Текст книги "История Индий"

Автор книги: Касас Лас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 50 страниц)

Глава 128

В это же время, между 1518 и 1519 годами, на острове произошло еще одно событие. По воле и с соизволения господа постигло остров величайшее бедствие, ниспосланное во избавление от мук и страданий тем немногим индейцам, которые еще оставались в живых и влачили тягостное существование под бременем всевозможных трудов, особенно в рудниках; а испанцам, их мучителям и угнетателям, это бедствие было ниспослано в наказание, чтобы ощутили они, сколь необходимы им индейцы; и бедствие это погубило почти всех индейцев, так что выжили лишь очень немногие. То была оспа, которую завезли из Кастилии; она-то и обрушилась на многострадальных индейцев. Чуть высыпали у них оспенные язвы, – а они жгут, словно огонь, особенно при такой жаре, как в тех краях, – индейцы, терзаемые болью, тотчас бросались в воду: ведь у них к тому же было в обычае купаться в реке то и дело, при всякой возможности; и оттого болезнь перекидывалась вовнутрь, и таким образом в скором времени все они умирали, словно от моровой язвы. Вдобавок они всегда были крайне хилы и слабосильны, ибо недоедали, и были наги, и спали на голой земле, и работали свыше меры, да к тому же те, кому они служили, всегда очень мало пеклись об их здоровье и долголетии, а вернее сказать, не пеклись вовсе. В конце концов видя, что индейцы у них почти перевелись, испанцы почувствовали, насколько те им надобны да и впредь понадобятся, и это побудило их приложить некоторое старание, дабы вылечить недужных, хотя большинству индейцев от этих стараний было мало проку, так как испанцам следовало начать свои заботы много лет назад. И я думаю, что после этой напасти уцелело и осталось в живых не более тысячи душ из несметного множества индейцев, которые обитали на этом острове, как мы видели собственными глазами, о чем сообщается в первой книге. И хоть господь в неисповедимости путей своих допустил, чтобы эти люди подверглись столь тяжким и жестоким мукам и поголовному истреблению, никто из христиан не смеет усомниться, что всем, кто был причастен к столь безмерной жестокости и виновен в погибели стольких душ, придется держать ответ за содеянное и в день суда частного, когда будет судим каждый в отдельности, и в день страшного суда, когда мы будем судимы все вместе, ибо по своей жестокости и своекорыстию эти люди до срока лишали индейцев жизни и тем самым не оставляли им времени на обращение. Ведь полагают – а я убежден, так как не раз был тому свидетелем, – что огромное большинство жителей этого острова и смежных с ним встретило смерть неверными и без причастия, пребывая в своем простодушном язычестве. И вышний судия накажет виновных с примерной строгостью, если им не зачтется прижизненное покаяние, и в том не смеет усомниться ни один христианин. Когда увидели испанцы, что индейцы у них почти перевелись, они утратили былое рвение и забросили рудники, ибо больше некого было посылать туда на смерть, а то и на казнь, и принялись они изыскивать новые промыслы и способы обогащения. Одним из таких промыслов было разведение сахарного тростника, и уродился этот злак в таком изобилии и столь превосходный, словно земля острова была создана лишь для него, а он – лишь для этой земли, предназначенной для него самой природой и божественным провидением; за очень малый срок были созданы столь многочисленные и обширные плантации сахарного тростника, что можно было бы снабжать сахаром весь обитаемый мир. Стебли этого тростника были очень высокие и толстые, полные мякоти, сладкой, как мед; что же до его свойства, пусть ответят врачи и аптекари, уступает он александрийскому тростнику или нет. Немало радовались испанцы, жители этого острова (ибо, что касается индейцев, тут говорить больше не о ком), рассчитывая на великие богатства и возлагая на тростник все свои упования, и от этих упований, можно полагать, кое-что перепало бы на долю господа. Но когда уже готовились они пожинать плоды своих трудов и близилось исполнение их