Текст книги "Алхимия убийства"

Автор книги: Кэрол Макклири

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

17

Пока фиакр катится по булыжной мостовой, я обдумываю свой следующий ход. Я иностранка и угодила в полицию. Гильотина меня не ждет, но последствия будут серьезные. На карьере можно ставить крест, да и свобода под вопросом. Даже влиятельный Пулитцер не вмешается, если меня будут судить за неуважение французских законов.

У меня единственный разумный выход – немедленно покинуть страну.

– Остановите здесь, – говорю я кучеру, хотя мы в нескольких кварталах от моей гостиницы.

Удвоив плату за проезд и дав приличные чаевые – непременное вознаграждение извозчикам везде и всюду, я вхожу в круглосуточно работающий телеграф и отправляю телеграмму в отель с указанием заказать для меня билеты на утренний поезд в Гавр и на пароход до Нью-Йорка, отплывающий через два дня. Я также даю распоряжение упаковать мои чемоданы и отправить их на вокзал.

Удовлетворенная, что предприняла надлежащие шаги, я беру фиакр и еду на площадь Пигаль на Монмартре. Место назначения находится выше на холме, но я проделаю остаток пути на своих двоих, чтобы не оставлять след для полиции.

Естественно, я не собираюсь бросать свое расследование. Это не только против моих принципов – поражение для меня неприемлемо. Телеграмма – маленькая хитрость для полиции. Поскольку Люссак и неутомимый инспектор Моран знают, что обвинения против меня – мыльный пузырь, как я полагаю, они будут довольны, считая, что я покинула город, поджав хвост.

Что касается убийцы… Буду надеяться, что мне повезет, и пусть небесные силы не забудут про меня.

О том, чтобы поселиться в другой гостинице, не может быть и речи. Придется показывать паспорт с моим настоящим именем, да и одежда вызовет подозрение. Хотя я оттерла всю грязь с черного платья и его почти полностью скрывает плотная шаль, при свете в гостинице в нем я буду выглядеть не в лучшем виде. Кроме того, отсутствие багажа может показаться подозрительным.

Ясно как божий день – нужно устраиваться в каком-то другом месте. Я знаю такое место, хотя оно мне и не нравится. Дейвид Бейли, замещающий Джоунса на посту парижского корреспондента «Нью-Йорк уорлд», получает скромное жалованье, позволяющее ему снимать мансарду в доме на Монмартре. Его отправили в командировку во Французский Алжир для освещения восстания, поэтому комната в моем распоряжении, если я захочу.

Я была в этом доме в первый день после приезда в город, но когда узнала, что нужно пройти шесть лестничных пролетов, чтобы попасть в чердачную комнату, и что в доме нет удобств, а это значит – каждый день таскаться с горшком по шести лестничным пролетам, чтобы опорожнить его в дыру над сточным каналом, я отказалась от комнаты, даже не заглянув в нее.

Париж восхищает как древний город, пока не сталкиваешься с отсутствием лифтов и уборных в жилых и общественных зданиях. Гостиница, в которой я остановилась, считается пределом роскоши, потому что на каждом этаже на десять номеров имеется туалет. И мне будет недоставать этого удобства.

Несмотря на поздний час, площадь Пигаль спать не ложится. В дверях и у стен зданий стоят проститутки в ожидании клиентов. Когда заканчивается смена на скотобойне Лез-Аль, рабочие в забрызганной кровью и грязью робе, дымя дешевыми сигаретами и разогрев себя вином, выходят на площадь, чтобы купить немного дешевого удовольствия.

На улице Аббатис нет газовых фонарей, тьма беспросветная. Я закутываюсь в шаль и, осторожно ступая, иду по узкому проулку, поднимаюсь по скользким ступеням каменной лестницы. Мне жутко не по себе в темноте, и я ускоряю шаг. Хочется лечь в кровать, уютную и теплую, и быть подальше от всяких чудищ.

