Текст книги "Золотая цепь"

Автор книги: Кассандра Клэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 41 страниц)

11. Тома заклинаний

 
Знанье кичится прочитанным в книгах,
Мудрости ведома суетность знаний.
Книги – всего лишь тома заклинаний.
 

Уильям Купер «Задача», Книга VI «Зимняя прогулка при луне»

– Тахдиг[28]28
  Тахдиг – блюдо иранской кухни, рис с поджаренной хрустящей корочкой.


[Закрыть] остыл. – Сона стояла на пороге дома, скрестив руки на груди, и грозно смотрела на своих детей. – Райза подала ужин два с лишним часа назад. Где вы были?

– Мы ходили в лазарет Института, – солгал Алистер, изобразив невинное выражение лица и широко распахнув глаза. Да, он был истинным сыном вспыльчивой персидской женщины. Хотя в карете Корделия постаралась пригладить волосы и юбки, она прекрасно сознавала, что выглядит кошмарно. – Мы подумали, что стоит принести больным цветы, продемонстрировать свое сочувствие членам лондонского высшего общества.

Выражение лица Соны немного смягчилось.

– Бедные больные дети, это просто ужасно, не могу думать о них без слез, – промолвила она, затем отступила и сделала Алистеру и Корделии знак войти. – Ну что ж, заходите. И не забудьте снять обувь, не то перепачкаете ковры!

Они быстро поужинали холодным тахдигом и хореш бадемжан[29]29
  Хореш бадемжан – блюдо иранской кухни, тушеное мясо с баклажанами.


[Закрыть]. К концу ужина Сона уже была уверена в том, что идея помогать в лазарете принадлежала ей.

– Ты хороший мальчик, Алистер-джун, – произнесла она, поднявшись из-за стола, и поцеловала волосы сына. – И ты тоже, Корделия. Но все же не следовало собирать цветы самой. Платье безнадежно испорчено. Столько грязи!

Она покачала головой.

– Ну и хорошо, – отозвалась Корделия. – Оно мне никогда не нравилось.

Сону, судя по ее лицу, уязвили эти слова.

– Когда мне было столько же лет, сколько тебе… – начала она.

Корделия знала, что будет дальше: им предстояло выслушать историю о том, как в ранней юности Сона во всем слушалась родителей, прилежно изучала все, что положено изучать Сумеречным охотникам, и всегда поддерживала свои вещи и одежду в безукоризненном состоянии.

Алистер швырнул салфетку на стол.

– У нашей Лейли усталый вид, – сказал он. – Помогать в лазарете – изматывающее занятие. Я провожу ее наверх.

После переезда в Лондон они поселились в трехэтажном доме, и верхний этаж был предоставлен в распоряжение Алистера и Корделии. Здесь располагались их спальни и небольшой кабинет. Окна с ромбовидными стеклами выходили на улицу, но сейчас из окон было видно лишь темное ночное небо над Кенсингтоном. Алистер остановился на площадке и прислонился к стене, оклеенной обоями с дамасским узором.

– Никогда больше не буду общаться с этими кошмарными людьми, и тебе запрещаю, – сурово произнес он.

Он вертел в пальцах одно из своих китайских копий, и наконечник в виде древесного листа поблескивал в свете лампы, горевшей в холле, на первом этаже. У Алистера имелась целая коллекция копий; некоторые из них были складными и умещались в карманах, другие были спрятаны в подкладке пальто или пиджака.

– А мне они нравятся, – сердито возразила Корделия. – Все они.

Она слышала, как мать что-то напевает у себя в комнате; когда-то, очень давно, сам Алистер неплохо пел и играл на фортепиано. Когда-то они были музыкальной семьей. Когда-то все в их жизни было иначе. Сегодняшний вечер напомнил Корделии о тех временах, когда она и ее брат были детьми и всем делились друг с другом, как это бывает с братьями и сестрами, растущими без друзей, среди взрослых. О временах до того, как Алистер отправился в школу и вернулся совсем другим, далеким и чужим.

– Вот как? – усмехнулся Алистер. – И кого же ты находишь таким приятным? Если тебе по душе Эрондейл, то могу тебя заверить: ради тебя он никогда не откажется от мисс Блэкторн. Если ты думаешь о Фэйрчайлде, запомни, что ради тебя он никогда не откажется от бутылки.