чаяний, насылает господь на весь этот остров, и особенно на остров Сан Хуан, такое бедствие, что пришлось опасаться, как бы оба острова не превратились в пустыню, если бедствие это не пойдет на убыль. То были полчища муравьев, расплодившихся и там и здесь в таком изобилии, что не могли остановить их натиск никакие средства и способы, доступные человеку, – а их перепробовали великое множество. По сравнению с муравьями острова Сан Хуан, муравьи Эспаньолы причиняли больше вреда растениям, разрушая их полностью, зато те превосходили здешних в свирепости, ибо кусали людей, да притом куда больнее, чем кусают и жалят осы; и ночью в кровати не было от них никакого спасения, и нельзя было спать, если не подставить под все четыре ножки кровати лохани с водой. На Эспаньоле муравьи стали перегрызать корни деревьев, и деревья после того чернели и высыхали, словно их поразил и опалил огонь небесный. Муравьи набросились на апельсиновые и гранатовые деревья, которые обильно произрастали в многочисленных и прекрасных садах острова Эспаньола, и не отстали, пока не иссушили их дотла, так что больно было глядеть. Таким образом было загублено множество садов в городе Санто Доминго и среди прочих великолепнейший сад доминиканского монастыря, где росли гранаты и апельсины всех видов: и сладкие, и кислые, и бессочные; а в Веге муравьи погубили сад францисканцев, также весьма замечательный. Затем набрасываются они на побеги сахарного тростника и, добравшись до такой сладости, еще быстрее губят их и иссушают; по моим подсчетам, они опустошили свыше ста тысяч посадок. Воистину больно было видеть, что столько садов и плантаций, и столь плодоносных, непоправимо загублено этой нечистью. Я видел своими глазами сад францисканского монастыря в Веге, о котором уже говорилось, и там было множество апельсиновых деревьев, которые приносили и сладкие, и кислые, и бессочные плоды; и были там дивные гранатовые деревья, и побеги сахарного тростника, столь высокие, что казались большими деревьями, в четыре пяди вышиной; а вскоре после того я увидел этот сад спаленным дотла; то же самое увидел я на многих других плантациях сахарного тростника, которые были в этой долине. А ведь в долине Веги уже существовало столько плантаций и столько их можно было еще развести, что сахару хватило бы на всю Европу и Азию, даже если бы его ели как хлеб, так велика и плодородна эта долина, простирающаяся на 80 лиг от моря до моря, обильная реками, и цветущая, и ровная, как ладонь. О ней мы весьма подробно рассказывали в нашей «Апологетической истории», написанной на кастильском наречии. Некоторые применяли такое средство, чтобы истребить эту нечисть: окапывали деревья как можно глубже, а муравьев топили в воде либо сжигали. И вот в самой земле, на глубине в три-четыре пяди и больше, люди обнаруживали личинки и яички муравьев, белые, как снег. Случалось, что за день сжигали целый селемин^{77}, а то и два таких яичек, а на другой день наутро оказывалось, что живых муравьев стало еще больше. Монахи-францисканцы из Веги положили на перила одной террасы ком сурьмы, весом фунта в три-четыре. Все муравьи, какие там были, сбегались на эту террасу, и едва они успевали отведать сурьмы, как тотчас подыхали. Думаю, что на полторы лиги окрест не осталось ни одного муравья, который не спешил бы к монастырю, точно эти насекомые разослали гонцов, приглашая всех на пир; все дороги были заполнены муравьями, которые двигались к монастырю, затем вползали на террасу, добирались до сурьмы и, отведав ее, тотчас же подыхали и валились наземь, так что вся поверхность крыши была такая черная, словно ее посыпали угольной пылью. Все это продолжалось столько времени, насколько хватило куска сурьмы, который был круглый, как шар, и величиной в два больших кулака. Таким я его видел, когда его только положили, а когда дня через два я увидел его снова, он стал с куриное яйцо или чуть побольше. Когда монахи увидели, что от сурьмы толку мало, а мусора много, они решили убрать ее. Два обстоятельства удивили отцов-францисканцев, и было чему дивиться: во-первых, природный инстинкт и сила, которую он дарует и разумным, и неразумным тварям, как видно на примере муравьев, ибо благодаря этой силе они учуяли (если это слово уместно) сурьму на таком расстоянии, а, может быть, сам инстинкт указал им путь и привел их к сурьме; во-вторых, что у таких мелких и крохотных тварей, как эти муравьи (которые были мельчайшими), хватало силы грызть кусок сурьмы и в конце концов обгрызть его и изничтожить почти до конца, а ведь сурьма в кристалле, пока она не размолота, тверже кристаллов кварца и почти так же тверда, как булыжник. Испанцы, проживавшие на острове, совсем отчаялись, видя, что бедствие, от которого терпят они такой урон, все разрастается и невозможно совладать с ним теми средствами, какие в силах человеческих; и тогда жители города Санто Доминго решили молить о помощи небесного судию: устраивали они один крестный ход за другим и взывали к господу с мольбой, да избавит он их в своем милосердии от напасти, столь пагубной для их бренных благ. А чтобы поскорее сподобиться божьей милости, надумали они избрать своим заступником того святого, на которого по указанию господа выпадет жребий. И вот однажды, совершив крестный ход, епископ, духовенство и все горожане бросили жребий, дабы узнать, кого из святых литании божественное провидение прочит им в заступники. Жребий пал на святого Сатурнина, и они с радостью и ликованием признали его своим покровителем и устроили в честь него празднество с великими торжествами; и с тех пор они устраивают такое празднество каждый год, согласно обету; не знаю, постятся ли они накануне. Опыт показал, что с того дня и с того времени бедствие пошло на убыль, и если не прекратилось совсем, то лишь из-за наших грехов. Сейчас, насколько я знаю, муравьев нет, так как жители острова восстановили посадки сахарного тростника, апельсиновых и гранатовых деревьев; когда я говорю «восстановили», то разумею не те растения, что погубили муравьи, а те, что посажены сызнова. Причиной, породившей муравьиное нашествие, были, как полагают и утверждают некоторые, банановые деревья, которые тогда начали привозить и сажать. Петрарка в своих «Триумфах» сообщает, что в пизанском герцогстве один город совершенно опустел из-за такого же бедствия – нашествия муравьев. Николас Леонико в главе 71 второй книги своей «Varia Historia»[97]97
  «Разнообразная история» (лат.).


[Закрыть] рассказывает, что два города, один по названию Миунте, а другой – Атарненсе, и оба богатейшие, были покинуты жителями из-за того, что однажды налетели на них полчища мошек. Так что если господу угодно наказать какие-либо земли или их обитателей, у него всегда найдутся средства покарать их за грехи даже с помощью крохотных тварей, и об этом свидетельствуют казни египетские.

Глава 129

Еще одно дело затеяли жители этого острова, а именно стали изыскивать способы изготовления сахара, так как заметили, что в этих краях сахарный тростник дает обильнейшие урожаи. Во второй книге уже рассказывалось, как некий житель Веги по имени Агилон первым на этом острове и вообще в Индиях приготовил сахар, пользуясь кое-какими деревянными приспособлениями, с помощью которых он выжимал сок из тростника и получал сахар, хотя и не самой отменной выделки, по несовершенству инструментов, но все же настоящий и довольно сладкий. Это случилось году в 1505–1506. Затем взялся за изготовление сахара один житель Санто Доминго, уроженец города Берланги по имени баккалавр Вельоса; его называли баккалавром, так как был он врачом. Около 1516 года он первым в этом городе изготовил сахар, причем его приспособления были совершеннее, чем в Веге, а потому и сахар получился белее и слаще. Он же первым изготовил из тростника леденцы, и я был тому свидетелем. Вельоса проявил большую сноровку в этом деле и соорудил особое устройство, которое называют трапиче; это – приспособление, или мельница, которое приводят в действие лошади и которое сдавливает и расплющивает стебли сахарного тростника, так что выделяется медвяный сок; из этого-то сока и изготовляют сахар. Когда