Подойдя к дому Бейли, я на секунду останавливаюсь, чтобы собраться с мыслями. Я знаю, что мое появление произведет эффект разорвавшейся бомбы.

С десяти часов вечера до шести часов утра, чтобы войти, нужно обращаться к консьержке. Порядок строгий, но эффективный: ты дергаешь за шнурок у передней двери, и в квартире консьержки этажом выше звонит колокольчик. Само собой разумеется, консьержки не любят, когда их сон тревожит поздно возвращающийся жилец. Как мне рассказывали, управляющие этого дома имеют скверную репутацию.

Парижане бесконечно жалуются на выходки консьержек, если ты впал к ним в немилость. Допустим, если тебя нет дома, они заставят твоих друзей пройти несколько лестничных пролетов, чтобы они убедились в этом. Или скажут, что тебя нет, хотя на самом деле ты в своей квартире. Письма пропадают. В квартале распространяются порочащие тебя слухи.

Во время своего первого визита я имела неудовольствие видеться с консьержкой Бейли – мадам Малон. Даже в дневное время я не испытала радости от встречи с ней. Ее отношение напоминает мне о пахте, кисловатой на вкус. И бледное ее лицо неровное, пятнистое, как пахта. Мне страшно подумать, что меня ждет, когда я разбужу ее среди ночи, – мне достанется, как если бы дала пощечину Медузе.

Единственно, что согревает душу консьержке, помимо безвременной кончины жильца, чью квартиру можно сдать за большую плату, – это вознаграждение от поздно возвращающихся жильцов. Уверена, сегодня мне придется дорого заплатить.

Дергаю за шнурок и жду, когда разразится ураган. Через мгновение распахиваются деревянные ставни на окне как раз над дверью, и высовывается Медуза с головой, кишащей змеями.

– Что надо?

– На днях я была здесь. У меня есть разрешение остановиться в комнате господина Бейли.

– Убирайся, а то позову полицию.

Ставни с грохотом закрываются. Что есть мочи трижды дергаю за шнурок. Ставни снова распахиваются – кажется, что от этого сотрясается весь дом. Из окна выплескивается вода, и я шарахаюсь назад. Чувствую, что теряю самообладание. Не будь я в отчаянном положении, я объявила бы войну этому чудовищу. Но я достаю из кармана франк.

– Франк за причиненное неудобство, мадам.

– Три, – слышу в ответ.

– Два. И я не сообщу в полицию, что вы берете плату за жилье господина Бейли, в то время как он служит французской армии в Алжире.

Я не имею представления, что Бейли делает в Северной Африке, но слышала, что консьержки тщательно скрывают свои финансовые доходы от чиновников, и, естественно, угроза срывается с моих уст.

– Впусти ты ее, старая сука, и дай нам спать, – кто-то кричит из дома напротив.

– Десять су, и больше ей не давайте. Столько она берет с других, – доносится сверху молодой женский голос.

Дверная защелка, к которой привязан другой шнурок, тянущийся из квартиры консьержки, со скрежетом отодвигается, и я вхожу в дом. В коридоре темно хоть глаз выколи, и он наполнен застоявшимся запахом стряпни. Последний из жильцов, выносивший горшок, не закрыл дверь в клозет, где имеется дыра для сброса нечистот, и когда я поднимаюсь по лестнице, в нос ударяет зловоние клоаки. Я задерживаю дыхание. Запах ужасный.

Газовая лампа тускло светится на лестничной площадке консьержки, и еще одна горит этажом выше. На каждой площадке окна без стекол, теоретически предназначенные для того, чтобы впускать свет и воздух, но в туманную дождливую ночь они не приносят ничего, кроме сырости и холода. Я дрожу, поднимаясь по ступеням; кажется, что внутри холоднее, чем снаружи.

