Текст книги "Золотая цепь"

Автор книги: Кассандра Клэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 41 страниц)

Корделия кивнула Келлингтону, который поднялся на сцену со скрипкой. Он принялся наигрывать однообразную заунывную мелодию, и Корделия начала танцевать.

Но это был не совсем танец. Она двигалась словно вслед за Кортаной. Меч сверкал золотом, а фигура девушки, казалось, была соткана из огня. Она заговорила, и ее низкий, хриплый голос как нельзя лучше сочетался с танцем и с мелодией, которую играл скрипач.

– «О господин, я знаю грамматику, поэзию, законоведение, толкование Корана и лексику, и знакома с музыкой и наукой о долях наследства, и счетом, и делением, и землемерием, и сказаниями первых людей»[39]39
  Пер. М. А. Салье.


[Закрыть].

Кортана описывала в воздухе восьмерки в такт речи, словно подчеркивала каждое слово. Девушка разворачивалась, двигалась вслед за мечом, и тело ее изгибалось и покачивалось, подобно стене водопада или пламени, подобно реке, несущей свои воды под вечными звездами. Это было прекрасно – она была прекрасна, но красота эта не была далекой и неприступной. Это была земная красота, она жила и дышала, она протягивала к Джеймсу руки, касалась его сердца, и от этого прикосновения у него перехватило дыхание.

– «Я изучала науки точные, и геометрию, и философию, и врачевание, и логику, и риторику, и изъяснение и запомнила многое из богословия».

Корделия опустилась на колени. Меч описывал круги вокруг ее фигуры, заключал ее в огненное кольцо. Скрипка пела, пело ее тело, и Джеймс видел перед собой двор халифа, видел бесстрашную девушку, которая, преклонив колени перед Гаруном аль-Рашидом, рассказывает ему о своих достоинствах.

– «Я была привержена к поэзии и играла на лютне, узнала, где на ней места звуков, и знаю, как ударять по струнам, чтобы были они в движении или в покое».

Мэтью ахнул, словно ему не хватало воздуха. Джеймс бросил быстрый взгляд на друга. У Мэтью было странное лицо… так бывало в минуты, когда он думал, что его никто не видит. В его взгляде угадывалась тоска и одиночество, непонятное желание, стремление к чему-то такому, чего даже сам Мэтью не мог бы ни назвать, ни выразить словами.

Взгляд его был прикован к Корделии. Но, с другой стороны, все присутствующие смотрели на нее, как завороженные, смотрели, как метались в воздухе ее волосы, подобно языкам алого пламени. Ее смуглая кожа словно светилась, на ключицах выступили капельки пота. Джеймс чувствовал, что сердце его стучит, словно молот; кровь стремительно бежала по жилам, подобно реке, хлынувшей через разрушенную плотину.

– «И когда я пою и пляшу, то искушаю, – с этими словами Корделия резко выпрямилась. Взгляд ее, полный вызова, был устремлен на зрителей. – А если приукрашусь и надушусь, то убиваю».

Она стремительным движением убрала Кортану в ножны. Келлингтон перестал играть и, в свою очередь, уставился на девушку, словно влюбленный баран. Джеймса охватило непреодолимое желание наподдать ему хорошенько.

Корделия поднялась на ноги; она задыхалась, грудь ее часто вздымалась и опускалась.

– Со всей страны созвали ученых мудрецов, чтобы испытать Таваддуд, но она оказалась мудрее их всех. Она была так умна и прекрасна, что, в конце концов, халиф обещал выполнить все ее желания.

Корделия поклонилась.

– Так и кончилась эта история, – произнесла она и начала спускаться по ступеням.

Корделия впервые в жизни оказалась в центре внимания такого количества людей. Сбежав со сцены, она хотела слиться с толпой, но сейчас все смотрели на нее совершенно иначе, чем двадцать минут назад – все улыбались ей, кто-то кивал, кто-то подмигивал. Несколько обитателей Нижнего Мира восклицали: «Прекрасно исполнено».