Корделия стиснула челюсти.

– Нравятся они тебе или нет, они пользуются влиянием в обществе. А мне хотелось бы думать, что тебя сейчас прежде всего волнует судьба нашего отца.

Алистер презрительно хмыкнул.

– И ты рассчитываешь спасти отца, стараясь понравиться людям?

– Я прекрасно понимаю, что тебя никогда не интересовало, нравишься ты людям или нет, но у меня на этот счет другое мнение.

Алистер вздрогнул и пристально, тревожно посмотрел на Корделию, но быстро взял себя в руки.

– Тебе следовало бы поменьше думать о том, как нравиться всем подряд, и побольше думать о том, как заставить людей оказаться перед тобой в долгу.

– Алистер…

Но она не успела договорить: раздался стук во входную дверь. Его было слышно во всем доме. Гость постучал три раза подряд, затем наступила тишина.

Выражение лица Алистера как-то странно изменилось.

– Ладно, хватит об этом. Доброй ночи, Корделия.

Больше не Лейли. Корделия. Лицо Алистера было похоже на гипсовую маску. Не говоря больше ни слова, он отвернулся и начал спускаться по лестнице. Но Корделия успела схватить брата за полу пиджака.

– Кто бы это мог быть в такой поздний час? Как ты думаешь, случилось какое-то несчастье?

Алистер резко поднял голову, словно удивляясь тому, что Корделия еще здесь, и она выпустила его пиджак.

– Это ко мне. Я разберусь. Немедленно иди в свою комнату, Корделия, – приказал Алистер, не глядя сестре в лицо. – Если матушка увидит, что ты еще не легла, мало не покажется.

И он бросился вниз по ступеням.

Корделия перегнулась через перила. С верхней площадки она могла разглядеть разноцветные изразцы, которыми был отделан пол вестибюля – на них были изображены желтые вспышки звезд, сияющие сквозь узор из скрещенных мечей. Она увидела, как брат открыл дверь, увидела тень, которую таинственный посетитель отбрасывал на мечи и звезды. Человек снял шляпу, и Корделия, к собственному изумлению, узнала Чарльза Фэйрчайлда.

Алистер озабоченно огляделся, но мать и Райза, судя по всему, уже улеглись спать. Он забрал у Чарльза шляпу и верхнюю одежду, и они вместе направились в гостиную.

Сердце у Корделии гулко колотилось. Чарльз Фэйрчайлд. Чарльз, который приказал Джеймсу не приближаться к Грейс. Чарльз, от которого Мэтью старался держаться подальше – и которому Алистер, видимо, доверял.

Алистер пообещал ей, что он никому не выдаст тайны Джеймса. Он обещал.

Но, очевидно, вовсе не собирался выполнять свое обещание. Корделия прикусила губу, вполголоса выругалась и осторожно начала спускаться вниз по лестнице. Ступени в их новом доме были сделаны из дуба и выкрашены в серый цвет; металлические перила тоже были серыми, а посередине лестница была устлана желтой ковровой дорожкой. Корделия сняла туфли и поэтому, спускаясь на первый этаж, не производила почти никакого шума.

В гостиной имелась вторая дверь. Корделия осторожно прошла через столовую, мимо неубранного стола, заставленного грязной посудой, и свернула в коридорчик для слуг. Дверь в гостиную, находившаяся в конце коридора, была слегка приотворена. Корделия прижалась к стене и осторожно заглянула в комнату, но увидела только Чарльза, который грел руки у огня, пылавшего в камине за белой решеткой.

В тусклом свете нескольких свечей его аккуратно причесанные волосы казались темными. Через какое-то время Алистер подошел ближе, и теперь Корделия полностью видела брата. Он провел рукой по спутанным волосам в тщетной попытке привести их в порядок.

– Алистер. – Чарльз повернулся спиной к огню. – Почему у тебя такой встрепанный вид? Что случилось?

– Сегодня вечером я искал тебя, – ответил Алистер. Голос у него был недовольный, что немало удивило Корделию. – Пока моя сестра пила чай в гостях у Анны, я поехал к тебе домой, потом в твой клуб. Где ты был?

– В Институте, разумеется. Моя невеста больна, ты забыл?