Мадам Малон ждет на лестничной площадке, ее одутловатое бледное лицо перекошено угрожающей гримасой. В надежде избежать конфронтации я изображаю самую подобострастную улыбку и держу в руке два франка. На самом деле испытываю желание сбросить ее с лестницы.

Мадам со стуком кладет на перила толстую регистрационную книгу полиции.

– Напиши свое имя и распишись. О твоем прибытии будет доложено в полицию.

Знаю наверняка, что не будет, ибо это привлечет внимание полиции и сборщика налогов, что не в интересах ни одной консьержки. Нахожу пустое место в гроссбухе и пишу: «Нелли Морено, Гавана, Куба». Она захлопывает книгу и неохотно вручает мне ключ, сдвигает брови и смотрит на меня.

– Не шуметь, мужчин не водить. Водяной кран и сливное отверстие на первом этаже. За пользование еще десять су в неделю.

Когда она вразвалку удаляется в свою квартиру, я вежливо говорю:

– Buenos noches, Señóra. [24]24
  Спокойной ночи, сеньора (исп.).


[Закрыть]

Она что-то гадкое бормочет об иностранцах и хлопает дверью с такой силой, что гаснет лампа, и я остаюсь в полной темноте.

Так начинается замечательное знакомство.

18

Я устало поднимаюсь по холодной темной лестнице на чердак Дейвида Бейли, который, как и весь Монмартр, создан для горных козлов. Я делаю остановку перед последним восхождением и усилием воли заставляю тело двигаться дальше.

Мансарда, как и следовало ожидать, небольшая, но, к моей радости, чистая. Терпеть не могу неряшливые, грязные места. В комнате простой деревянный стол с двумя стульями и округлой кухонной плитой с медным чайником на ней. Три деревянные полки над плитой заставлены тарелками и чашками. Там же разместились чугунок, сковородка и посеребренное ведерко с серебряными столовыми приборами. В центре стола огромный керамический кувшин.

Справа у стены кушетка, похоже, служащая диваном. В стене напротив углубление, где стоит кованая железная кровать, тумбочка, платяной шкаф и деревянный картотечный шкаф.

Рядом с ним «стульчак», сделанный в виде стопки больших книг, то, что французы называют «chaise percée», или «стул с отверстием». Внутри стоит оловянный горшок. Но даже с устройством такой оригинальной конструкции не менее противно нести горшок шесть лестничных пролетов, чтобы опорожнить его на первом этаже. Бейли предусмотрительно подставил корзинку с ароматической смесью. Должно быть, он тоже не выносит дурные запахи.

Проходят часы, а сон не берет меня. Не помогает даже считать слонов. Я плюхаюсь на диван и начинаю писать, что имею в итоге, – привычка, унаследованная от мамы. Во-первых, доктор Блюм знает, что я здесь. Он также знает, как я выгляжу. С другой стороны, меня разыскивает полиция. Я не знаю Парижа. Фактически я не знаю, как выглядит доктор Блюм, и не могу гоняться за каждым субъектом, от которого у меня волосы встают дыбом. Мне нужна помощь.

Для меня это будет нечто новое – иметь партнера.

Даже Пулитцер отказался от мысли дать мне в партнеры репортера. Ничего не поделаешь – придется стиснуть зубы и взять себе кого-то в помощники.

Сразу возникает вопрос: кого?

Одно имя стало крутиться в голове.

19

Перун

Иветта не удивилась, когда услышала стук в дверь далеко за полночь. Перун приходил к ней в любое время. Но сегодня, хотя он хорошо платил, даже очень хорошо, она устала. Ей не хотелось ублажать его. Поэтому она сидела на кровати и не отвечала на стук. Она надеялась, что если не будет отвечать, то он уйдет, подумав, что она работает на улице.

Но он продолжал стучать все сильнее, все громче. Она чувствовала, как с каждым ударом в нем нарастает гнев, и знала, что придется открывать. Если он узнает, что она там… Всякое рассказывали, что он делал, когда был зол. Она открыла дверь.

