Текст книги "Хранители магии"

Автор книги: Кэролайн Стивермер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

В кои-то веки Джейн испытывала по отношению к брату ничем не замутненную приязнь. Пусть он считает, что знает, какую именно машину стоит иметь, но ему в голову не придет сказать, что ей не следует садиться за руль.

– Глупости. Если уж тебе нужна машина, то настоящая. А вот что она тебе действительно нужна, я сомневаюсь. Но покажу тебе свою, чтобы ты смогла понять, чего бы лишилась.

– А у тебя есть машина, Робин? Ты меня изумляешь.

Джейн всегда считала, что ее брат стоит предпоследним в списке тех, кто купил бы машину. Последними стояли ее родители.

– Не просто машина. «Морган-минотавр». Мурлычет, как кот, рычит, как лев, и на подходящем гоночном треке может делать тридцать пять миль в час. Я прокачу тебя с Эми в воскресенье днем. Ты ведь захочешь покататься, да, Эми?

Похоже, Эми эта мысль привела в восторг.

– Захочу. Мы могли бы съездить в Уэлс и устроить пикник.

Джейн улыбнулась им обоим.

– Робин, я была к тебе несправедлива. Это звучит чудесно.

После того как возможности воскресного пикника были подробно обговорены, за обеденным столом наступила дружелюбная тишина.

После необходимой паузы, во время которой Джейн аккуратно извлекла из своей порции рыбы самые крупные кости, она спросила:

– Ты знаком с господином по имени Николас Фелл? Насколько я знаю, он член совета Гласкасла.

Вид у Роберта стал чуть раздосадованный.

– Фелл? Конечно знаю. Не трудись его расспрашивать. Он не имеет никакого отношения к тому, над чем мы работаем.

– Правда? – Джейн с интересом оторвала взгляд от рыбьих костей. – А что он тогда делает?

– Он преподаватель Гласкасла, Джейн. – Эми с безмятежной улыбкой перевела взгляд с нее на Роберта. – С тем же успехом можно спросить, что делает лебедь, когда плывет по реке.

– Неплохое сравнение, – признал Роберт. – Именно такое впечатление мы и стремимся производить. Миру мы демонстрируем такое спокойное равнодушие, будто вообще не способны творить магию. Ангельское спокойствие на поверхности, тогда как сами мы понимаем, что внизу каждый яростно гребет, постоянно выискивая для себя какое-то преимущество. Фелл не из таких.

– Он не из гребцов, это ты хочешь сказать? – уточнила Джейн. – Или он не спокоен?

– Я хочу сказать, что он не сосредоточен исключительно на собственном продвижении. В отличие от некоторых, кого я мог бы назвать. Наоборот. Порой Фелл кажется вообще не заинтересованным ни в каком продвижении. Он не из тех, кто вызывается лишний раз подежурить на воротах, конечно, но он предан Гласкаслу. Не допускает, чтобы что-то отвлекло его от исследований.

– Мистера Фелла мало интересуют внешние атрибуты, – добавила Эми. – Его гребля – исключительно в интересах чистых исследований.

– Временами слишком чистых, – проворчал Роберт. – Хотелось бы, чтобы он больше внимания уделял своим студентам, но нельзя требовать слишком многого. Фелл с самого начала получил приглашение участвовать в проекте. Мы быстро ему надоели, и он вернулся к своей собственной работе. Но оказал нам одну услугу: вызвался опекать Лэмберта. Они даже живут вдвоем в комнатах Фелла. Это было очень кстати, потому что в результате Лэмберт остается поблизости, но держится в стороне от любопытствующих. Фелла проект интересует меньше всего, так что Лэмберт может не опасаться, что случайно проговорится о чем-нибудь. – Роберт бросил на Джейн многозначительный взгляд. – Так ты обещала: никаких допросов.

– Обещала, – подтвердила Джейн. – Значит, мистер Лэмберт очень близко знаком с мистером Феллом?

– О да. Они, конечно, не Кастор и Поллукс, но кажутся добрыми друзьями, – ответила Эми.