– Вряд ли мне когда-нибудь суждено забыть о существовании твоей невесты, – холодно ответил Алистер.

Корделия, прятавшаяся среди теней, недоуменно хлопала ресницами. За что Алистер недолюбливает Ариадну? Она не помнила, чтобы он хоть раз говорил о ней.

– Алистер, – строго произнес Чарльз. – По-моему, мы это уже обсуждали.

– Ты тогда сказал, что это временно. Временный политический союз. Но я говорил с Ариадной, Чарльз. Она совершенно уверена в том, что этот брак состоится.

Алистер все это время стоял очень близко к Чарльзу, так близко, что их тени сливались в одну. Но после этих слов он повернулся к собеседнику спиной и направился к книжным полкам и к двери, за которой пряталась сестра. Корделия попятилась, чтобы не быть замеченной, и едва не наступила на собственный подол. К счастью, Алистер остановился, не дойдя до двери, и бессмысленным взглядом уставился на книги. Корделия уже не помнила, когда в последний раз видела его таким несчастным.

– Это несправедливо по отношению к ней, Чарльз, – снова заговорил Алистер. – И по отношению ко мне.

– Ариадне все равно, где я и с кем. Ты же знаешь, что мужчины ее не интересуют.

Чарльз смолк на мгновение.

– Она выйдет за меня, потому что в глазах ее родителей я выгодная партия, а для меня будет полезно обзавестись таким тестем, как Инквизитор. Если я стану Консулом, то смогу сделать много хорошего для Конклава – и для тебя тоже. Моя мать слишком сентиментальна, но я сумею снова сделать наш народ сильным. Я стремился к этому всю свою жизнь. Ты меня понимаешь. В Париже я делился с тобой своими надеждами и планами на будущее.

Алистер прикрыл глаза – казалось, слово «Париж» причинило ему боль.

– Да, – сказал он. – Но ты говорил… я думал…

– Что я говорил? Я никогда не даю пустых обещаний. Ты же знаешь, как нам следует себя вести. Мы оба светские люди.

– Я все знаю, – тихо заговорил Алистер, открывая глаза. Затем медленно повернулся лицом к Чарльзу. – Просто дело в том, что… я люблю тебя.

Корделия резко втянула воздух сквозь зубы. «О, Алистер».

Голос Алистера был хриплым и каким-то чужим. Чарльз тоже говорил хрипло, но при звуке его голоса не чувствовалось, будто что-то ломается у него внутри. Наоборот, его слова были подобны свисту кнута.

– Тебе ни в коем случае нельзя произносить такое вслух, – резко произнес он. – Кто-нибудь может тебя услышать. Ты и сам это прекрасно понимаешь, Алистер.

– Сейчас нас никто не услышит, – возразил Алистер. – А я любил тебя с тех пор, как мы в Париже… я думал, что ты тоже меня любишь.

Чарльз ничего не ответил. И в эту минуту Корделия возненавидела Чарльза Фэйрчайлда за то, что он причинил боль ее брату. Но затем она заметила, что рука Чарльза, спрятанная в карман, едва заметно дрожит, и поняла, что он тоже взволнован и расстроен.

Чарльз сделал глубокий вдох, пересек комнату и подошел к Алистеру. Корделия теперь хорошо видела их обоих. Возможно, это и ни к чему, видеть их, промелькнуло у нее в голове, когда Чарльз вытащил руки из карманов и положил их на плечи ее брату. Алистер приоткрыл рот, словно собираясь что-то сказать.

– Да, это так, – прошептал Чарльз. – Ты же знаешь, что да.

Он поднял руку и принялся перебирать волосы Алистера. Он так и не снял перчатки, и его пальцы выделялись на фоне светлых волос; он привлек возлюбленного к себе, и губы их встретились. Алистер издал какой-то непонятный звук, обвил руками шею Чарльза и увлек его за собой на диван.

Они лежали на диване, совсем рядом, и теперь Алистер запустил руки в волосы Чарльза, прижимался к нему, неловко пытался расстегнуть его жилет. Руки Чарльза упирались в грудь Алистера, и он целовал его снова и снова, жадно, нетерпеливо…

Корделия зажмурилась. Это была жизнь ее брата, его дело, его личное дело. О Боже, она пришла сюда вовсе не для того, чтобы подглядывать за этим. До слуха ее доносились негромкие стоны молодых людей, и она слышала, как Алистер шепотом обращается к Чарльзу на фарси – прежде она даже не могла представить себе, что он способен говорить кому-либо слова любви и нежности.

