Текст книги "Хрупкое убежище (ЛП)"
Автор книги: Кэтрин Коулс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)
Хрупкое УБЕЖИЩЕ
Кэтрин Коулc
Для всех, кто идет по дороге утраты.
Это извилистый путь, который меняется, но не заканчивается. Просто помните, что вы не одни. Вы несете их с собой, куда бы ни шли. И вы будете видеть мир во всех его красках, потому что любили так глубоко.
Пролог
РоудсПРОШЛОЕ, ТРИНАДЦАТЬ ЛЕТ
– Как это было? – прошептала Фэллон, пока внедорожник подпрыгивал на гравийной дороге. В ее голосе звучало благоговение, как будто она говорила о Боге или о каком-то великом произведении искусства в музее.
Но мы явно говорили не об этом.
Я никак не могла стереть с лица свою глупую, широченную улыбку, пока мама Фэллон везла нас сквозь ночь, время от времени бросая взгляд в зеркало заднего вида – так, как делают все мамы. У меня в животе все крутилось, как на тех каруселях на ярмарке, которые кружат по кругу, прижимая к стенке. А моя улыбка только становилась больше.
– Знаешь это ощущение, когда едешь на американских горках, и у тебя в животе все проваливается?
Фэллон кивнула, ее слегка завитые волосы упали на лицо, а глаза засветились.
– Вот так. – Я откинулась на заднее сиденье с вздохом.
Фэллон подтянула колени к груди, положив на них подбородок.
– Я знала, что Феликс тебе нравится. Я знала! – Она говорила тихо – то ли чтобы мама не услышала, то ли просто потому, что всегда так говорила.
Я не смогла сдержать смешок, который вырвался у меня, пока в животе снова закружилось. Я надеялась, что я ему нравлюсь. Но больше всего я хотела, чтобы он пригласил меня на свидание. Может, мы бы сходили в кино. Или просто погуляли по центру города, держась за руки.
Я до сих пор чувствовала прикосновение его губ к моим – раз, два, три – в темноте чулана в подвале Оуэна. У нас было семь минут в этом чулане. Мы в основном болтали. О поездке Феликса на каникулы к побережью и о моей поездке в Нью-Йорк. А потом он вдруг замолчал, наклонился ко мне, и…
– Он языком пользовался? – прошептала Фэллон в темноте машины.
– Нет! – взвизгнула я, резко выпрямившись.
Наши взгляды встретились, и мы обе разразились смехом.
Миссис Колсон мельком посмотрела на нас в зеркало заднего вида:
– Что на вас нашло?
От этого нам стало еще смешнее. Я навалилась на Фэллон, задыхаясь от смеха, уже не понимая, над чем мы так веселимся. У нас с Фэллон был свой язык. Даже наш смех звучал по-особенному. С учетом того, как близки были наши семьи, она была для меня уже скорее сестрой, чем просто подругой.
А еще потому, что у нашей семьи в Спэрроу-Фоллс не было родственников. Мы стали одной большой компанией, выбранной семьей, вместе отмечали День благодарения и Рождество.
Когда мои родители шесть лет назад перевезли нас из Нью-Йорка в Спэрроу-Фоллс, мы с младшей сестрой были в ужасе. У нас была жизнь в городе. Друзья, школа. Последнее, чего нам хотелось – переезжать в городок с населением три тысячи человек где-то в глуши штата Орегон.
Но со временем я полюбила это место. И Фэллон сыграла в этом огромную роль. Со своей легкой, широкой улыбкой, несмотря на застенчивость, с тем, как она принимала всех – даже новенькую девчонку из Нью-Йорка, на которую тут все посматривали настороженно. Мы сразу подружились. Она стала лучшей частью Спэрроу-Фоллс.
Хотя Феликс Эрнандес мог с ней посоперничать – с его темно-каштановыми волосами, загорелой кожей и глубокими янтарными глазами. Стоило только подумать о нем – и меня охватывал жар, будто я вышла на палящее солнце.
Фэллон мечтательно вздохнула:
– С моими братьями у меня, наверное, никогда и первого поцелуя не будет.
