Текст книги "Хранители магии"

Автор книги: Кэролайн Стивермер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

Однако в этот момент уют колледжа Тернистого Пути, обычно такой милый, казался душным и жарким. Лэмберту необходимо было выйти из помещения. Он решил переодеться и снова отправиться на прогулку, чтобы свежий воздух прояснил мысли.

Как Лэмберт и ожидал, гостиная, которую он делил с Николасом Феллом, в этот момент была пустой – как и спальня Фелла. Единственным признаком недавнего присутствия хозяина была одна из тонких сигар, которую Николас оставил недокуренной в раковине морского гребешка, служившей пепельницей. Эта сигара лежала там уже два дня. В последний раз Лэмберт видел Фелла накануне за завтраком. В тот момент друг ничего не сказал о том, что намеревается изменить привычный распорядок дня, и никаких сообщений Лэмберту он тоже не оставлял.

Лэмберт не позволил себе тратить время на размышления о том, где мог оказаться сейчас Фелл. В конце концов, этот человек не нуждался в няньках и не был обязан давать кому-либо объяснения своих поступков. Феллом руководили его исследования – точнее, его своеобразное понимание того, в чем должны заключаться исследования. И это было достаточным объяснением.

Лэмберт сменил фланелевый костюм на льняной, гораздо менее представительный, зато более удобный, так что двигаться в нем было легко. Он выбрал извилистую дорожку, которая повела его прочь от колледжа Тернистого Пути, на противоположную от дома Брейлсфордов сторону. Его маршрут пролег позади кухни, между огородом и окруженным стеной садом декана колледжа Святого Иосифа, к воротам Пембрук в восточной стене Гласкасла.

Здесь, в тени крытой галереи, окружавшей здание колледжа Трудов Праведных, Лэмберт сел на каменную скамью и стал слушать. Звук поющих голосов был ясным и чистым. Во время учебного года хор был более многочисленным, чем в пору каникул, так что звучал он сейчас не так громко, как в тот раз, когда Лэмберт впервые здесь оказался. Однако это не снижало впечатления. Множество голосов сливались воедино в чистых звуках гимнов. Именно это и зачаровывало Лэмберта – что столь разные молодые люди способны подчинить свои желания интересам Гласкасла, что личность способна отдаться служению ради всеобщего блага, что множество может стать единством.

Лэмберт поддался желанию и вытянулся на скамье в полный рост. Он пристроил шляпу себе на живот и устремил взгляд вверх, в пронизанную светом листву. Ветер, шуршащий в деревьях, сливался с пением. За листвой в небе стремительно проносились облака. Где-то собирались тучи, которые принесут новые дожди. Лето нынче самое дождливое за последние годы, как говорили люди.

Когда он впервые оказался в этом месте, в феврале, шел дождь. Трава тогда была такая же зеленая, но деревья стояли голые, а большинство цветов были желтыми: форзиция и желтые нарциссы в самом Гласкасле и дрок на склонах холма. Ветер, казалось, дул не переставая и не отклонялся от северного направления больше чем на градус-другой, так что промозглая сырость пронизывала Лэмберта до костей.

Лэмберт появился в городке в полной ковбойской выкладке. Он решил, что ученые мужи Гласкасла, суровые люди в блестящих цилиндрах, намеревались нанять стрелка-ковбоя, и приготовился соответствующим образом. Он надел свой сценический костюм и захватил кольт «Миротворец», самое надежное оружие. Эффект был именно таким, на какой он рассчитывал. На него оборачивались на каждом шагу, причем кое-кто чуть шею себе не вывихнул. И только оказавшись на территории университета, он понял, насколько просчитался. Ученым Гласкасла нужен был не ковбой, а просто меткий стрелок.

Благодаря времени, проведенному с кайова Бобом, Лэмберт считал себя артистом, призванным развлекать зрителей, однако в его намерения не входило потешать их настолько сильно, насколько он это сделал в тот день в Гласкасле. Конечно, все могло быть еще хуже. Его меткость была на уровне. Однако веселье, вызванное его костюмом, оказалось гораздо большим, чем он ожидал. Помимо того, ему пришлось приложить немало усилий, для того чтобы скрыть свое смущение. Прежде у него с этим проблем не было, даже в самые первые дни работы в шоу «Дикий Запад». Лэмберт приказал себе ободриться, но это ему мало помогло.