Кто-то из них громко ахнул. Надо рискнуть, подумала она. Убраться отсюда как можно скорее и надеяться на то, что они поглощены друг другом и не услышат шума ее шагов и шороха платья.

А потом до ее слуха донеслись слова Чарльза:

– Алистер. Я не могу… не могу. – Раздался глухой стук, и Корделия, открыв глаза, увидела, что Алистер, взлохмаченный, растрепанный, в расстегнутой рубашке, сидит на диване, а Чарльз стоит над ним, приглаживая жилет. Пиджак Алистера был брошен на спинку дивана. – Не сейчас.

Алистер больше не играл на музыкальных инструментах, но у него были руки музыканта. Корделия смотрела, как руки эти взметнулись, пальцы сплелись, мучительно сжались на краткое мгновение, потом застыли.

– В чем дело, Чарльз? – хрипло произнес он и откашлялся. – Если ты пришел не за этим, то зачем же тогда?

– Мне казалось, что ты смирился с моей помолвкой, – ответил Чарльз. – Я никогда не брошу тебя, Алистер. Мы по-прежнему останемся… все будет по-прежнему. И я думал, что ты тоже согласишься жениться.

– Мне жениться? – Алистер вскочил на ноги. – Я повторял это тебе много раз, Чарльз: даже если мы с тобой не будем вместе, я никогда не женюсь, не собираюсь обманывать несчастную женщину, уверяя ее в своей любви и преданности. Мне удалось убедить мать в том, что я смогу способствовать процветанию нашей семьи, занимаясь политикой…

– Ты еще увидишь, что в политике нелегко преуспеть без жены, – усмехнулся Чарльз. – Кроме того, тебе вовсе не обязательно кого-то обманывать.

– Ариадна – случай особенный, – возразил Алистер. – Если бы она не предпочитала женщин, она вряд ли согласилась бы на брак с тобой.

Чарльз стоял совершенно неподвижно, глядя в лицо другу.

– А если бы я собрался взять в жены другую женщину?

На лице Алистера отразилось смятение.

– Выражайся яснее, Чарльз. Что ты имеешь в виду?

Чарльз покачал головой с таким видом, будто отряхивал паутину с волос.

– Ничего, – пробормотал он. – Я… просто растерялся. Сегодня вечером произошло много – много нехорошего.

Корделия застыла. Что он хотел этим сказать? Чарльз никак не мог узнать об их столкновении с демонами на мосту Баттерси. Неужели заболел кто-то еще?

Чарльз с некоторым трудом выговорил:

– Барбара Лайтвуд умерла.

Корделия испытала резкую боль в груди, как будто кто-то ударил ее кулаком. Голос потрясенного Алистера донесся до нее словно сквозь вату:

– Сестра Томаса умерла?

– Не думал, что тебя это волнует, – пожал плечами Чарльз. – Мне казалось, ты терпеть не можешь этих мальчишек.

– Ничего подобного, – отрезал Алистер, к удивлению Корделии. – А… с Ариадной все в порядке?

– «Все в порядке»? Я бы так это не назвал, но она пока жива, – сказал Чарльз. – Однако лишь одному Разиэлю известно, что будет дальше с ней и Уэнтвортом.

Алистер выпрямился.

– Наверное, нам следует уехать из Лондона. Здесь может быть небезопасно для Корделии и нашей матери…

Корделия в очередной раз удивилась тому, что брат вдруг вспомнил о ней. Алистер уронил голову на руки.

– Nemidoonam, – прошептал он.

Чарльз смотрел на него в недоумении, но Корделия знала, что означают эти слова: «Я не знаю. Я не знаю, что мне делать».

– Мы Сумеречные охотники, – заявил Чарльз, и Корделия подумала: неужели он не тревожится за здоровье и жизнь Мэтью? Или Генри? – Мы не бежим от врага, не тратим время на напрасные стенания об умерших. Анклаву нужен лидер, и пока моя мать в Идрисе, для меня настало время продемонстрировать, на что я способен.

