скажет или он сейчас что нибудь или не, ничего в поведении Силантьева не изменится. А Шубин сможет тихо выбраться из города. Хотя, может быть, он недооценивал Силантьева, и тот уже решил не выпускать его из города.

Шубин сказал:

– Все первые этажи – мертвые.

– Что? Я не понял.

– Сейчас люди начнут открывать первые этажи, а там все мертвые.

– Шубин, не пугай людей, – сказал мирно Силантьев. Он взял Шубина по руку и повлек к двери. – Ты же не знаешь, а я знаю – эта дрянь через стекла не проникает. А ночь морозная, форточки были закрыты. Да и среди наших товарищей есть немало таких, кто живет на первых этажах. Есть такие, товарищи?

В зале была полная тишина, будто боялись пропустить каждое слово, сказанное Силантьевым.

Никто не ответил. Силантьев резко повернулся к толпе, которая медленно текла за ним.

– Надеюсь, среди вас есть люди, проживающие на нижних этажах?

И снова никто не признался.

Санитарный врач сказал:

– Мы не проверяли еще, Василий Григорьевич. У нас были первоочередные дела.

– Мне кажется, – сказал Шубин, – что вы здесь занимаетесь чепухой.

– Что? – Силантьев даже остановился.

– Вы думаете, как это все притушить, закрыть, спрятать… вы даже об обеде уже подумали. – И, говоря, Шубин как бы освобождал себя. Страх, который сковывал его, потому что он был маленьким человеком в этой отлаженной, хоть и давшей сбой машине и ничего не мог в ней изменить, пропал, как пропадает волнение у неопытного оратора после первых удачных фраз с трибуны. – Кого вы обманете? Областное начальство? А потом? Когда станут понятны размеры катастрофы?

– Неуместное слово, – сказал брезгливо санитарный врач.

– Вы же правите сейчас мертвым городом! – кричал Шубин. – Городом, дома которого наполнены мертвецами, вы это понимаете? Вы хотите навести марафет на одной улице? Для чего, чтобы завтра снова травить этот город? Чтобы завтра отравить всю страну? Весь мир?

– Нервы, нервы, – говорил Николайчик, оттаскивая Шубина в сторону.

– Погоди, пускай выговорится, – сказал Силантьев.

– Я выговорюсь не здесь, – сказал Шубин. – Я выговорюсь в Москве.

И в этот момент он уловил перемену в гуле, наполнявшем зал.

До этой секунды гул был сочувственным, потому что почти все, кто стоял там, были потрясены бедой, какими бы куцыми ни были обломки их моральных устое. И Шубин пользовался их молчаливым сочувствием. Но в тот момент, когда он произнес слово «Москва», – он стал чужим.

– Ну что ж, – сказал Силантьев. – В Москве ты выговоришься. Но посмотрим, кому из нас поверят.

– Поверят, – сказал Шубин. – Поверят.

– А я бы хорошо подумал, прежде чем делать выводы, – сказал Силантьев, все еще владея собой. – Что ты видел здесь? Где ты прятался, когда мы все, в одном порыве, ликвидировали последствия аварии?

– Я был там же, где ваш товарищ Гронский, – сказал Шубин.

– Все ясно, – сказал Силантьев и даже улыбнулся. – С крыши наблюдали, как туристы. Хорошо еще, что мы успели вертолет организовать. Это там Спиридонов погиб?

Но вопрос был обращен не к Шубину, а к Гронскому.

Гронский вдруг подтянулся, словно вспомнил роль, которую должен был донести до публики.

– Обстоятельства гибели товарища Спиридонова загадочны, – сказал он. – Пока я организовывал спасение женщин, товарищ Шубин с группой мужчин должен был вынести раненого спиридонова на крышу. Шубин появился на крыше. Шубин появился на крыше один. Со своей любовницей.

– А, он и любовницей обзавелся! Ничего себе, моральный уровень.

Силантьев поглядел на часы.

– Разберитесь, – сказал он. – Слава богу, мы здесь не на пожаре. Таких вещей я никому не спускаю, Шубин. Ты мог вести себя трусливо, мог бежать в Москву и строчить доносы… Но смерть моего старого друга Спиридонова я тебе лично никогда не прощу.

– Все это ложь, – сказал Шубин. – И вы знаете, что это ложь.

– Я знаю, что мне докладывают, – сказал Силантьев.

Он пошел к выходу из комнаты, на пороге наткнулся на забытую там куклу – наподдал ее начищенным ботинком.