– Мистер Лэмберт был так любезен, что вызвался зайти за мной завтра днем.

Джейн позволила себе на мгновение задуматься о Лэмберте. Было в нем нечто очень необычное. Конечно, не приходилось удивляться, что она нашла его привлекательным. Она восприняла бы так любого мужчину, настолько же спортивного, двигающегося с такой же инстинктивной непринужденностью, чей взгляд выражал бы такую же подкупающую скромность. Однако ей нельзя было отвлекаться.

– Бедняга не догадывается, что его ждет. Он тебя не боится. Пока. – Похоже, Роберт был склонен оставить эту тему и сосредоточиться на еде. – Ничего, дай ему время.

Глава 2

Поэтому, когда пересекает

Тот, кто богам угоден, эту чащу,

Я, словно метеор, с небес свергаюсь,

Чтобы его спасти от западни.

Тот вечер оказался слишком жарким, чтобы придерживаться традиционного меню, состоявшего из мяса и двух видов овощей, разваренных до предела, однако Лэмберт по привычке отобедал в университетской столовой и даже отведал сыров, подававшихся в качестве последнего удара по пищеварению. Хотя ел он мало, присутствие на обеде позволяло ему вернуться в общество других людей. Пусть даже он почти не разговаривал. У него не было такой возможности.

Несмотря на тяжелую пищу, разговор за столом был оживленным. Лэмберту пришлось сесть между Кромером и Полгрейвом, которые проработали в колледже Тернистого Пути всего год, но были уже такими чопорными, словно провели здесь всю жизнь. Примерно три раза в неделю они спорили о Библии. В другие дни вели дискуссии о погоде, китайской политике и лошадях. Лэмберт совершенно не разбирался в китайской политике, но, судя по их мнениям о Библии, погоде и лошадях, на высказывания обоих не следовало обращать никакого внимания. Сегодняшний вечер оказался библейским.

– Я не согласен с утверждением, будто Священное Писание нельзя подвергать научному изучению. – Полгрейв пьянел от бордо не так быстро, как Кромер. – Почему Библия должна отличаться от любой другой книги?

– А я и не говорил, что должна, – парировал Кромер. – Я никогда не говорил, что ее не следует подвергать анализу с помощью любого научного метода, какой вам понравится. Я сказал, что само по себе научное исследование ничего не доказывает. Вы можете выстроить свои гипотезы в ряд от наименее невероятных до самых невообразимых. Вот для чего нужны научные исследования. Но Священное Писание нельзя понять в рамках гипотез.

– Я не согласен. Ни один разумно мыслящий человек иначе Библию и не понимает, – заявил Полгрейв. – Даже если бы ваш подход имел смысл (а он его не имеет), то для чего он был бы нужен? Куда бы он нас привел? Обратно в Вифлеем? Ну, право же!

– Можете сколько угодно говорить об историческом Иисусе. – Кромер успокоил себя новой порцией бордо, – но вы упускаете главное.

– А главное в том, что вы предпочитаете верить в волшебные сказки. Три волхва приносят дары – золото, ладан и смирну – младенцу, рожденному в яслях! – Полгрейв засмеялся собственным словам. – Бог усыпил Адама и сотворил Еву из его ребра! Вы скорее будете верить народным сказкам, чем признаете, что человек произошел путем эволюции, как все другие твари на Земле.

– А кто не предпочел бы? – парировал Кромер. – А что до пользы, то вы должны бы признать, что из истории Адама и Евы мы узнаем про женщин больше, чем из того, что читаем на страницах «Происхождения видов».

Этот спор длился ровно столько времени, на сколько хватило сыра и печенья. Как только трапеза закончилась, Кромер и Полгрейв завершили диспут словесным эквивалентом рукопожатия, которым теннисисты обмениваются у сетки, и отправились каждый по своим делам.

Пока комната пустела, Лэмберт попытался представить себе, как члены труппы кайова Боба принимают участие в такой вежливой дискуссии. О китайской политике – возможно. Но если бы предметом спора было, например, преимущество сэндвича с ветчиной перед ростбифом, то тут наверняка не обошлось бы без ругательств, а возможно, дошло бы и до потасовки.

