Текст книги "Алхимия убийства"

Автор книги: Кэрол Макклири

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

2

От неожиданности я застываю на месте. Посторонний предмет отнят, и я распрямляюсь под чей-то хохот.

Прикрыв лицо веером, я оборачиваюсь.

Человек с английским акцентом, назвавший меня шлюхой, ухмыляется. В руке у него трость, которой он ткнул меня в спину. Три его приятеля, все одетые в елизаветинские костюмы, находят эту выходку забавной. С большими животами вся четверка похожа на карикатуры шекспировских актеров.

Во мне кипит злость, и я трясусь как Везувий перед извержением. Будь у меня нож, всадила бы его обидчику в сердце.

– Она должна ублажить всех нас, – говорит один из друзей моего обидчика.

Ублажить всех их! Эта свинья предлагает переспать с ними.

Камзол моего обидчика достает лишь до талии его обтягивающих рейтуз. В нижней части живота бугрится его причинное место. Уставившись на это возвышение, я стараюсь сдержать ярость.

Вдруг между нами встает какая-то женщина и хватает за руку моего противника.

– Милорд, возьмите меня, милорд! – Настоящая проститутка, одна из тех, что давно распростились с невинностью. Она произносит слова по-английски – минимумом этого языка владеет большая часть уличных женщин. Милордом здесь называют любого мужчину с другого берега Ла-Манша.

Мой противник грубо отталкивает ее и подходит ближе ко мне.

– Ты получишь десять франков за нас четверых.

Его друзья разражаются смехом.

Я стою как вкопанная, в полной растерянности. Мне доводилось бывать в разных переделках, я отбивалась от пьяных и опрокидывала столы на сутенеров, но никто не поднимал на меня руку.

Пьяно раскачиваясь из стороны в сторону, как корабль в море, он так близко подходит ко мне, что я чувствую перегар от виски. На мгновение я вижу перед своими глазами жестокого человека, за кого, овдовев, вышла моя мать, за этого вечно пьяного мерзавца, который бил ее и удовлетворял похоть в присутствии нас, детей.

– Ты слышишь? Десять франков за нас четверых.

Его приятели корчатся от смеха.

Черт ткнул меня в бок, и я вплотную подхожу к «милорду», все еще держа перед лицом веер. С дрожью в голосе спрашиваю:

– Вы хотите чего-нибудь погорячее, мсье?

– Да-да! – Он издает стон и причмокивает.

Я брызгаю кислотой из спринцовки ему на выступ ниже толстого живота.

Широко раскрытыми глазами он смотрит на мокрое пятно между ног.

– Сука! – Он бросается на меня, но я отступаю в сторону, и он отлетает от Аттилы, предводителя гуннов. Я увертываюсь и бросаюсь бежать сквозь толпу, слыша его вопли – кислота таки промочила ткань брюк до интимных частей тела. Горничная в гостинице заверила меня, что кислота не вызывает ожогов, но в данный момент я надеюсь, что поджарила ему яичницу.

Да черт с ним. Боюсь, я потеряла человека в черном.

Потом я замечаю его в толпе. Он останавливается, смотрит на трех проституток у стены кабаре и жестом подзывает ту, которая стоит посередине. Когда она быстрым шагом идет к нему, сразу видно, что она настоящая представительница древнейшей профессии – ее выдает вульгарность, присущая жрице любви. Бедняжка и не подозревает, что плата ей будет включать и ее жизнь.

Не зная, что делать дальше, я наблюдаю за тем, как они уходят. Будь у меня доказательства, которые приняло бы правосудие, я позвала бы полицию, чтобы его арестовали.

Дорогу мне преграждает Клеопатра со змеей вокруг шеи. За египтянкой идут нубийские рабы, подозрительно похожие на французских чистильщиков сапог. Подпрыгивая, чтобы не потерять из виду объект наблюдения, и сожалея, что я ростом не метр восемьдесят, а всего чуть за полтора, пробираюсь сквозь толпу.

Те двое идут по направлению к «Мулен Руж». Мужчина оглядывается и смотрит в мою сторону, а я чувствую, что мурашки опять бегают по всему телу.

