Текст книги "Алхимия убийства"

Автор книги: Кэрол Макклири

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

35

Жюль и я направляемся в разные стороны. Он едет обедать со своим доктором и более подробно обсудить вспышку болезни. Сначала я чувствую себя уязвленной, поскольку меня не пригласили на обед, но потом признаю, что это даже очень кстати. Я еще не довела до конца свои интриги.

Подъехав на фиакре к больнице Пигаль, я даю кучеру добавочные чаевые, чтобы он пошел и спросил у дежурного, когда доктор Дюбуа уходит с работы. Как выяснилось, в шесть часов. Поскольку ждать нужно час, я отпускаю фиакр, поблагодарив кучера, и решаю пройтись, чтобы истратить нервную энергию и освежить голову.

Вернувшись обратно, я жду в кафе-баре напротив больницы, где за стойкой можно выпить чашку кофе с молоком. Когда, попивая кофе, я пытаюсь мысленно собрать по кусочкам рассуждения Жюля об убийце и то, что мы узнали о микробе-убийце, замечаю высокого мужчину крупного телосложения, выходящего из больницы. Я чуть не проливаю свой кофе. Судя по росту и фигуре, это тот, кто поджидал меня накануне вечером у дома, где расположен мой чердак. Я почти уверена.

В Париже не может быть двойников с такой внешностью. На нем черная, ниспадающая свободными складками накидка и шляпа, которую едва ли стал бы носить мушкетер. Из-за пурпурной бархатной ленты торчит огромное перо золотого орла.

Я опять не могу разглядеть лица.

Он поворачивает направо и идет по улице. Сгорая от любопытства, желая узнать, кто он и куда держит путь, я выхожу из кафе и следую за ним. Я не прошла и десятка шагов, как он входит в здание. Стараясь не отстать, я тоже вхожу в здание, – там находится какое-то учреждение и аптека на первом этаже.

Этот тип как сквозь землю провалился.

Я спрашиваю у аптекаря:

– Сюда не заходил высокий, очень крупный мужчина в черной накидке?

Аптекарь кивком показывает на дверь:

– Он вошел в учреждение.

Дверь ведет в вестибюль, где кроме лестницы, поднимающейся на верхние этажи с рабочими комнатами, есть еще одна дверь, как я предполагаю, выходящая на другую сторону здания. Я начинаю подниматься по ступеням, но останавливаюсь. Что мне делать дальше? Не могу же я ходить из комнаты в комнату и спрашивать, видел ли кто здоровенного мужчину в черной накидке и немыслимой шляпе.

Я смотрю, который час. Доктор Дюбуа вот-вот выйдет из больницы. Я упущу его, если продолжу эту охоту. Я возвращаюсь в кафе и жду в баре, заказав еще чашку кофе с молоком и наблюдая за входом в больницу. Но этот верзила не выходит у меня из головы. Может ли он каким-то образом быть связан с доктором Дюбуа?

В начале седьмого доктор Дюбуа появляется из больницы и идет по бульвару. Я следую за ним на некотором расстоянии. Я удивлена, куда он меня ведет – в цирк.

Цирк Фернандо, самый знаменитый в мире, находится недалеко от «Мулен Руж». Он помещается в деревянном строении, похожем на огромный цирк-шапито. Я несколько раз проходила мимо этого здания во время своих монмартрских приключений, но у меня не было времени купить билет и насладиться зрелищем, считающимся самым замечательным в мире.

Он не покупает билет, а подходит к большой группе людей, собравшейся у воздушного шара. Шар привязан рядом с главным шатром. В подвесной корзине могут поместиться четыре человека. Я знаю, что такое аэростат и воздушный шар, потому что однажды уже летала во время ярмарки в Питсбурге, вскоре после того как стала работать репортером в газете.

Мы поднялись на высоту с километр, ветром нас отнесло на несколько миль от города, и мы приземлились на кукурузном поле. Корзину раскачивало, и я очень боялась, но никогда не забуду захватывающих впечатлений. Я была уверена, что мой редактор похвалит меня за смелый поступок, но он с раздражением сказал, что это не женское занятие. Терпеть не могу, когда так говорят. Небось это придумал мужчина, который не хотел, чтобы женщина брала его игрушки.