Лэмберт решил, что это одно из истинных и легендарных славных наследий Гласкасла: атмосфера, в которой мужчины способны решительно не соглашаться друг с другом по вопросам как жизненно важным, так и тривиальным. И никому не нужно было прибегать к насилию, чтобы ставить выслушать свои идеи. Никому не нужно было защищать себя на каком-то ином уровне, кроме мысленного. Ни один из споров не был решающим. Все сражение можно будет повторять снова, возможно, не три раза в неделю, но всякий раз, как появится свежая информация или свежие силы, чтобы рассмотреть данный вопрос.

Лэмберт опомнился. Чопорность заразительна. Но если это так, то ему хотелось бы вместе с нею заразиться еще чем-нибудь. Возможно, отстраненностью. Или объективностью. Или элементарным упорством.

Лэмберт ушел из столовой последним. Этим вечером помещение опустело быстро: было слишком жарко, чтобы задерживаться. На секунду он пожалел, что Кромер и Полгрейв начали спор о Библии, а не о погоде. Раз ветер переменил направление с юго-западного на северное, любой должен был понять, что погода вот-вот изменится. Или, возможно, Кромер и Полгрейв толкуют признаки не так, как он сам?

Лэмберт вернулся в комнаты, которые делил с Феллом, и не обнаружил никаких следов друга. В помещениях было неестественно тихо. Лэмберту даже пришлось укорить себя за разыгравшуюся фантазию: ему вдруг стало казаться, что комнаты затаились в ожидании чего-то. Любое ожидание было его собственным. А ощущение надвигающихся роковых перемен – всего лишь следствие несварения желудка. Ровное тиканье часов на стене не имело скрытого смысла. Перезвон колоколов Гласкасла, сложный и успокаивающий, означал только, что близится время сна.

В полночь, так и не получив известия о том, где находится Фелл, Лэмберт отправился спать с чувством легкого беспокойства. В отсутствии Фелла не было ничего зловещего, но Николасу было несвойственно исчезать на несколько дней без предупреждения. В конце концов, даже Фелл имел представление о том, как посылать телеграммы.

Наступление ночи никак не умерило духоты и жары тесной спальни. Выносить их было трудно. Лэмберт вспомнил свою первую ночь в Гласкасле. Тогда было холодно. Он весь день играл роль ковбоя, считая, что все дела с ним быстро закончат и отправят его восвояси. Вместо этого ему отвели роскошные гостевые покои – помещения, предназначенные для приезжающих в университет высокопоставленных лиц. Ректор университета Войси лично сопроводил его и поинтересовался, нет ли у него вопросов.

Адам Войси был молод для своего поста – ему едва исполнилось сорок, – но тем не менее держался с огромным достоинством. Он был поджар, как борзая, возвышался над Лэмбертом по крайней мере на дюйм и обладал гордостью под стать самому Карузо. Не принадлежа к числу тех, кто приукрашивает себя старомодными бакенбардами, чтобы повысить авторитет, Войси был гладко выбрит и не имел привычки приглаживать помадой волнистые коричнево-рыжие волосы. Он одевался так, как все в Гласкасле, но все же чуть по-иному. В Войси ощущалась некая театральность, его профессорская мантия была чуть шире, чем принято, его цилиндр блестел чуть сильнее. По сравнению с другими преподавателями Гласкасла Войси, казалось, имел веские основания для убежденности в собственном превосходстве. Но, как ни странно, он выглядел менее чопорным и самодовольным, чем Виктор Стоу, декан колледжа Святого Иосифа, или Сесил Стюарт, декан колледжа Трудов Праведных.

На Лэмберта гостевые покои особого впечатления не произвели. Ему понравились красивая старинная мебель, уголь, горящий в камине, темно-зеленые бархатные занавески, закрывавшие глубокие оконные проемы. Все это выглядело славно, но общее впечатление создавалось печальное. От сквозняков, гулявших по комнате, бархатные занавески колыхались. Лэмберт ожидал, что Гласкасл будет полон людей, считающих себя важными персонами, – и так это и оказалось. Он ожидал, что они будут жить в помещениях, которые покажутся шикарнее отелей «Ритц», но почему в них должно быть холодно, как в леднике?