Он осторожно прикоснулся к плечу Алистера, тот поднял голову, и Корделия зажмурилась снова. Взгляд юноши, устремленный на Чарльза, предназначался только для него одного; он словно обнажал свою душу, сметал все преграды, которыми обычно окружал себя.

– Я должен идти, – произнес Чарльз. – Но не забывай, Алистер: все, что я делаю, я делаю ради тебя. Я всегда думаю о тебе.

– Кидай мне это сюда, ну же, Александр, – негромко попросила Люси.

«Это» представляло собой небольшой красный резиновый мячик. Маленький кузен Люси бросился к мячу, прыгавшему по мраморному полу библиотеки, но ничего не получилось: мяч отскочил и очутился прямо на коленях Люси.

Александр надулся.

– Это нечестно, – пробурчал он. Он устал и капризничал, потому что ему уже давно следовало лежать в постели. Люси точно не знала, который час, но после известия о смерти Барбары прошло довольно много времени. Происходящее походило на кошмарный сон, время текло неравномерно, события менялись местами.

Люси подняла голову и нахмурилась.

– Джессамина, не отбирай у ребенка мяч.

– Я просто хотела поучаствовать, – оправдывалась Джессамина. Она парила среди стеллажей в уголке, где Люси развлекала Александра; их родители разговаривали в другом конце библиотеки. Джессамина, видимо, почувствовав напряженную атмосферу в доме, появилась рядом с Люси и сейчас летала у нее над головой. Ее длинные светлые волосы были распущены и окружали лицо, словно нимб.

– Возможно, будет лучше, если они покинут Лондон, – говорила Тесса. Они с Уиллом сидели за длинным столом, стоявшим посередине просторной комнаты, напротив тети Сесили и дяди Габриэля. «Банкирские лампы» с зелеными абажурами заливали комнату неярким светом. – Пусть Софи и Гидеон поживут у Генри и Шарлотты в Идрисе – общество послужит для них утешением. Здесь, в Лондоне, все будет постоянно напоминать им о Барбаре.

Люси лишь мельком видела дядю Гидеона и тетю Софи, когда они приехали, чтобы попрощаться с Барбарой и забрать Томаса. Оба выглядели опустошенными, подавленными, двигались механически, как марионетки, в полный рост изображавшие ее дядю и тетю, совершали все требуемые от них действия, будто во сне. Однако они все же пытались утешить рыдавшего Оливера, который не отходил от неподвижного тела Барбары. Во время агонии, как раз перед приходом Тессы, она кричала и отталкивала окружающих и оцарапала Оливеру руки. Кровь запятнала его белые манжеты, кровь текла по его лицу, смешиваясь со слезами.

Оливер, совершенно уничтоженный смертью невесты, должен был вернуться в Йорк, к родителям; Гидеон и Софи собирались в Идрис. Евгения, находившаяся там, рухнула без чувств, услышав о смерти сестры, и еще не оправилась достаточно, чтобы воспользоваться Порталом для возвращения в Лондон. Однако Томас отказался отправляться в Идрис, твердо решил остаться в Лондоне и временно поселиться с Сесили и Габриэлем на Бедфорд-сквер.

– Мы позаботимся о Томасе, – пообещала Сесили. – Кристофер будет в восторге. Но я все же опасаюсь, что Томас пожалеет об этом. Расставание с семьей в такое время наверняка окажется для него болезненным.

– Вы ведь тоже его семья, Сесили, – напомнил Уилл. – Кристофер и Томас близки, как братья.

– Не думаю, что он пожалеет об этом, – добавил Габриэль. Он прекрасно относился к своим племянникам и племянницам, но из-за орлиных черт лица, напоминавших лица Анны и Кристофера, казался более суровым и строгим, чем был на самом деле. – Томас похож на Гидеона. В час беды он должен делать что-то полезное, а не сидеть сложа руки. Кристоферу нужна его помощь в поисках противоядия…

– Но ведь Кит еще ребенок, – сказала Сесили. – Вряд ли можно ожидать, что он добьется чего-то серьезного.

– Нельзя говорить, что труды Кристофера и Томаса пропадут зря, – возразил Уилл. – Не забывай: в свое время Конклав сомневался в нас, сомневался в Генри, но старшие оказались неправы.