Цирковой воздушный шар «привязной» – к его гондоле привязаны веревки, и он не поднимется выше пятнадцати метров над землей. Из разговоров вокруг меня я узнаю, что к гондоле подвешена трапеция, на которой артисты будут исполнять смертельные номера, чтобы завлечь публику на основное, еще более интересное представление в самом цирке.

Сегодня выступают «Летающие Ломбардос», брат и сестра из Италии. Зазывала в красном гофрированном сюртуке, в соответствующем ему по цвету цилиндре и с черной бородой, стоя на платформе рядом с шаром, расхваливает мастерство и смелость молодых воздушных акробатов.

Над городом висят темные облака, нагнетая и без того напряженную атмосферу. Жюлю понравилось бы зрелище. Герои большинства его книг – воздухоплаватели, мужественные люди, преодолевшие на воздушных шарах силу земного притяжения и летающие как птицы.

Бесстрашный цирковой дуэт выходит на платформу-сцену, и зрители встречают их бурной овацией. Они, конечно, красивая пара, примерно моего возраста, рыжеволосые, загорелые с бледно-зелеными глазами. Мне кажется, они не просто брат и сестра, а двойняшки. Брат мог бы вполне сойти за сестру, будь у него длинные волосы и повыше грудь.

Когда шар взмывает вверх, артисты кланяются публике и прыгают с платформы на веревочные лестницы, подвешенные под корзиной. У этих молодых смельчаков стальные нервы. Раскачиваясь на лестницах, они перепрыгивают с одной на другую. Молодой человек, повиснув вниз головой на лестнице, ловит сестру на лету, когда она, как обезьяна, прыгает со своей лестницы. Мы замираем в ужасе, когда она выскальзывает из его рук, и вздыхаем с облегчением, после того как она хватается за нижнюю перекладину лестницы. Что и говорить, номер исполнен превосходно.

В толпе я замечаю доктора Дюбуа. Его лицо горит от волнения, но причина волнения, как кажется, не в том, что он потрясен опасным трюком. Он явно по уши влюблен в циркачку.

После окончания воздушного представления наш добрый доктор идет по бульвару Клиши, а я следую за ним на безопасном расстоянии.

Наступает вечер, и люди идут с работы: кто прямиком домой, а кто в расположенные на бульваре кафе, чтобы пропустить стаканчик вина. Доктор Дюбуа предпочитает последнее и входит в кафе «Дохлая крыса». Я сажусь на скамейку поблизости, не представляя, что делать дальше.

Вход находится под охраной полнотелой женщины, восседающей на высоком стуле позади стойки бара. Ей за пятьдесят, и тучные формы туго затянуты ремнями и корсетами. Кажется, что она знает каждого входящего, в том числе и доктора. Мне нужно найти способ пройти мимо нее, но так, чтобы меня не заметил доктор Дюбуа. Я слышу, как кто-то называет ее Лаура, и становлюсь в очередь за женщиной, которая, как и другие, хочет войти непосредственно в зал. Каждая входящая женщина наклоняется над тарелками на стойке и целует Лауру в губы с нежной фамильярностью. [33]33
  По случайному совпадению это описание кафе «Дохлая крыса» почти такое же, как у Эмиля Золя в его романе о парижской театральной жизни «Нана», вышедшем в свет в 1880 г. В книге, по-видимому, дается описание того самого кафе, только оно названо «У Лауры». Мы не знаем, чем заканчивается аналогичный эпизод в дневниках Нелли. Вероятно, они оба посещали кафе, когда там была Лаура. – Примеч. ред.


[Закрыть]

В какую историю я угодила? Чтобы войти, я должна поцеловать эту женщину в губы! Ни за что на свете! Мои сетования на судьбу прерывает стоящая передо мной молодая женщина. Повернувшись ко мне, она спрашивает:

– Как тебе эти старые клячи?

У нее простецкий вид – больше, чем на продавщицу, не тянет.

Улыбнувшись, я бормочу что-то невнятное. Меня больше волнует, как избежать поцелуев с женщиной.

Кивнув на зал, она продолжает:

– Я пришла поесть и подзаработать несколько франков. Я не из тех, кого можно уговорить, ты понимаешь, о чем я, но эти старые клуши любят пофлиртовать с молоденькими. Все-таки это лучше, чем дергать черта за хвост.

Дергать черта за хвост – значит «кое-как перебиваться».

– Часто сюда приходишь? – спрашивает она.