Она неразборчиво бормотала благодарности и испытала неимоверное облегчение, добравшись, наконец, до Джеймса и Мэтью. Джеймс на первый взгляд был совершенно спокоен; Мэтью смотрел на Корделию круглыми от удивления глазами.

– Черт побери, – воскликнул он восхищенным тоном, когда она подошла ближе. Выглядел он серьезным, что не часто с ним случалось. – Что это было?

– Это была сказка, – быстро сказал Джеймс. – Отличная работа, Корделия. – И он кивнул на пустой диван с жаккардовой обивкой. – Анна куда-то скрылась в компании Гипатии, так что могу сказать: ты успешно отвлекла зрителей.

Корделия. Он не назвал ее «Маргариткой». Она не знала, что об этом думать. Она приложила руку к груди; сердце билось учащенно, после танца и еще от волнения.

– И что нам теперь делать? – заговорила она. – Сколько времени обычно продолжается соблазнение?

– Это зависит от того, проводить ли его по всем правилам или нет, – ответил Мэтью, и на губах его промелькнула прежняя насмешливая улыбка.

– Ну, ради Гипатии я надеюсь, что Анна сделает все по правилам… хотя для нас было бы лучше, если бы она поторопилась, – заметил Джеймс.

Мэтью вдруг застыл.

– Тихо, вы оба, – прошептал он. – Слушайте.

Корделия прислушалась. Сначала она услышала лишь неразборчивый ропот толпы, но затем различила знакомые слова, произносимые тревожным шепотом. «Сумеречный охотник. Здесь Сумеречный охотник».

– Они говорят о нас? – Она озадаченно огляделась и увидела, что Келлингтон, в раздражении стиснув зубы, уставился на дверь. На пороге стоял человек с ярко-рыжими волосами, в тяжелом твидовом пальто.

– Чарльз. – Глаза Мэтью превратились в зеленые щелочки. – Клянусь Ангелом. Что он здесь делает?

Джеймс выругался вполголоса. Чарльз протискивался сквозь толпу; пальто его было застегнуто на все пуговицы, и он с неловким видом озирался по сторонам. Видимо, он понимал, что его присутствие здесь совершенно неуместно.

– Надо уходить, – прошептал Джеймс. – Но мы не можем бросить Анну.

– Быстрее отсюда, и спрячьтесь где-нибудь, – велел Мэтью. – Чарльз придет в ярость, если увидит вас здесь.

– А ты как же? – спросила Корделия.

– Он знает, что меня можно обнаружить в самых неожиданных местах, – фыркнул Мэтью, и лицо его превратилось в каменную маску. Глаза сверкали, словно осколки зеленого стекла. – Я разберусь с Чарльзом.

Джеймс довольно долго смотрел на друга. Корделия почувствовала, что они обмениваются какими-то репликами, молча, беззвучно, как это делали парабатаи. Возможно, подумала она, однажды она сама сможет таким образом общаться с Люси; но в тот момент ей казалось, что это какая-то магия.

Джеймс кивнул Мэтью, отвернулся и взял Корделию за руку.

– Сюда, – произнес он и устремился вперед. Корделия повернулась спиной к Мэтью и услышала, как тот громко, нарочито удивленным тоном произносит имя брата. Толпа двигалась, жители Нижнего Мира пятились прочь от Чарльза; Джеймс и Корделия обошли Келлингтона и нырнули в какой-то коридор с алыми стенами.

Пройдя примерно половину коридора, они заметили открытую дверь; табличка на двери гласила: «Комната Шепота».

Джеймс устремился в комнату, увлекая за собой Корделию. Они очутились в полутемном пустом помещении, и он захлопнул дверь. Девушка привалилась к стене, тяжело дыша, и оба принялись озираться по сторонам.

