Текст книги "История Индий"

Автор книги: Касас Лас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 50 страниц)

Глава 121

Оставя позади провинцию Табаско, которой, как было сказано, нанес он столь тяжкий урон, хоть потом и водворил там мир силою и страхом, Кортес вместе с флотом отправился вдоль побережья на запад и остановился возле острова Сакрифисьос, названного так Грихальвой. Там нашел он укромную бухту, не то чтобы очень хорошую, но и не плохую, которая теперь называется Вера Крус, а сам островок – Сан Хуан де Улуа: и тут Кортес приказал стать на якорь, потому что на берегу видел он много людей, а других портов здесь нет, и берега неприступные и опасные. После того как в этих местах побывал Грихальва, индейцы остались исполнены дружелюбия и весьма довольны торговлей с ним и сделками, по которым получали от испанцев иголки, и булавки, и погремушки, и бусы в обмен на золото; незамедлительно прибыли две лодки, полные народу, узнать, что за люди приехали и чего они хотят. Кортес принял их с большим радушием, и все испанцы устроили превеликое веселье; и, показав индейцам золото, они дали им понять знаками (ибо ни те, ни другие не понимали ни слова), что они его любят, и если те его привезут, то они будут меняться. Индейцы вернулись на землю, с виду очень радостные, и на другой день прибыло множество челнов с людьми, груженых продовольствием, хлебом, птицей и плодами, и еще кушаньями, приготовленными из птицы и оленины, и разными другими, о которых наши ничего не знали, кроме того, что они хороши на вкус, и ели их без страха и опасений. Индейцы привезли много золотых вещиц, опахал разной формы, другие весьма ценные изделия из перьев, продовольствие и выменивали их на испанские товары – колокольчики, разноцветные бусы, иголки, булавки, зеркальца, ножи и ножницы, и, получив их, индейцы полагали, что провели испанцев и остались в барыше. Воротившись в самом радостном расположении духа к себе в селения, они оповещали всех, что приехали какие-то люди вроде тех, что приезжали прежде, которые за столь ничтожную плату, как золото, дали им столь ценные вещи, и таким образом к испанцам потянулись полчища индейцев, ибо на четыре, и пять, и десять лиг по побережью были большие и даже очень большие селения; а весть о делах, учиненных нашими в Табаско, до здешних жителей пока не дошла, ибо, если б они о том прослышали, надо думать, меньше бы им доверяли. При виде такой уймы индейцев и судя по золотым изделиям, которые они приносили, Кортес понял, что здесь пахнет большими богатствами, как оно и было на самом деле, и быстро сообразил, сколь велики, изобильны и многолюдны эти земли; он решил не уходить отсюда, а высадить все свое войско на берег и проникнуть в глубь земель. Он переправил на сушу всю артиллерию, лошадей, и оружие, и все, что было на кораблях, и выбрал место для лагеря невдалеке от берега; затем индейцы, которых он вывез с острова Кубы, и немногочисленные его негры делают из жердей, прутьев и травы хижины, чтобы было где разместиться лагерем. У короля города Мехико, который звался Монтесумой, были на этой земле гарнизоны и воины, правил ею от его имени правитель или военачальник. И вот этот правитель прибыл к Кортесу в сопровождении множества людей, среди которых было немало знатных; все они были превосходно одеты в мантии из хлопка, окрашенные в разные цвета, одна лучше другой – соответственно положению каждого. С ними пришло много индейцев, нагруженных пищей: хлебам, и олениной, и рыбой, и фруктами. Военачальник вручил Кортесу много разных золотых драгоценностей и красивейшие поделки из перьев. Кортес его много благодарил знаками и жестами и отдарился рубашкой из тонкой ткани, множеством бус и ожерелий, все хорошей работы, и прочими кастильскими безделушками в том же роде. Затем правитель распорядился прислать из ближайших селений множество женщин со всей утварью, потребной для приготовления кукурузной муки, для чего индейцы пользуются каменными жерновами. Он оставил в услужение испанцам более тысячи людей, которые здесь же поблизости построили себе хижины, да еще свыше тысячи оставил он, чтобы те добывали для испанцев продовольствие в окрестностях, и таким образом лагерь Кортеса снабжался обильнее и лучше, чем дома на Кубе. Кортес приказал устроить воинский смотр, показать схватку всадников и дать несколько выстрелов из огнестрельного оружия; это зрелище повергло индейцев в такое изумление, что