– Я здесь первый раз.

– Ну что ж, я тебе кое-что покажу.

– Спасибо. Меня зовут Нелли.

– Розина.

Розина целует привратницу Лауру, а я ограничиваюсь кивком и прохожу мимо. Лаура не возражает. Девушка, стоящая за мной, охотно целует ее.

Я замечаю доктора Дюбуа – он подходит к столику, за которым уже сидят двое. Один из них встает, чтобы поприветствовать доктора, – это верзила, поджидавший меня у моего дома, и за кем я шла от больницы. Здоровяк целует доктора Дюбуа в губы! Долгим настоящим поцелуем. Бог мой, они содомиты!

Я не читала труд Крафт-Эбинга, упоминавшийся Жюлем, но слышала разговоры о нем, и я не девочка. Я знаю, что между мужчинами бывает связь – то, что медики называют «сексуальным извращением», а в исследовании немецкого ученого для этого используется новый термин – «гомосексуализм». Законами почти везде запрещаются такие сношения. Во многих странах они караются смертной казнью. Но это богемный Монмартр, где все можно.

Третий посетитель за столиком доктора Дюбуа – женщина. Она не встает. Я не вижу ее лица и не могу судить о ее возрасте, потому что она сидит ко мне спиной, но доктор также целует ее в губы, когда садится.

За другим столиком сидит молодой человек с короткими вьющимися волосами в компании женщин среднего возраста. Они самозабвенно исполняют любое его желание. При дальнейших наблюдениях замечаю, что когда молодой человек смеется, у него вздымается грудь. Это женщина! «Бостонский марьяж» – так ребята в редакции говорят о связях между женщинами.

Когда моя новая подружка ведет меня к столику, Дюбуа, верзила и женщина встают и уходят вверх по лестнице.

36

– Розина, девушки, идите сюда, садитесь к нам.

На голове у женщины, подзывающей нас, надета мужская федора – шляпа, вошедшая в моду благодаря одноименной пьесе драматурга Викторьена Сарду. За столиком сидит еще одна женщина. У обеих нескладные фигуры, так много румян и такая яркая губная помада, что они похожи на клоунов. Когда они ластятся к Розине и разглядывают меня, то напоминают мне матрон, которые громче всех болтали на церковных собраниях, когда я была маленькой.

Мягко говоря, меня не интересует женская болтовня, и я не участвую в ней. Мне нужно было узнать, что Дюбуа и его крупногабаритный приятель делают наверху, но я не могла побежать за ними по лестнице. Я даже не замечаю перед собой рюмку, пока Розина не подталкивает меня в бок локтем.

– Мои подруги угощают тебя «зеленой феей».

– Мерси. – Я делаю глоток, и жидкость льется в горло как зеленая лава. Я перестаю дышать. Все тело вспыхивает огнем. Мне кажется, что глаза набухают и вот-вот вырвутся из орбит. Полная решимости не привлекать к себе внимание, я очень медленно выдыхаю, уверенная, что извергаю пламя. Я деликатно кашляю в носовой платок и вытираю слезящиеся глаза. Я пытаюсь дышать, но это получается у меня с трудом.

– Все в порядке, милочка? – Женщина в федоре мне плотоядно улыбается.

– Прекрасно, – каркаю я. – Вкус как у лакрицы.

Розина делает глоток из своей рюмки.

– К нему, конечно, нужно привыкнуть, а когда привыкнешь, считай, что ты на крючке, как рыба.

Три женщины продолжают пустую болтовню, а я из вежливости заставляю себя допить рюмку. Что и говорить, доктор Дюбуа преподносит один сюрприз за другим.

– На-ка вот, голубушка. – Розина ставит передо мной вторую «зеленую фею», прервав мои мысли. – Эта пойдет гораздо лучше, жечь не будет. – Она смеется и возвращается к разговору с женщинами.

Я с опаской смотрю на вторую рюмку.

– Давай-давай. – Розина наклоняется ко мне и шепчет на ухо. – Пей, а то мои подруги обидятся.

Что касается спиртных напитков, то я знаю меру. Главное дело – не терять ощущения реальности. Ведь это так просто. Моя реакция на алкоголь – это отношение сознания к действительности. Я могу поддаться алкоголю, пусть он берет верх над моим сознанием, но могу взять верх над ним. Это зависит от меня. Не имеет значения, что я впервые пью крепкий напиток. Я смогу совладать с ним, ведь я решительная, волевая современная женщина.