Нырнув в группу людей, окруживших двух девиц, отплясывающих канкан под аккомпанемент уличных музыкантов, я не спускаю глаз с человека в черном и проститутки, когда они остановились, чтобы посмотреть на акробатов.

Танцовщицы высоко вскидывают ноги под восторженные крики мужчин, демонстрируя кружева на нижних юбках. Мне сразу становится ясно, что девицы не только показывают голые ноги – под нижними юбками у них ничего нет.

Вот такая она – реальность! Женщины демонстрируют свои интимные места, в то время как мужчине дозволено видеть немного кружев повыше лодыжки. А мужчины? Меня всегда изумляет, как взрослые мужи превращаются в юнцов, когда видят немного обнаженного тела не у жен, а у других женщин.

Человек в черном и проститутка входят в «Мулен Руж», а я бросаюсь через середину круга, вылетаю с противоположной стороны и бегу к кабаре, недоумевая, что им там делать. Зачем ему понадобилось вести ее в самое многолюдное заведение на Монмартре? Оно открылось всего несколько недель назад, а о танцевальном представлении с канканом, поставленном Шарлем Зидлером, в Париже только и говорят. Не очень-то подходящее место для убийства проститутки.

Прежде чем войти в «Мулен Руж», я выбрасываю свою резиновую спринцовку. Она пуста, и мне лучше избавиться от нее, на тот случай если полиция начнет хватать уличных девок и выяснять, кто облил кислотой туриста.

Когда я вхожу в большой танцевальный зал, на меня обрушиваются звуки музыки, крики и жар человеческих тел. Боже мой, зал размером с железнодорожный вокзал – длиной метров шестьдесят и шириной в половину этого. В центре танцевальная площадка, по сторонам два этажа углублений для столиков.

Справа неистово и грает оркестр, наполняя обширный зал зажигательной музыкой. Тор [8]8
  Тор – в германо-скандинавской мифологии бог грома и молнии, в чье волшебное снаряжение входил молот (боевой топор-молния). – Примеч. пер.


[Закрыть]своим молотом не мог бы произвести больше грохота, чем оркестр, исполняющий мелодию Жака Оффенбаха с неистовством воинственного танца индейцев-дакота. Тромбоны, медные барабаны, тарелки – какой бедлам!

На танцевальной площадке две женщины и длинный худой мужчина танцуют канкан, высоко вскидывая ноги и падая на шпагат вопреки законам гравитации и анатомии.

Свисающий плакат извещает, что музыкальный зал снят учащимися художественной школы из Латинского квартала для бала по случаю осеннего урожая. Урожая чего – я не знаю, но молодые парижские художники-декаденты не нуждаются в особом поводе, чтобы выпить и повеселиться. С длинными жидкими волосами, в дурацких шляпах, с почти метровыми курительными трубками эта богемная молодежь придает своеобразный колорит городу. За чашкой кофе в кафе на бульварах молодые люди ведут беседы о жизни, любви и свободе, замышляют революции. К ним, как к домашним питомцам, относятся терпимо, пока их революционные планы не уходят дальше их стола в кафе.

Человек в черном идет к противоположному концу зала, проститутка следует за ним. Мне все еще непонятно, зачем он явился в это огромное кабаре. Не собирается же он убивать женщину под музыку канкана. И его красный шарф не дает мне покоя. Неужели преследую не того человека? Он что – радикал из кафе, намеревающийся поразвлечься с потаскушкой? Мне не удалось хорошо разглядеть лицо человека, пытавшегося убить меня в Нью-Йорке.

Я иду за парой, а в это время двери справа вдруг распахиваются и под восторженные возгласы в зале появляется умопомрачительная процессия. Впереди шествует Монтесума, а за ним ацтекские воины – дюжина крепких молодых людей в ярких головных уборах из зеленых, красных и желтых перьев. Воины несут на плечах большие деревянные носилки, на которых полуобнаженные пышногрудые девицы лежат на спине и на поднятых вверх ногах держат круглую крышку от стола. На ней стоит девушка с великолепной фигурой, – кроме бирюзового цвета ленты вокруг головы, на ней ничего нет.

Раздавшиеся крики грозят сорвать крышу. Я догадываюсь, что голую девушку выбрали королевой натурщиц для этого карнавала. Она должна получить награду только за то, что сохраняет равновесие.