Я посочувствовала ей улыбкой, но спорить не стала. У Фэллон было три старших брата. Один родной – Коупленд. Один приемный – Шепард. И один из приемной семьи – Трейс. Ее мама с бабушкой Лолли постоянно брали на воспитание детей, которым нужны были дома. Многие приходили и уходили, некоторые оставались всего на пару дней. Но Коуп, Шеп и Трейс стали постоянной частью семьи, и в жизни Фэллон было предостаточно чрезмерной заботы.
– А есть кто-то, кого ты хочешь поцеловать? – спросила я. Фэллон редко делилась такими чувствами. Ее застенчивость мешала ей общаться с большинством мальчишек в нашем классе.
Даже в темноте я увидела, как у нее покраснели щеки.
– Наверное, нет. Большинство ребят в нашем классе – сплошные придурки.
Я прыснула от смеха:
– Тут ты права. Похоже, мне достался единственный нормальный.
Миссис Колсон остановила машину, поставила ее на стоянку и обернулась к нам:
– Первая остановка для бригады хохотушек. – Она перевела взгляд на меня, и на лице ее заиграла теплая улыбка. – Рада, что вы повеселились.
За последние годы мама Фэллон стала для меня почти второй мамой. Я покраснела и едва удержалась, чтобы не опустить голову. Уж она-то наверняка почувствовала, что на той вечеринке что-то было. Материнское чутье.
Фэллон прикусила губу, чтобы не расхохотаться снова, и наклонилась ближе:
– Позвони мне завтра. Сходим к реке, расскажешь все.
– Сразу после завтрака. – У папы был пунктик насчет воскресных завтраков. Он устраивал настоящий пир – панкейки, вафли, иногда даже блинчики, если был в настроении. Ни телефонов, ни других отвлечений. Только семейное время.
Именно ради этого он и перевез нас в Спэрроу-Фоллс. Хотя у него была серьезная работа – финансовый консультант для всяких бизнес-зубров, – он не хотел, чтобы мы втянулись в этот мир. Поэтому и переехали. И теперь я больше не злилась из-за этого.
Фэллон обняла меня крепко-крепко:
– Не представляю, как ты сегодня уснешь.
Я снова рассмеялась:
– Скорее всего, никак.
Отстегнув ремень, я вылезла из машины:
– Спасибо, что подвезли, миссис Колсон.
– Всегда пожалуйста, Роудс, – сказала она, в то время как дверь в дом уже открылась.
– Спасибо, Нора, – крикнула мама с порога.
Миссис Колсон махнула маме рукой и улыбнулась. Мы с Фэллон так часто бывали друг у друга, что они уже привыкли к такому обмену детьми.
– Может, завтра днем на йогу? – предложила Нора.
– Только если потом заглянем в пекарню, – парировала мама.
Миссис Колсон рассмеялась:
– Ну конечно, у тебя всегда самые лучшие идеи.
Я спрыгнула вниз, мои ноги в сандалиях мягко приземлились на гравий. Лунный свет серебрил дом, словно нарисованный акварелью. Мама влюбилась в этот старинный викторианский особняк, когда приехала сюда с папой. Он, разумеется, сделал все, чтобы он стал ее.
Я всегда немного стеснялась этого дома – с отдельным гостевым домиком и двадцатью акрами земли вокруг, ближайшие соседи едва виднелись вдалеке. Он был совсем не таким, как остальные дома в Спэрроу-Фоллс. В центре города – сплошь милые коттеджи в стиле крафтсмен. За городской чертой – раскидистые одноэтажные дома в духе ранчо.
Но, подпрыгивая на дорожке к крыльцу, я не могла не признать – дом был действительно красив. Как из сказки – с башенками, шпилями. И несмотря на все свое вычурное великолепие, он никогда не казался холодным. Отчасти – из-за сада, в который мама вкладывала всю душу. Но еще больше – из-за любви, что жила в этих стенах.
Стоило мне приблизиться, как мама сразу обняла меня. Прижала крепко, покачивая из стороны в сторону.
– Мам, – пробормотала я, уткнувшись в ее грудь.
– Дай мне побыть в этом моменте, – сказала она. – Моя малышка впервые пошла на вечеринку с мальчиками. А там гляди – за руль сядет, пить начнет и из дома съедет.
– Мне тринадцать, а не тридцать, – простонала я.
Мама шумно всхлипнула, отпуская меня, но обвила рукой за плечи.
– Я только моргну и ты уже там.
Я только покачала головой:
– У нас еще есть время. Дыши.