– Бедная Софи, – неожиданно произнесла Джессамина. – Она всегда была такой доброй девушкой. Ну, кроме того раза, когда она ударила меня по голове зеркалом и привязала к кровати.

Люси не стала расспрашивать о подробностях. Истории Джессамины были в лучшем случае бессвязными, а в худшем – обескураживающими. Вместо этого она притянула Александра к себе на колени и прижалась лицом к его мягким волосам.

– Мне кажется, что терпеть жестокие удары судьбы – это участь всех живущих, – вслух размышляла Джессамина.

Люси не стала говорить, что альтернатива жизни ее нисколько не привлекает. Джессамина никогда не выражала желания вернуться в мир живых; казалось, она полностью удовлетворена своей ролью призрачного стража. «Как она отличается от Джесса», – подумала Люси. От Джесса, который просил ее никому не рассказывать о встрече с ним, чтобы его необычное существование «наполовину призрака» не было обнаружено Конклавом, который обязательно положил бы этому конец. От Джесса, которому так сильно хотелось жить.

– Мы все тогда были очень смелыми, – говорила Тесса. – Иногда я думаю, что молодым проще быть смелыми, потому что они не до конца понимают, что они теряют, расставаясь с жизнью.

Сесили что-то неразборчиво пробормотала в ответ, а Люси крепко прижала к себе полусонного Александра. Она черпала утешение в его присутствии, несмотря на то, что ему было всего три года, он капризничал и ныл. Иногда в глубине души она смутно ощущала, что мать права. Книги должны говорить правду, подумала Люси, но эту правду она не собиралась рассказывать на страницах «Прекрасной Корделии». Ее книги были предназначены для того, чтобы дарить людям радость. А с неприглядной и печальной правдой люди могли столкнуться и в жизни. Она несла лишь горе.

Джеймс сидел за своим рабочим столом и пытался читать, но не видел строчек. Он думал о Барбаре. Он не был близок со своей кузиной из-за разницы в возрасте, она относилась к обоим, Джеймсу и Томасу, снисходительно, как к детям. Но она присутствовала в его жизни чуть ли не с самого рождения, она была доброй и веселой, не такой высокомерной и злоязычной, как ее сестра, и всегда видела в людях только хорошее. А теперь он был вынужден жить в мире, где не было Барбары.

Он знал, что Люси в библиотеке; ее отвлекало общество других людей. Сам Джеймс всегда искал утешения в книгах. Однако книга, которую он читал сейчас, не была предназначена для утешения.

Его удивило, насколько мало сведений о Принцах Ада нашлось в библиотеке. С этими демонами Сумеречные охотники не сражались – в мифологии они описывались как зеркальное отражение небесных ангелов, подобных Разиэлю. Если верить книгам, Принцы Ада мало интересовались делами человечества – видимо, люди представлялись им какими-то ничтожными муравьями. Они сражались с ангелами и властителями иных миров – других миров, соседствующих с Землей, и собирали эти миры, как фигурки на шахматной доске. Их невозможно было убить, хотя иногда они могли чувствительно ранить друг друга, и после поражения пострадавшая сторона приходила в себя долгие годы.

Всего их было девять. Самаэль первым выпустил демонов на Землю. Азазель, искусный в изготовлении оружия, был изгнан после того, как научил людей ковать орудия убийства. Велиала, который «не ходил среди людей», описывали как повелителя некромантов и колдунов, похитителя царств. Маммона, принца, олицетворяющего жадность и поклонение богатству, можно было подкупить золотом и драгоценностями. Астарот соблазнял людей к лжесвидетельству, проникал в души тех, кто предавался горю. Асмодей, демон похоти, по слухам, был также военачальником армии Ада. Бельфегор был демоном лени и, как это ни странно, покровителем обманщиков, мошенников и шарлатанов. Левиафан, демон зависти и хаоса, имел облик морского чудовища, и вызывали его редко. И, наконец, был еще сам Люцифер, предводитель архангелов, прекраснейший из Принцев Ада, руководитель восстания против Небес.

Джеймсу казалось совершенно невозможным, чтобы кто-нибудь из них был его дедом. Это было все равно, что иметь в качестве деда гору или новую звезду. Принцы Ада представляли собой самое могущественное воплощение зла во Вселенной – возможно, за исключением Лилит, матери демонов.

