Текст книги "Сладкое господство (ЛП)"

Автор книги: Кения Райт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

Глава 30

Семья и одолжения

Мони

Эйнштейн смотрел на парадный вход, но я ясно видела, что мыслями он был где-то далеко.

В том, как его плечи чуть опустились, как он всматривался в детали не с восторгом человека, которого поражает богатство, а с безразличием того, кто уже давно перестал ждать от мира хоть чего-то, было что-то особенно болезненное.

Когда я наблюдала за ним, мне вдруг вспомнились прежние времена.

Настоящее имя Эйнштейна было Джеремайя, но никто никогда его так не называл.

За его книжным обликом скрывалось детство, полное утрат и равнодушия – именно оно, вероятно, и превратило его в того замкнутого человека, которым он стал.

Его старший брат, Даниэл, был для их родителей всем.

Даниэл был золотым ребенком, прирожденным спортсменом с блестящим будущим. Он был звездой района, школьным вундеркиндом бейсбола, который вполне мог бы выйти на профессиональный уровень.

А Эйнштейн появился на свет неожиданно, словно сюрприз, которого никто не ждал и не планировал.

Так или иначе, на Юге все знали его брата Даниэла. Он был тем самым парнем, у которого было все: талант, обаяние и улыбка, способная осветить любую комнату.

А вот Эйнштейн, напротив, всегда был тихим. тем, кто жил в тени Даниэла.

Но все изменилось, когда Даниэлу было всего четырнадцать лет.

Произошел несчастный случай. на самом деле нелепый несчастный случай.

Даниэл возвращался домой с бейсбольной тренировки на велосипеде, когда машина внезапно вылетела с дороги и врезалась в него прямо на тротуаре. Судя по всему, за рулем была женщина, которая во время разговора по телефону с кем-то яростно спорила и совершенно не смотрела на дорогу.

Удар оказался смертельным.

Даниэл, их золотой мальчик, погиб мгновенно.

Тогда Эйнштейну было всего десять лет. слишком мало, чтобы по-настоящему осознать масштаб утраты, но достаточно, чтобы почувствовать, как эта боль врезалась в его жизнь.

Его родители были сломлены, но вместо того чтобы обратиться к Эйнштейну за утешением или хотя бы признать его собственную боль, они замкнулись в себе, полностью поглощенные утратой первенца.

Тетя Бетти раньше говорила, что, может быть, его мать боялась снова полюбить после того, как потеряла ребенка. Возможно, она просто пыталась защитить себя от новой боли.

Какова бы ни была причина, родители Эйнштейна превратились в бледные тени самих себя.

Бэнкс как-то сказал мне, что каждый раз, когда он оставался с ночевкой, он заставал мать Эйнштейна, часами сидящую в комнате Даниэла, в то время как отец почти все время проводил на работе, а потом возвращался домой, чтобы напиться и снова уйти в свой личный мир отчаяния.

По сути, Эйнштейн становился для родителей еще более незаметным.

Никто не замечал, если он не ел ни завтрак, ни ужин.

Никому не было дела до того, что он перестал стараться приносить хорошие оценки домой или что он проводил все свое время в школьной библиотеке, совершенно не появляясь на занятиях. Учителям было практически невозможно дозвониться до его родителей.

Слишком рано Эйнштейн научился справляться в одиночку и не полагаться ни на кого. Он был самостоятельным, независимым, но часто оставался абсолютно один.

Книги стали для него спасением, убежищем от мира, который о нем забыл. Он читал все, что только попадалось под руку: художественные романы, научные журналы и энциклопедии.

Летом мы часто делились книгами и потом болтали о них.

Когда умерла моя мама, он был рядом. Не в моей квартире, а в своей машине, припаркованной у дома, с книгой в руках. Он, наверное, делал это месяцами, просто оставался поблизости, был рядом для меня и моих сестер, ни разу громко не сказав об этом вслух.

Я вернула себе настоящее и снова уставилась на него.

Эйнштейн по-прежнему сохранял серьезное выражение лица и повернулся ко мне.