Мама засмеялась:
– Постараюсь. Пойдем, я сделала какао.
Неважно, что днем температура приближалась к +25–30 – я никогда не откажусь от маминого какао. Она делала его из настоящего порошка, добавляя сахар и еще какие-то секретные ингредиенты. А ночи в высокогорной пустыне Центрального Орегона бывали по-настоящему холодными.
– Зефир есть? – спросила я с надеждой.
Мама улыбнулась:
– А я, по-твоему, кто?
– Точно не дура, – ответила я с ответной улыбкой.
Она все так же держала меня под руку, пока мы проходили через прихожую и шли по коридору на кухню. По обе стороны от нас – резные деревянные панели, словно рама для сказочных обоев. На этих стенах оживали феи с блестящими крылышками – сцена будто из волшебного мира.
Когда папа впервые увидел, что мама выбрала для этого коридора, он только покачал головой и улыбнулся:
– Моя девочка все делает волшебным.
На кухне уже витал легкий аромат шоколада, и мама наконец отпустила меня. Я уселась на высокий стул у широкого острова и обхватила руками свою кружку, будто из «Алисы в Стране чудес» – неровную, с закрученной ручкой.
Закрыв глаза, я сделала пробный глоток. Идеальное сочетание шоколада и сахара растеклось по языку.
– Самое лучшее, – пробормотала я.
Открыв глаза, я увидела, что мама внимательно меня разглядывает. Ее взгляд неторопливо скользил по моему лицу, будто она пыталась разглядеть, что там под поверхностью. Мне вдруг захотелось убежать в комнату.
А потом ее глаза начали быстро моргать, и они заблестели. По мне пробежала паника.
– Мам?
Она отмахнулась:
– Все нормально. Просто сентиментальничаю. Моя девочка взрослеет.
Паника исчезла, уголки губ поползли вверх:
– Это всего лишь одна вечеринка.
– Первая, – сказала мама, обхватив кружку. – Было еще какие-нибудь «первое»?
Щеки тут же вспыхнули, взгляд опустился в кружку с какао.
Мама положила руку на мою:
– Ты ведь знаешь, что всегда можешь со мной поговорить. Я все это уже проходила. Первые вечеринки, первые симпатии, первые поцелуи...
Я прикусила губу и все вылетело разом:
– Феликс меня поцеловал. Он мне нравится. Сильно нравится. Он добрый и милый, и каждый раз, когда я рядом, у меня в животе все как на карусели. Но он ничего не сказал, когда мы уходили. А вдруг я ему не нравлюсь? А вдруг я плохо целуюсь? А вдруг...
Мамин тихий смех прервал мою панику:
– Ро, – мягко произнесла она.
Я подняла на нее глаза.
Ее карие, как у меня, глаза смотрели прямо в душу.
– Он дурак, если ты ему не нравишься.
– Ты же моя мама. Ты необъективна.
– Конечно, – кивнула она. – Но я видела, как он на тебя смотрит, когда забираю тебя из школы. Ты ему тоже нравишься.
Где-то внутри разгорелась надежда:
– Правда?
Мама улыбнулась:
– Правда. Хотя я пока не знаю, как к этому относиться. Тринадцать – это все-таки рановато для бойфренда.
– В моем классе у половины уже есть, – возразила я.
Мама вздохнула, сжала мою руку:
– Если он тебя пригласит, только групповые встречи. Никаких свиданий один на один.
– Маааам, ну серьезно...
Она только посмотрела на меня тем самым взглядом, после которого спорить бессмысленно.
Я вздохнула:
– Ладно. Все равно сначала пусть сам пригласит.
Мама отпустила мою руку:
– Пригласит. Дай ему время.
Мне бы ее уверенность. Но внутри все равно все трепетало, как будто я из кусочков, и каждый отвечает за свое: тревогу, надежду, радость. Я потягивала какао, пока мама расспрашивала про вечеринку. К счастью, тему Феликса она больше не затрагивала.
– А у Фэллон кто-нибудь на примете есть? – спросила мама.
Я покачала головой. При всей своей легкости рядом со мной, в компании Фэллон закрывалась. Прятала все светлое и теплое за панцирем, чтобы никто не проник.
– Не особо.
Мама постучала пальцами по столешнице:
– Просто постарайся включать ее в эти ваши групповые встречи. Даже если у нее пока никого нет.