они словно оцепенели. Тотчас же по распоряжению того правителя явилось множество мастеров-художников, которые изобразили испанцев, и коней, и орудия, и аркебузы, и шпаги, и копья, и все прочее оружие, и даже корабли с отменным сходством, словно всю свою жизнь только тем и занимались, и притом сосчитали, сколько всего было, да так, что испанцы и не заметили. Затем правитель спешно отправил нарочных в город Мехико, находившийся в 70 лигах оттуда, чтобы они доложили царю Монтесуме обо всем, что видели; и царь через двадцать четыре часа обо всем узнал, да и впредь тем же способом неизменно узнавал обо всех делах испанцев. Среди двадцати индианок, которых передали Кортесу в провинции Табаско, нашлась одна (индейцы звали ее Малинче, а впоследствии она приняла имя Марины), которая знала мексиканский язык, потому что, как она говорила, ее похитили из ее селения около Халиско, в западной части Мексики, и перепродавали из рук в руки до самого Табаско. Она уже знала язык Табаско, и хоть этот язык отличается от языка Юкатана, где был Агилар, все же понимала некоторые слова. Когда Кортес увидел, что эта индианка понимает речь мексиканцев, он отдал ее Агилару и велел ему почаще с нею беседовать и стараться узнавать и запоминать слова, чтобы они могли объясняться друг с другом и чтоб через эту женщину он, Кортес, смог проведать все об этой земле и дать понять индейцам, каковы его желания. С помощью этой индианки он начал вести беседы с правителем той провинции; Кортес говорил с Агиларом, а тот, как мог, передавал его речи индианке с помощью слов, которые знал. И так как знал он немного, то кое-что объяснял на словах, а кое-что жестами и знаками, которые индейцы и сами разумеют, и доводят до разумения собеседника много лучше, чем прочие племена, ибо у них весьма развиты все лучшие качества души и тела, в особенности же достойно восхищения их воображение. В конце концов, худо ли, хорошо ли, но Кортес сказал правителю, что он и прочие христиане прибыли издалека, из-за моря, с другого конца света, и послал их великий король, их повелитель, дабы узрели они земли индейцев и поискали здесь тот блестящий металл и вручили индейцам свои кастильские товары, которые представляют большую ценность. И как я полагаю, мало что мог уразуметь правитель в речах Кортеса, который, якобы, превозносил и восхвалял могущество королей Кастилии, да и Кортес уразумел не больше в речах правителя, прославлявшего якобы могущество своего царя и повелителя Монтесумы; а понимали они лишь то, что можно было выразить знаками, именно, что испанцы жаждут золота. Здесь Гомара вставляет кое-какие свои фантазии, и все это – сущие бредни вроде того, что Кортес сказал будто бы, что император, величайший в мире властелин, послал его от своего имени навестить повелителя индейцев и сообщить ему под великой тайной некие сведения, которые он, Кортес, привез с собою в письме, и что он и его спутники страдают сердечной болезнью, а золото – лекарство, которое оную исцеляет; пусть-де правитель передаст царю Монтесуме, чтобы он им того золота прислал. Все это – вздор и выдумки, которые сами изобличают, чего они стоят и сколько в них правды, подобно всем прочим выдумкам Гомары, который готов сам себе противоречить, лишь бы обелить Кортеса и оправдывать его дела; ибо испанцы и индейцы друг друга не понимали и не могли понять, зная самое большее два слова: «дай» и «бери», а в остальном объяснялись они знаками, показывая на золото и на кастильские товары, которые предлагались в обмен; и достаточно было того, что испанцы явно выражали свое пристрастие к золоту. Когда увидел Монтесума изображения, доставленные гонцами, и услышал их доклад обо всем, что им довелось наблюдать, он и придворные его изрядно подивились коням, и артиллерии, и оружию, и всему прочему; опасался Монтесума, что появление столь свирепых и столь основательно вооруженных людей не сулит ему ничего доброго, и по этой причине, узнав, что пришли они ради золота, он со всей поспешностью распорядился отобрать для чужеземцев дары из своих богатств и сокровищ (поистине несметных и доселе невиданных и неслыханных), и были то вещи столь ценные и сделанные и обработанные с таким искусством, что они казались сновидением, а не творением рук человеческих. Были там всякого рода рубашки и тончайшие ткани из хлопка для одеяний, какие у них носят, окрашенные в разные цвета и затканные птичьими перьями, нежнейшими и