Как я сказала Пулитцеру перед тем как отправиться в Париж, мы не должны пасовать перед превратностями судьбы. Чтобы преодолеть их, нужно смело идти им навстречу, преисполнившись решимости выстоять и победить. То же самое со спиртными напитками.

Справившись с первой дозой алкоголя и чувствуя себя вполне в норме, я выпиваю вторую – и терпеливо жду, когда появится Дюбуа со своими дружками. Через несколько минут я замечаю, что голова идет кругом. В конце концов я спрашиваю:

– А что происходит наверху?

Розина кладет руку на мое бедро и теснее, чем до этого, прижимается ко мне; ее губы щекочут ухо, когда она шепотом говорит:

– Там совершаются тайные дела. Пойдем от этих старых кляч, я покажу тебе.

Ага, тайные дела.

Так я и знала – притон. Я точно застану Дюбуа и его дружков на месте преступления. От волнения я залпом допиваю третью рюмку и облизываю губы, улыбаясь Розине.

– Ты была права насчет выпивки. Она мне понравилась. – Я встаю и тут же падаю навзничь. – Ух ты! Меня шатает.

Розина помогает мне встать.

– Ничего, дорогая, надо крепче держаться на ногах.

– Только как это сделать. – Хихикая, я поднимаюсь по лестнице. Розина поддерживает меня, обхватив за талию. – Раз ступенька, два ступенька, три…

– Ш-ш… – смеется она. – Ты привлекаешь внимание.

– Что за дела? – бормочу я. У меня голова легкая как мыльный пузырь. Я могла бы не идти, а лететь по лестнице.

– Ш-ш…

– Розина, – пытаюсь я говорить шепотом, – ты знаешь, почему эта штука называется «зеленая фея»?

Она качает головой и смеется.

– Ну пожалуйста, скажи.

– Потому что ты становишься легкой, как фея.

Мы обе начинаем хихикать, и оттого становится труднее подниматься. В конце лестницы мы входим в накуренную комнату со сладковатым запахом.

– Идем туда, я не хочу сидеть на виду. – Я веду ее к маленькому столику, стоящему в темном углу. Когда мы садимся, я окидываю взглядом комнату, пытаясь засечь свою жертву. Розина очень тесно прижимается ко мне, кладет руку мне на бедро и целует меня в щеку, а потом в ухо.

В дыму я замечаю верзилу, доктора Дюбуа и женщину. Дюбуа на что-то показывает рукой.

– Это они, – говорю я и, нахмурившись, смотрю на группу. Потом сознаю, что Дюбуа показывает на меня.

– Ты удивляешь меня… – шепчет Розина мне в ухо, а ее рука движется вверху меня под платьем и протискивается между моими бедрами. – Я не думала, что ты хочешь поразвлечься.

Я поворачиваюсь к ней, чтобы ответить, а она целует меня в губы.

В один миг она одной рукой обнимает меня за плечи и прижимает к себе, а другой – тискает мои груди. Комната начинает кружиться быстрее, чем карусели. Я никак не могу вырваться из ее рук. Наконец она перестает держать меня.

– Что… – Это все, что я могу произнести. Я отталкиваю ее, и она вместе со стулом падает на пол. Когда я встаю, маленький стол опрокидывается.

Моя голова кружится и кружится, и я валюсь на спину, но кружение не прекращается. Оно превращается в вихрь, в ужасный черный ураган, который унес Жюля Верна на Северный полюс.

Он уносит мое сознание, и все исчезает.

37

Томас Рот

К Роту, изучавшему свои записи в лаборатории, заглянул Эмиль Дюкло, второй человек в институте после доктора Пастера, и сказал, чтобы тот зашел к Пастеру в научно-исследовательскую лабораторию бешенства. Рот встал, собираясь вымыть руки и идти за коллегой, но Дюкло заметил на полу кепку.

– Чья это? Рене?

– Да, а что? Он, наверное, уронил ее, когда выходил. – Рот поднял ермолку, связанную женой Рене, и бросил на вешалку.