Превосходный ленч, когда его наконец подали, отчасти стал компенсацией за ощущение неловкости. После трапезы члены университетского совета, мужчины с самыми блестящими цилиндрами, провели Лэмберта по территории, и именно тогда он осознал весь масштаб своего промаха. Тогда он стоял именно здесь, у этой скамьи, и смотрел, как капли дождя стекают с полей его шляпы, а его проводник замолчал, чтобы прислушаться к гимнам колледжа Трудов Праведных.

Это место сразу очаровало Лэмберта. Скамья стояла в месте, хорошо защищенном от неустанного зимнего ветра, и обычно купалась в солнечном свете, так что даже в самые холодные и суровые дни подснежники расцветали в траве рядом с древними камнями фундамента. Лэмберт довольно рассеянно любовался цветами, когда звуки гимна заставили его замереть.

Множество голосов зазвучали одновременно, и хотя они не были громкими, но словно проникали в деревья, траву, в каждый мшистый камень строения – и освещали его. Музыка заполнила грудь Лэмберта и слезами обожгла глаза. Она пронзила его сердце так, как прежде это делал только вид родного дома и звучание некоторых голосов. Перемена произошла со стремительностью, которая его испугала. Только что он был самим собой и терпеливо дожидался продолжения экскурсии, а в следующую секунду уже цеплялся за гимн, с распахнутой душой и затаенным дыханием предчувствовал перемены, какие могут наступить в нем дальше.

Для Лэмберта, заслушавшегося гимнами, время исчезло – но для его сопровождающего этого не произошло, поэтому, когда терпение гида иссякло, пришлось позволить увести себя, буквально утащить, чтобы закончить экскурсию. По мере того как они уходили все дальше от сада, острота пережитого блекла, гимн становился чем-то отдельным, о чем Лэмберт способен был судить объективно.

Позднее он не мог объяснить той власти, которую обрел над ним тот гимн, не мог до конца поверить в то, что музыка сумела завладеть им настолько стремительно и мощно. Когда Лэмберт снова стал рассуждать головой, а не сердцем, его сильнее всего заинтересовало назначение гимна. Эти звуки несли в себе смысл, который, как казалось Лэмберту, он должен понять. Лэмберт был совершенно в этом уверен, однако в то же время его рациональный ум бился и извивался, словно пойманная форель, пытаясь найти объяснение, откуда могла появиться такая уверенность. Как он может настолько четко понимать нечто, с чем прежде никогда не встречался и о чем совершенно ничего не знал? Откуда такая уверенность в том, что это самое важное из всего, что когда-либо с ним случалось? И что же все-таки с ним случилось?

Очарование этой странно простой музыки не исчезло, даже когда он покинул сад. Лэмберт согласился остаться и помогать цилиндрам Гласкасла с их стрелковым проектом. Он не мог сказать, что же в том пении было особенного, что вызвало такие перемены. Он просто знал, что ему нужно слушать еще и еще. Ему нужно узнать больше. Нужно остаться здесь.

С того дня Лэмберт принял обычаи Гласкасла с максимальной быстротой и искренностью. Ему хотелось как можно лучше прийтись здесь ко двору, стать здесь своим, но если уж это невозможно, то хотя бы потратить как можно больше времени на понимание особого чувства, пробужденного пением. Ему пришлось выносить насмешливые напоминания о его дебюте, который заставлял его смущаться всякий раз, как он об этом вспоминал. Однако ему разрешили остаться.

Через два дня ему уже доверяли, зная, что он будет придерживаться тех дорожек, которые открыты ему как гостю Гласкасла. При первой же представившейся возможности, и потом при каждом удобном случае, он возвращался к скамье у колледжа Трудов Праведных. Именно в этом месте он слушал гимны. Именно там музыка объединившихся голосов проникала ему в самую глубину души. Именно там он познакомился с Николасом Феллом.