Он вздохнул и отложил книгу, пытаясь отогнать навязчивую мысль о Грейс. Ему не понравилось, как они расстались на набережной: она сказала, что ей нужно время, и он понимал, что должен дать ей время. Но тем не менее, при мысли о ней внутри у него что-то жгло, словно он наглотался спичек.

Стук в дверь прервал его размышления. Он убрал книгу подальше и обернулся, не вставая со стула. Все тело болело.

– Войдите, – крикнул он.

Это оказался отец, но Уилл был не один: за его спиной стоял дядя Джем, безмолвный, словно призрак, в обычных широких одеждах желто-бурого цвета. Капюшон был низко опущен на лицо – он часто накидывал его, когда приходил в Институт. Как-то раз, много лет назад, Уилл рассказал Джеймсу, что некоторое время после вступления в орден Безмолвных Братьев Джему не нравилось, что люди видят его шрамы. Странно было думать о том, что дядя Джем может испытывать подобные суетные чувства.

– К тебе пришли, – сказал Уилл и отошел, чтобы пропустить Джема. Он перевел взгляд с сына на своего бывшего парабатая. Джеймс знал, что за маской беззаботного весельчака, забавляющего гостей шуточками и песнями, скрывался человек, способный на глубокие чувства. В этом он, Джеймс, походил на своего отца: оба любили слишком сильно, и сердечные раны причиняли им слишком сильную боль.

Если Уиллу и не нравилось, что у его сына и Джема были секреты, о которых он, Уилл, ничего не знал, и которыми с ним никто не делился, то он этого не показывал. Джеймсу было очень плохо до того, как Джем научил его контролировать свои странные способности. Уилла интересовало только то, что после занятий с Джемом его сын стал спокойнее и счастливее.

Голубые глаза Уилла потускнели и были обведены темными кругами; Джеймс знал, что они с Тессой с раннего утра были на ногах – сначала в лазарете, потом в библиотеке. Джеймс и Люси оставались с Томасом до тех пор, пока взрослые не забрали его и Кристофера домой; они не могли говорить от горя и усталости и просто молча сидели рядом. После этого Люси отправилась в библиотеку, чтобы присмотреть за Александром, а Джеймс заперся у себя в комнате. Он всегда переживал свои неприятности и несчастья в одиночестве.

Уилл взъерошил волосы Джеймса, пробормотал что-то о делах, призывающих его в другое место, и незаметно вышел из комнаты. Когда дверь закрылась за ним, Джеймс откинулся на спинку стула и взглянул на дядю Джема снизу вверх.

«Ты посылал за мной?» – заговорил Джем.

– Да. Мне нужно тебе кое-что сказать. Или, может быть, рассказать тебе кое о чем. Не уверен, что́ именно, первое или второе.

«Это насчет Барбары? Или остальных? – спросил Джем. – Мы не знаем, отчего она умерла, Джеймс. Можно предположить, что яд проник в ее сердце. Состояние Пирса и Ариадны пока не ухудшается, но поиск противоядия стал для нас первоочередной задачей».

Джеймс вспомнил пробирку с кровью, которую Кристофер принес из лазарета, подумал о лаборатории в доме на Гровнор-сквер.

Он знал, что Кристофер делает все возможное, чтобы найти средство против демонического яда, но Генри, обычно помогавший ему, судя по всему, не собирался в ближайшее время возвращаться из Идриса. А ведь он еще обещал исследовать песок, прихваченный Джеймсом из царства теней…

– Я отправил для тебя сообщение еще до того, как узнал насчет Барбары, – сказал Джеймс, заставляя себя вернуться к реальности. – И теперь чувствую себя глупо. Мои проблемы – ничто по сравнению с…

«Расскажи, зачем ты меня вызвал, – перебил его Джем. – И я сам решу, важно это или нет».

Джеймс помолчал немного.

– Я не могу рассказать тебе всего, – заговорил он, – по причинам, о которых мне сейчас нельзя распространяться. Скажу лишь, что я встретил демона, и этот демон сообщил, что мой дед – Принц Ада. – Он снова взглянул в лицо дяде. – Ты знал об этом?