Уверена, что для этих начинающих художников, у которых изображение обнаженной натуры составляет часть их обучения, плоть не тождественна греху, но мне как-то неудобно находиться в гуще сотен пьяных будущих маэстро, громко восторгающихся голой девицей.

Какой-то юнец пытается обнять меня, и я отталкиваю его руки.

Убийца и его жертвенная овечка приближаются к двери черного хода, и я спешу за ними, не представляя, что буду делать или говорить, когда остановлю их. Бежать в переполненном танцевальном зале невозможно, и они скрываются за дверью до того, как я успеваю их догнать.

Не зная, что делать дальше, я смотрю на закрытую дверь, будто она даст мне ответ. Какая опасность подстерегает меня за ней? Что, если он ждет там с ножом в руке?

Нечего и думать, что я привлеку чье-либо внимание в этом музыкальном зале. Мужчины совершенно обезумели от восторга, приветствуя свою новую королеву. Свисток не услыхать в двух шагах за спиной. Что я скажу полицейским, если мне удастся привлечь их внимание? Объяснять на ломаном французском, что я, репортер криминального отдела американской газеты, будучи пациенткой в доме для душевнобольных в Нью-Йорке, случайно встретила маньяка и последовала за ним в Париж?

Я хватаю бутылку шампанского с какого-то стола, за которым сидели мужчины. Сейчас они стоя выкрикивают тосты за голую королеву и ее свиту – я могла бы отрезать им бороды, и они ничего не заметили бы.

Приоткрываю дверь и заглядываю во внутренний дворик со столами и фигурой слона таких огромных размеров, что на нем мог бы поместиться небольшой оркестр. Во внутреннем дворике темно, холодно и безлюдно. За ним начинается переулок, окутанный туманом и темнотой.

Не могу избавиться от ощущения, что я преследую того самого человека, а женщине грозит смертельная опасность. Собравшись с духом, открываю дверь, подпираю ее бутылкой и быстро пересекаю внутренний дворик.

Останавливаюсь и всматриваюсь в глубину переулка, стараясь понять, вижу ли я там двух человек или это плод моего воображения, как вдруг слышу какое-то движение за спиной. Оборачиваюсь и вижу, что официант держит в руках мою бутылку шампанского и закрывает дверь.

Бегу назад и дергаю за ручку. Заперто! Стучу – никто не открывает.

Передо мной наполненная туманом щель переулка. Я поправляю шаль, но, честно говоря, кровь в жилах стынет не от холодного ночного воздуха.

Слишком много совпадений.

Как это мне не пришло в голову? Человеку, которого я ищу, так просто взять и появиться. Только по своей глупости я не учла это. Конечно, он узнал, что я в Париже и охочусь за ним.

И не случайно я оказалась одна в темном месте.

Охотник стал добычей.

Сюда неблизкий путь из Кокран-Фоллз, думаю я, входя в безлюдную ночь. Это мой родной город. Кокран-Фоллз, штат Пенсильвания, население 504 человека. Небольшое поселение назвали именем отца, после того как он построил мельницу на протекающей поблизости реке, превратив сонный город в растущую общину.

Элизабет Кокран – мое настоящее имя, но в семье меня называют Пинк, [9]9
  По-английски «розовый» и «гвоздика». – Примеч. пер.


[Закрыть]потому что в детстве мама любила одевать меня в розовую одежду. Отец умер, когда мне было шесть лет, оставив семью в трудном материальном положении. Из-за этого я не смогла окончить среднюю школу и пошла работать на завод, где получала вдвое меньше, чем мужчины, выполнявшие те же самые операции, что и я.

Все началось, когда я стала защищать работающих женщин. В одной газете напечатали статью, в которой критиковали женщин, зарабатывающих себе на хлеб.

Потом я оказалась в сумасшедшем доме в Нью-Йорке.

* * *

Я всегда была убеждена, что нет ничего невозможного.

Нужно только приложить усилия в правильном направлении.

Если захотеть, можно добиться чего угодно.