В обязанности Рота как ассистента Пастера не входила высокоспециализированная работа по изучению бешенства, но он не удивился, что Пастер попросил его зайти. Подстрекательные обвинения по поводу вспышки «черной лихорадки» заполняли первые полосы вечерних газет. Несомненно, министр внутренних дел нанес еще один визит в институт.

Дюкло прочитал мысли Рота.

– Вчера вечером министр опять был здесь, – сказал Дюкло, когда они шли по коридору. – В следующий раз сам президент будет просить о помощи.

– Институту, наверное, придется обучать политиков, как пользоваться микроскопом.

Дюкло неодобрительно посмотрел на него. Его взгляд, должно быть, означал, что юмор неуместен, когда город в критической ситуации.

Войдя в лабораторию бешенства, Рот засучил рукава, чтобы сполоснуть руки над раковиной с висящим над ней бачком с краном. Мыть руки был обязан каждый, кто входил в лабораторию или выходил из нее, – это был ритуал, заведенный доктором Пастером. Он начинался с мытья самого мыла, чтобы удалить его наружный слой, затем мылись руки и запястья, а потом снова ополаскивалось мыло, прежде чем положить его обратно в мыльницу.

«Лаборатория – это зоопарк со многими экзотическими и опасными животными, – сказал Пастер Роту, когда тот пришел работать в институт. – Будьте осторожны, чтобы ни одно из них не укусило вас».

Рот даже замечал, что Пастер машинально вытирает свой стакан, тарелку и приборы салфеткой на обеде в институте. Он был фанатиком чистоты, но никто не осмеливался осуждать его за это после того, что он обнаружил под микроскопом, а новичкам всегда рассказывали, что эти невидимые существа стали причиной ужасной смерти членов его семьи, близких друзей и, конечно, миллионов людей на планете.

Погруженный в размышления, доктор Пастер стоял рядом с ассистентом, исследовавшим спинной мозг кролика. Рот не решился отвлекать Пастера своими вопросами. Пастер вставал ни свет ни заря и целый день был полностью занят своей работой, проводя большую часть времени в лабораториях. По вечерам его жена, чтобы он не напрягал зрение чтением при свете газовых и масляных ламп, читала ему дневные газеты в их апартаментах. Такова была его жизнь, в которой не находилось места для оперы или даже для семейных пикников.

Пастер был беззаветно предан своему делу и отдавал ему всего себя. Рот считал, что только так можно добиться чего-то важного в жизни, а опера и пикники представлялись ему скучным и пустячным времяпрепровождением.

К Роту подошел доктор Гранше, практикующий врач, который выполнял медицинские процедуры Пастера. Великий ученый слегка вздрогнул, словно вдруг обнаружил, что не один во Вселенной. Роту казалось, что только он сам мог так сосредоточиться.

– Дети из Америки прибыли? – спросил Пастеру Гранше.

– Да, несколько минут назад.

Троих детей – двух мальчиков и девочку, которым было по девять-десять лет – покусала бешеная лиса в сельской местности южнее Бостона. Одна бостонская газета оплатила детям билет на пароход через Атлантику и направила репортера с заданием писать отчеты о поездке детей в Институт Пастера, до того как они заболеют бешенством и умрут от страшной болезни.

В контейнерах содержались стерильные колбы с костным мозгом, зараженным бешенством, – нервная ткань бешеного кролика, смешанная с телячьим бульоном, вводилась людям, пострадавшим от укусов больных животных. После того как Пастер отдал распоряжения доктору Гранше о лечении американских детей, Рот пошел вместе с ним мыть руки перед выходом из лаборатории.

– Каковы результаты ваших опытов с Рене? – спросил Пастер.

– Все то же самое. Мы не смогли увидеть микроба под микроскопом или изолировать его и передать другому хозяину.

– Неужели микроб гибнет сразу же после смерти хозяина? Допустим, вторгшиеся микробы погибают, потребив все питание в организме, но может ли это происходить так быстро? И не оставив никаких следов?

– Вероятно, у этого создания очень маленькая продолжительность жизни.

– Не столь маленькая. Оно должно жить достаточно долго, чтобы передаться другому, иначе оно не будет заразным. А где Рене? Мне нужны его результаты.

– Должно быть, пошел домой. Я проверю и посмотрю, нет ли его в соседней лаборатории.

Пастер взял тетрадь, в которой Рот записывал результаты лабораторных исследований.