Белая прядь заметалась в волосах Джема, когда он отрицательно покачал головой.

«Занимаясь выяснением имени твоего деда, я слышал великое множество рассказов от самых различных существ. Одна чародейка сообщила мне, что он – Принц Ада. Но были и другие, они называли имена демонов пониже рангом. Поскольку я не знал, кому доверять, я решил, что лучше не огорчать твою семью до тех пор, пока я не буду в этом полностью уверен».

– Может быть, ключ к разгадке моего происхождения можно найти в царстве теней, – предположил Джеймс. – Я вижу его все чаще по мере того, как в Лондоне появляется больше демонов. Если здесь существует какая-то связь…

«С тобой говорили демоны у озера? Они упоминали твоего деда?»

Джеймс отрицательно покачал головой.

«Предполагаю, что демон, говоривший о твоем предке – это тот самый цербер, который жил в оранжерее Чизвик-хауса, – сказал Джем. И Джеймс не стал возражать, потому что догадка была близка к истине. – Возможно, этот демон, связанный с Бенедиктом и Татьяной, слышал раньше твое имя и сказал тебе это для того, чтобы побольнее ранить тебя. Демоны – лживые существа. Может быть, это неправда».

– А если демон сказал правду, что это может означать? – прошептал Джеймс. – Что, если я действительно прихожусь внуком Принцу Ада?

«Это ничего не меняет в твоей личности, – сказал Джем. – Посмотри на свою мать, сестру. Ты можешь найти в них какой-нибудь порок, недостаток? Ты сын своих матери и отца, Джеймс. Только это имеет значение. Только это имело значение с самого начала».

– Ты всегда был добр ко мне, – пробормотал Джеймс. – Но если то, о чем я говорю, окажется правдой, Конклав не проявит ко мне снисхождения.

Джем взял в руки голову юноши. Пальцы его, как всегда, были прохладными, а лицо – молодым и в то же время древним. Неужели это возможно, подумал Джеймс, выглядеть не старше восемнадцати лет и в то же время так, словно у тебя нет возраста?

«Если бы ты видел человечество моими глазами, ты бы понял, – произнес голос дяди Джема у него в голове. – Для меня в этом мире очень мало света и тепла. Во всей вселенной существуют лишь четыре ярких огонька, которые заставляют меня почувствовать себя хоть немного похожим на того прежнего человека, которым я был когда-то. Твоя мать, твой отец, Люси и ты. Вы любите, вы испытываете страх, вы пылаете. Не позволяй тем, кто не в состоянии видеть истину, указывать тебе, кто ты есть. Ты – пламя, которое невозможно затоптать. Ты – звезда, которая никогда не угаснет. Ты – тот, кем был всегда, с самого рождения, и этого более чем достаточно. Тот, кто смотрит на тебя и видит тьму – слепец».

Он отпустил Джеймса и резким движением отстранился, будто испугался, что сказал слишком много.

«Этого тебе недостаточно, верно?» – произнес Джем, и в его бесплотном голосе Джеймсу почудилось бессилие и отчаяние.

«Неуверенность пустила корни в твоей душе. Ты не найдешь покоя, пока не узнаешь».

– Да, – очень тихо сказал Джеймс. – Мне очень жаль.

«Что ж, хорошо, – произнес Джем. – Я отправлю весточку своему старому другу, но при одном условии. Ты никому не расскажешь о нашем разговоре до тех пор, пока он не ответит нам».

Джеймс молчал. Ему уже пришлось хранить столько секретов – отношения с Грейс, атака демонов на мосту в Челси, возможная причастность Эммануила Гаста. Однако он не успел ничего ответить: во дворе раздался стук колес экипажа, какой-то грохот, затем, судя по звуку, парадные двери Института распахнулись.

Он бросился к окну. Джем беззвучно, как призрак, подошел и остановился у него за спиной.

Во дворе стояло несколько карет, но в холодном белом свете луны Джеймс мог различить только гербы Бэйбруков и Гринмантлов. Он услышал крики – Уилл и Габриэль бежали вниз по ступеням крыльца. Дверь экипажа Гринмантлов открылась, и оттуда вышли две женщины; они поддерживали какого-то мужчину. Его белая рубашка на груди была пропитана кровью, голова безвольно болталась, как у сломанной куклы.