многоцветными; шлем, как я полагаю, деревянный и очень тонкой работы, покрытый зернами самородного золота; другой шлем из золотых пластин, увешанный колокольцами и усыпанный каменьями вроде изумрудов; много круглых опахал, сделанных из тонких белоснежных палочек, переплетенных перьями и украшенных золотыми либо серебряными бляшками и жемчугом, мелким, точно бисер, так что невозможно описать, сколь искусно, изящно, пышно и красиво были они сделаны; большие плюмажи, все из разных перьев и разного цвета с золотыми и серебряными подвесками; богатейшие веера из перьев, на сотни ладов изукрашенные серебром и золотом и сделанные с диковинным мастерством; нарукавники и прочие золотые и серебряные доспехи, которыми они пользовались, должно быть, во время войн, столь искусно и дивно отделанные зелеными и желтыми перьями и оленьей кожей, прекрасно выдубленной и окрашенной, что никакими словами не выразить; туфли из отлично выделанной оленьей кожи, прошитые золотой нитью, а подошвами служили пластинки белого и голубого камня, ценнейшие и очень тонкие, с положенными поверх мягчайшими стельками из хлопковой ткани; зеркала из маргазита, красивейшего металла, сверкающего, как серебро; и еще другие, величиной с кулак и круглые, как шар, оправленные в золото; и не говоря уже о стоимости золота, сама работа и ее совершенство придавали этим вещицам великую ценность, так что их не стыдно было бы поднести любому королю и государю; множество покрывал и занавесей для постели из хлопковой ткани, тончайших и разноцветных, и выглядели они богаче, чем шелковые; множество изделий из серебра и золота; золотое ожерелье, на котором было свыше сотни изумрудов, а рубинов (или каменьев, им подобных) еще того больше, и оно было все увешано золотыми колокольцами; еще одно, превосходной работы, со множеством изумрудов и несколькими богатыми жемчужинами; кое-какие золотые изделия в виде лягушек и зверьков; украшения наподобие медалей, большие и малые, столь тонкой работы, что само искусство стоило, как говорят, куда дороже золота и серебра; множество зерен самородного золота, в том виде, в каком добывают его в рудниках, каждое величиной с горошину, а то и поболе. Среди прочего прислал Монтесума Кортесу два круга; на одном, золотом, был изваян лик солнца с лучами среди листвы, и там же изображены были некоторые животные; по-моему, весил он более ста марко; другой был серебряный, с ликом луны, изваянный тем же способом, что солнце, весом в пятьдесят с лишним марко; оба были очень массивные, толщиною эдак с монету в четыре реала; а по окружности каждый из них был не меньше, чем колесо кареты. Поистине стоило на них посмотреть; я их видел вместе с прочими дарами в 1520 году в Вальядолиде, в тот самый день, как увидел их император, ибо тогда их и доставили, а послал их Кортес, о чем, бог даст, будет подробно рассказано ниже. Увидев эти вещи, столь ценные, искусно сработанные, прекрасные и доселе неизвестные ни с виду, ни по слухам, особенно тем, кто еще не побывал в Индиях, все пришли в великий восторг и изумление. Индейцы сказали, что эти дары и сокровища предназначал Монтесума для тех, кто приезжал сюда раньше (то есть для Хуана де Грихальвы и его спутников), но когда все это привезли к берегу моря, те уже уехали. Серебро и золото, которое пошло на все эти сокровища, стоило 20 или 25 тысяч кастельяно, но совершенство работы и красота изделий стоили еще того больше. На словах Монтесума приказал правителю передать испанцам, чтобы те покинули его владения. Он так спешил и с ответом и с дарами, потому что надеялся, что пришельцы – как дети, их легко ублажить, и тогда они уйдут и оставят его земли. Неудачная это была мысль, ибо и впредь чем больше посылал Монтесума испанцам золота, настаивая, чтобы они уходили, тем сильнее он разжигал их вожделения, невольно подстрекал их ворваться к нему и отобрать все золото силою, как они в конце концов и поступили. Он же так спешил избавиться от пришельцев, так как из предсказаний своих пророков и прорицателей доподлинно знал, что его власти, и богатствам, и довольству придет конец через несколько лет, когда явятся люди, которые разрушат его благоденствие; и потому жил он постоянно в страхе, скорби и тревогах, о чем говорит его имя, ибо Монтесума на том языке означает человека опечаленного и обеспокоенного. И еще оно обозначает человека сурового, наделенного большой властью и внушающего страх; таким он и был на самом деле.