День был мерзкий: дождь еще не шел, но собирался пойти, а ветер дул не утихая. После своего первого катастрофического дня в Гласкасле Лэмберт надевал самую хорошую и наименее броскую одежду, но после получасового неподвижного сидения даже плотное пальто перестало спасать его от холода.

К Лэмберту присоединился помятый жилистый мужчина с густыми темными волосами и аккуратно подстриженными усами. Головного убора у него почему-то не было. Когда мужчина заговорил, его голос оказался тихим и почти робким.

– Извините, что помешал вам, – проговорил незнакомец, подходя к скамье, – но не видели ли вы мою шляпу?

Лэмберт невольно осмотрелся. Скамья, каменные стены, уголок сада, множество деревьев и немного цветущих подснежников – вот то, что он увидел. Шляпы не было.

– Увы, нет.

Мужчина с усталым вздохом опустился на скамью рядом с Лэмбертом.

– Чтоб их разорвало! Откуда у них эти идеи? – В ответ на вопросительный взгляд Лэмберта он извиняющимся тоном объяснил: – Мои студенты считают, что я слишком мало ими занимаюсь. В отместку они утащили мою шляпу. Мне показалось, что я правильно понял их записку с требованием выкупа. Похоже, что нет. – Он немного подумал. – А шляпа хорошая. Ради того, чтобы вернуть ее, стоит пойти кое на какие неудобства. Конечно, ничего выдающегося в ней нет. Наверное, я просто смирюсь с потерей. Кстати, позвольте представиться – Николас Фелл. А вы тот самый американец, верно?

Лэмберт заморгал.

– Я просто американец, – настороженно признал он.

– Здесь это означает, что вы тот самый американец. – Фелл дернул себя за ус. – Мерзкие юнцы. Не знаю, где они находят время, не говоря уже о силах.

– Мне казалось, что студенты Гласкасла ведут аскетическую жизнь. – Лэмберт кивнул в сторону пения. – Обряды и все такое прочее.

– Встают в пять утра и поют гимны несколько часов, потом быстренько моют полы в качестве развлечения, потом получают завтрак в виде плошки каши и сплетен вдосталь, после чего отправляются слушать лекции? – Фелл презрительно хмыкнул. – При этом у них все равно остается несколько часов на то, чтобы поозорничать, у этих юных обормотов. Мне моя шляпа нравилась, черт подери!

– Если найду ее, обязательно сообщу вам об этом.

Фелл внимательно посмотрел на Лэмберта. Под его пристальным взглядом тому вдруг захотелось смущенно заерзать.

– Вы замерзли. – Фелл встал. – Пойдемте ко мне в комнаты, я найду чего-нибудь выпить. Бренди пойдет?

Лэмберт поднялся на ноги. Он оказался на несколько дюймов выше Фелла, но не чувствовал этого, несмотря на то что нависал над ним. Казалось, Фелл видит в нем равного, человека, которого следует судить не по тому, откуда он появился или что может сделать, но просто по тому, каков он.

– Вы очень добры. Однако мне не разрешают пить ничего крепче чая.

– Извините. Тогда пусть будет чай. Пойдемте.

Фелл поманил Лэмберта, и они вдвоем пошли по извилистым дорожкам к колледжу Тернистого Пути. К тому времени, когда чай был выпит, Лэмберт уже понял, что новый знакомый ему нравится. В течение нескольких следующих дней Фелл дал ясно понять, что новичок приятен ему, и настолько, что даже помог Лэмберту с жильем: пригласил его поселиться в комнатах, которые занимал в колледже.

И вот Лэмберт провел в Гласкасле уже полгода. Он выполнял ту работу которую ему поручали, старался приспособиться. То, что от него требовалось, было элементарным: как можно точнее стрелять из оружия, которое ему давали. Но в те моменты, когда работы не оказывалось, трудно было найти себе место.