Нелли Блай

3

Нелли, 1885 год

15 января 1885 года в газете «Питсбург диспетч», в колонке «Спокойные заметки», я прочитала статью под заголовком «На что годятся девушки?». Автор, Эразм Уилсон, имел наглость заявить:

«Мужчина – наивысшее творение Бога, и он призван господствовать над всеми. Женщина имеет такое же отношение к мужчине, как Ева к Адаму – она подруга, партнерша, помощница и жена.

Когда она выходит за пределы своей сферы, когда она занимает место мужчины и делает его своим дополнением, это уже ненормальность. Женщина-мужик, то есть женщина, которая игнорирует свое предназначение, отрицает свой статус и узурпирует место мужчины, – чудовище, ненормальное существо, kisus naturae [10]10
  Игра природы (лат.).


[Закрыть]».

Что за чушь!

Это было нападение на женщин, не грубое приставание в темном переулке, а попрание их достоинства. Уилсон понятия не имел о нелегкой доле женщин, которые либо отказались распрощаться со своей свободой и на законном основании проституировать в браке – секс за комнату и стол и 24-часовой рабочий день, – либо оказались выброшенными на улицу и были вынуждены торговать своим телом ради хлеба насущного. Если бы этот писака раскрыл глаза, то увидел бы, что тысячи женщин трудятся на заводах и в мастерских, выполняя работу не хуже, если не лучше, чем мужчины, и за половинную плату.

Автор высказывал банальные суждения, что женщине не следует утруждать себя работой, что она должна посвятить себя мужу и семье. Он ни словом не обмолвился о том, что у многих женщин нет ни мужа, ни семьи, что они вынуждены питаться только фасолью и хлебом в столовых доя рабочих за жалкие гроши, заработанные на заводе или в магазине.

У меня было много идей и честолюбивых желаний, но из-за таких, как он, я не могла реализовать себя. Поверьте мне, я знаю, о чем говорю, потому что работала, десять с половиной часов вдень, шесть дней в неделю, на питсбургском предприятии, где существовала потогонная система; мы с матерью снимали меблированную комнату в дешевом пансионе и едва сводили концы с концами. Меня сдерживала не бедность, а тривиальные представления в обществе о «слабом поле».

Куда там, слабом. Я работала с полной отдачей, как мужчины вокруг меня, но не имела никакой перспективы, как и любая другая женщина, работавшая вместе со мной, – все тот же рабский труд на протяжении всей жизни.

Кто-то может возразить: мол, мое незавидное положение – результат того, что я не окончила среднюю школу, прервав учебу из-за болезни сердца. [11]11
  Здесь Нелли не совсем точно излагает факты. Версия о том, что она оставила учебу из-за «проблем с сердцем», появилась после того, как она стала известной журналисткой. По документам школьного архива, Нелли не окончила первый год средней школы из-за материальных трудностей. – Примеч. ред.


[Закрыть]Но на заводе работали мужчины, имевшие меньшее образование, а им платили больше и они получали повышение.

Все сводилось к одному: я была женщиной в мужском мире.

Страх придал мне смелости – я знала, что этот Уилсон счел бы меня истеричкой, ворвись я в его контору и начни высказываться, – и я взялась за перо с намерением просветить газету о положении работниц. Но я все-таки представляла, как может среагировать мой работодатель, если узнает о радикальной точке зрения одной из его рабочих пчел, что к ней нужно относиться так же справедливо – или по крайней мере не более несправедливо, – как к мужчинам.

Из-за боязни потерять работу, дававшую мне хлеб, я подписала письмо редактору «Одинокая сирота».

Мягко говоря, я очень удивилась, когда несколько дней спустя прочитала в газете «Питсбург диспетч» в рубрике «Наша почтовая сумка» загадочное обращение:

«Если автор письма в редакцию, подписавшаяся „Одинокая сирота“, сообщит свое имя и адрес, что будет расценено как проявление честности, она может рассчитывать на внимание к себе и получение интересующей ее информации».

Поразмыслив немного, я наконец решила, что лучше всего будет взять быка за рога и самой явиться в редакцию.