Это было нечто вроде гостиной, или, скорее, кабинета. Стены были оклеены серебристыми обоями с узорами в виде золотых чешуек и перьев. У окна стоял большой письменный стол, размером с обеденный, высокий и широкий; на столе были аккуратно разложены стопки писчей бумаги. Одна стопка была придавлена медной вазой с персиками. Наверное, это рабочий стол Гипатии, подумала Корделия. В камине пылал огонь, судя по всему, волшебный: языки пламени были не оранжевыми, а голубыми и серебристыми. Полупрозрачный дым, прежде чем исчезнуть в трубе, принимал очертания листьев аканфа. По комнате плыл сладкий аромат, напоминавший запах розового масла.

– Как ты думаешь, что здесь понадобилось Чарльзу? – заговорила Корделия.

Джеймс рассматривал книги на полках – ну, а что еще мог делать Эрондейл в чужом кабинете?

– Где ты научилась так танцевать? – произнес он вместо ответа.

Корделия обернулась и удивленно посмотрела на него. Он стоял, прислонившись к книжной полке, и пристально смотрел на девушку.

– В Париже у меня был учитель танцев, – объяснила она. – Мать считала, что обучение танцам помогает приобрести ловкость в бою. Этому танцу, – добавила она, – запрещено обучать незамужних женщин. Однако моему учителю было все равно.

– Ну что ж, хвала Ангелу за то, что ты сегодня отправилась с нами, – сказал он. – Нам с Мэтью точно не удалось бы изобразить нечто подобное.

Корделия улыбнулась через силу. На сцене, во время танца, она представляла себе, что Джеймс смотрит на нее, что он находит ее привлекательной, и при мысли об этом кровь быстрее бежала по жилам, и ее переполняла энергия. А теперь она отвела взгляд от его лица, рассеянно прикоснулась кончиком пальца к столешнице, возле стопки бумаги, на которой стояла медная ваза.

– Осторожно, – воскликнул Джеймс и резко взмахнул рукой. – Мне кажется, это фрукты фэйри. Они не оказывают никакого действия на чародеев – по крайней мере, магического. Но что касается людей…

Корделия отдернула руку.

– Но ведь этим нельзя отравиться?

– О нет, эти фрукты не ядовиты. Но я встречал тех, кто отведал их. Мне говорили, что чем больше их ешь, тем больше тебе хочется, и тем сильнее твои страдания, когда ты не можешь их получить. Но все же… я часто думал: а может быть, незнание того, какой у него вкус – это просто другая форма пытки? Пытка неведением, пытка искушением?

Он говорил легкомысленным тоном, но Корделии показалось, что он смотрит на нее как-то странно – во взгляде его промелькнуло новое, незнакомое ей выражение. Рот его был слегка приоткрыт, и глаза были темнее, чем обычно.

Красота может терзать твое сердце, подобно монстру с железными когтями, подумала она, но она любила Джеймса не за его внешность. Она любила его просто потому, что любила. При этой мысли кровь прихлынула к ее щекам; она снова отвернулась, и в этот момент раздался громкий стук в дверь.

Затем послышался грохот – кто-то пытался вломиться в комнату. Джеймс обернулся, и глаза его вспыхнули. Корделия схватилась за эфес Кортаны.

– Нельзя, чтобы нас застали здесь… – начала она.

Но договорить она не успела. Секунду спустя Джеймс очутился совсем рядом и привлек ее к себе. Обнял ее, слегка приподнял, прижал к себе. Губы его, касавшиеся ее шеи, были нежными и горячими. Она сообразила, что происходит, лишь через мгновение, когда дверь распахнулась, и из коридора донеслись чьи-то голоса. Корделия негромко ахнула и почувствовала, что сердце Джеймса забилось чаще; он запустил правую руку в ее волосы, и его шершавая от шрамов ладонь скользнула по ее щеке. А потом он поцеловал ее в губы.

Джеймс целовал ее.