Я закатила глаза:
– Да я вообще без нее никуда не хожу.
Мама засмеялась, забрала наши кружки и поставила в раковину:
– Как я могла забыть?
Я соскользнула со стула, и мама снова заключила меня в объятия:
– Люблю тебя до бесконечности.
– Люблю тебя до бесконечности в квадрате.
Мама улыбнулась, уткнувшись в мои темные волосы:
– До бесконечности в квадрате.
Я обняла ее крепче:
– До бесконечности в бесконечной степени.
Она рассмеялась, отпуская меня:
– Ну все, победила. В этот раз.
Я улыбнулась, и мы вместе поднялись по лестнице, пока мама по пути гасила свет.
– Папа с Эмилией уже спят? – спросила я, когда мы поднялись на второй этаж.
– Эмилия, кажется, еще не легла, а вот папа – точно давно.
Поскольку большинство его клиентов жили на Восточном побережье, он по-прежнему вставал по их времени. Просыпался до рассвета – но зато всегда встречал нас, когда мы возвращались из школы.
Мама постучала мне по носу:
– Он оставил тебе новую книжку на кровати.
Я расплылась в улыбке. Если с мамой нас сближали клумбы и цветы, то с папой – книги. Он всегда находил для нас новое приключение между страниц. Мы только что закончили «Трещину во времени», и я знала – он уже ищет следующую историю. Мне не терпелось узнать, что он выбрал.
У моей двери мама остановилась, поцеловала меня в лоб:
– Что хочешь на завтрак? Передам повару.
Я прикусила губу:
– Блинчики?
– Вижу, пошла ва-банк.
– Они мои самые любимые, – улыбнулась я.
Мама в последний раз обняла меня покрепче:
– Посмотрю, что можно сделать. Сладких снов.
– Тебе тоже.
Зайдя в комнату, я вдруг почувствовала, как усталость налетела на меня, словно грузовик сбил. Я поморщилась, глядя на разбросанную повсюду одежду. Раньше я в панике перебирала наряды в поисках идеального, и после меня остался настоящий погром. Разберусь завтра. Если не разберусь – вещи начнут таинственно исчезать: мамино наказание за бардак.
Быстро почистив зубы в своей ванной комнате, я надела пижаму с подсолнухами. Но, выйдя из ванной, остановилась как вкопанная – Эмилия сидела у меня на кровати, держа в руках одну из маек, которые я рассматривала перед выходом.
– Можно я ее возьму? – спросила она с надеждой.
Моя младшая сестра была младше меня всего на год, но постоянно пыталась таскать мои вещи и влезать в мою компанию. Я нахмурилась:
– Зачем?
Она пожала плечами:
– Ну… Может, схожу в Pop?
Soda Pop – пятидесятническая закусочная, любимая всеми возрастами за свои невероятные бургеры и потрясающие молочные коктейли. Но все в городе просто звали ее Pop.
– Для Pop это слишком нарядно, – сказала я, забираясь под одеяло.
Губы Эмилии плотно сжались:
– Разве не мне решать, что слишком нарядно?
В голове мигнули тревожные лампочки. Эмилия была самой упрямой двенадцатилетней, каких я знала. А я слишком устала, чтобы сейчас с ней спорить.
– Бери, – махнула я рукой, потянулась к лампе и выключила свет.
Лунный свет все еще заливал комнату через огромные окна, выходящие на балкон. Я увидела, что Эмилия и не думает уходить.
Я простонала:
– Что опять, Эм? Я спать хочу.
Она замолчала на мгновение:
– У тебя появился парень?
Я резко села в кровати:
– Ты что, подслушивала нас с мамой?
Челюсть Эмилии напряглась в знакомом упрямом изгибе:
– Я просто хотела попить. Мне нужна была вода.
– Тогда нужно было, как нормальный человек, спуститься на кухню и взять стакан воды, а не стоять в коридоре, как любопытная мышь.
Она вскочила с кровати:
– Я не любопытная! Это вы с мамой шептались!
– Мы не знали, что ты там.
На лице Эмилии мелькнула обида:
– Все равно. Я и знать не хочу про твоего глупого парня.
Она бросила майку на пол и выскочила из комнаты, с грохотом захлопнув за собой дверь.