– Я уверен, он еще не ушел домой. Он никогда не уходит, не обсудив со мной результаты. – В голосе Пастера слышалось некоторое раздражение. – Когда вы его найдете, пожалуйста, пришлите ко мне.

Рот отправился в лабораторию, где Рене проводил свои опыты. Когда он открыл дверь, оттуда вырвался характерный запах. Рот тут же закрыл дверь и вернулся к Пастеру. Пастер внимательно читал записи Рота, и Рот слегка дотронулся до руки шефа, чтобы привлечь его внимание.

– Доктор, у нас серьезная проблема.

Пастер поднял на Рота серовато-зеленые глаза.

– Что за проблема?

– Рене мертв. Микроб свирепствует в институте.

38

Нелли

Я просыпаюсь медленно, с трудом выбираясь из глубокого колодца сна. Голова тяжелая. Я лежу не шевелясь в окружении темноты, давая возможность проснуться каждому из моих чувств. Странный звук долетает до моего уха: грубый урчащий звук, – но я не могу определить ни его, ни место, где нахожусь. Из какого-то источника исходит свет, и я инстинктивно поворачиваю туда голову. Лучше бы я этого не делала – голова просто раскалывается.

Предметы вокруг меня постепенно становятся в фокусе. Я в своей комнате, на кровати, в одежде и в полном замешательстве. Как я сюда попала? И из какого источника слышится этот странный звук? Не зная, что будет меньшим злом – сидеть неподвижно или сделать движение головой, я выбираю последнее и медленно поворачиваю шею в сторону источника звука.

О Боже! Верзила, которого я видела, как он целуется с доктором Дюбуа, развалился у меня на полу! Он крепко спит и храпит.

Я окончательно прихожу в себя. Голова забывает о боли. Я нащупываю под подушкой длинноствольный револьвер 44-го калибра. Он не заряжен, но этот верзила не знает об этом. Зажав в руке пистолет, я осторожно поднимаюсь с кровати, чтобы не разбудить его. Стоя над ним, нацелив пистолет прямо ему в голову, я громким голосом командую:

– Руки вверх!

Никакой реакции. Я пинаю его в ногу, но от этого храп становится только громче. Встав на колено, я приставляю пистолет к его лицу. Держа его двумя руками, взвожу курок. Энни Оукли говорила мне, что щелчок от взводимого курка – самый громкий в мире звук. Она была права. Храп прекращается, и глаза храпуна открываются.

– Подними руки вверх, – требую я.

Он смотрит на меня и моргает:

– Зачем?

– Чтобы я не выстрелила в тебя.

Он озадачен моей угрозой, словно не понимает, почему я должна стрелять в него.

– Дорогая девушка, стоит ли стрелять в меня, после того как я помог вам? – У него типично английский говор.

– Помог мне?

– Ну да. Иначе как бы вы попали из кафе в свою комнату?

Действительно, как? Он приподнимается, и я сую ствол пистолета ему в нос. Он осторожно отводит его в сторону, но я продолжаю целиться ему в лицо.

– Я принес вас. И ваша консьержка не была похожа на сущую Медузу. Вы так ее называли, и знаете, точно, она – сущая Медуза, но к счастью, не понимает вашего английского.

Я отодвигаюсь назад, когда он приподнимается на локте, но держу его на мушке.

– Я не помню ничего такого.

– Конечно, не помните. Вы здорово набрались. Проспали всю ночь и целый день.

– Что?

– Судя по всему, вы не имеете представления о «зеленой фее». У абсента крепость 68 градусов, и свалит вас с ног, если не будете осторожны.

Я хочу оправдаться, но мне нечего возразить и я даю ему возможность продолжать. Кажется, ему есть что рассказать.

– Поначалу это случается с каждым из нас. Я поднял вас с пола и принес сюда.

– Лучше начнем с начала. Зачем ты следил за мной и какое ты имеешь отношение к убийце?

Он хихикает, машинально прикрывая рот рукой, чтобы скрыть зеленоватые зубы, непривлекательно торчащие между грубыми губами. На пальцах у него два больших кольца – с рубином и серебряной блямбой на сюжет греческой античности. Нечасто встречается взрослый мужчина, хихикающий немного по-женски, как этот здоровяк. Если бы я не была в таком замешательстве и рассержена, то похихикала бы вместе с ним – или над ним.

Наконец он перестает смеяться и откашливается.