Войси хотел узнать, нет ли у него вопросов. Лэмберт решил, что этого вопроса он задавать не станет.

– Мне любопытно, – признался он. – Я все гадаю, зачем вы меня сюда позвали. Зачем стрелять по целям в школе, где учат магии? Разве вы и ваши друзья не можете придумать какое-то волшебство, которое устранило бы потребность в стрельбе?

Войси жестом пригласил Лэмберта сесть в обитое парчой кресло, а сам опустился в другое.

– В каком-то смысле именно потому мы вас сюда и позвали. Чтобы вы помогли нам в этой задаче – обрести знания. Это чистое исследование.

Лэмберт сдвинул брови, обдумывая сказанное.

– Но вы используете магию?

Войси подался вперед.

– Мы только начинаем осваивать наилучшие пути использования научного метода в изучении мира. Когда-нибудь мы будем знать все, что можно узнать о чем бы то ни было. Но до той поры существует некая дисциплина, которая, за неимением более подходящего слова, называется магией.

Выражение лица Войси, очевидно, подразумевало приглашение посмеяться над применением такого старомодного термина.

– Ладно. – Лэмберт обдумал услышанное. – Волшебники существуют?

Ректор рассмеялся во весь голос. При этом его длинное лицо очень похорошело.

– Это устаревший термин. С тем же успехом можно войти в комнату, полную химиков, и спросить, где алхимики. Но за неимением лучшего ответа – вот он я.

– Вы волшебник?!

Лэмберт не ожидал, что Войси будет говорить об этом так буднично.

– Я изучаю дисциплину, для которой мы пока не нашли современного названия, это так. – Войси внимательно посмотрел на Лэмберта, словно оценивая, сколько тот способен выслушать за раз. – Я начал свои исследования здесь в качестве студента колледжа Святого Иосифа. Мои работы встретили одобрение ректора и членов совета того периода, и после окончания учебы меня пригласили остаться в качестве стипендиата колледжа Тернистого Пути. С тех пор я продолжал исследования, обретая все больше обязанностей и власти. Позвольте мне подчеркнуть это слово: «исследования». Мы все ведем исследования – студенты и преподаватели, все.

– Вы хотите сказать, что вы исследуете магию. – Лэмберт ответил Войси таким же изучающим взглядом. – А вы могли ею владеть до того, как сюда попали, или этому пришлось учиться уже здесь?

– То немногое, что освоил, я выучил здесь, в Гласкасле.

Войси говорил скромно, но за его словами ощущалась уверенность в себе. Лэмберт понял: Войси убежден в том, что названная им «скромной» магия постороннему покажется очень внушительной. Ему стало интересно, играет ли Войси в покер. А если играет, то преуспел ли в этом.

– А когда вас принимали, откуда узнали, что вы сможете научиться магии?

– А вот этого и не знали. Полной уверенности быть не может. – Скромность Войси сменилась легким самодовольством. – Хотя я и был столь же многообещающим, как любой из поступающих.

– А студентов Гласкасла выбирают по тому, насколько они многообещающие? – спросил Лэмберт.

– Не только. Когда-нибудь появятся научные тесты, которые позволят определять способности. А пока мы не можем быть абсолютно уверены в способностях любого из студентов. Мы их принимаем или отказываем в приеме на основе биографических данных и уже полученного образования. Студенту дается год учебного режима, чтобы он смог продемонстрировать свои способности к магии. Если в течение трех триместров он всего лишь пел, то уже оправдал затраты на питание и жилье, а также усилия его наставника. Но если он всего лишь поет, если мы не обнаруживаем склонности к магии какого-то вида, в конце третьего триместра его отчисляют.

– Это пение… – Лэмберт замялся. Он знал, что способен подобрать слова, которые описали бы его впечатления от пения, но не был уверен, что не выказал бы эмоций больше, чем допускают приличия. – Это магия?