отцы-иеронимиты, находившиеся на острове, увидели, как успешно справился баккалавр с этим делом и какие большие сулит оно выгоды, они захотели пробудить к нему общий интерес, а потому через королевских стряпчих и чиновников обнародовали приказ, в котором говорилось, что каждому жителю острова, который соорудит большое или малое приспособление для изготовления сахара, будет выдано 500 золотых песо из королевской казны; и позже, обнаружив, что приспособления эти требуют больших затрат, иеронимиты, насколько мне известно, помогли предпринимателям новыми займами. Таким-то образом и после такого начала одни жители острова взялись за постройку трапиче, которые приводятся в действие лошадьми, а другие, владея и располагая более крупным состоянием, стали строить мощные водяные мельницы; эти мельницы смалывают больше тростника и производят больше сахара, чем три трапиче вместе. С каждым днем этих мельниц становилось все больше и больше, и сейчас на одном только нашем острове их имеется свыше 30, а то и 40, да несколько на острове Сан Хуан и в других частях Индий, а сахар оттого не стал дешевле. И тут надобно заметить, что в прежнее время сахар был только в Валенсии, а потом завезли его на Канарские острова, где существует не то семь, не то восемь мельниц, а по-моему, и того меньше, но арроба стоила дукат или немногим более; а теперь, несмотря на все эти мельницы, понастроенные в наших Индиях, арроба стоит два дуката и с каждым днем дорожает. Еще до изобретения мельниц некоторые жители острова, у которых был прикоплен кое-какой достаток, нажитый потом и кровью индейцев, захотели получить разрешение на закупку в Кастилии негров-рабов, ибо видели, что индейцев у них скоро совсем не останется. Были среди них и такие (об этом говорилось выше, в главе 102), которые обещали клирику Бартоломе де Лас Касасу отпустить на свободу всех своих индейцев, если тот раздобудет и достанет разрешение и лицензию, по которой они смогут завезти на остров дюжину-другую негров. Ввиду этого, поскольку упомянутый клирик по вступлении короля на престол оказался у него в большой чести, как видно из предыдущего, и обрел возможность влиять на ход событий в Индиях, он добился от короля, чтобы испанцы здешних островов получили право ввозить негров-рабов из Кастилии и таким образом смогли бы освободить индейцев. Королевский совет определил (в соответствии с мнением севильских чиновников, о чем говорится в главе 102), что в то время было достаточно дать лицензию на ввоз 4000 негров для четырех островов: нашей Эспаньолы, Сан Хуана, Кубы и Ямайки. Но тут среди испанцев, приехавших из Индии и в ту пору состоявших при дворе, нашелся один, который, проведав о согласии короля дать лицензию, шепнул о том губернатору Бреды и надоумил его испросить у короля эту лицензию для себя в знак милости. Губернатор Бреды, фламандский рыцарь, приехал в Испанию вместе с королем и был из числа наиболее близких к нему вельмож; он испросил этой милости, получил ее, а затем за 25 тысяч дукатов перепродал лицензию генуэзским купцам, причем те сумели выторговать тысячу условий, среди которых было и следующее: в течение восьми лет не будет выдано ни одной лицензии на ввоз негров-рабов в Индии. Затем генуэзцы стали продавать лицензию на каждого негра в отдельности, самое малое по восьми дукатов. И таким образом лицензия, которую клирик Лас Касас выхлопотал ради того, чтобы испанцы отпустили на свободу индейцев и отплатили добром тем, кто помог им обосноваться на этих землях, была перепродана торгашам, и это обстоятельство стало немалой помехой для блага и освобождения индейцев. В скором времени клирику пришлось раскаяться в том, что он подал королю такую мысль, и он понял, что собственная неосмотрительность ввела его в грех, ибо потом он увидел и убедился, как будет рассказано дальше, что обращать в рабство негров так же несправедливо, как обращать в рабство индейцев, а потому не очень-то мудрое средство он предложил, посоветовав ввозить негров, чтобы освободить индейцев, хотя он предполагал вначале, что негров брали в плен на законном