Я упала обратно на подушки с громким стоном. Чертовы младшие сестры. Где-то внутри шевельнулась вина, как маленькие иголочки под кожей. Я должна была пойти за ней. Но сил уже не было. Я помирюсь с ней утром: принесу эту майку и ее любимый мой блеск для губ и все снова будет хорошо. А сейчас мне нужен был только сон.
Что-то защекотало мне нос, заполнило дыхательные пути и стало першить в горле. От кашля глаза затрепетали. Я моргнула, вглядываясь в темную комнату. Луна уже не светила так ярко – ее скрыли облака. Но даже при слабом освещении я поняла: что-то не так.
И тут я услышала это. Вой сигнализации. Я нахмурилась, снова закашлявшись. Источник запаха стал ясен моментально и неумолимо.
Дым.
Я резко села, пытаясь выбраться из постели, но ноги запутались в простынях. Верхняя часть тела продолжала движение вперед, ладони с глухим шлепком ударились о ковер возле кровати. Волокна впились в кожу, пока я пыталась выпутаться из клубка постельного белья и подняться.
Новая волна кашля согнула меня пополам. В голове всплыли картинки с урока в пятом классе, когда к нам приходил пожарный. Опустись ниже. Закрой рот и нос, чем сможешь.
Я схватила валявшуюся рядом вещь – ту самую майку, что выбросила Эмилия. Эмилия. Я прижала легкую ткань к лицу и поползла к двери.
Комната Эмилии была дальше по коридору, ближе к родительской спальне. Когда мы только переехали сюда шесть лет назад, она боялась – после манхэттенской квартиры все казалось чужим. Ее мучили кошмары, она плохо спала целый месяц и выбрала комнату рядом с родителями, а не рядом со мной, как планировали изначально.
Добравшись до двери, я замедлилась – в голове вспыхнула еще одна инструкция: проверь дверную ручку. Я осторожно коснулась латунной поверхности. Тепло тут же обожгло ладонь.
По телу пробежала новая волна паники, глаза защипало от слез. Я не знала, что делать. Это был единственный выход из моей комнаты. Телефона у меня не было – родители категорически были против собственной линии, а уж мобильника тем более. И вот я в ловушке.
Я сильно прикусила внутреннюю сторону щеки. Рот наполнился металлическим вкусом крови, но я почти не обратила внимания. Из-под двери все гуще валил дым. Времени оставалось все меньше.
– Мам! Папа! – закричала я. Ответа не последовало.
Может, они уже выбрались. А может, между нами просто завал. Но чтобы узнать, надо открыть дверь.
Я грызла разбитую щеку, боль возвращала меня в реальность. Обмотала руку майкой и осторожно повернула ручку. В ту же секунду из-за двери вырвалось пламя.
Я отпрянула с приглушенным криком, который тут же перешел в новый приступ кашля. Языки пламени плясали, как в каком-то завораживающем и одновременно ужасном танце. Дым клубился в комнату, как чудовище из давних кошмаров.
Страх захлестнул меня, я откатилась глубже в комнату, пока спина не уперлась в стену. Легкие сдавило, стало трудно дышать. Нужно выбраться. Немедленно.
На ощупь я ползла вдоль стены. Резьба дерева сменилась рамами окон. Я ковыляла, пока не нащупала дверную ручку французских дверей, ведущих на балкон.
С третьей попытки дверь поддалась. В лицо хлынул поток свежего воздуха и тут же вызвал новый приступ кашля. Я вылезла на деревянный настил, сдирая колени сквозь тонкую пижаму.
Схватившись за деревянные балясины перил, я ощутила жар огня у себя за спиной. Было так жарко, что казалось, кожа потрескается.
Я лихорадочно осматривалась в поисках выхода, помощи. Пусто. Оставалось надеяться, что кто-то из соседей увидел пламя и вызвал пожарных. Но гарантий не было – середина ночи.
Я глянула вниз, пытаясь оценить высоту. Падение вряд ли убьет меня, но переломы обеспечены. Но это все равно лучше, чем сгореть заживо.
Справа я заметила водосточную трубу. Выглядела она так же старомодно, как и весь дом. Поднявшись на ноги, я перебралась к ней и коснулась рукой. Теплая, но не обжигающая. Возможно, получится по ней спуститься.
Оглушительный взрыв внутри дома чуть не сбросил меня с балкона.
Сейчас. Надо действовать сейчас.