Я надела черное платье до щиколоток и черный жакет из ткани, имитирующей русский шелк, с круговой каймой и меховую шляпу без полей. Жакет и шляпу я позаимствовала у обитательницы нашего пансиона, которая получила их в «подарок» от владельца магазина за «сверхурочную работу». Хотя наряд мог показаться броским для восемнадцатилетней девушки, я надеялась, что он придаст немного шика и женственности. [12]12
  Нелли на три года уменьшила свой возраст, желая предстать в образе молодой журналистки. Тогда ей был 21 год. Эта уловка ей удалась: даже энциклопедия «Британника» сообщает, что она родилась в 1867 г., а не в 1864-м. – Примеч. ред.


[Закрыть]

Когда вахтер провел меня в редакцию и указал на господина Мэддокса, редактора, я не сдержала улыбку, потому что ожидала увидеть крупного мужчину с пушистой бородой, который посмотрит поверх очков и спросит: «Что вам угодно?»

Вместо этого меня встретил обходительный и добродушный молодой человек приятной наружности, в подтяжках и рубашке с открытым воротом. Он даже не убивал отвратительных тараканов, бегавших по его столу.

Он сказал, что у меня неформальный стиль, а то, о чем я хотела поведать, я изложила как надо, пусть даже без абзацев и знаков препинания.

– Чувствуется, вы писали сердцем, а не головой, и это здорово.

Он еще добавил, что под руководством опытного наставника я смогу быстро освоить газетное ремесло.

– Мисс Кокран, мне нужно что-то свежее в новом воскресном издании. Могли бы вы подготовить статью о том, что волнует женщину в жизни?

Я лишилась дара речи. Я никогда не мечтала стать репортером. И вообще считалось, эта профессия не для женщин. Но я всегда была убеждена, что нет ничего невозможного. Нужно только приложить усилия в правильном направлении. Вероятно, такая жизненная позиция придала мне храбрости взяться за работу, предназначенную для мужчин.

25 января 1885 года мою первую статью под заголовком «С какими проблемами сталкиваются девушки» опубликовали на видном месте вверху одиннадцатой полосы.

Подумать только, мне заплатили пять долларов – больше, чем я зарабатывала за неделю на заводе. Как я поняла, моя статья понравилась, потому что редактор Мэддокс не только попросил написать еще один материал, но предложил самой выбрать тему.

– С грамматикой у вас пока нелады, любезная, но факты вы излагаете отлично. Так, может, вы возьмете тему, которая вас больше интересует?

Мне очень хотелось писать об ужасных несправедливостях, с которыми сталкиваются люди, особенно женщины, поэтому я решила поднять тему разводов.

Разводы не только редки, и их трудно получить, но люди не представляют, как страдает женщина, когда не складывается семейная жизнь или ей приходится сносить жестокое обращение. Видя, что пережила мать с моим отчимом, я стала сторонницей разводов, особенно в тех случаях, если женщина подвергается физическому и моральному унижению.

В четырнадцать лет, когда разводилась мама, я дала такие показания в суде:

«С того самого времени, как отчим женился на маме, он почти всегда бывает пьян. Но даже если он трезвый, то очень груб. Он сквернословит и называет маму шлюхой и сукой. Мама боится его. Он пытался задушить ее. Первый раз это произошло вскоре после того, как они поженились, а второй раз – в зале „Оддфеллоуз“ в новогоднюю ночь 1878 года».

Для обоснования точки зрения о необходимости расторжения брака, когда того требуют обстоятельства, я решила воспользоваться своим собственным опытом, старыми книгами отца по юриспруденции и протоколами заседаний суда. Неделю спустя статью опубликовали, и я пришла, мягко говоря, в негодование, потому что никто не поверил, что ее написала женщина. Все думали, что автор – мужчина, и пишет под женским именем. Какие глупцы!

Редактор Мэддокс решил, что я должна иметь постоянную авторскую колонку, но поскольку журналистика считалась не женским занятием, он предложил мне взять псевдоним. Когда он обратился к сотрудникам редакции с вопросом, какой мне подойдет псевдоним, кто-то начал напевать мотив, и все подхватили популярную песенку Стивена Фостера:

 
Нелли Блай, Нелли Блай,
Давай кухню подметай.
Хочешь, вместе подметем,
А потом вдвоем споем.
 