– Вы слышали гимны? – Казалось, Войси это понравилось. – А мне казалось, что вам устроили стандартную экскурсию. Вас заводили и в студенческие капеллы?

– Нет, я слышал пение из сада. Это было… Я никогда прежде ничего подобного не слышал.

– И когда уедете из Гласкасла, то, думаю больше и не услышите. – Но что-то в лице Лэмберта заставило Войси смягчиться. – Я рад, что вы оценили это. Гимны жизненно важны для Гласкасла.

– И их поют обычные студенты? Вы не выбираете их из-за голосов?

– Господи, нисколько! – Войси тихо засмеялся. – Нам оперные певцы не нужны. Мы ищем молодых людей, которые способны хорошо функционировать как часть целого. Надежных людей, а не выдающихся.

– Значит, теоретически любой может провести здесь по меньшей мере год? После того, как его примут?

– Теоретически. – Войси чуть поколебался, но потом продолжил мягко, но решительно: – Прием зависит не только от простого интереса. Мы проверяем происхождение и образование каждого студента. Существуют определенные академические требования: например, знание латыни.

Лэмберт был слегка огорошен.

– Происхождение? Что это значит?

Войси явно смутился.

– Думаю, вы сможете проследить это по тем студентам, с которыми уже встретились. Есть определенный… как бы выразиться… определенный стиль, свойственный всем живущим в Гласкасле. Вы научитесь его узнавать, когда проведете здесь больше времени.

Лэмберту показалось, что он понял недосказанное Войси. В Гласкасле не находилось места людям низкого происхождения, а также приехавшим из-за пределов Объединенного Королевства.

– Иностранцев в Гласкасл не принимают?

Похоже, Войси этот вопрос несколько успокоил.

– О, конечно принимают. В пределах тех требований, которые я уже назвал. Интересная это вещь – национальность. У меня есть теория. В народе веками ходило поверье, что ведьмы не выносят воды.

– А мне казалось, что традиция окунания ведьм в воду основывалась на том, что это вода не выносит ведьм. Ведьмы оставались на поверхности, потому что вода не давала им утонуть.

Лэмберт вычитал это в одной из материнских книг по истории, но не мог вспомнить, в какой именно.

– Странные они, эти народные сказки, правда? – Войси развел руками. – Мы научными методами исследуем соотношение между практической магией – и даже склонностью к практической магии – и степенью дискомфорта, испытываемой при пересечении крупных водоемов. Сейчас наши знания ограниченны, но когда будут выявлены научные принципы, то, думаю, это окажется одним из тех случаев, когда суеверия предвосхищают факты. Когда-нибудь мы сможем продемонстрировать, что стойкие люди, заселившие Новый Свет, были теми, кто смог пережить плавание через океан: они выжили в отличие от многих других путешественников. Было установлено, что люди, подобные вам, кто ведет свое происхождение от первых поселенцев, имеют столь малую склонность к магии, что мы можем смело обобщить и сказать, что ни один человек родом из Канады, Соединенных Штатов или любой другой части Нового Света не сможет обучиться магии.

– У вас есть реальные доказательства? – Лэмберт вспомнил кое-что виденное им во время поездок с шоу кайова Боба, некоторые рассказы индейцев – и ему стало интересно, какие выводы из этого сделал бы Войси.

– Доказательств пока нет, – между тем ответил Войси. – Я глубоко убежден, что через несколько лет прогресс науки поможет нам точно сформулировать этот естественный закон. Тем временем мы просто пользуемся эмпирическим правилом. Мы не знали, почему яблоко падает с дерева, пока сэр Ньютон не дал нам научных объяснений. Но мы точно знали, что яблоко действительно падает.

– Значит, способность к магии имеют только те, кто родился на нужном берегу океана, – заключил Лэмберт, – а осваивают магию только те, кто учится в Гласкасле.