Я перекинула через перила одну ногу, потом другую. Перебралась к трубе и вцепилась в нее изо всех сил. Крепления трубы давали хоть какие-то опоры для ног.
Зажмурившись, я полностью перевесилась на трубу. Металл впивался в босые ступни, боль пронзала, но я ее игнорировала.
Крепко сжав трубу руками, я медленно сползала вниз, пока не нащупала ногами очередное крепление. Изнутри дома доносились треск и вой – словно огонь был живым существом. А может, так оно и было.
Труба становилась все горячее, страх разгорался в животе. Я была ближе к земле, но пока недостаточно, чтобы прыгнуть. Слезы струились по щекам. Я хотела к папе. Он всегда знал, что делать. Мы бы обсудили проблему со всех сторон, и вместе нашли бы решение. Но его здесь не было. И я боялась думать, что это значит.
Огонь вдруг стих. Тишина, от которой стало только страшнее. Едва слышный свист и вспышка пламени.
Боль сомкнулась вокруг меня, как огненное одеяло. Если бы не невыносимая агония, я бы поняла, что падаю. А потом, к счастью, пришла только тьма. Благословенная тьма.
1
Роудс ДВАДЦАТЬ СЕМЬ ЛЕТ
Мой внедорожник подпрыгивал на гравийной дороге, позвоночник вздрагивал от каждого особо глубокого выбоины. Я мысленно добавила «подровнять подъезд» в свой бесконечный список дел. Что там – одна задача больше, когда их уже не меньше двух сотен?
Я заставила себя разжать пальцы на руле – костяшки побелели от напряжения. Перехватив руль поудобнее, заметила влажные пятна на коже – пот от скользящей тревоги. Эти крошечные разводы влаги где-то внутри разожгли во мне злость.
Я была благодарна этому чувству. Оно куда лучше, чем страх и тревога, крутившиеся вокруг меня последние недели, пока я собирала вещи в домике в городе. Я не провалюсь. Больше нет.
Глубоко вдохнув, я сбавила скорость, чтобы осторожнее проезжать выбоины. Если сосредоточиться только на дороге – может, паника меня не догонит. По крайней мере, в этот раз.
Я превратила дорогу в игру: насколько ровно смогу вести машину по этому раздолбанному маршруту? Надо признать – справлялась я неплохо. Но дорога закончилась, открывая вид на что-то вроде импровизированной парковки.
Я остановилась, но не стала сразу поднимать взгляд. Вместо этого сосредоточилась на благодарности. На чудесной булочке с шоколадной крошкой за завтраком. На том, как рассвет раскрасил горы всеми цветами радуги. На сообщении от Фэллон: «У тебя все получится». На самом факте, что я дышу.
Я переключилась на дыхание. Вдох на счет три, выдох на счет три. Эта простая математика удерживала меня от панической атаки, которая могла затмить сознание.
Вдох. Два. Три.
Я подняла взгляд на пару сантиметров.
Выдох. Два. Три.
Мой взгляд зацепился за огромную клумбу. Раньше здесь бушевал цветочный взрыв – пенстемоны, ирисы, тысячелистник. Сейчас все это было… мертвым.
Как мама. Папа. Эмилия. И я – в каком-то смысле. Та, прежняя я умерла вместе с ними – из-за старой электропроводки в еще более старом доме. Доме, полном жизни и любви, который уже четырнадцать лет стоит наполовину выжженным.
Но теперь, наконец, я готова изменить это. Вернуть его к жизни. И, возможно, вернуть часть себя, погибшую той ночью.
Я открыла дверцу внедорожника и выбралась наружу. Подошвы ботинок заскрипели по гравию. Я заставила себя поднять взгляд выше, выше, выше. Вот он.
Во рту пересохло, горло сжалось. Я попыталась сглотнуть, но все будто застыло. Глаза жгло. Я снова начала считать.
Вдох. Два. Три.
Выдох. Два. Три.
Я уже продержалась дольше, чем в прошлый раз. Тогда паническая атака накрыла меня через тридцать секунд – настолько жестокая, что потребовались дни на восстановление.
Но это было год назад. Многое изменилось. Я стала смелее. Сильнее.
Я уже прошла через ад. Я смогу вернуть себе место, в котором когда-то были самые счастливые воспоминания. Нет. Которые до сих пор есть – мне просто нужно откопать их из-под завалов.