Глава 122

Вручив испанцам названные вещи от имени царя Монтесумы, своего господина, и предложив им в изобилии пищу и продовольствие на обратную дорогу, правитель словами и знаками, так, чтобы его поняли, объяснил им, пусть-де в добрый час возвращаются к себе, ибо теперь у них есть все потребное для обратного пути, и за все это время они ни разу не испытывали недостатка ни в пище для себя, будь то оленина, рыба, хлеб или плоды, ни в корме для коней, будь то трава или кукуруза, ни в услугах, ибо все индейцы, мужчины и женщины, служили им так, что достойны были восхищения. Но Кортес, который в своей алчности и честолюбии мысленно метил дальше, объяснил правителю, что он очень хочет увидеть царя Монтесуму и побеседовать с ним, и вручил ему кое-какую одежду, как например рубашки тонкого полотна, и шелковый камзол, и головной убор, и панталоны, и ожерелья из разноцветных бусинок, и разное другое, что получше, дабы правитель послал все это царю. Правитель принял подарки, хотя и без особой радости, ибо это был лишь навоз для монарха, наделенного столь великой властью, и могуществом, и богатствами в таком изобилии, какого только может пожелать в этом мире человек, не ведающий истинного бога. Правитель послал эту одежду Монтесуме без всякой охоты, ибо вместе с нею посылал и недобрые вести о том, что Кортес со своей ратью отказывается возвращаться и хочет двинуться вперед. Дней через шесть или семь посланцы, которые повезли камзол и прочее, вернулись с множеством богатейших мантий из хлопковых тканей и перьев и с кое-какими серебряными и золотыми драгоценностями, которые вручил им Монтесума, дабы они передали их Кортесу, раз он так жаждет этих металлов; а правителю царь повелел не мешкая передать испанцам, чтобы те покинули его земли, удовольствовавшись радушным приемом, который им оказан, и угощением, которое ям в таком изобилии предоставили; а если они не уйдут, пусть их больше ничем не потчуют и оставят в одиночестве. Вручив Кортесу дары, правитель без околичностей объяснил ему все это словами и знаками, и вот каков был смысл его речей: «Его господин Монтесума сказал, что коль скоро чужеземцу понадобится какая-нибудь вещь вроде тех, которые ему уже дали, государь вручит ему эту вещь, если сам владеет ею; но после того пусть чужеземец уходит вместе со своей ратью». Кортес дал правителю понять, что все-таки хочет поехать к Монтесуме; тот отвечал, что этому не бывать, ибо так повелел государь. Так они и не пришли к согласию, и правитель удалился, приказав, чтобы все индейцы, мужчины и женщины, которые прислуживали испанцам и снабжали их пищей в таком изобилии, что оставалось лишку, и смотрели за лошадьми, ушли, едва наступит ночь, и ни один не остался. Те так и поступили, и наутро многочисленные хижины, которые соорудили индейцы и в которых они жили, пока прислуживали испанцам и снабжали их пищей, опустели. Обнаружив это, Кортес стал искать другие способы обеспечить себе возможность остаться. Он послал один из небольших кораблей вдоль побережья поискать бухту получше, потому что на прежнем месте корабли в случае бури оказались бы в опасности, а также велел найти удобное место для лагеря. После бегства индейцев, прислуживавших ему и его спутникам, Кортес опасался, как бы не приказал Монтесума какому-нибудь своему войску напасть на испанцев и начать войну, дабы изгнать их из своих владений; по этой причине он приказал погрузить на суда съестные припасы и все, что не относится к воинскому снаряжению, чтобы ничего не затерять в спешке. Посланный корабль воротился, найдя