Поначалу атмосфера университетского городка казалась Лэмберту совершенно чужой – временами даже более чуждой ему, чем во Франции и Германии. В тех странах, языка которых он совсем не понимал, невозможно было забыть, что он иностранец. В Гласкасле после нескольких первых недель его убаюкало сходство с родными местами. В чем-то здесь он чувствовал себя больше дома, чем в Вайоминге. Безмятежность и серьезность университетского городка заставляли Лэмберта ощущать себя здесь своим. Однако рано или поздно его неизменно возвращали к реальности. Он был гостем, проезжим чужестранцем в местах, где левое было правым, а правое – левым. Даже ударение в некоторых словах ставилось в непривычных местах, так что, говоря на своем языке, Лэмберт порой едва мог понять других или быть понятым. Чужим его заставляли себя почувствовать окружающие. Казалось, Феллу абсолютно не важно, американец Лэмберт или нет. Эми, похоже, наслаждалась любым признаком ковбойской колоритности, какой Лэмберт только мог изобрести.

А вот такие люди, как Ярдли, заставляли Лэмберта чувствовать себя иностранцем. Ярдли был членом совета колледжа Тернистого Пути. Казалось, этот человек не хотел признавать даже того, что Лэмберт говорит по-английски. Часто он наклонял голову и просил повторить сказанное, словно не мог разобрать выговора гостя. Некоторые слова типа «сдается мне» Ярдли воспринимал так, словно они были не просто незнакомыми, но непристойными. Когда Ярдли был привратником, то при виде того, как Лэмберт вписывает свое имя в книгу посетителей, он изумлялся вслух.

К счастью, Ярдли уехал на лето в Вену, и Лэмберт желал австрийцам насладиться его обществом по полной программе. Если в мире есть справедливость, то с Ярдли будут обходиться так же невежливо, как он обходится с другими. Правда, Лэмберт на такое не надеялся. Он знал, что жители Вены в целом гораздо вежливее Ярдли. Там проезжим чужестранцам приходилось гораздо легче.

Хотя Лэмберт был чужаком, он поставил своей целью узнать о Гласкасле как можно больше. В его исследованиях не было системы. Он собирал факты наугад, словно раковины на берегу моря.

Гимны в Гласкасле исполнялись на латыни. Даже самый бесперспективный студент, только что появившийся в университете, мог запомнить слова и музыку, которые служили защитой Гласкасла. В зависимости от времени дня менялись и гимны, а студенты пели посменно, в соответствии с расписанием. О времени смены гимнов возвещали колокола.

Колокола были в Гласкасле столь же обычными, как и подснежники. Полный комплект колоколов имелся в капеллах Святой Марии и Святого Иосифа. Их поддерживали одиночные колокола каждого колледжа. Дни делились на части колоколами, отбивавшими часы, словно корабельные склянки. Границы ночи также обозначались колоколами, начиная с сигнала, который в полночь звал домой загулявших студентов, и заканчивая энергичным перезвоном, приветствовавшим рассвет: радостным каскадом звуков, который начинался в последние мгновения темноты и переливался в первые серые оттенки утра.

Лэмберт изучил деревья Гласкасла, как и его колокола. Каждое дерево намекало на направление главных ветров: даже самый величественный бук, прямой, гордый и серебристый, рос под небольшим углом, наклоняясь к югу. Гласкасл утопал в зелени деревьев: тут росли огромные старые кедры, липы и дубы, а также буки. Знаменитый терн, чье изображение находилось на университетской печати Гласкасла и который дал имя колледжу Тернистого Пути, рос рядом с капеллой Святой Марии, укрытый стенами ее дворика. Легенда гласила, что этому невысокому деревцу уже девятьсот лет, хотя по его виду это трудно было сказать. Оно обильно цвело на Пасху, и Лэмберт очень надеялся, что еще будет в университете, когда терн расцветет снова, и сможет увидеть восхитительное зрелище.