Продолжая считать в фоне, я по-настоящему посмотрела на дом. С одной стороны викторианский особняк выглядел почти нормально – будто ничего и не случилось. А с другой – сплошные руины.
Огонь начался в юго-восточной части – где были комнаты родителей и Эмилии. У них не было шанса. Единственное утешение – дым забрал их задолго до огня.
Моя рука скользнула под выношенную футболку, пальцы нащупали шершавую кожу на боку – единственное физическое доказательство, что кошмар был реальным. След всего, что я пережила.
Пожар. Падение. Месяц в больнице, где единственным утешением была Фэллон. Чудо, что сосед вывел ночью щенка на улицу – и заметил зарево вдалеке. Он добрался до меня раньше скорой помощи, но пожарные прибыли быстро, затушили огонь и спасли оставшиеся две трети дома.
Я этого не помню. Тогда я была без сознания. Но это оцепенение быстро сменилось болью. Даже под действием сильнейших препаратов в реанимации я неделями жила в муках. И физическая боль – это было лишь начало.
Тетя приехала сразу же. Но когда узнала, что не получит доступ к трасту, который оставили родители, внезапно выяснилось, что у нее нет ни сил, ни возможностей заботиться о тринадцатилетней девочке. Больше родственников не было. Именно в той стерильной палате социальный работник сообщил мне, что я становлюсь подопечной государства.
Тогда слезы так и не пришли – психика снова ушла в оцепенение. Я вцепилась в физическую боль, пока проходила бесконечные часы реабилитации и терапии. Только это помогало удерживаться на плаву, не позволяя сердцу разорваться от горя.
Мне нужно было это онемение, пока я не знала, куда попаду. Нужно было, когда до ушей долетали шепоты о моем обожженном теле и мертвой семье.
И когда казалось, что я сломаюсь – случилось чудо.
В образе метра пятьдесят семи живого урагана – Норы Колсон. Мамы Фэллон. Женщины, потерявшей мужа и сына много лет назад и открывшей свой дом детям, которым больше некуда идти. Я слышала, как мама говорила, что Нора берет самых сложных – от которых все отмахиваются, потому что с ними тяжело, а приемные родители и соцработники давно перегружены. Но, живя у них, я увидела все сама.
Она настояла, чтобы меня отдали ей. И государство послушало. Потому что, несмотря на свой крошечный рост, у Норы был внутренний огонь, заставлявший всех внимать каждому ее слову. Так я и попала в их лоскутную семью. И стала одной из счастливых. Самой счастливой.
Послышался хруст гравия за спиной. Я обернулась, отрываясь от притяжения дома, что когда-то был домом.
По дороге несся знакомый огромный внедорожник, не особенно стараясь объезжать ямы. Я не сдержала улыбку. Одному из моих братьев точно придется тащить ее машину в ремонт. Скорее всего – Шепу или Трейсу. Шеп всегда считал заботу о всех своей обязанностью. Он был идеальным опекуном. А Трейс всегда следил за безопасностью – с тех пор, как меня определили к Норе. Неудивительно, что он стал шерифом округа.
Дверца внедорожника хлопнула, и Нора поспешила ко мне, ее светло-русые волосы, уже с сединой, развевались на ветру:
– Я же велела тебе дождаться меня! А когда приехала к тебе в домик – тебя уже и след простыл.
При виде настоящей тревоги, прочертившей морщинки на лице Норы, меня охватило легкое чувство вины. Я взяла ее за руку и сжала, пытаясь ее успокоить:
– Мне нужно было встать на собственные ноги.
Зеленые глаза Норы изучили мое лицо. Этот взгляд был до боли знаком – она делала так уже сотни раз. Мама тоже довела этот жест до совершенства.
– Некуда спешить, – осторожно сказала Нора.
Я поморщилась:
– Вообще-то, в понедельник в домик уже заезжает новый жилец, а завтра Шеп начинает реставрацию, так что процесс пошел.
– Ты всегда можешь вернуться ко мне с Лолли, – быстро предложила Нора. – У нас полно места.
Я невольно улыбнулась. У Норы с ее мамой и правда было пространство. Дом, где я провела свои подростковые годы, был таким большим, что без карты можно было заблудиться. Но он идеально вписывался в окружение – тысячи акров земли до самого горизонта.