– Дорогая моя девушка, неужели я похож на человека, который был бы заодно с убийцей?

У него культурная речь, и говорит он надменно, как чересчур образованный британец. И голос у него мелодичный, как хорошо настроенный музыкальный инструмент. Он говорит, будто наслаждается звуком своего собственного голоса.

Окинув его беглым взглядом, я не могу определить его положение в цивилизованном обществе. Он одевается, как сам говорит, словно из глубины веков. Его облачение допотопного фасона, верхняя одежда почти такая же вызывающая, как карнавальный костюм.

Его длинное пальто, нет, скорее накидка, которая служит ему одеялом, доходит до щиколоток. Она темно-зеленая с меховой оторочкой, сочетающейся по цвету со шляпой и черными бриджами. Последние чуть выше колен, чулки черные, шелковые, на низких черных лакированных ботинках блестящая серебряная пряжка.

Под пальто черная бархатная куртка; голубая шелковая сорочка гармонирует с цветом его глаз. Открытый воротник в байроновском стиле расстегнут, так что видны растущие на груди волосы, единственный мужской признак у этого человека в некотором роде сомнительного пола.

На мой взгляд, он не в лучшей физической форме и производит впечатление человека, который упражняется в разговоре. С кожей бледной, как луна зимой, и глазами цвета морской воды он напоминает мне белого кита – огромного, неповоротливого, инертного. Как он нес меня по ступеням и его не хватил сердечный приступ, остается загадкой.

– Я был только рад оказать помощь, когда вы, будем так говорить, находились в затруднительном положении в кафе. На счастье, я оказался поблизости в нужный момент.

– Чепуха. Меня напоили в этом притоне. И ты там оказался вовсе не на счастье, я следила за доктором Дюбуа.

– Естественно. Я сделал такое заключение, но, будучи джентльменом, воздержался от упоминания этого, чтобы пощадить чувства всех и каждого.

– Если хочешь пощадить нечто большее, чем свои чувства, лучше скажи, что ты затеваешь с доктором. Я училась стрелять у Энни Оукли, и не могу долго целиться – мне не терпится нажать на курок. Так что начнем с представления.

– Оскар Джоунс из Лондона, к вашим услугам. – Если бы он мог поклониться, то так и сделал бы.

– Это имя мне ни о чем не говорит. Давай конкретнее.

– Я не совсем…

Я удобнее беру револьвер.

– Да-да, конечно. Моя дорогая девушка, да будет вам известно, я Оскар Уайльд.

Это было не заявление, а объявление, возможно даже – декларация. Нечто такое, о чем во всеуслышание возвещают у ворот Букингемского дворца.

– Не может быть. Неужели собственной персоной?

Он сияет.

– Единственный и неповторимый.

– Никогда не слышала о тебе, – говорю я ему правдиво. – Не тяни кота за хвост, мистер Уайльд. Боюсь, я не удержу дамскими пальчиками этот большой револьвер, и он сделает еще одну дырку в твоей башке величиной с твой рот.

Похоже, он не столько напуган револьвером, насколько огорчен тем, что мне не знакомо его имя.

– Я из Лондона. Довольно хорошо известен во всех литературных кругах. Я даже бывал в Америке, но, очевидно, вы ничего обо мне не слышали.

– Очевидно. Вы пишете книги?

– Я собирался написать несколько, но я еще поэт и драматург. И до недавнего времени редактор журнала «Женский мир». Извините меня за ложную скромность, хотя обо мне не говорят на улице, в светском обществе мое имя знают. Меня охотно приглашают на званые обеды за мой ум и мудрость.

У него речь одного из образованных англичан высшего света, которые произносят слова почти с лирическим ритмом. Когда он разговаривает с тобой даже под дулом револьвера, ты поневоле чувствуешь высокомерие в манере говорить.

– Я ездил по вашей стране, говорил об искусстве, бывал в западных штатах. Посетил даже быстро растущий город Лидвилл и рассказывал неотесанным горнякам о флорентийском искусстве. Там я узнал некоторые вещи о револьверах – точно таких, какой у вас в руках. Горняки считают, что за плохое искусство следует приговаривать к смертной казни. В одном из баров я видел такой плакат: «Пожалуйста, не стреляйте в пианиста – он делает все, что в его силах».