– Все это полная чепуха! – Шубин пошел за Силантьевым, не в силах совладать с желанием оправдаться, объяснить.

Шубина никто не задерживал. Когда он проходил мимо генерала, тот сказал:

– Я бы на вашем месте здесь не оставался.

И прежде чем Шубин смог ответить, он быстро отошел от него и приблизился к офицерам, что стояли у двери в видеосалон.

Шубин шел вслед за Силантьевым в редеющей толпе «штабистов», и с каждым шагом желание поговорить, убедить Силантьева испарялось. Силантьев не будет его слушать. Но что делать? Может, взобраться на товарный поезд – они проходят тут. И на платформе попытаться доехать до соседнего города. Нет, лучше попробовать аэродром. Туда прилетают самолеты, аэродром открыт. Надо будет пробиться к летчикам, уговорить их…

Рассуждая так, Шубин выше на лестницу и увидел, что Силантьев с Гронским и приближенными уже сошли в нижний зал и направляются к двери.

Но как добраться до аэродрома? На какой-нибудь машине? Надо поговорить с генералом. Сейчас, когда Силантьева нет, генерал может помочь. Ему лично катастрофа вряд ли чем грозит. Наоборот, он сразу принял меры, и Шубин может это подтвердить…

Шубин хотел вернуться в видеосалон, но тут услышал внизу крики.

Он дверей вокзала к Силантьеву и Гронскому кинулась девушка в развевающемся пальто. Неумело, в вытянутой руке она держала нож. Черные свалявшиеся волосы гривой окружали ее маленькое лицо. Свет люстры отразился в больших очках.

Гронский отпрыгнул назад, за Силантьева, а тот закрылся большим портфелем, который нес в руке. Нож несильно ударился в портфель, скользнул по нему и со звоном упал на каменный пол. И тут же на девушку со всех сторон накинулись несколько мужчин и повалили ее на пол. Мелькали руки, и непонятно было, чего они хотят – избить ее, связать или вытолкнуть.

Мешая друг другу, они подняли девушку с пола, заломили руки за спину. Она билась, кричала что-то. Шубин узнал в ней робкую Наташу из книжного магазина.

Он не слышал, что она кричала, потому что кричали все. Но слова Силантьева, выдержке которого можно было только позавидовать, донеслись до Шубина:

– Сумасшедшая. Бывает… Вы с ней осторожнее. Нервный стресс. Вызвать врачей!

И Силантьев продолжил движение к машине. Гронский отстал. Он, видно, совсем расклеился… Николаеву пришлось вернуться за ним. Он повел Гронского к выходу, поддерживая под локоть. Около девушки уже были медики, те, что курили внизу. Они повели ее куда-то в сторону. Зал опустел, только шестерка Плотников о чем-то разговаривал с милиционером.

Шубин был бессилен. По крайней мере, Наташиной жизни ничто не угрожало. Она жива, все обойдется…

Успокоив себя, Шубин пошел обратно. В видеосалон его не пустил солдат, что стоял за дверью.

– Мне нужно поговорить с генералом Мелконяном, – сказал Шубин.

– Нельзя.

Шубин пытался заглянуть в видеосалон через плечо солдата.

– Мелконян! – закричал он. – Мне надо с вами поговорить.

И в этот момент сильная рука рванула его от двери.

Он еле удержался на ногах. Перед ним стоял лейтенант милиции, такой же небритый, как и сам Шубин. Рядом – еще один милиционер и шестерка Плотников.

– Этот? – спросил лейтенант у Плотникова.

– Этот.

– Пошли, гражданин, вы задержаны, – сказал лейтенант.

– Почему? – спросил Шубин.

– Пошли, разберемся.

Шубин обернулся, но Мелконян не вышел. Солдат, держа автомат у груди, равнодушно смотрел вслед Шубину. По его лицу бегали сполохи от веселой надписи «Видеосалон».

В станционной милиции лейтенант потратил на разговор с Шубиным минуты три. Его успели проинструктировать. От потребовал у Шубина документы. Документов у Шубина не было, потому что их не вернул старшина. Об этом лейтенант, видно, уже знал. Затем лейтенант сказал, что товарищ, называющий себя Шубиным, задержан по подозрению в убийстве руководящего работника Спиридонова С.И. этой ночью в гостинице «Советская». Логика в этом тоже была. А идея, как решил Шубин, принадлежала самому Силантьеву. можно спорить и даже отбрехаться, если тебя обвиняют в хулиганстве, скандале и даже оскорблении вышестоящих лиц. Но с убийцами, особенно в чрезвычайном положении, ведут себя строго.