лишь одну бухту; лигах в семи-восьми оттуда; эту бухту образовала скала, изрядно выдвинутая в море, так что суда могли найти какое-то прибежище и укрытие. Кортес послал туда флот, а сам с четырьмястами солдатами и пятнадцатью лошадьми решил двинуться в глубь этих земель и разведать, нет ли там селений и вооруженного люда. Между тем индейцы озаботились разослать тысячи лазутчиков, и потому едва в каком-либо селении узнавали, что испанцы уже на подходе, как все бежали, бросив свои дома на произвол судьбы и унося на себе все, что в спешке могли забрать. Кортес прибыл в какое-то селение, где не застали испанцы ни одной живой души, но зато нашли в изобилии пищу, одежду из хлопковой ткани, отменной красоты изделия из перьев и кое-какое серебро и золото. Дома были сложены частью из камня, частью из необожженного кирпича и крыты соломой, но весьма удобны для жилья. Кортес запретил своим спутникам трогать что бы то ни было, дабы не наносить жителям обиды и урона и не усугублять ненависть, которую те, как казалось, начали питать к испанцам за то, что они не убираются восвояси. И в других селениях, на 5–6 лиг в окружности, не обнаружили они ни одной живой души, но нашли в обилии пищу и драгоценности; и, ничего не тронув по вышеизложенной причине, они вернулись обратно. Весть о прибытии Кортеса разнеслась повсюду через два-три дня после его приезда, самое большее дней через 10–12, то есть столько, сколько он к тому времени здесь пробыл; а кое-где об этом узнали через шесть часов, ибо индейцы не медлят с такими вестями, особенно когда нужно предупредить об опасности. И потому царь Семпоалы, города, который был лигах в семи-восьми оттуда, послал несколько лазутчиков, человек 15–16, и все весьма проворные, дабы те разведали, что за люди пришельцы и каковы их нравы и обращение, и не божества ли то, ибо царские прорицатели, и пророки, и волхвы уже давно возвестили своему господину, что из краев, куда заходит солнце, должны явиться к нему боги. Утверждают, что из слов этих индейцев Кортес понял, что Монтесума, царь Мексики, силой и принуждением сделал своим данником царя Семпоалы, того города, откуда эти индейцы пришли, и подобным же образом поработил много других царей и царств, и все платили ему дань; но, может статься, Кортес притворился, будто понял их именно так, ибо по своей хитрости вполне мог пойти на притворство, хоть жалкое то было оправдание для его беззаконий. И в этом месте своей истории изрекает Гомара немало праздных слов и плетет всяческие небылицы, дабы приукрасить дела, которые хозяин его Кортес учинил на той земле, как чинил постоянно; он говорит, что Кортес через Марину, или Малинче, и Агилара спросил индейцев, какие властители живут в этих краях, и еще много других вещей, которых не мог он спросить через неопытного переводчика, ибо тот только и знал, что несколько самых простых слов языка, вроде «дай хлеба», «дай еды», «бери это за то», а все остальное объяснял знаками; он говорит также, что Кортес возликовал, прослышав о вражде и распрях между властителями этих земель, ибо тем легче ему было осуществить свои планы и намерения. Но независимо от того, соответствовало правде это обстоятельство (а именно вражда между властителями) или было измышлением Кортеса, в любом случае чаяния, устремления и цели его были достойны тирана, ибо, если этих распрей не существовало, Кортес был повинен во лжи, а если они существовали, он был повинен в том, что воспользовался ими как предлогом, чтобы беззаконно поработить обе стороны, что и исполнил. То, что Кортес – тиран