– Ты долго еще собираешься пялиться на меня, ничего не говоря?

– Наверное, ровно столько же, сколько ты собирался смотреть на ту дверь, молча.

Он усмехнулся.

– Знаешь, я обычно умею растворяться в тени рядом с другими, но не с тобой.

– Мне трудно тебя игнорировать.

– Ах, вот как, – он прижал книгу к боку. – И почему же?

– Потому что ты, мой друг, безумно интригующий. – Я направилась вверх по лестнице. – Пойдем. Я хочу тебе кое-что показать.

– Показать мне кое-что? – Он пошел за мной.

– Именно так я и сказала.

К тому времени, как Эйнштейн стал подростком, он уже выстроил вокруг себя стены такой высоты, что почти никто не мог пробиться сквозь них.

К счастью для меня, я знала, как легко перелезать через его эмоциональные барьеры.

Я бросила взгляд через плечо.

– Что думаешь о «Цветке лотоса»?

– Вычурно.

– Это хорошо или плохо?

– Ни то ни другое. Просто единственное слово, которое пришло в голову.

– Врешь.

– Я?

– У тебя в голове куда больше слов, когда речь заходит об этом месте.

– Значит, ты хочешь поговорить по-серьезному?

– Только такие разговоры мне с тобой и нравятся.

Он кивнул.

– Ну тогда я бы сказал, что есть еще одно слово, которое приходит мне в голову, когда я осознаю, что это место теперь принадлежит тебе.

– И что же это за слово?

– Демонстрация силы.

– Почему демонстрация силы?

– Лео дает понять Востоку, что ты – сила, с которой придется считаться. И он на все сто процентов одобряет твой союз с его сыном.

– Хммм, – я улыбнулась. – Возможно.

Эйнштейн фыркнул.

Мы поднялись на второй этаж.

Вместо того чтобы повести его к спальням, я направила нас в другую сторону.

– Думаю, тебе очень понравится этот сюрприз.

– Посмотрим, окажешься ли ты права.

Чуть дальше по коридору я услышала голоса своих сестер, в них звучало радостное возбуждение, пока они осматривали новые комнаты.

Тетя Мин и тетя Сьюзи суетились вокруг них, стараясь, чтобы все было идеально.

Эйнштейн подошел ко мне.

– Ты хорошо справилась, Мони.

– Что ты имеешь в виду?

– Твои сестры будут счастливы здесь.

Тепло разлилось в груди.

– Ты правда так думаешь?

– Без сомнений.

– Бэнкс переживает из-за того, что мы на Востоке.

– Нет. Он просто хочет вас защитить. Думаю, в глубине души он понимает, что Лэй никогда не причинит тебе вреда. По крайней мере, физически. – Он не сводил с меня взгляда. – Но у меня к тебе сложный вопрос.

– Спрашивай.

– Как ты думаешь, Лэй полностью пережил смерть Шанель?

– Я надеюсь, что да, потому что… я не собираюсь возвращаться.

– Интересно.

Мы дошли до библиотеки, и я провела его внутрь.

Он усмехнулся с темной ноткой в голосе.

– Отличный выбор, Мони.

– Я подумала, что эта комната тебе понравится.

– Она мне не просто нравится. Теперь я здесь поселяюсь. – Его лицо озарила лукавая улыбка. – Кто сообщит Лэю неприятные новости?

Я рассмеялась.

– Вот это да. – Эйнштейн оглядел стены, уставленные книжными полками от пола до потолка, на которых стояли тома в синих кожаных переплетах, один роскошнее другого. Их корешки сияли золотым тиснением.

В центре комнаты возвышался массивный письменный стол из темного дерева, а рядом стояли два кресла из бледно-голубой кожи, такие удобные, что казалось, их создали специально для долгого, неспешного чтения.

Эйнштейн слегка кивнул и провел пальцами по корешкам нескольких книг.

– Это… нечто невероятное.

Я наблюдала, как он проходил дальше вглубь комнаты, едва касаясь рукой края стола на ходу. Его обычно сдержанное выражение лица сменилось тем, что я видела на нем крайне редко, настоящим изумлением.

