Текст книги "История Индий"

Автор книги: Касас Лас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 50 страниц)

Глава 123

Итак, рассудив, сколь много чести, богатства и власти сулит ему все виденное им доселе в этом краю, Кортес решил закрепить за собой положение, которое присвоил вероломно и в обход своего господина Дьего Веласкеса, и продолжать задуманное и начатое дело тем путем, который почитал он самым верным и осуществимым; ибо все, что он затевал, выходило по его воле. Еще перед тем как прибрать к рукам флот и покинуть Кубу, Кортес завел себе там кое-каких друзей; после отъезда он втайне обзаводился все новыми и новыми друзьями во всех портах и краях, где появлялся с флотом, пока не прибыл туда, где оставило его наше повествование; и вот с теми, кому он больше всего доверял, заключил Кортес гнусную и бессовестную сделку, а честолюбие и алчность не позволили ему увидеть, сколь явно и очевидно изобличает он собственную бесчестность. Он подучил своих приспешников, чтобы те уговорили остальных избрать его губернатором этой земли, причем предварительно он сложит с себя должность главнокомандующего и передаст им все свои полномочия, дабы полностью снять с них обязанность обращаться за распоряжениями к Дьего Веласкесу и ждать от него приказа или чего бы то ни было. С этой целью Кортес измыслил следующее: его спутники должны основать здесь город, а он как главнокомандующий назначит городской совет, алькальдов, рехидоров и прочих должностных лиц, коих подобает назначать для управления городом; после чего в присутствии алькальдов и городского совета, как лиц, облеченных общественной властью и верных королю, он сложит с себя должность главнокомандующего, а они с общего согласия изберут его губернатором от имени короля Кастилии и т. д. Так и вышло, ибо он очень ловко все подстроил и был уверен, что его выберут. Алькальдами он назначил некоего Алонсо Пуэртокарреро, своего земляка из Меделина, и некоего Франсиско де Монтехо, уроженца Саламанки; оба они были того же пошиба, что он сам, и не очень высокого полета; он назначил также рехидоров, нотариуса и прочих должностных лиц. Судите же, какими располагал он полномочиями, если вступил сюда с флотом, который увел противозаконно, во главе которого стал самозванно и которого лишился бы, не успей он увести его обманом! И судите, чего стоили полномочия алькальдов, если эти полномочия они получили от Кортеса, и как компетентен был нотариус, если правами облек его тот же Кортес, и какую вообще законность могли иметь дела и поступки сего отъявленного тирана! Итак, назначив, как сказано, всех должностных лиц и дав имя городу, который назвал он Вилья Рика де ла Вера Крус, в присутствии алькальдов и нотариуса Кортес слагает с себя должность главнокомандующего и обращается к ним с такой речью: поскольку он прибыл сюда, дабы пройти по следам Хуана де Грихальвы и разведать, что это за побережье, будучи уполномочен на то Дьего Веласкесом, заместителем адмирала острова Кубы, а также отцами-иеронимитами, правителями острова Эспаньола, и поскольку никто из поименованных не имеет власти в тех краях, где он, Кортес, и его рать находятся ныне, он слагает с себя должность и передает оную в распоряжение присутствующих, как в распоряжение и во власть самого короля, что просит засвидетельствовать. Алькальды приняли его отставку и засвидетельствовали ее, как он просил; затем входят они в здание совета и совещаются о том, чтобы назначить и избрать его главнокомандующим, главою города и губернатором от имени короля, до той поры пока не поступит от монарха нового распоряжения. Порешив назначить его и выбрать на все названные должности, как о том заблаговременно сговорились и условились они с самим Кортесом, они зовут его в Совет и держат предлинную речь о том, сколь существенно для господа и короля, чтобы сыскался муж высоких доблестей, который возглавил, бы сих идальго как на время войны, так и на время мира; и вот они все сошлись-де на том, что Кортес справится лучше других, а потому они просят его и даже понуждают взять на себя заботы верховного правителя и главнокомандующего, дабы осуществить упования своих спутников и завоевать эти земли, на что они дают ему всю власть и полномочия от имени короля Кастилии. Так что можно судить, сколь законны и широки были власть и полномочия, на основании которых действовал Кортес в этих местах. Кортес согласился с большой охотою и сказал, что готов им всем служить; и не постыдился Гомара, слуга его и летописец, сказать в своей «Истории», что согласился он после недолгих просьб, ибо в ту пору ничего иного не чаял. Это его подлинные слова. Гомара мог бы добавить заодно, что до той поры Кортес ничего иного не искал и не домогался. Многие из спутников Кортеса возроптали против этого избрания, столь бессмысленного и мошеннического; среди них Дьего де Ордас, майордом Дьего Веласкеса, и Франсиско де Морла, его камердинер, и другие командиры, и люди всех званий, и некий Хуан Эскудеро, и прочие друзья и приближенные Дьего Веласкеса; и утверждали они, что это – величайшее предательство, совершенное против Дьего Веласкеса, и чудовищное злодеяние, и гнуснейшая низость. Кортес немедленно явился и велел схватить вышеуказанных и многих других, отвести их на флагманский корабль, а там заковать в железа и держать под строжайшим надзором. Через несколько дней Кортесу пришлось отпустить их по настоянию их друзей; однако ж некоторые из недовольных, стремясь во что бы то ни стало предать огласке это преступление против истины и справедливости, сговорились похитить один из бригов, бежать на остров Кубу и уведомить Дьего Веласкеса обо всем, что произошло и