Она знала, что это не по-настоящему, что это всего лишь игра. Она понимала, что он притворяется, чтобы со стороны показалось, будто они – два существа из Нижнего Мира, у которых любовное свидание в Комнате Шепота. Но это не имело для нее значения. Ничто сейчас не имело для нее значения, кроме того, что он целовал ее; и она задыхалась от невыносимого счастья.

Она обвила руками его шею, приникла к нему. Она чувствовала на лице его дыхание; он целовал ее осторожно, несмотря на то, что движения его рук, поза изображали страсть.

Но она не хотела, чтобы он обращался с нею осторожно. Она хотела безумной страсти, потрясающей душу, хотела, чтобы любовь его была настоящей, отчаянной, гибельной – такой, о какой она мечтала несколько лет.

Корделия приоткрыла рот, почувствовала вкус нежных губ Джеймса, вкус ячменного сахара и пряностей. Со стороны двери послышался нервный смех, и Корделия почувствовала, как напряглась рука Джеймса, обнимавшая ее за талию. Он убрал вторую руку, касавшуюся ее щеки, на затылок, внезапно прижал девушку к себе еще теснее и начал целовать страстно, как будто не в состоянии был справиться с собой. Он наклонился к ней, кончик его языка касался ее губ, и она дрожала всем телом.

Она неразборчиво прошептала что-то, не отрываясь от него, и услышала, как закрылась дверь. Тот, кто заглядывал в комнату, ушел. Но Корделия не убирала рук с шеи Джеймса. Если он хочет, чтобы все кончилось, думала она, пусть он отодвинется от нее сам.

Джеймс оторвался от ее губ, но не разжимал объятий. Он по-прежнему прижимал ее к себе, и она представила себе, что его тело – это колыбель для нее. Она погладила кончиками пальцев его затылок; на шее, над воротником, виднелся едва заметный белый шрам в форме звездочки…

Дыхание его было прерывистым.

– Маргаритка… моя Маргаритка…

– Мне кажется, сюда снова кто-то идет, – прошептала она.

Это была неправда, и оба они знали это. Но это было неважно. Он привлек ее к себе с такой силой, что она едва не споткнулась, зацепившись каблуком за край ковра. Туфля слетела, и Корделия отбросила прочь вторую туфлю, поднялась на цыпочки, чтобы дотянуться до его губ, упругих и сладких; они были такими дразнящими, соблазнительными, когда он слегка касался уголка ее рта, скулы, подбородка. Голова у нее закружилась, когда она почувствовала, как он одной рукой расстегивает ремень, державший ножны с Кортаной, а вторая рука его скользнула по ее корсету. Она прежде не знала, что можно чувствовать подобное: все тело ее, сгоравшее от невыносимого желания, напряглось, и одновременно стало как будто бы невесомым.

Она откинула голову назад, и Джеймс осыпал поцелуями ее шею. Он наклонился, не отпуская Корделию, и положил ножны с мечом у стены; выпрямившись, он снова сжал ее в объятиях. Они кое-как отошли от книжного шкафа, причем Джеймс почти нес ее, продолжая страстно целовать в губы. Они споткнулись о складку ковра, затем, отчаянно шаря вслепую вокруг себя, на ощупь нашли массивный письменный стол. Корделия вцепилась в край столешницы, выгнулась навстречу Джеймсу, и он резко втянул воздух сквозь зубы.

Он провел ладонями вдоль ее тела, от бедер до талии, потом осторожно прижал ладони к ее груди. Корделия ахнула, задрожала от неведомого прежде ощущения, страстно желая, чтобы он не убирал руки, продолжал ласкать ее. Он коснулся кончиками пальцев края ее корсажа, прикасался к ее обнаженной коже в вырезе платья. Она снова задрожала, и он поднял на нее взгляд – совершенно безумный взгляд тигриных глаз, горящих золотым огнем. Джеймс стряхнул черный фрак, отшвырнул его прочь; когда он снова обнял ее, она почувствовала тепло его тела сквозь тонкий бронзовый шелк.