Он бросает на меня взгляд, ехидно улыбается и снова прикрывает рукой рот.

Я смотрю на револьвер, который держу в руках. Этот человек знает, что он не заряжен. Если бы он был заряжен, пули были бы видны во вращающемся барабане. Я разжимаю ладони, и револьвер падает мне на колени. Так или иначе, руки у меня устали держать его – он слишком тяжелый.

– Ну ладно, если вы прославились своими разговорами, продолжайте. Расскажите мне, что вы делали с доктором.

– Я расследую убийство, – сразу отвечает он. – Я, так сказать, детектив.

– То есть вы хотите сказать – самозваный детектив. – С этой профессией я знакома.

– В общем-то да. Хотя, уверяю вас, я читал материалы на этот предмет. – Он говорит правду, я знаю это. Он может преувеличивать, но не лгать. Он полагает, что его слова слишком важные, чтобы быть ложью.

– Продолжайте. Кого убили?

Он молчит какое-то время, словно ему трудно отвечать.

– Моего близкого друга Жана Жака Телни.

Я чувствую, что он пытается не терять самообладания. Я испытываю то же самое, когда говорю о Джозефине.

– Я вам сочувствую.

– Спасибо, моя дорогая. – У него в глазах искренняя боль. – Он был поэтом. Вы слышали о нем?

– Нет, извините. Я слышала о Верлене.

– О, певец богов. Как поэт я могу засвидетельствовать это.

– Вы имеете хоть какое-то представление, кто убил вашего друга?

– Доктор Дюбуа и я как раз и пытаемся выяснить это. – Оскар садится и обмахивает лицо красным шелковым платком. Легкое дуновение доносит до меня запах духов.

– Жан Жак был содомитом, как вы и доктор Дюбуа?

Он размахивает платком, словно отгоняет мух.

– Моя дорогая, не пристало говорить об этом.

– Будем считать, что да. А вы не скажете, как умер ваш друг?

Оскар опускает голову на мгновение, прежде чем ответить, и я понимаю, что задала вопрос не совсем деликатно.

– Извините.

– Его зверски зарезал сумасшедший.

Голос его срывается, и в глазах отражается страдание. На меня снова нахлынули воспоминания о Джозефине, и я не могу удержаться, чтобы не дотронуться до его руки. Мы сидим молча, и каждый из нас скорбит о потере дорогого человека.

– Пожалуйста, извините меня, что задаю этот вопрос, но я должна это сделать. Как он зарезал его? Вы можете описать раны?

Он делает режущее движение поперек своего живота.

– Вот здесь. Жестоко. И ниже. – Его толстые губы дрожат, и на глаза навертываются слезы. – Как убивают скот на бойне. Как такое кто-то может сделать с другим человеком? И с таким добрым и кротким, как Жан Жак.

Это какая-то нелепость. Убийца никогда не нападал на мужчин.

– Я изучал дедуктивный метод. – Оскар заполняет короткую паузу. Его голос звучит успокаивающе. – Месяц назад в Лондоне я обедал с доктором Дойлом, который пишет рассказы о Шерлоке Холмсе, частном сыщике, пользующемся достижениями науки и дедуктивным методом при раскрытии преступлений. Я внимательно читал эти рассказы и полдня разговаривал с инспектором Скотленд-Ярда, другом моего отца. Но, откровенно говоря, несмотря на мой интеллект и знания, я нахожу этот загадочный случай исключительно трудным для понимания. [34]34
  Хотя Оскар Уайльд написал всего две пьесы, а его поэзия подвергалась резкой критике, во время того обеда он получил выгодное предложение написать книгу. Артур Конан Дойл продал издателю свой второй рассказ о Шерлоке Холмсе «Знак четырех». Уайльд продал издателю идею книги, которая впоследствии превратилась в «Портрет Дориана Грея» и вышла в свет в 1890 г. Издатель просил Оскара написать книгу объемом 100 000 слов, но она получилась намного меньше. В оправдание Уайльд сказал: «В английском языке нет ста тысяч красивых слов». Книга о Дориане положила начало карьере Оскара Уайльда как замечательного писателя. – Примеч. ред.


[Закрыть]

– Какое отношение к этому имеет доктор Дюбуа?

– Люк Дюбуа – мой друг.

– Ваш друг и только?

– Да, а что?

– Увидев вас двоих вчера вечером, я подумала…