происходит; но случился между ними один доносчик, который их выдал. Узнав обо всем, Кортес многих приказал схватить, и одних повесил, других бичевал, а третьих поставил к позорному столбу; среди повешенных был Хуан Эскудеро; и многих он так проучил, что те не решались шевельнуться и рта раскрыть из страха перед тираном. Смею думать, что такие дела, как те, о которых идет речь, способен учинить лишь погрязший в грехах тиран. Прочие, люди хорошего рода и, насколько можно судить, достойные, затаились и в конце концов примирились с Кортесом; не знаю точно, можно ли оправдать то, что они поступились своей верностью и пренебрегли своим долгом по отношению к Дьего Веласкесу, но полагаю, что нельзя, судя по дальнейшим событиям. По великой своей хитрости Кортес не упускал из виду ничего, что могло бы упрочить положение, которое присвоил он всяческими неправдами и происками, ибо ему грозила ни много, ни мало, как смерть на виселице по приказу Дьего Веласкеса и самого короля, когда правда откроется и выйдет наружу, либо смерть от руки индейцев; и это могло приключиться в скорости, если бы кто-нибудь из тех, кто не одобрил и осудил его избрание, бежал из-под его тирании на одном из кораблей. И потому устроил он так, что все корабли были затоплены, и остался лишь один, на котором отправились уполномоченные, посланные им в Кастилию; замыслил он это втихомолку, дабы ему не чинили препоны, так как, если бы о замысле его дознались, нечего сомневаться, что никто из его спутников, ни друзья, ни враги, не пошли бы на такое дело. Кортес созвал к себе в большой тайне тех шкиперов, которым доверял больше, чем остальным, а также боцманов, либо матросов, когда не доверял шкиперам, и, предлагая им подарки и суля золотые горы, стал их всячески упрашивать, чтобы они сделали пробоины в таких-то и таких-то частях кораблей, так что те неминуемо должны будут пойти ко дну; а затем они пусть явятся к нему, улучив момент, когда вокруг него будет много народу, и доложат, что не в состоянии остановить течь и спасти корабли от затопления. Все было сделано по его слову, и, когда моряки пришли к нему с докладом, Кортес изобразил великую скорбь, ибо, когда было выгодно, умел искусно притворяться, и отвечал им, пусть-де хорошенько поразмыслят, а если продолжать плавание невозможно, пусть возблагодарят господа бога; и поскольку ничего иного не оставалось сделать, он распорядился, чтобы сняли с кораблей все, что может пригодиться, а прочее пускай достается морю. В конце концов спутники его стали кое о чем догадываться, и вскоре многие взбунтовались; и это был один из многочисленных случаев, когда Кортесу грозила гибель от рук самих испанцев; но он сумел умиротворить их и улестить, посулив почет и богатства. Затем он распорядился отправить в Кастилию уполномоченных, коими были, как говорилось выше, Алонсо Пуэртокарреро из Меделина, родины Кортеса, и Франсиско де Монтехо из Саламанки; они должны были отвезти королю вышеописанные дары и доложить ему о жителях и сокровищах этих земель, где его подданные немало потрудились ради монаршей службы и надеялись потрудиться еще больше и покорить ему великого и владетельнейшего царя ее и повелителя, который, как они дознались, живет вдали от побережья. Они должны были также умолять короля, Дабы утвердил он губернатором Кортеса, коего избрали они от монаршего имени, ибо он – человек небывалого мужества и усердия и потратил на этот флот все свое состояние; а на Дьего Веласкеса они должны были жаловаться и по возможности чернить его, умалчивая либо отрицая, что именно он собрал весь флот, измышляя тысячи уверток и выдавая за правду бесчисленные наветы и наговоры; и при этом они должны были даже дать понять, что, если пришлют другого главнокомандующего, войско откажется ему повиноваться; величайшее, хоть и подсахаренное бесстыдство! Все это было сказано в письме; император не читал этого письма, ибо прочти он его, дела не обернулись бы для Кортеса и его спутников так благоприятно, как это будет явствовать из последующего изложения. Уполномоченные отправились на том корабле, который избежал пробоин, из порта Пеньон, названного Кортесом Вилья Рика, в июле месяце 1519 года; в Севилью прибыли они, как мне кажется, в октябре. В это время там как раз находился священник Бенито Мартин, возвращавшийся на Кубу и возведенный в сан аббата Новой Испании, о чем говорилось выше, и он тотчас сообразил, что Кортес взбунтовался против Дьего Веласкеса. Поэтому чиновники севильской торговой палаты отобрали у них все золото, что везли они с собой (а именно 3000 кастельяно на собственные расходы и еще 3000 для передачи отцу Кортеса), а также дары царя Монтесумы; дары чиновники отослали в Вальядолид, дабы увидел их король, который, уже будучи избран императором, направлялся из Барселоны в Ла Корунью, откуда должен был выехать во Фландрию. Затем священник Бенито Мартин и названные чиновники уведомили обо всем епископа Бургосского дона Хуана де Фонсеку, который находился в Ла Корунье, где готовили флот для короля, и епископ написал королю в Барселону письмо, в коем хулил Кортеса за бунт против Дьего Веласкеса и называл его изменником, а также требовал виселицы для его уполномоченных и многое другое в том же духе. Названные уполномоченные и кормчий Аламинос, который был кормчим во время трех перечисленных путешествий Франсиско Эрнандеса, Грихальвы и Кортеса, отправились в Меделин к Мартину Кортесу, отцу Кортеса, и вместе с ним поехали в Барселону, терпя крайнюю нужду, ибо чиновники дали им очень мало денег на расходы. Узнав по дороге, что король уехал, они вместе с двором последовали в Ла Корунью, и по пути туда познакомился с ними я.