Даже во время танца, даже в зале для тренировок она не испытывала такого ощущения – как будто все нервы ее были натянуты до предела. Джеймс поднял ее и посадил на стол, и она взглянула на него сверху вниз, сжала коленями его тело. Он взял в руки ее голову. Ее волосы окутали их, словно стена багрового пламени, они целовались, и целовались без конца.

Наконец, Корделия привлекла его к себе, еще ближе. Откинулась назад, на деревянную столешницу, и он склонился над нею, одной рукой продолжая обнимать ее за шею. Ощутив вес его тела, она почувствовала себя так, словно вместо крови по жилам ее тек расплавленный металл. Теперь она поняла, почему поэты сравнивали любовь с всепожирающим пламенем. Пламя сжигало ее, ее тело, ее душу, и она желала лишь одного: чтобы это не кончалось, чтобы эти поцелуи, прикосновения длились вечно. Она хотела, чтобы пламя сожгло ее, как сжигает деревья лесной пожар.

И его лицо – она никогда не видела у него такого лица, таких глаз, в которых горело желание, никогда не видела таких огромных черных зрачков. Он застонал вслух, когда она прикоснулась к нему, провела ладонями по его груди, по его рукам с твердыми мышцами, обнимавшим ее. Она запустила пальцы в его спутанные волосы, он снова склонился над нею, поцеловал ее грудь над корсажем, и поцелуи его жгли, как огонь.

Дверь снова открылась. Джеймс застыл, затем выпрямился, отступил от стола и схватил свой фрак. Когда Корделия села, он протянул ей одежду.

Мэтью, стоявший на пороге, пристально смотрел на них. Корделия судорожным движением закуталась во фрак, хотя была полностью одета. Но ей необходимо было спрятаться от потрясенного взгляда Мэтью.

– Джеймс, – пробормотал он таким тоном, как будто не вполне верил собственным глазам. На лице его появилось странное напряженное выражение, когда взгляд его упал на сброшенные туфли Корделии, валявшиеся на полу.

– Мы спрятались здесь, и вдруг кто-то начал ломиться в дверь, – торопливо заговорила Корделия. – И вот Джеймс подумал, что если мы притворимся… ну, то есть, если кто-нибудь вошел бы, они бы решили, что…

– Понятно, – процедил Мэтью, глядя в упор на Джеймса. Корделия подумала, что Джеймс совершенно спокоен – слишком спокоен, как будто ничего не произошло. Лишь волосы его немного растрепались, и галстук развязался, но выражение его лица было самым обычным – безмятежным, слегка заинтересованным.

– Чарльз еще здесь? – спросил он.

Мэтью лениво прислонился к косяку. Он заговорил, медленно жестикулируя перед собой руками.

– Он ушел. Но сначала, естественно, сделал мне суровый выговор за то, что я прожигаю молодость в притоне разврата. Велел мне в следующий раз, по крайней мере, взять с собой Анну или тебя, чтобы вы присматривали за мной. – Он скорчил презрительную гримасу.

– Ну что ж, бывает… не повезло, старина, – промолвил Джеймс, обернулся к Корделии и протянул руку, чтобы помочь ей слезть со стола. Пламя, только что пылавшее в его золотых глазах, угасло; они были равнодушными, непроницаемыми. Она подала ему фрак, и он оделся. – Зачем он приходил?

– Анклав хочет выяснить, что известно о ситуации жителям Нижнего Мира, – объяснил Мэтью. – Разумеется, эта мысль пришла им в голову на несколько дней позже, чем нам.

– Надо уходить, – сказал Джеймс. – Чарльз ушел, но ничто не мешает другим членам Конклава сунуться сюда без приглашения.

– Нужно сначала предупредить Анну, – заговорила Корделия, откашлявшись. Собственный голос показался ей на удивление спокойным, несмотря на двусмысленную ситуацию.