– Почему так долго? – Он вошел и начал раздеваться.

– Перун, я не могу сегодня. Мне нездоровится. – Как только она произнесла эти слова, то пожалела об этом. Она увидела, как напряглись мускулы у него на спине, и поспешила исправить оплошность. – Я хочу, правда, хочу, но плохо себя чувствую.

Он повернулся и посмотрел на нее:

– Иветта, подойди ко мне.

От его голоса холодок пробежал у нее по спине.

Она медленно приблизилась к нему и вздрогнула, когда он ладонями взял ее за щеки.

– Мне не кажется, что ты больна.

– Мне действительно нездоровится. – Иветта понимала, что ее ответ звучит неубедительно, и как она себя чувствовала, ровным счетом ничего не значило. Он хотел ее и всегда получал что хотел, так или иначе. – Но для тебя… – Она начала расстегивать его брюки.

– Иветта. – Перун взял ее за руки. – У меня пропало настроение.

Его голос испугал ее, нужно было что-то делать, и она приникла к его губам долгим и крепким поцелуем. Он отпустил ее руки, и она расстегнула брюки, продолжая целовать его, взяла в ладонь его твердую плоть. Он пихнул ее на кровать и прижал за плечи, так что она не могла подняться.

Иветта знала, что ей нужно делать.

– Перун…

Он продолжал одеваться и не ответил ей. Она сидела на кровати и перебирала в руках простыню.

– Симона сказала тебе, куда собиралась после встречи с тобой?

Ее вопрос остановил его, когда он шел к двери. Не оборачиваясь, он спросил:

– Зачем тебе надо знать?

– Потому что мы должны были встретиться в кафе, но она так и не пришла. На нее это не похоже.

– Чего беспокоиться. Небось подхватила мужика. – Он сделал шаг к двери, потом остановился. По-прежнему не поворачиваясь, сказал: – Подойди. У меня кое-что есть для тебя.

Иветта с готовностью подошла к нему, подумав, что он вспомнил, что не заплатил ей.

Он опустил руку в карман и достал скальпель.

20

Нелли

Я никогда не бываю в хорошем расположении духа когда просыпаюсь утром, особенно если сон нарушен. Сегодня утром я в очень дурном настроении.

Я приняла решение, кто будет моим партнером. С того момента спать было абсолютно бесполезно, потому что мне не нравилось это решение. Но другого выхода у меня нет. Единственный кандидат, пришедший в конце концов мне на ум, – человек, которому я не доверяю.

Его имя известно во всем цивилизованном мире, хотя, как я слышала, из-за какой-то телесной или душевной болезни он избегает общественного внимания. Даже не зная, кто я, он оказался втянутым в сплетенную мной запутанную паутину, и сейчас мне нужно обратить ее себе на пользу.

Интерес к нему возник у меня, когда зарубежный корреспондент Джоунс рассказал об одном странном случае. Взрослый племянник этого знаменитого француза стал свидетелем, как какой-то мужчина на улице с ножом напал на женщину. Этот человек убежал и не был пойман, но племянника преследовала навязчивая мысль, что злоумышленником был его знаменитый дядюшка. Он пытался застрелить его, но, к счастью, только ранил.

Этот племянник – Гастон Верн, а дядюшка – Жюль Верн, всемирно известный писатель. [25]25
  Гастон выстрелил в Жюля Верна, когда тот выходил из дома, но промахнулся. Пуля срикошетила и попала писателю в ногу, причинив серьезное ранение. Всю оставшуюся жизнь он хромал. Гастон в то время находился на дипломатической службе. По мнению полиции, причиной покушения было умственное расстройство. После этого более чем странного случая Гастона поместили в учреждение закрытого типа. – Примеч. ред.


[Закрыть]Как многие люди, я зачитывалась его замечательными произведениями «20 000 лье под водой» и «Вокруг света за 80 дней».