основании; при всем том он не был уверен, что неведение и добрые намерения послужат ему оправданием в глазах господа. В то время было на острове 10–12 негров, принадлежавших королю; их привезли на строительство крепости, что стоит над рекой у самого устья. Но после того как истек срок первой лицензии и была дана новая, лицензии стали выдаваться непрерывно одна за другой, так что на этот остров было завезено свыше 30 000 негров, а во все эти Индии более 100 000, как я полагаю. Но это так и не принесло индейцам ни свободы, ни облегчения их участи; клирик Лас Касас не мог продолжать начатое дело, потому что король был в отлучке, а состав Королевского совета то и дело менялся, и все его члены ни аза не смыслили в вопросах права, хотя знать его было их обязанностью, о чем многократно говорилось в этой «Истории». А так как число сахарных мельниц день ото дня росло, росла и потребность в неграх, которые должны были там работать, потому что для водяной мельницы нужно самое малое 80 человек, а для трапиче – человек 30–40; и соответственно увеличивалась доля, которая отчисляется от прибыли в королевскую казну. Следствием этого было и то, что португальцы, которые с давних пор не покладая рук грабят Гвинею и вопреки всякой справедливости обращают в рабство негров, видя, что мы так нуждаемся в рабах и даем за них хорошую цену, еще пуще стали усердствовать и усердствуют поныне, захватывая негров в неволю и в рабство всеми бесчестными и гнусными способами, какими только могут. Item, сами негры, увидев, сколь жадно ищут их и алчут, ведут несправедливые войны друг против друга и всевозможными недозволенными способами похищают одни других и продают португальцам. И таким образом мы повинны в грехах, которые совершают и те и другие, не говоря уже о том, что сами берем грех на душу, покупая негров. Доходы с этих лицензий и с той доли, которая причитается казне, император предназначил на строительство алькасаров^{78} в Мадриде и в Толедо, и оба были построены на эти деньги. В былые времена, когда у нас на острове еще не было сахарных плантаций, все были убеждены, что если негра в один прекрасный день не повесят, он вообще никогда не умрет, так как мы ни разу не видели, чтобы негр умер своей смертью от какой-то болезни, ибо воистину негры, так же как и апельсиновые деревья, обрели землю, которая словно создана для них и подходит им больше, чем их Гвинея. Но после того как негров отправили работать на плантации, они познали и смерть и болезни от тяжких трудов, а также из-за употребления напитка, который изготавливают они из тростникового сока и пьют; и таким образом они что ни день умирают во множестве. А потому при всякой возможности они бегут группами, и берутся за оружие, и, стремясь избавиться от рабства, убивают и истязают испанцев каждый раз, как им представится случай, и оттого ни одно из мелких селений острова не чувствует себя в безопасности. Таково новое бедствие, обрушившееся на этот край. И нет причин умалчивать еще об одном бедствии, которое прибавилось к описанным выше: на острове развелось такое множество собак, что нанесенный и наносимый ими ущерб не поддается ни описанию, ни исчислению. На этом острове водилась тьма диких свиней (а так как кормятся они не зерном, а очень мягкими кореньями и нежными плодами, как например у американского вяза, мясо у них очень полезное и куда нежнее и вкуснее, чем самая вкусная баранина); леса кишели ими, а потому везде и всюду устраивались чудесные псовые охоты, веселые и добычливые. Всех свиней погубили собаки, и, не довольствуясь свиньями, они нападают на телят, главным образом на новорожденных, когда те еще не могут защищаться. Ущерб, который они нанесли и наносят, огромен, и вполне можно представить себе, чего следует ожидать от них в будущем. Мы смотрим на подобные вещи как на дело случая, а следовало бы припомнить, что на этом острове мы застали великое множество людей, которых перебили и стерли с лица земли, остров же наводнили собаками и злыми тварями и по приговору божьему волей-неволей должны терпеть от них вред и докуку.