– Это место словно из сна, – в его голосе звучало неподдельное восхищение. – Я видел роскошные библиотеки и раньше, но здесь… такое внимание к деталям, такая забота в каждом элементе… дух захватывает.

На потолке с книжкой в лапах сидел синий дракон в очках.

Эйнштейн усмехнулся, глядя на дракона, а потом взял с полки роман.

– «Маленькие женщины» – только в синем кожаном переплете с золотым тиснением, на котором написано, что эта книга принадлежит «Цветку лотоса». Совершенство.

– Правда?

– Каждое издание, без сомнения, создано специально для этой библиотеки. – Он провел пальцами по позолоченному обрезу страниц. – Великолепно. Теперь мне срочно нужно переделать свою домашнюю библиотеку.

Он поставил книгу на место, подошел к краю стеллажа и бережно вытащил том в бирюзовой кожаной обложке, внимательно изучая обложку.

– «Бойня номер пять». Снос башни.

– Можешь взять пару книг, если захочешь.

– Вполне возможно, что так и сделаю.

– Отлично. Только верни их, когда прочтешь.

– Разумеется. – Эйнштейн поставил книгу обратно на полку и посмотрел на меня. – Хотя... я ведь знаю, что ты пригласила меня на эту экскурсию не только ради книг.

Я улыбнулась.

– Ты никогда не подводишь, когда дело касается того, чтобы просчитать чужие ходы.

– О чем ты хочешь поговорить, Мони?

Я подошла ближе.

– Марсело терпеть не может читать и помнит только старую спортивную статистику. У него есть чутье на расширение влияния и умение доводить до конца силовые комбинации, но придумывать их он не станет. Эту часть он всегда оставляет тебе.

– Марсело изменился с тех пор.

– Но я ведь не ошибаюсь?

– Пока нет.

– Бэнксу плевать на законы и правила. Уверена, он даже не знал, что такое Закон 480, пока ты не рассказала ему на этой неделе.

Эйнштейн, улыбаясь, взял еще одну книгу, раскрыл ее и внимательно посмотрел на страницы.

– Бэнкс и Марсело считают, что ты не на своем месте на Востоке. Но, по-моему, они ошибаются, и ты только что это доказала.

Я уперла руки в бока.

– Почему ты сказал Марсело и Бэнксу подключить Диму и сегодня же поднять тему Закона 480? Потому что я уверена, никто другой бы на такое не додумался, кроме тебя.

Эйнштейн не отрывал взгляда от книги.

– Мне было интересно, что из этого выйдет.

– Мне нужен более внятный ответ.

– Я бы хотел взять эту книгу. – Он поднял ее. – «451 градус по Фаренгейту». Я читал ее в детстве, но уверен, сейчас она заиграет совсем иначе.

– Забирай. – Я склонила голову набок. – А ты вообще чего-то ждешь от всей этой истории с Законом 480?

– И вот это была еще одна причина, по которой ты хотел, чтобы я пошла на эту встречу. Ты знал, что без меня рядом с Марсело у банды Роу-стрит не останется ни единого шанса всерьез заявить, что Лэй нарушил закон.

– Я был удивлен, что ты вообще пришла.

– Мы подняли тему закона не для того, чтобы уничтожить Восток. Это была шахматная партия, ход ради информации. Поэтому мне было все равно, к чему она приведет. Я просто хотел, чтобы Лэй понял: Юг не останется в стороне, если ты когда-нибудь попросишь о нашей поддержке.

Я вспомнила, как Лэй забрал тело Шанель и надел зеленое, когда делал это.

– И ты хотел, чтобы Лэй перестал ебать мозги Югу.

– И это тоже. Он считает нас младенцами среди Синдикатов.

– Что может грозить Лэю, если Дима признает, что он нарушил правила?

– Максимальное наказание – смерть, но Лэй ничего не сделал такого, чтобы заслужить казнь.

Меня пробрало.