и помыслы его бесчестны, а поступки – вероломны, не подлежит сомнению, ибо, согласно Аристотелю («Политика», книга 5, глава 2), всякий тиран ликует, видя распри между людьми, которых он вопреки разуму, праву и справедливости хочет покорить своей власти; если нет между ними раздора, он стремится посеять его, дабы разъединить их и тем легче поработить обе стороны. Тиран знает, что если бы люди жили в союзе и согласии, ему бы стоило великих трудов покорить и поработить их, а то и вовсе не удалось бы, и даже если б он взял верх на какое-то время, его неправедная власть недолго бы продержалась. Именно так поступил римский полководец Помпей, когда, будучи послан римлянами против Тиграна, царя Армении, либо Скавра, губернатора Сирии, он прослышал, что в Иерусалиме существует разлад и раздор между двумя партиями, во главе одной из которых стоит Аристобул, а другой – брат его Гиркан, враждующие из-за права царствовать единолично; Помпей понял, что это самый подходящий момент, чтобы ворваться в город, и захватить его силой оружия, и беззаконно поработить его, и подчинить Римской империи. Так он и сделал, и столь неправедным и беззаконным путем была с той поры отнята свобода у Иудеи и у жителей ее иудеев. Pompeius missus a Romanis contra Tigranem, regem Armeniae, et Iscaurum miserunt praesidem Syriae qui cum audisset dissensionem fratrum in Iudaea, ratus tempus esse quo de facili Iudaem poneret sub tributo, in manu valida fines intravit Iudaea[91]91
  Когда Помпей, отправленный римлянами в поход против Тиграна, царя Армении, и Скавра, поставленного наместником в Сирии, услышал о раздорах между братьями в Иудее, он решил, что это удобный момент для того, чтобы подчинить Иудею власти римлян, и вторгся в ее пределы с большим войском (лат.).


[Закрыть]. Об этом свидетельствуют Иосиф Флавий в «Иудейских древностях», Паулус Орозий в «De Ormesta Mundi», книга 6, глава 6, и Педро Коместор в «Схоластической истории», книга 2 «Маккавеи», глава 7, а также другие историки. Таким образом и по такой причине Кортес весьма обрадовался распрям и раздорам между властителями этих краев, ибо получил случай обманывать мир, ссылаясь на то, что помогает обиженным в борьбе с обидчиками, словно он выслушал обе стороны как полномочный судья и определил, кто прав, кто виноват в этой тяжбе, и словно не совершал он смертного греха, помогая кому попало и не зная даже, правы ли те, кому он помогает. Ведь могли же солгать – и солгали – индейцы Семпоалы, говоря, что Монтесума подчинил их и сделал данниками силой оружия, тогда как на самом деле они, возможно, были его подданными и вассалами; стало быть, помогая одной из сторон, Кортес рисковал нарушить права другой; и, следовательно, не подлежит сомнению, что Кортес и его люди брали на душу смертный грех и обязаны были возместить весь ущерб, нанесенный потерпевшей стороне; и даже если бы волею случая помог он обиженным, тем самым все же не избежал бы греха.

Расправа конкистадоров над приближенными Монтесумы – верховного вождя ацтеков.

Все это совершил Кортес со своими спутниками в провинции Таскала, о чем мы в подробностях расскажем ниже; ведь на деле его мало беспокоили всякие тонкости, он лишь искал средства и выжидал предлога и случая, чтобы достичь цели, к которой стремился, а именно поработить, и покорить, и разграбить всех, больших и малых, правых и виноватых, если только существовали виноватые, а об этом не мог он судить и не имел права выносить решения, ни de jure[92]92
  по закону (лат.).


[Закрыть], ни de facto[93]93
  фактически (лат.).