Мэтью невесело ухмыльнулся.

– Гипатии это не понравится.

– Ну и что, – упрямо произнесла Корделия и наклонилась, чтобы надеть туфли. – Мы должны это сделать.

Она взяла Кортану, которую Джеймс прислонил к стене, и вышла из комнаты вслед за молодыми людьми. Она прикусила губу, когда они в молчании шли по коридору, оклеенному обоями с дамасским узором. Сладкий запах дыма, витавший в Комнате Шепота, въелся в ее волосы и одежду, но теперь он казался ей тошнотворным.

– Это здесь, – объявил Мэтью, подойдя к пышно разукрашенной золотой двери с ручкой в форме пляшущей нимфы. Видимо, Гипатия изменила вход в свою спальню, точно так же, как изменила интерьер центрального зала. – Опочивальня Гипатии Векс. Корделия, я предполагаю, что ты хочешь постучаться?

Корделия старалась не смотреть на Мэтью. Он стоял совсем рядом, почти касаясь ее плеча рукавом, и она ощущала исходивший от него запах спиртного – пряный запах какого-то крепкого напитка, вроде бренди или рома. Она вспомнила его замедленные, слишком старательные жесты, вспомнила, как он тупо моргал, глядя на них с Джеймсом. И она поняла, что, прежде чем зайти за ними в Комнату Шепота, он успел где-то напиться. Возможно, он был пьян гораздо сильнее, чем это казалось на первый взгляд.

Прежде чем она успела сделать движение или произнести хоть слово, дверная ручка в виде нимфы повернулась, и на пороге возникла Анна, залитая бронзово-золотым светом; ее окутывало плотное облако тяжелого, пьянящего аромата – смесь запахов белых цветов, жасмина и туберозы. Волосы Анны были взъерошены, воротник сорочки был расстегнут, в вырезе виднелось рубиновое ожерелье. Камни поблескивали на ее белой коже, как крошечные капельки крови. В левой руке она держала потемневшую от времени деревянную шкатулку с вырезанными на стенках изображениями уробороса.

– Тс-с-с, – прошептала она, взглядом приказывая им не шевелиться. – Гипатия уснула, но скоро проснется. Забирайте!

И она сунула пиксиду Джеймсу.

– Значит, мы здесь закончили, – пробормотал Мэтью. – Идем с нами.

– Ты хочешь, чтобы Гипатия что-то заподозрила? Не говори глупостей. – Анна сделала большие глаза. – Кыш, кыш отсюда, заговорщики. Я свое дело сделала, и остаток вечера обойдусь без вас.

– Анна? – Из недр комнаты, залитой золотым светом, донесся голос Гипатии. – Анна, дорогая моя, где же ты?

– Берите мой экипаж, – прошептала Анна и улыбнулась. – У тебя превосходно получилось, Корделия. Они будут еще лет сто обсуждать этот танец.

Она подмигнула и захлопнула дверь у них перед носом.

В ту ночь Корделия не могла уснуть. Еще много часов после того, как молодые люди высадили ее у кенсингтонского дома, после того, как она, еле шевеля ногами, поднялась в свою спальню и сбросила новое шелковое платье на пол, она лежала без сна, пристально глядя в белый оштукатуренный потолок. Она чувствовала прикосновение губ Джеймса к своим губам, прикосновение его рук к своему телу.

Он целовал ее с таким страстным, отчаянным желанием, словно многие месяцы сходил по ней с ума. Он шептал ее имя: «Маргаритка, моя Маргаритка». Неужели это произошло между ними на самом деле? Но когда они подъехали к ее дому в Кенсингтоне, он помог ей выйти из кареты и пожелал доброй ночи самым обычным голосом, как будто они были просто друзьями, как прежде. Она попыталась снова мысленно пережить тот момент, когда они целовались, но воспоминание растаяло, оставив лишь впечатление чего-то дурманяще сладкого, подобно волшебному дыму в Комнате Шепота.