– Остальные наказания связаны с потерей территории, денег и так далее. – Эйнштейн продолжал держать в руках книгу и снова рассматривал полки, будто оказался в настоящей библиотеке. – Но настоящий вопрос был в том, станет ли Дима всерьез разбираться с Лэем.

– Почему?

– Как я уже говорил, позиция банды Роу-стрит в Синдикате «Алмаз» совсем свежая и временами довольно шаткая.

Я задумалась.

– Ты не доверяешь Синдикату?

– Я просто взвешиваю наши варианты.

– Мне нужно, чтобы ты не устраивал никаких силовых игр, когда дело касается Лэя и меня.

Он снял с полки книгу и посмотрел на название.

– А кто именно меня об этом просит?

– Что ты имеешь в виду?

– Это Хозяйка Горы просит меня об одолжении? Или это Мони обращается, потому что мы семья?

– Это не одолжение, Эйнштейн. Это уважительная просьба.

Он поднял взгляд на меня.

– Просьба?

– От семьи.

Вздохнув, он захлопнул книгу и поставил ее обратно на полку.

– У семьи есть границы в этом мире.

– Не у нашей.

Эйнштейн облокотился на стеллаж и внимательно посмотрел на меня.

– Теперь, когда ты с Лэем, Марсело вдруг решил, что все еще влюблен в тебя. Что ты, та самая женщина, которую он упустил.

Я моргнула.

– Я не женщина, которую кто-то упустил. У нас просто не сложилось.

– Он любит тебя потому, что, глядя на тебя, он видит свою невинность… и свою мать.

Я сглотнула.

– Но ты права. Марсело не влюблен в тебя по-настоящему. И скоро он это поймет.

– Откуда ты это знаешь?

– Есть другая, та, что держит его сердце. Он просто продолжает избегать этого и убегать, но с каждым днем, проведенным рядом с ней, ему все меньше будет куда бежать.

Я улыбнулась.

– Придется мне с ней познакомиться.

– Я тебя с ней познакомлю, но сам Марсело этого не замечает. Он делает вид, будто ее не существует, и при этом тайком за ней следит.

– Что за хрень?

– Действительно странная ситуация.

Я решила вернуться к главной причине, по которой начала с ним этот разговор наедине.

– Эйнштейн, никаких игр во власть и никаких заговоров, когда речь идет о Лэе и обо мне.

– Ты словно материнская фигура.

– Нет.

– Да. Я понял это еще давно, когда читал книги по психологии. Ты не стараешься опекать людей – это просто у тебя в крови. Наверное, из-за всего того, через что ты прошла в детстве.

– О чем ты вообще говоришь?

– Ты старшая в семье. – Он достал книгу из-под руки, положил ее рядом с той, которую собирался взять у меня, и сжал обе перед собой. – Ты была той, кому пришлось слишком рано повзрослеть. Ты чувствовала, что именно на тебе лежит ответственность защищать мать, когда отец снова и снова ее унижал.

Я напряглась.

– Ты взвалила этот груз на себя, потому что была уверена, что иначе нельзя. И эта твоя защитная, заботливая сторона, она никогда по-настоящему не исчезала. Она просто перелилась во все остальное, распространилась на всех вокруг.

Внутри все сжалось от эмоций.

– Не уверена, что ты прав.

Он поднял руку, мягко остановив меня.

– В этом нет ничего плохого, Мони. Это просто часть тебя. Именно поэтому меня всегда к тебе тянуло.

Я сжала губы.

Хотя он и был частью их банды, мне казалось, что Эйнштейн редко вообще прикасался к оружию. Уверена, Бэнкс, Марсело и Ганнер стреляли за него втроем.

К тому же самым опасным оружием Эйнштейна всегда был его ум, умение залезть человеку в голову и раскусить его до такой степени, что тот начинал бояться его сильнее, чем кого бы то ни было. Это умение не раз выручало его, когда вокруг появлялись хулиганы и начинали дразнить или лезть с претензиями.

Эйнштейн продолжал смотреть на меня, наверняка уже догадываясь, что творится у меня в голове.

– Ты вообще знаешь, сколько это для меня значило в детстве, когда ты приезжала? Когда ты бывала у нас летом или даже на Рождество и весенние каникулы?