– Нелли Блай! – закричали все хором, и Элизабет Кокран из Кокран-Фоллз, штат Пенсильвания, приказала долго жить. Мир праху твоему. Но написала я свое новое имя Nellie, а не Nelly, потому что Мэддокс любил повторять, что я «не в ладах» с правописанием и грамматикой.

Я распрощалась с заводскими друзьями и подругами, но не собиралась забывать их. Я решила помочь им добиться лучших условий труда и большей зарплаты. И написала разгромную статью об ужасных условиях на предприятиях в городе.

В тот же день, когда была опубликована статья, со мной провели беседу и объяснили, как «в действительности» обстоят дела.

Группа предпринимателей явилась к Мэддоксу, и ему дали понять, что условия труда на заводах – слишком грубая тема для женщины. Вот меня и перевели в отдел светской хроники, чтобы я писала: «1 июня мистер и миссис такие-то выдали свою дочь Аманду за Брайана, сына мистера и миссис таких-то. На невесте было…»

Чепуха!

Анархисты готовили взрывы бомб, рабочие боролись за свои права, мужественные женщины требовали предоставления им права голоса, повсюду в мире разваливались империи, а все журналистки в Америке – таких было совсем не много – должны были писать о свадьбах и сплетнях.

Невероятно, но факт.

Чтобы стать репортером криминальной хроники, расследовать преступления и коррупцию или работать корреспондентом за рубежом, отправляя сообщения с фронтов и о революциях в дальних уголках мира, следовало родиться мужчиной.

Чушь! Я не собиралась тратить жизнь на то, чтобы писать о пирожках с печенкой, особенно после того как мои статьи имели успех. Я должна была что-то предпринять, изменить правила, которых придерживалось руководство.

Вот только что?

Я мечтала отправиться на Запад и писать очерки о сорвиголовах и растущих городах. Дилижансы тряслись там, где еще не проложили железные дороги, и на пути встречались грозные апачи в тех местах, куда не отваживались сунуться даже отряды конной полиции. Но о Диком Западе давали материалы репортеры-мужчины. Чтобы меня заметили, нужно делать что-то другое. Мексика годилась во всех отношениях – это дикая, таящая опасности и неосвоенная территория.

Я купила билеты для себя и матери, которую не могла оставить одну, и со скудными сбережениями отправилась на землю ацтеков.

Какая чудесная, оказывается, это страна – древняя, красивая и экзотическая, но в то же время с политическими неурядицами и тиранией. Вскоре, после того как я начала посылать корреспонденции не только о красотах солнечной страны, но и о нищете и несправедливостях, бросившихся мне в глаза, меня уведомили, что мексиканское правительство больше не желает моего присутствия в стране. [13]13
  О своих приключениях Нелли позднее рассказала в книге «Шесть месяцев в Мексике». Однажды, посещая кладбище в этой стране, она увидела надгробную плиту, на которой не было ни имени, ни эпитафии, а только инициалы «Т. М.». Представив себе, какое «одиночество» должен был испытывать похороненный в могиле человек из-за того, что его предали забвению, она тайком написала на плите: R.I.P. (сокращение от англ. «rest in peace» – «мир праху твоему»). Как оказалось, это была могила генерала Томаса Мехии, расстрелянного вместе с императором Мексики Максимиллианом. – Примеч. ред.


[Закрыть]

Как я узнала, вернувшись на родину, мой подвиг не убедил руководство редакции, что иностранным корреспондентом вполне может быть и женщина. Напротив, они сочли, что мне крупно повезло, поскольку меня не изнасиловали и не убили бандиты, и посадили снова писать репортажи о приемах, посещаемых светскими дамами с лошадиными лицами.

Нет, это неприемлемо. Питсбург слишком тесен для женщины, чья голова переполнена идеями. 23 марта 1887 года я оставила записку на столе Эразма Уилсона, ведущего колонки «Спокойные заметки» и моего дорогого друга:

«Дорогой Э.У.! Я уезжаю в Нью-Йорк. Не теряйте меня из виду.

Блай».

Я уехала в Нью-Йорк снова со своей бедной неразлучной мамой и сокровенной мечтой стать настоящим репортером, который будет стараться изменить мир к лучшему.

* * *

Честность для газеты то же самое, что добродетель для женщины.

Джозеф Пулитцер