Глава 161

Вышеописанные события происходили в двадцать втором году шестнадцатого столетия, так что наше повествование относится уже к четвертой книге; но нам показалось, что принятый нами порядок изложения не пострадает, если вначале будет закончен рассказ о делах, совершившихся несколькими годами позже, чем те, о которых пойдет речь затем; мы сделали так, чтобы не толковать в разных местах об одном и том же предмете. Итак, вернемся к событиям 19-го и 20-го годов, которые принадлежат второй книге нашей «Истории», и начнем с материка. Выше, в главе 104, мы уже рассказали, как в 18-м году в городе Сарагосе один кабальеро из Кордовы по имени Лопе де Соса, человек отважный и достойный, был назначен губернатором Дарьена и всего материка; он должен был изгнать оттуда Педрариаса, который разорил и опустошил все тамошние провинции либо собственноручно, либо отправляя туда солдат под командованием своих военачальников, а вернее сказать палачей. Среди них одним из самых главных был лиценциат Гаспар де Эспиноса, его старший алькальд. И вот отправился Лопе де Соса в путь, то ли в двадцатом году, то ли в конце девятнадцатого, и с ним вместе некий лиценциат Аларконсильо, его старший алькальд, который должен был принять отчет от Педрариаса. Отправился, стало быть, Лопе де Соса в Дарьен с четырьмя судами и тремястами солдат; Педрариасу приезд его, конечно, не мог прийтись по душе; и, стремясь избежать встречи с Лопе де Сосой, стал он, как мы рассказали выше, домогаться, чтобы испанские поселенцы отрядили его прокурадором в Кастилию. Едва новый губернатор прибыл в порт и корабль его стал на якорь, как отдал богу душу, так как, должно быть, заболел еще по дороге. Город был недалеко от порта, и едва нарочные успели сообщить Педрариасу весть о приезде Лопе де Соса, как следом являются другие и говорят, что тот скончался; и бог, воплощение истинной мудрости, ведает, что сердце Педрариаса по-разному откликнулось на каждую из этих вестей. Педрариас отправился в порт в сопровождении всего города, и тело усопшего вынесли и предали земле со всей возможной пышностью и почестями. Воздав ему, как подобало, последний долг, Педрариас предложил свое гостеприимство его сыну, Хуану Алонсо де Соса, позже ставшему казначеем короля в Новой Испании, а также всем его слугам и домочадцам на время, которое те пожелали бы пробыть в Дарьене. Пуще всего Педрариас стремился избавиться и отделаться от угрозы, которую заключал для него отчет, ибо все прежние дела изобличали его виновность. И вот благодаря хитростям и проискам вышеупомянутого лиценциата Эспиносы, своего главнокомандующего и старшего алькальда, он сумел убедить и уговорить лиценциата Аларконсильо, старшего алькальда Лопе де Сосы, в том, что власть его не потеряла силы со смертью Лопе де Сосы и что он должен принять отчет сейчас так же, как должен был бы принять его, останься де Соса в живых; если же король откажется признать отчет действительным, то ничего не потеряно, кроме чернил и бумаги. А ведь на самом деле, кажется, следовало бы помнить, что по правилам отчет представляется именно новому губернатору, а тот уже принимает его через своего старшего алькальда; и отсюда явствует, что этот самый Аларконсильо, будучи представителем Лопе де Сосы, после кончины губернатора лишился всех полномочий. Однако в конце концов он принял отчет, и нетрудно догадаться, что принял его в том виде, в каком Педрариасу (заблагорассудилось дать его. Вот одна из бесчисленных уловок и уверток, к которым у нас в Индиях прибегали неправедные судьи, дабы избежать суда и кары; видимо, искупить свои грехи доведется им уже не в земной юдоли. За несколько дней до прибытия Лопе де Сосы в эти края прибыл Хиль Гонсалес де Авила, о котором мы уже рассказывали выше, в главе 154. Он прибыл вместе с Андресом Ниньо, своим кормчим, который вовлек его в это предприятие, и у них было три корабля и двести человек экипажа.