[Закрыть]. Напротив, он был обязан считать, как того требуют право и справедливость, что каждый из этих монархов есть законный господин и повелитель своих владений, и даже если бы один из них принес жалобу на другого, из того отнюдь еще не следовало, что жалоба эта справедлива. Но допустим, что Кортес получил непреложные и несомненные доказательства тому, что царь Монтесума и в самом деле вопреки справедливости угнетает и притесняет семпоальцев, – тогда ему следовало поступить так, как некогда Тит Квинтий, полководец римского народа, поступил с Коринфом и другими городами и селениями Греции, которые угнетал и притеснял Филипп, царь македонский. Когда Тит победил Филиппа и его македонцев, жители этих городов решили, что теперь им придется жить в рабстве у римлян; но Тит приказал провозгласить в присутствии большой толпы граждан, что от имени римского народа он дарует свободу коринфянам, локрам, фокийцам, эвбийцам, ахеянам, фтиотам, магнезийцам, фессалийцам и пертребам; услышав такие речи и постигнув их смысл, все толпой устремляются к Титу, дабы поблагодарить его и облобызать его руки, с возгласами и криками: «Отныне Тит – спаситель и защитник Греции». И столь могуч был этот клич радости, столь громогласен рев толпы и столь велик шум, что воздух прорвался, словно пронзенный стрелой, и вороны, пролетавшие в этот момент, попадали на землю, ибо крыльям их было не на что опереться. Так рассказывает об этом Плутарх в жизнеописании самого Тита. И если б так поступил Кортес с жителями Семпоалы, будь правда, что Монтесума незаконно покорил их и лишил свободы, тогда с полным основанием могли бы они благодарить его и звать своим спасителем и заступником. Но Кортес поступил наоборот, лишив и семпоальцев, и великого их царя и повелителя Монтесуму не только свободы, но и всех владений, и почестей, и даже самой жизни, и об этом с похвальбою пишет Гомара, его прислужник и летописец, и знает весь мир. И отсюда следует, что Кортес заслуживает имени отъявленного тирана, и узурпатора чужих царств, и душегуба, и истребителя несчетных племен, и пусть судит его любой разумный человек, особенно если он христианин; а наша история еще не раз докажет эту истину. Наконец, Кортес прибыл со своими людьми в Семпоалу, и оказалось, что это – преогромный город в 20 или 30 тысяч жителей, застроенный большими зданиями, сложенными из камня, скрепленного известью, а при каждом: доме был свой сад с проточной водой, так что Семпоала казалась вертоградом^{74} и земным раем. К наступлению ночи Кортес послал трех или четырех всадников взглянуть на город; и так как индейцы в своих дворах делают пол из известкового раствора, окрашенного красною охрою и отполированного так, что он кажется серебряной чашей, испанцы вообразили, что дворы вымощены золотыми или серебряными пластинами, и тут они вскачь возвращаются к Кортесу и говорят, что в городе все из серебра и золота. Вступают они в город; вышли их встречать сонмы народа и несколько знатных господ или вождей, которые провели Кортеса и христиан по городу до самого царского дворца; вышел оттуда царь в сопровождении великого множества старейшин и важных персон, и обратились они с Кортесом друг к другу с речами, в коих ни тот, ни другой не уразумели ни слова. Царь приказал отвести испанцев в обширные покои, где все они поместились, и множество индейцев, нарочно к ним приставленных, служили им и угождали, словно родным. Провели они здесь в покое и отдыхе пятнадцать дней, по истечении которых, как говорит Гомара, царь пожаловался Кортесу, что Монтесума его притесняет; но, как уже говорилось, все это надо считать измышлениями Кортеса и великим обманом, ибо скорее всего сам Кортес их подстрекал, и сеял смуту, и говорил, чтобы они не платили дани Монтесуме, а те из страха перед лошадьми и огнестрельным оружием не осмеливались ему перечить, ибо слышали о побоище, которое учинил он в Табаско. И как хватило у Кортеса совести уговаривать семпоальцев не платить дани Монтесуме и не только уговаривать, но даже приказывать? Разве разбирал он их дело и был в нем судьей, уполномоченным судить и выносить приговор? Но как мало трогали подобные тонкости эту заблудшую душу!