– Наверное, я чересчур все упростил. – Войси нахмурился. – Все не настолько однозначно. Во-первых, из тех, кто мог бы обучаться магии, это делают только немногие. Во-вторых, магия бывает разная, и учат магии не только в одном месте. Если бы вы были, упаси Бог, француженкой, то могли бы изучать магию в Гринло. Если бы вы верили в мудрость кухарок, то целую науку могли извлечь из того, как счищается кожура с яблока. Если вы верите в сказки, то для вас важнее всего будет знать, что в мире есть четыре хранителя, которые уравновешивают и оберегают области Земли, нейтрализуя нашу магию своей собственной. И даже если вы не верите в сказки, то не можете не признать, что время от времени – как правило, в древнейших родах – появляются природные таланты.

– А что такое природный талант? – спросил Лэмберт, на секунду сбитый с толку рассуждениями ректора.

Войси нахмурился сильнее.

– Обладатели природного таланта способны творить магию без предварительного обучения. Нельзя вообразить ничего более опасного. Ученые считают, что пожар на Паддинг-лейн начался тогда, когда один такой природный талант попытался зажечь свечу с помощью огненного заклинания.

Лэмберт выслушал это заявление и стал молча дожидаться, чтобы Войси его пояснил.

– Большой лондонский пожар тысяча шестьсот шестьдесят шестого года начался на Паддинг-лейн, – снисходительно добавил его собеседник. – Тогда сгорела половина Лондона.

– Ничего себе свечка, – ужаснулся Лэмберт.

– День был ветреный, – объяснил Войси. – К счастью, природный талант – явление редкое. Когда-нибудь исследователи скажут нам, почему это так. Будет найдена причина – столь же разумная, как и объяснение того, почему среди животных встречаются альбиносы. Мы просто не понимаем пока научных принципов магии. Но мы их поймем. Однажды мы их поймем. – Секунду Войси смотрел мимо Лэмберта на горящие угли камина. Потом, словно сделав над собой усилие, снова сосредоточил свое внимание на госте и встал с кресла. – Завтра у вас будет непростой день. Я пойду, чтобы вы могли отдохнуть. Но хочу дать вам совет. Завтра нам нужны будут ваши умения стрелка, а не таланты шоумена. Оставьте шпоры и кожаные штаны вашему кайова Бобу. Наденьте что-нибудь респектабельное. Думаю, так вам будет намного удобнее.

Ощущение холода моментально исчезло, изгнанное жарким смущением.

– Я уже и сам сообразил, мистер Войси.

– Удачи вам, Сэмюэль.

Войси ушел, оставив Лэмберта считать часы до той минуты, когда ему можно будет уехать из Гласкасла.

Вспоминая ту холодную ночь этой, жаркой, ночью, Лэмберт гадал, что бы случилось, если бы в первый день своего пребывания здесь он не попал в сад. Если бы он не услышал гимнов из колледжа Трудов Праведных, задержался бы он в Гласкасле? Труппа кайова Боба продолжила свое европейское турне. Сейчас Лэмберт уже мог бы оказаться в Италии, а там послушать оперу в Ла Скала. Если в мире есть больше одного вида магии, то сколько же существует видов музыки?

В те первые дни в Гласкасле Лэмберту казалось, словно открылась какая-то дверь. Его пригласили в мир, где переплетались знания и тайна, где музыка обладала неожиданным могуществом, где горизонты возможного казались бескрайними. Он понимал, что его допустили в этот мир условно. Что дверь перед ним открылась только для того, чтобы он смог сделать вклад в виде своих умений. Она существует не для того, чтобы он мог свободно проходить туда и обратно. Но он останется у этой двери, пока сможет слышать музыку, доносящуюся из-за нее.

Ночью действительно разразилась гроза. На следующее утро воздух был прозрачным и мягким, как перезвон колоколов и песня птиц, разбудившие Лэмберта. Он спустился к завтраку, хмурясь, потому что Фелл по-прежнему не появился и не было никаких вестей от него.

Возвращаясь с завтрака, Лэмберт решил снова заглянуть в Зимний архив, где Фелл проводил свои исследования. Правда, трудно было ожидать, чтобы Николас вернулся в кабинет, не зайдя сначала в свои комнаты, но полностью исключить такой вариант было нельзя. Фелл мог засесть там настолько погрузившись в академические изыскания, что время потеряло бы всякое значение – или мог прятаться, чтобы не столкнуться с важными гостями ректора Войси.