Учебный год в Гласкасле был поделен с таким же тщанием, что и дни. Первый триместр начинался в середине января и был уже в разгаре к моменту приезда Лэмберта. Следующий триместр начинался после Троицы и продолжался почти до середины лета. После его окончания и до начала третьего триместра проходило больше месяца. Поначалу Лэмберт наслаждался относительным спокойствием промежутков между триместрами. Теперь же из-за каникулярной тишины дни казались неприятно долгими.

В Англии существовали университеты древнее Гласкасла. Оксфорд, Кембридж и Дарем выдавали дипломы задолго до того, как Гласкасл начал принимать студентов в колледж Святого Иосифа – первый из трех колледжей – в середине четырнадцатого века. Существовали университеты более крупные и более богатые, но ни одно другое учебное заведение страны не занималось изысканиями в области магии. После разразившейся эпидемии чумы все ресурсы огромной библиотеки Гласкасла были направлены на такие исследования в надежде предотвратить повторную эпидемию.

В течение столетий тенденции изменились. Гласкасл по-прежнему гордился исследованиями, проводимыми в его стенах, однако сами стены приобрели большее значение. Гласкасл находился под защитой – и, в свою очередь, защищал знания, хранящиеся в его архивах. Мудрость или, по крайней мере, знания находили здесь убежище почти столько же лет, сколько рос и цвел терн. В некотором отношении студенты Гласкасла вели монашескую жизнь. Каждый учащийся сразу после зачисления на первый курс ежедневно посвящал определенное количество часов пению гимнов, которые давали силу защитным заклинаниям, окружающим Гласкасл. Далее все первокурсники пели защитные заклинания по очереди. В свои первые дни в Гласкасле Лэмберт посмел представить себя в их числе встающим до рассвета, чтобы присоединиться к пению, делящим свое время между занятиями, поклонением и простыми физическими трудами в качестве младшекурсника какого-либо из колледжей. Студенты рано ложились спать – по крайней мере теоретически – и не позволяли себе опьянения, столь распространенного во внешнем мире. Теоретически. Что касается Лэмберта, все это оставалось только теорией. Он осмелился вообразить себя второкурсником, увеличившим время, проводимое за занятиями, тогда как его место в хоре занимали бы студенты нового набора. Он даже осмелился представить себе, что сдает тесты, проводившиеся в конце девятого триместра, после трех лет, чтобы получить мантию выпускника Гласкасла. Мечтать может любой. Теоретически.

Лэмберт почти позволил качающимся вершинам деревьев убаюкать его. Только низкий голос, прозвучавший почти у самого уха, вернул его к бодрствованию.

– Вы. Я должен был догадаться. Вы знаете, что вам не положено находиться здесь без сопровождающего, а?

Голос принадлежал Джеку Мередиту, который, как Фелл и Войси, был преподавателем колледжа Тернистого Пути и руководил испытаниями, к коим привлекли американского гостя. Мередит был достаточно высок и силен, чтобы эти слова прозвучали почти как угроза даже для человека со сложением Лэмберта.

– Я не схожу с дорожек. – Лэмберт не спешил садиться. Если у Мередита и была склонность пользоваться правами, которыми он был облечен в качестве члена университетского сообщества, Лэмберт никогда этого не замечал. – Вы искали меня?

Как только на скамье появилось свободное место, Мередит уселся рядом с Лэмбертом.

– Не вас конкретно. Когда я вижу, что кто-то спит на скамье в перерывах между триместрами, то чувствую себя обязанным спросить, не нуждается ли он в помощи. Во время триместра, естественно, я предполагаю, что это измученный науками студент.

– И какую помощь может получить этот бедняга?

Похоже, этот вопрос Мередита удивил.

– Никакой помощи. Все, у кого не хватает сил выдержать академическую нагрузку, могут искать более благоприятные условия.

– Ясно. Следовало ожидать.

– А где ваш суровый друг? – Мередит осмотрелся, словно ожидая, что Николас Фелл возникнет на дорожке перед ним. – Надо полагать, Войси, Стоу и Стюарт выставили его напоказ, чтобы произвести впечатление на представителей министерства. Всем древним и легендарным достоинствам Гласкасла явиться немедленно.