Когда я рассматривала фотографию Жюля Верна после прибытия в Париж, мне вдруг пришло в голову, что стоит художнику немного подправить ее, и сходство с убийцей будет почти полным: такое же канотье, такие же круглые очки, косматые волосы и борода. Конечно, этот фокус можно проделать с фотографией большинства бородатых мужчин, но у меня при себе был портрет Жюля Верна, когда я нашла уличного художника и попросила поработать над ним. Мне напечатали копии готового портрета, чтобы я могла раздать их проституткам.

Наводя справки о передвижении господина Верна, я не смогла найти сведений о месте его нахождения в течение четырех месяцев, когда он вполне мог играть роль доктора Блюма в доме для умалишенных, – но также не смогла ликвидировать его.

В данный момент мне нужно не изобличать Верна как неуловимого доктора Блюма, а заполучить его в качестве союзника. И я выбрала его по двум причинам: он выдающийся человек, в буквальном смысле слова, символ своей страны, и у меня есть аргумент заставить его помочь мне.

Я думаю не о шантаже, а об изысканной форме убеждения в ситуации, когда цель оправдывает средства. Это, конечно, не лучший способ начать партнерство, но и война против зла не для робких.

Утреннее небо не способствовало улучшению моего настроения – оно серое и тяжелое. Ноя подавляю желание забраться обратно в постель и накрыться с головой, потому что мне нужно переплыть реки, взять штурмом крепости, сдвинуть горы и прежде всего принять ванну и надеть чистую одежду. С моей стороны было бы весьма непочтительно предстать перед одним из наиболее известных людей Франции в наряде проститутки, в котором я ползала в свежевырытой могиле.

Какая удача найти в шкафу накидку! Она скроет мое платье, когда я буду ходить по магазинам. Бейли, наверное, всего на пять сантиметров выше меня – его накидка не достает до пола, когда я надеваю ее.

Выходя из дома, я не встречаю мадам Малон – доброе предзнаменование. Может быть, сегодня повезет.

Пассаж – это небольшая оживленная улица с многочисленными магазинчиками. Пожилой мужчина в доме на противоположной стороне, высунувшись из окна, выбивает коврик и кричит вниз:

– Bonjour, Laitier! [26]26
  Добрый день, молочник! (фр.)


[Закрыть]

Молочник методично расставляет молочные бутылки у каждой двери и, не поднимая головы, кричит в ответ:

– Bonjour, Louis! [27]27
  Добрый день, Луи! (фр.)


[Закрыть]

Должно быть, это ежедневный ритуал.

Девушка толкает перед собой нагруженную хлебом ручную тележку по булыжной мостовой, женщина постарше открывает цветочный ларек. Консьержки выносят во двор мусорные контейнеры, и толпы старьевщиков, как крысы, сбегаются к ним.

Это своеобразная публика. В одиночку и семьями каждый из них преследует конкретную цель. Один не берет ничего, кроме костей, стекла и посуды, другой из золы выбирает угли; кто-то собирает только бумагу и тряпье, кому-то еще нужны ботинки и шляпы и так далее. Переходя как загипнотизированные от контейнера к контейнеру, они не мешают друг другу.

Там, где заканчиваются ступени и начинается более широкая улица, появляется больше магазинчиков и уличных торговцев. Мужчина жарит каштаны на углях в металлической бочке, женщина продает хрустящий жареный картофель. У девушки с ручной тележкой я покупаю крепкий кофе с молоком, любимый утренний напиток парижан, который и мне пришелся по вкусу. У продавщицы кофе я узнаю, где предоставляют банные услуги и где продается одежда.

– Хотите принять ванну, мадемуазель? Замечательно. Я сделаю ванну к пяти часам, – говорит услужливый банщик.

– Но я хочу принять ванну сейчас, утром. У меня днем назначена очень важная встреча.

– Невозможно, мадемуазель. Нужно время, чтобы приготовить ванну, но это будет роскошная ванна.