Если бы Лэмберт был сотрудником Гласкасла или его сопровождал бы преподаватель, то он мог бы пройти к зданию архива прямо по траве газона. Сейчас же вынужден был топать по гравию вокруг газона, двигаясь от колледжа Тернистого Пути к воротам, а от ворот – к архиву.

Проходя мимо ворот, Лэмберт услышал, как женский голос окликает его по имени. Он повернулся на зов, вошел под арку ворот – и увидел Джейн Брейлсфорд. Она сидела в одиночестве на одной из каменных скамей, отведенных для гостей, которым отказали в праве войти. В этих спартанских условиях гостям полагалось ждать, чтобы Гласкасл принял их, – и они оставались в изоляции, пока за ними не являлись сопровождающие.

Казалось, мисс Брейлсфорд развлекается так, словно сидит в ложе оперного театра. Она была одета, как решил Лэмберт, по последней парижской моде: он еще никогда в жизни не видел подобной элегантности. Одна ее шляпка, наверное, стоила целого месячного жалованья. Только высокая мода способна позволить себе сотворить такое с птицей. Поведение Джейн во время ожидания ничем не отличалось от той непринужденности, какую она выказывала в доме своего брата. Она с нескрываемым удовольствием наблюдала за всем происходящим. На мощеной улице за стеной транспорта почти не было, но проходило множество пешеходов и то и дело проезжали велосипедисты, кроме того, под аркой сновали туда и обратно студенты и облаченные в мантии преподаватели.

Лэмберт собрался с духом.

– Мисс Брейлсфорд. Очень приятно. Это я опоздал или вы пришли рано?

– Вы ни в чем не виноваты, сэр. Как в данном случае и я. – Джейн улыбнулась Лэмберту. – Боюсь, что тут всему виной забывчивость моего брата. У него утром было заседание совета, так что он ушел из дома без меня. Чрезвычайно важное заседание, насколько я поняла. Мне нужно было пойти следом за ним позже, чтобы он забрал меня для экскурсии. Я выполнила его указания совершенно точно. Заседание должно было закончиться как минимум час назад. Робин обещал встретиться со мной здесь тридцать минут назад. Однако я продолжаю чахнуть в одиночестве.

Лэмберту почти удалось убедить себя в том, что ему просто привиделись искры, которые он заметил в глазах у Джейн, – и тем не менее сейчас они снова сверкнули. Он был рад их видеть.

– Так это называется «чахнуть»? – удивленно заметил он. – Мой опыт в этом отношении очень ограничен. Прошу прощения, если я в чем-то ошибусь. Но вы чахнете не очень усиленно, не правда ли?

– Я всего лишь новичок, – объяснила Джейн.

Ей идеально удавалось сохранять полную серьезность. Лэмберт мысленно дал зарок не играть с ней в карты.

Лэмберт достал карманные часы.

– Не думаю, что вам следует винить память Брейлсфорда. Эти заседания совершенно непредсказуемы. Оно могло до сих пор не закончиться.

– Правда? – Вид у Джейн стал виноватый. – Бедняжка Робин.

– Я чем-то могу вам быть полезен?

Лэмберт сел рядом с ней.

– Если вас нигде не ждут, то я была бы благодарна, если бы вы составили мне компанию. Если нет… – Джейн не договорила.

Между ними повисло неловкое молчание. Нарушил его Лэмберт. Ему не хотелось признаваться, насколько мало занят он в Гласкасле, однако это было правдой, так почему он должен стесняться?

– Нет-нет. Я в вашем распоряжении. Сегодня у меня испытаний нет. Я ничем не был занят, даю вам слово. Разрешите мне показать вам кое-какие местные достопримечательности. Мне будет очень приятно.

– Наверное, нет испытаний в стрельбе, – сказала Джейн. – Исследования бывают самые разные.