– Мне уже малость многовато, чтобы возвращаться домой, – мягко упрекнула я.
Она притянула меня в объятия:
– Никогда не поздно. Никогда.
Сердце сжалось сильнее одновременно от радости и боли:
– Люблю тебя, – прошептала я.
– Больше, чем звезд на небе, – так же тихо ответила Нора.
– Хватит этой слащавости, – раздался хриплый голос с нотками табака и виски. – Помоги мне повесить мой подарок в гостевом домике.
Нора отпустила меня, и мы обе обернулись к пожилой женщине, стоявшей на подъездной дорожке. Лолли была в воздушном платье в пол, увешанная таким количеством ожерелий и браслетов, что я сбилась со счета. Ее седые волосы были собраны в растрепанный пучок. В руках она держала что-то блестящее – полотно, усеянное сотнями сверкающих камней.
– Мам... – начала Нора.
– Думаю, вешать надо в прихожей, сразу как заходишь, – перебила ее Лолли, постукивая пальцами по губам. – Нет, лучше над кроватью. Что скажешь, Ро?
Я внимательно вгляделась в творение из ее последнего увлечения – алмазной мозаики. С первого взгляда казалось, что это какой-то экзотический цветок из амазонских джунглей. Но я знала лучше. Прищурилась, рассматривая детали.
Справа от меня Нора ахнула:
– Мам! Скажи, что это не член.
Я захлебнулась сдавленным смешком, когда в изображении начали четко вырисовываться мужские причиндалы. Лолли не устраивали обычные алмазные картинки – ей нужны были пикантные произведения.
Лолли вскинула бровь:
– Нечего стыдиться человеческого тела. Именно оно вдохновляет величайших художников.
Я прикусила губу, сдерживая смех.
– Может, это и так, но Ро не может повесить такое у себя дома на виду, – зашипела Нора.
Лолли выпрямилась, гордо вскинув подбородок:
– А ты бы так сказала в Метрополитен-музее? В Лувре?
Глаза Норы сузились:
– Ненавижу тебя разочаровывать, мам, но ты не Микеланджело алмазной вышивки.
Я поспешила вмешаться, пока они окончательно не увязли в бесконечном споре. Подошла к Лолли, забрала у нее полотно:
– Мне нравится мой цветок-член. Повешу с гордостью.
Нора взвизгнула, а Лолли лишь засияла:
– Я ведь говорила, что ты – моя любимая?
Я фыркнула. У Лолли «любимый» менялся каждый день, что вечно становилось поводом для шуточного соперничества в нашей пестрой семье:
– Сегодня ты говорила, что любимый – Коуп. Он ведь прислал тебе билеты в первый ряд на свою следующую игру.
Лолли снова постучала пальцами по губам:
– Верно. Наверное, он сегодня побеждает. Есть что-то особенное в том, как эти здоровяки швыряют друг друга об бортики.
Нора всплеснула руками:
– Я сдаюсь!
Смех вырвался из меня, и, Боже, как же это было хорошо. Этот маленький всплеск воздуха выпустил всю тревогу, что бурлила во мне последние недели. Я справлюсь. Все, что я пережила, только сильнее научило меня ценить хорошее. А хорошего в жизни – много.
Я обняла Нору за плечи:
– Лучше позволить Лолли делать, как ей хочется.
– Вот именно, – кивнула Лолли, ее ожерелья громко зазвенели.
Нора покачала головой и посмотрела в сторону небольшого гостевого домика справа от полуразрушенного главного здания:
– Грузчики уже уехали?
Я кивнула:
– Шеп впустил их утром, когда принимал поставку стройматериалов. Они управились за час.
Теперь Нора уставилась на меня с укоризной:
– Тебе пора обустраиваться. Создавать уют.
Я едва сдержалась, чтобы не переступать с ноги на ногу или не сбежать. Нора все время подталкивала меня сделать из своего домика настоящий дом. Но мне это казалось бессмысленным. Это ведь аренда. Временное жилье. Зачем вкладываться?
Хотя деньги и не были проблемой. Родители оставили все свое наследство в трастовом фонде для меня и Эмилии. А раз ее больше нет – все досталось мне. Но я впервые прикоснулась к этим деньгам. И от одной этой мысли становилось нехорошо. Будто я получаю удовольствие от их смерти.