Лэмберт неспешно начал расшифровывать его слова. Фелл был старше Мередита, однако вряд ли подпадал под понятие древности больше самого Мередита. Возможно, Мередит прибег к местному сленгу, чтобы передать смысл, прямо противоположный сказанному. Он часто так делал.

– Я не думаю, что Фелл пьет выдержанное бренди с Войси и другими. Я его сегодня вообще не видел. И вчера тоже. Не похоже, чтобы он произвел впечатление на больших шишек из правительства. Или наоборот. Войси, скорее всего, следовало бы держать Фелла подальше от тех, кого ему хотелось умаслить.

– Я с вами полностью согласен. Фелл не произвел бы впечатления даже на мою старую тетушку. Но это не значит, что декан позволил бы ему остаться в стороне. Может быть, именно поэтому Фелл и играет в прятки. Чтобы не попасться им на глаза.

– Вы хотите сказать, что он затаился? Наверное, вы правы. Ну, если увидите его раньше, чем я, попросите написать домой, хорошо? Я по нему скучаю.

– О вкусах не спорят, – усмехнулся Мередит. – Если бы Войси предложил это выдержанное бренди мне, то я бы являлся туда неукоснительно и как можно раньше. Жаль, что они стараются не допускать к высшим чинам таких, как мы.

– Может, в другой раз.

– Плохое утешение, мистер Лэмберт. К следующему разу они уже прикончат выдержанное бренди. Я не сомневаюсь, им понадобится это бренди, чтобы осилить всю повестку дня. Уистон – величайший в мире зануда, а Файви немногим лучше. Войси повезет, если он не заснет между речами.

– А вы знаете, в чем смысл всего этого? – спросил Лэмберт.

– Конечно знаю. Никто не сплетничает так, как первокурсники – если не считать выпускников. Войси не хочет, чтобы старик Уистон или лорд Файви лезли в его проекты, но в свете составления бюджета он опасается, что они о нас забудут. Он приглашает их сюда, чтобы напоить и накормить на нашей территории. В качестве напоминания о том, каково это – вести исследования в истинно гласкасловском стиле.

– Но разве это не даст противоположный эффект? – усомнился Лэмберт. – Если вы покажете министрам, как у вас тут хорошо, они урежут бюджет. Разве нет?

– Только не эта парочка! – откликнулся Мередит с насмешкой. – Они отнюдь не против угощения, но самое важное для них – это почет. Поддерживая проект «Аженкур», они получают возможность приезжать сюда и наслаждаться красивой жизнью.

– Но разве у них нет этого там, откуда они приезжают?

– О, есть, конечно. Есть. Но проект «Аженкур» не конкурирует с их клубами. Мы соперничаем с Сопвитом, Роу, Код и и другими сумасшедшими авиаторами. Идут разговоры о военных полетных испытаниях, которые принесут победившему аэроплану денежный приз. Уистон и Файви вполне могут увлечься красивой идеей летающего человечества, так что Войси должен напомнить им о том, что полетные испытания включают в себя необходимость часами стоять по уши в грязи на каком-нибудь пастбище. Гораздо комфортнее поддерживать неустанные труды Гласкасла.

– Но они же не могут отнять финансирование у нас… – Лэмберт опомнился и переформулировал свою мысль. – Они же не станут прекращать финансирование проекта, пока устройство не будет сконструировано и построено, так? Это означало бы просто выбросить деньги.

Если министры действительно урежут финансирование, то не будет ли это означать, что урежут и его самого?

– Вы правы. Но на деньги претендует немало других проектов, а министры славятся своим непостоянством. Поживем – увидим. – Мередит вскочил на ноги. – А сейчас извольте прекратить захламлять собой это место. Я не могу просто уйти и оставить вас здесь. Пойдемте.

Лэмберт медленно поднялся.

– Вы не на своем месте, Мередит. Из вас получилась бы отличная наседка.

Мередит картинно выпрямился и заговорил с акцентом, который явно считал соответствующим Дикому Западу:

– Называя меня так, улыбайся!

Лэмберт безнадежно покачал головой.