Видимо, на лице Лэмберта отразились какие-то опасения, потому что Джейн явно смягчилась.

– Забудьте, что я сказала. Вчера вечером Робин велел мне не расспрашивать вас о проекте. Не беспокойтесь. Я буду сдерживаться.

– Я не сомневаюсь, что вам это удастся, но под сомнением может оказаться моя собственная сдержанность.

Джейн поморщилась.

– Боже мой! Это не годится. Я не собиралась вас допрашивать. Хотите, наоборот, допросить меня? Чтобы быть в полной безопасности?

Лэмберт принял ее слова именно в том игривом ключе, в каком они прозвучали.

– Очень хочу.

– Вот и отлично. – Джейн уселась удобнее. – Не стесняйтесь.

– Вчера я спросил вас, какие предметы вы преподаете. Вы сказали, квази-черепаховую арифметику. Я не понимаю, что это означает.

Джейн чуть тряхнула головой.

– Я просто пошутила. Эми иногда плохо на меня действует. Я хотела сказать, что преподаю математику.

Лэмберт попытался скрыть изумление, но у него это не получилось.

– Математику?

– А что? Я не выгляжу достаточно ученой?

Джейн смотрела на него спокойно – скорее, ее глаза стали даже более прозрачными, чем запомнились Лэмберту с прошлого дня.

Лэмберт не стал обманываться невинным выражением лица и мягким тоном Джейн. Тесты и исследования бывают самые разные, это точно. В конце концов, она ведь школьная училка. Он осторожно подбирал слова.

– Вы выглядите слишком юной.

– Это только кажется.

Невинный вид сохранился, а вот тон стал довольно едким.

– А люди удивляются, когда слышат, что вы преподаете математику?

Лэмберт догадывался об ответе по едкости в ее голосе. Джейн вела такие разговоры настолько часто, что они ей надоели.

– Люди обычно удивляются, что женщина разбирается хотя бы в начатках математики.

Похоже, Джейн хотелось добавить еще что-то, но она сдержалась.

Лэмберт счел за лучшее отойти от этой темы, пока сила воли мисс Брейлсфорд не ослабла.

– А какие еще предметы преподают в вашей школе?

Напускное простодушие Джейн исчезло. Она ответила ему как равному:

– Гринло основали на классических принципах, так что ученицам предлагаются как тривиум, так и квадривиум.

Лэмберт понял, что вид у него самый что ни на есть дурацкий, потому что Джейн добавила:

– Арифметика, музыка, геометрия, астрономия, грамматика, риторика и логика.

Лэмберт отмахнулся от ее списка.

– Прошу меня простить. Я не понял, где вы преподаете. Ваша невестка сказала только, что это французская школа, а я не сообразил, что это Гринло. Это почти столь же знаменитый колледж магии, как и Гласкасл.

– Почти? – Похоже, Джейн это позабавило. – Там учат магии. Но не тому, как чахнут, вынуждена признаться. Мы обучаем магии наряду с этикетом, что включает в себя умение сидеть на каменной скамье и выглядеть так, словно это пуховая подушка. Сама я этикет не преподаю, но обучалась этому.

– Но вы изучали и магию. – Лэмберт не пытался скрыть уважение. Ему с трудом удавалось утаить хотя бы зависть. – Настоящую магию.

Джейн опустила глаза, и Лэмберт заметил, что щеки ее порозовели. Ей это удивительно шло.

– Я преподаю только математику.

– И давно преподаете?

Казалось, Джейн тщательно обдумала его вопрос.

– Не очень.

– Так я и подумал. – Лэмберт секунду поколебался, но не устоял перед соблазном: – Вы пока недостаточно напыщенны.

Это заставило ее снова посмотреть на него.

– Вы этого знать не можете. Я могу быть невероятно напыщенной, если вы заставите меня говорить про математику.

– Этот предмет не допускает множественных интерпретаций. Истинная напыщенность проявляется тогда, когда любая точка зрения может оказаться правильной. – Лэмберт вспомнил Кромера и Полгрейва и добавил: – Хотя почему-то ни одна не оказывается.