Я понимала, что он делает. Он касался той связи, что была между нами, напоминая мне, что появился в моей жизни задолго до Лэя.

Не позволяй ему все перевернуть. Они должны перестать ебать Лэю мозги.

Я попыталась сглотнуть ком в горле, но он никуда не исчез.

– Я ведь ничего особенного тогда не делала, так что давай вернемся к…

– Ты делала все особенное, – перебил он, и в голосе прозвучала тихая, но непоколебимая убежденность. – Ты была первой, кто вообще спросил, ел ли я за день, спал ли. Благодаря тебе, когда ты уезжала в конце лета, Бэнкс начинал делать то же самое, спрашивал и приносил еду.

Вопреки себе, я улыбнулась.

– Тетя Бетти как-то узнала, что он таскает еду из дома, и всыпала ему по полной. А он ни за что не хотел говорить почему. Пришлось мне самой рассказать ей все, только через несколько месяцев. Этот чокнутый просто молча терпел.

– И хорошо, что ты рассказала. – бутерброды Бэнкса с арахисовым маслом вскоре сменились неожиданными гостинцами от тети Бетти в ее контейнерах. Она приезжала по утрам, до работы, и просто оставляла их мне, и ни слова не говоря. И никогда не заставляла меня чувствовать себя униженным.

– У Бэнкса и тети Бетти добрые сердца.

– У тебя тоже.

– Перестань меня нахваливать, Эйнштейн. Я все еще злюсь на тебя за то, как ты выстроил из Бэнкса мудака на том барбекю…

– Когда мы были детьми, именно ты принесла с собой тряпку, чтобы стереть с моего лица полоску грязи. Ты не насмехалась надо мной, не дразнила. Ты просто дождалась, пока Бэнкс и остальные уйдут, подошла ко мне на крыльцо, достала тряпку из пакета и вытерла мне лицо, как будто я был маленьким ребенком.

– Та грязь просто раздражала меня.

– Кажется, ты тогда еще и уши мне почистила.

Я переступила с ноги на ногу.

– Это неважно.

– Знаешь что?

– Что, Эйнштейн?

– Иногда я специально пачкал лицо, чтобы ты снова это сделала. Чтобы ты снова подарила мне тот момент заботы, как мама. Я просто тогда не осознавал, зачем все это.

Глаза заслезились.

Я нахмурилась и посмотрела на него.

– Прекрати.

– Вот почему ты мне так дорога. – Он опустил взгляд на книги. – Вот почему я буду доставать Лэя, испытывать его, провоцировать, потому что мне нужно знать, что он никогда не причинит тебе боль, не унизит тебя. Что он никогда не будет обращаться с тобой так, чтобы ты потеряла свою заботливость.

Я не знала, что ответить.

– Мне нужно быть уверенным, что он тебя достоин. И я не остановлюсь, пока он это не докажет. Пока не наденет тебе кольцо на палец и не женится на тебе.

К своему удивлению, я почувствовала, как задрожал мой голос.

– Тебе не нужно этого делать.

– Ты всегда была для всех защитницей, для всех – опорой. Но кто заботился о тебе?

– Лэй. И вы все. – Я прочистила горло. – Но... давай вернемся к тому, что ты все равно должен уважать Лэя.

– Да ну?

– Да. Каждый раз, когда вы приводили девушек, я, может, и не была самой дружелюбной…

– Ты смотрела на них, как будто готова сожрать.

– Я вела себя уважительно.

Он ухмыльнулся.

– Все знают, что к Джо и к тебе не стоит приводить женщину, если мы не настроены на нее по-серьезке.

– Мы вообще нормально относимся к девчонкам…

– Вы с Джо оцениваете их с ног до головы и, честно говоря, пугаете.

Я вытаращила глаза.

– Серьезно?

– Да, Мони.

– Ну… тогда будь добр с Лэем.

Он хмыкнул.

Я улыбнулась, тяжело выдохнула и вернулась мыслями к тому, что он сказал раньше.