Этот Хиль Гонсалес не поехал на поклон к Педрариасу, будучи уверен, что Лопе де Соса уже прибыл и принял бразды правления в свои руки, а с ним Хиль Гонсалес, вероятно, переговорил еще в Кастилии и потому надеялся, что тот отнесется благосклонно к его замыслу похода в Южное море. По этой причине он вместе со своими кораблями и экипажем отправился на 50–60 лиг западнее Дарьена, местопребывания Педрариаса, к порту Акла, откуда лежал кратчайший путь в Южное море. Но узнав с великим огорчением, что Лопе де Соса в Дарьен еще не прибыл, Хиль Гонсалес вынужден был пойти на унижение и написать Педрариасу письмо, в котором сообщал о своем прибытии и просил прощения за то, что не смог предварительно заехать в порт Дарьен и предстать перед Педрариасом, ибо для его предприятия и путешествия порт Акла был удобнее, чем порт Дарьен, и т. д. Получив письмо, Педрариас весьма недружелюбно ответил, что удивляется, как посмел Хиль Гонсалес, зная, что он, Педрариас, является правителем этого края, высадиться здесь вместе с таким количеством народа, не имея на то его разрешения, равно как не предъявив и не переслав ему разрешения либо указа за подписью короля, из которого он, Педрариас, мог бы узнать, с какой целью и по какому праву приехал Хиль Гонсалес в места, находящиеся под его управлением. Этот ответ весьма огорчил Хиля Гонсалеса; какова судьба Лопе де Сосы, он не знал, а дело его было такого свойства, что приостановить его без большого урона не представлялось возможным: ведь он привлек к нему столько народа и так много еще предстояло сделать. По этой причине он решил послать в Дарьен Андреса Ниньо: тот должен был представить Педрариасу королевские указы и на их основании попросить, чтобы Педрариас оказал ему поддержку и способствовал осуществлению их предприятия и путешествия, как повелевал король всем без исключения властям и частным лицам, и, самое главное, чтобы Педрариас распорядился передать Хилю Гонсалесу суда, которые прежде принадлежали Васко Нуньесу де Бальбоа и находились в другом море. Андрес Ниньо прибыл в Дарьен, представил Педрариасу королевские грамоты и вручил ему прошение по всем правилам; но у Педрариаса была одна забота: убивать и истреблять индейцев и разорять их царства, и меньше всего он заботился о том, хороши ли его речи, мысли и поступки; поэтому он сперва отвечал Андресу Ниньо, что готов повиноваться указам, но когда речь зашла об их выполнении, он стал говорить, что суда принадлежали Васко Нуньесу де Бальбоа лишь постольку, поскольку тот командовал ими, а вообще они являются собственностью 300 испанцев, которые своим трудом помогли их построить (бессовестный не принимал в расчет трех или четырех тысяч индейцев, которые отдали богу душу, чтобы были построены эти суда, ибо на собственных плечах перетаскивали якоря, и канаты, и прочие неслыханные и невыносимые тяжести, как было показано выше, в главе 74); и еще Педрариас сказал, что сейчас на этих кораблях странствуют их владельцы, служа королю и открывая новые племена и земли, дабы приумножать его достояние; он-де доложит его величеству всю правду, и если после того король подтвердит свой приказ, он, Педрариас, немедля его выполнит. Андрес Ниньо вторично подал прошение, протестуя против решения Педрариаса, так как оно обрекало все предприятие на провал и неудачу. Педрариас ответил, что не волен распоряжаться чужим имуществом, а потому Андрес Ниньо может возвращаться обратно. Андрес Ниньо вернулся в Аклу ни с чем; тут как раз прибыл в порт Лопе де Соса, и с ним приключилось то, о чем мы уже сообщали.