– Нет ничего невозможного. – И я добавляю ему два франка, чтобы доказать это.

В фирменном магазине я покупаю муслиновые панталоны, женскую сорочку и корсет. Верхнюю одежду я решаю купить в магазине подержанных товаров, потому что шить на заказ это очень долго. Будь у меня больше времени, я бы нашла магазины новых готовых изделий в таком большом городе как Париж, но мне нужно все делать быстро.

Мода, естественно, в переводе не нуждается. Французская высокая мода господствует как в Европе, так и в Америке, и женщина следит за тенденциями, исходящими из Парижа. Лично я безумно рада, что ужасный турнюр выходит из моды, а корсет на основе из китового уса, необходимый – хотя анатомически маловероятный – для того, чтобы иметь узкую талию, я ни за что не надену. Мне совершенно безразлично, если моя талия не будет 48 сантиметров в окружности. По крайней мере я смогу дышать.

Меня удивляет, что подержанные товары очень хорошего качества.

– Дешевая одежда быстро изнашивается и не годится для перепродажи, – объясняет владелец магазина.

Без доли фатовства я покупаю темно-синий костюм из плотного шевиота, состоящий из жакета с отложным воротником и рукавами с буфами и длинной юбки. И жакет, и юбка оторочены черной шелковой саржей.

Про запас я покупаю расклешенную темно-серую твидовую юбку с двумя узкими полосками черной тесьмы на подоле. В ней удобно ходить, потому что она не волочится по земле. Юбку дополняют строгий черный шерстяной жакет с длинными лацканами и рукавами с буфами, собранными на плече, белая блуза и простой черный шелковый галстук. Черная кружевная шляпа на проволочном каркасе с красивым букетом цветов из шелка и плиссированной лентой служит дополнением к моему наряду и идеально соответствует моей цели – у нее есть вуаль, которой я могу закрывать лицо в случае необходимости. Слава Богу, мне не нужно покупать обувь. Мои черные высокие на шнурках ботинки на низких каблуках вполне в приличном состоянии.

Я забираю покупки и поднимаюсь вверх на холм, паевой чердак.

– Мадемуазель, ваша ванна.

Я только что закончила раскладывать свои покупки, как у дверей появляется пара ног с цинковой ванной. Загадка, как он дотащил ее наверх по узким ступенькам. Еще один человек за ним несет бак с водой и банные принадлежности.

Ванну ставят рядом с округлой плитой и со всех сторон закрывают белой тканью. Таинственным образом появляются всевозможные полотенца и большая банная простыня – в нее я завернусь после омовения. Затем начинается процесс наполнения ванны: две бадьи, два человека и бесчисленные хождения вниз к ручной тележке, на которой стоит чан с нагретой водой. Когда он наполовину пустеет, под ванну устанавливается выдвижной ящик с горячими углями.

Три франка, что составляет примерно 60 центов, я считаю едва ли приемлемой платой, принимая во внимание, сколько раз они ходили вверх-вниз по лестничным пролетам, и даю им щедрые чаевые. Мы договариваемся, что они все заберут через два часа.

Я не умею быстро принимать ванну. Я люблю нежиться в горячей воде. Для меня это почти райское наслаждение. Я никогда не понимала людей – а их немало, – считающих, что мыться регулярно вредно. Многие европейцы в полном смысле принимают ванну несколько раз в году, ограничиваясь обтираниями губкой, а дети часто не испытывают удовольствия мыться в ванне, пока не достигнут подросткового возраста.

В «Фигаро» я читала статью об одной актрисе, которая хвастала, что принимала ванну два раза в году, чтобы не причинять вреда коже. В подарок на день рождения от театрального критика она получила кусок мыла с пожеланием, чтобы она пользовалась им всю жизнь.

Банщики возвращаются слишком скоро, и я начинаю готовиться к покорению знаменитости.