– Эту книгу прочли практически все, так?

– Теперь – да.

Мередит негромко рассмеялся.

Лэмберт послушно пошел за ним. Популярность романа Оуэна Уистера [4]4
  Уистер, Оуэн (1860–1938) – американский писатель. Сюжет романа «Виргинец», опубликованного в 1902 г., стал общепринятой, проверенной «формулой вестерна».


[Закрыть]«Виргинец» не переставала его изумлять.

К тому моменту, когда подали обед, Джейн Брейлсфорд уже совершенно освоилась в доме брата. Эми великолепно вела хозяйство. Комната для гостей была прелестна. Вещи Джейн лежали распакованные, от дорожной грязи не осталось и следа. Девушка вымылась и переоделась в свое любимое платье. И, что самое приятное, Робин наконец пришел домой.

Роберт Брейлсфорд превыше всего ставил точность. Этот принцип проявлялся во многом. Для его сестры самым явным признаком был тщательный выбор им одежды. Хотя одевался он очень просто, предпочитая всему сочетание черного и белого, детали его облачения выдавали то внимание, которое он уделял своему внешнему виду. Даже отдыхая дома, он казался строго-элегантным, начиная с блестящих темных волос, зачесанных назад, и заканчивая мерцанием матовых золотых пуговиц на фоне крахмальной, безукоризненно белой полотняной рубашки.

– Ты могла бы заранее предупредить нас, что приезжаешь, – попенял Роберт сестре. – Эми это было бы приятно. – Точность речи была еще одним «коньком» Роберта. Он слишком тщательно выговаривал слова. Даже когда он не пытался укорять, из-за чрезмерного акцентирования слова звучали обвинениями, а в данном случае в его намерения входило вложить в них как можно более сильную укоризну. – Сейчас август. Мы сами могли бы куда-нибудь уехать. Да и сейчас мне только случайно не пришлось присутствовать на обеде, который сегодня вечером дают министрам.

Джейн постаралась, чтобы ее тон был достаточно виноватым.

– Приехав в Лондон, я сразу отправила вам телеграмму. Мне очень жаль, что я прибыла раньше, чем она. Но, по правде говоря, я и не рассчитывала на откормленного теленка.

Роберт нахмурился.

– Как ни странно, я не помню, чтобы в Писании где-нибудь говорилось о блудной сестре. Должен сказать, что беспорядочная жизнь тебе на пользу. Ты великолепно выглядишь.

– Спасибо. И ты тоже. А Эми в последнее время выглядит исключительно великолепно. – Джейн посмотрела на невестку, сидящую напротив. – Она всегда являет собой образец совершенства.

У Эми была внешность фарфоровой куколки, но за этим обликом скрывалось нечто большее. Ни льняные локоны, ни огромные голубые глаза не были самой лучшей ее чертой: всех покоряла жизнерадостная рассудительность, освещавшая эту женщину изнутри.

– Джейн привезла мне из Парижа брошь. – Эми продемонстрировала мужу изящную камею. – Красивая, правда?

– Бесподобная, – ответил Роберт, окинув жену любящим взглядом. – А твои обязанности в Гринло позволяют тебе часто бывать в Париже, Джейн?

– Он по пути, – ответила Джейн. – Кстати, ты мне напомнил. Дядя Амброуз шлет теплый привет.

– Милый старикан. Надо будет ему написать, – сказал Роберт. – Ты приехала повидаться с родными? Если так, то неудачно выбрала время. Мама с папой в Шотландии. Томас в полку, а когда Альфред в последний раз потрудился написать, он находился в Орвието. Изучал, кажется, конструкцию какого-то тамошнего колодца. Насколько я понял, он собирается провести зиму в Италии. А где окажется полк Томаса, один Бог знает.

– А с чего это маму с папой понесло в Шотландию? – вопросила Джейн. – Я считала, что могу рассчитывать на то, что они никогда не уедут дальше Танбридж-Уэлса.

– Они будут гостить у Десмондов в течение охотничьего сезона.