Хиль Гонсалес возлагал все надежды на приезд Лопе де Сосы; и когда он узнал о его кончине, он понял безвыходность своего положения и решил сам отправиться к Педрариасу и умолять, чтобы тот передал суда в его распоряжение согласно королевскому приказу и не чинил ему препон, ставя тем самым под удар все дело, которое он, Гонсалес, предпринял и которое обещает столько пользы и благ и короне, и богу. Педрариас же после смерти Лопе де Сосы еще пуще занесся в своей спеси, ибо на некоторое время почувствовал уверенность, что не найдется никого, кто стал бы ему поперек дороги, как бывало прежде; по этой причине, когда снова зашла речь о передаче судов Васко Нуньеса де Бальбоа, Педрариас оказал Хилю Гонсалесу не больше уважения, чем Андресу Ниньо, которого тот посылал вначале, и сказал, что не даст ему ни рейки, ни дощечки, даже если бы Хиль Гонсалес предлагал взамен весь свой флот. Видя, что от Педрариаса помощи ждать нечего, Хиль Гонсалес вернулся в Аклу и замыслил такое дело, на которое не отважился бы пойти сам король, даже если бы у него и людей, и снаряжения было куда больше: задумал Хиль Гонсалес построить новые корабли в Южном море силами своего экипажа и пользуясь материалом, привезенным из Кастилии. У него было восемь лошадей; и вот на этих лошадях начинает он перевозить все необходимое через высочайшие и неприступнейшие горы, которые мы описали в 74-й главе, – воистину, немыслимый труд! Он велит нарубить и напилить лесу на три больших судна и на два брига и начать строительство на реке Бальса. Некоторые испанцы, жители Аклы, не советовали ему строить корабли в этом месте, говоря, что они у него сразу рассыплются в прах из-за едкого тумана и прочих напастей, но он пренебрег советами, так как думал, что эти люди хотят обманом помешать его делу, и продолжал вести работы. Много мук приняли члены его экипажа на дорогах, и в лесах, и на постройке судов, и еще потому, что они страдали от недоедания и от скудной и скверной пищи, так как ели только маниоковый хлеб, и то понемногу, кой-какую еду, доставлявшуюся из Аклы на лошадях, да кое-что из припасов, привезенных еще из Кастилии, а этих припасов всегда оказывается слишком мало, и кончаются они слишком скоро. К тому же все они были новичками в этих краях, а места там гористые, и мрачные, и суровые к людям непривычным, и таким образом из двухсот человек осталось у Хиля Гонсалеса не более восьмидесяти, а прочие либо умерли, либо слегли больные. В конце концов ценою бесчисленных лишений и невзгод достроил он свои корабли; кое-как и на живую нитку, посадил на них свои восемьдесят человек и отправился к островкам Лас Перлас, которые находятся в море на расстоянии 12 или 15 лиг от реки Бальса. Пока он снаряжался там, готовясь к путешествию, за двадцать дней все его суда и бриги превратились в труху. Тяжело говорить об этой беде и не легче слушать; каково же было сносить ее людям, на глазах у которых столь молниеносно погибло все, за что заплатили они ценой голода, смерти, болезни, трудов и лишений! Великую испытали они горечь и скорбь, да иначе и быть не могло. Хиль Гонсалес был человек твердый, и хотя в столь жестоком испытании немудрено было пасть духом, он все же устоял и решил построить все корабли заново. Но работать у него было некому, потому что часть экипажа погибла, часть хворала, а здоровые были слишком изнурены и измучены; поэтому он написал Педрариасу, умоляя прислать ему на подмогу индейцев и испанцев, чтобы снова построить суда, необходимые для путешествия. Может статься, Педрариас ответил ему недружелюбно, может статься, вообще не ответил, отделавшись несколькими непристойными словами, о которых Хилю Гонсалесу стало известно; как бы то ни было, Хиль Гонсалес отправляется в Аклу, оттуда на корабле добирается до Дарьена и предъявляет Педрариасу королевский указ, согласно которому все правители, власти, а также отдельные лица, как частные, так и несущие королевскую службу, к которым он, Хиль Гонсалес, обратится за помощью и поддержкой, под страхом тяжких наказаний обязаны немедля оказать ему эту помощь и не чинить ни в чем препятствий. Педрариас дал ему некоторое количество индейцев, на содержание которых он не очень-то тратился; эти индейцы на своих плечах перетаскивали и переносили припасы и все необходимое из порта Акла и Номбре де Дьос; также дал он Хилю Гонсалесу несколько испанцев, которые помогали ему, чем могли. Хиль Гонсалес возвратился на остров Перлас; там он велел снять с погибших кораблей доски, какие получше, а также нарубить и напилить лесу, и из всего этого дерева, сбивая его и сколачивая, построили они три больших корабля и один бриг, на которых можно было пуститься в путешествие; на все это ушел почти целый год. И тут мы пока расстанемся с Хилем Гонсалесом до той поры, когда с божьей помощью вновь встретимся с ним в своем месте, ибо остальные его дела принадлежат четвертой книге.