– Так… почему ты вообще начал разделять, кто именно задает тебе вопрос, Хозяйка Горы или Мони?

– Потому что если ты теперь Хозяйка Горы, то у банды Роу-стрит может появиться сильная шахматная фигура на Востоке.

– Я не чья-то шахматная фигура, Эйнштейн.

– Но ты заняла позицию, которую я не могу игнорировать.

– Придется игнорировать, потому что мы семья.

– А если мы действительно семья, то твое положение должно приносить пользу и семье. – Он наклонил голову набок. – Ты понимаешь, о чем я?

– Ты хочешь, чтобы «Четыре Туза» делали что-то в интересах банды Роу-стрит? Это ты мне сейчас предлагаешь?

– А разве не так поступила бы семья?

– Я Хозяйка Горы Востока, а не Юга.

– Ты ведь даже не знаешь Восток, но ты знаешь Юг. Ты там выросла, наверняка ты считала его своим домом.

– Но Юг не дал мне власти. Более того, я вообще не знала, что вы управляете Югом, а вот Восток даже не колебался.

Он нахмурился.

– Значит, твоя преданность теперь Востоку?

– Когда речь идет о делах Синдиката «Алмаз», да. Но когда дело касается семьи, то я всегда буду за своих.

– Всех?

– Лэя, Бэнкса, моих сестер, тебя и всех остальных.

Он оторвался от книжной полки и подошел ко мне.

– Возможно, мне стоит выразиться яснее.

– Очень даже стоит.

Он остановился прямо передо мной.

– Я хочу получить от тебя пару одолжений. Одолжений от Хозяйки Горы.

– Эйнштейн, этого не будет.

– Всего два или три одолжения за твой первый год в роли Хозяйки Горы. Просто чтобы поднять банду Роу-стрит в иерархии Синдиката «Алмаз».

Я скрестила руки на груди.

– Ты просишь меня заставить Лэя делать поблажки, Эйнштейн.

– А ты просишь меня делать поблажки, не трогая Лэя.

Я покачала головой.

– Хуйня.

Он пристально посмотрел на меня.

– Ладно, давай так. Забудь про одолжения и послушай внимательно.

Он перестал улыбаться.

– Если ты снова подговоришь Марсело или Бэнкса устроить силовую выходку против Лэя без веской причины, то я приду за тобой, а не за ними.

На лице Эйнштейна не отразилось ни малейшей эмоции.

– Бэнкс сказал мне, что это Лео выбрал тебя для Лэя. Видимо, все было частью какой-то продуманной до мелочей схемы.

– Он действительно выбрал меня.

– Я всегда уважал то, как мыслит Лео. Он всегда на много шагов впереди. – С этими словами Эйнштейн оставил меня и подошел к другой полке, бегло просматривая корешки книг. – Даже сейчас… его решение поставить тебя на эту позицию оказалось очень умным. Благодаря ему… некоторые изначальные планы насчет Востока пришлось пересмотреть.

– Какие планы?

Он взял с полки книгу.

– Нет смысла обсуждать это теперь, когда ты на Востоке.

– Почему?

– Потому что с твоим приходом Восток нам придется защищать.

Я моргнула.

– Вы что, собирались начать войну с Востоком?

– «Атлант расправил плечи».

– Что?

Он обернулся, держа в руках новую книгу.

– Я бы хотел взять и «Атлант расправил плечи». – Он кивнул на том, который держал.

– Книгу можешь взять, но вместе с ней возьми и мой совет.

Он приподнял брови.

– Самый разумный шаг, который вы все могли бы сделать, – это сосредоточиться на единстве внутри Синдиката «Алмаз», а не смотреть за его пределы.

– Но единство не всегда хорошо сказывается на деньгах. – Эйнштейн крепко удерживал свои новые книги. – Ну что ж… пожалуй, я пойду и оставлю вас наедине.

Я нахмурилась.

– Нас?

Он ушел, а когда я обернулась, то увидела Лэя, стоящего в дверях с яростью на лице.

Ох. Сколько он успел услышать? И в какой момент Эйнштейн понял, что он там?