– А, ясно. Охота на куропаток. Эми говорит, что тебе помогает какой-то американец – стреляет в кого-то ради твоих исследований. – Джейн не видела причин ходить вокруг да около. – Что ты изучаешь? Орнитологию?

– Ничего я не изучаю, – отмахнулся Роберт. – Рассудительность и осмотрительность, Эми. Осмотрительность жизненно важна.

Эми безмятежно улыбнулась мужу.

– Но, милый, как это возможно? Ты уже должен бы заметить, что у меня ее нет ни капли.

– Но неужели необходимо, чтобы другие это тоже замечали? Ах, ну ладно. Да, Джейн. В настоящий момент мистер Лэмберт числится моим сотрудником. Оставь его в покое. Он работает.

– Над чем он работает?

– Умерь свое женское любопытство хоть на этот раз! Скажу только, что надо проделать некую работу, которая жизненно важна для наших государственных интересов. Детали тебе ни к чему.

– Ну, ладно. – Джейн не собиралась нападать на брата: она искренне радовалась возможности снова видеть его. С их последней встречи прошло уже несколько лет, и волос у него порядком поубавилось. Кроме того, он погрузнел, расплылся в талии. Возможно, одной из причин этого было великолепное мастерство семейной кухарки. Несомненно, превосходные еда и вино немало способствовали и терпимости Джейн. – Раз ты настолько болезненно это воспринимаешь, я предоставлю твоего дикого колониального парня самому себе. Однако иду на такую жертву исключительно ради тебя. Он показался мне дивно нечванливым по сравнению с прочими обитателями Гласкасла.

Роберт сурово посмотрел на нее.

– Лэмберт не обитатель Гласкасла, Джейн, какой бы отвратительный штамп ни стоял за этим выражением для тебя или для писак из желтой прессы. Он здесь гость и был настолько любезен, что согласился помочь нам в наших исследованиях. Вот и все.

– Иначе говоря, он не студент? – уточнила Джейн.

Роберт нахмурился.

– Конечно нет. А изображал из себя студента?

– Да нет, – успокоила мужа Эми. – Его очень качественно поставили на место, Роберт. Можешь не беспокоиться насчет мистера Лэмберта.

– Конечно, раз ты готова встать на его защиту. – Роберт тепло улыбнулся жене и пригубил вино. После недолгой умиротворенной паузы он продолжил: – Я не беспокоился за Лэмберта именно в этом смысле. Я тревожился относительно мастерского доставания, на которое способна Джейн. Оставь этого человека в покое, ясно? Он усердно работает и не сможет удовлетворить твое любопытство относительно того, чем именно занимается, так что никаких допросов. Договорились?

Джейн неохотно сдалась.

– Договорились.

Роберт всмотрелся в нее с такой же сосредоточенностью, какую проявил при опробовании вина.

– Ты много лет не реагировала на мои приглашения приехать в гости. Что же сейчас привело тебя сюда? Это не могли быть только родственные чувства.

– Вот как? – Джейн попыталась выглядеть обиженной. – Это почему же?

– Потому что я тебя знаю, Джейн. Ты с радостью покинула лоно семьи, когда отправилась во Францию, и потом с неизменным удовольствием проводила почти все свои каникулы на континенте. Если ты вдруг появилась здесь, в Гласкасле, то этому есть очень веская причина. – Роберт продолжал пристально на нее смотреть. – Будь честной. Что случилось, Джейн?

Джейн отбросила благородное возмущение и доверительно проговорила:

– Я думаю купить машину. Наверное, малолитражку «Бленхайм». Она маленькая, но надежная.

Роберт фыркнул.

– «Бленхайм»? Глупости! Они такие маленькие, что почти не заслуживают четырех колес. Если бы ты имела глупость поехать на такой по Лондону, тебя раздавили бы, как насекомое. Нет, если уж собралась покупать машину, то покупай настоящую. А когда это ты начала водить?

– Научилась прошлой зимой. И мне нужна какая-нибудь маленькая, чтобы держать ее в Гринло для поездок на вокзал и тому подобных.