Глава 125

В это время на острове Эспаньола происходили многие важные события, и среди прочих следующие. Хотя индейцы острова неуклонно вымирали, испанцы все же продолжали истязать их и притеснять. Был среди них некто Валенсуэла, житель города Сан Хуан де Ла Магуана, юноша весьма беспутного нрава, который унаследовал от своего отца в неправедное и беззаконное владение рабов-индейцев, и ему принадлежали, среди прочих, угодья, где вождем и касиком был один индеец по имени Энрикильо. Этот Энрикильо мальчиком служил в монастыре святого Франциска, находившемся в испанском городе Вера Пас, в провинции, что у индейцев называется Харагуа, ударение на последнем слоге, где прежде царствовал царь Бехечио, ударение на предпоследнем слоге, один из пяти царей этого острова и главный над ними; о нем мы много рассказывали в первой и второй книгах нашей истории. Монахи обучили этого Энрикильо читать и писать и привили ему достаточно добрые нравы, а он в ответ на их заботу проявил большое прилежание, хорошо выучился нашему языку и всеми своими деяниями доказал, что учение у монахов пошло ему впрок. Угодья и владения его находились в провинции, которую индейцы называют Баоруко (ударение на предпоследнем слоге), что лежит с южной стороны этого острова, на 30, 40, 50 и 70 лиг по побережью ниже порта Санто Доминго. Этот касик и вождь упомянутой провинции Баоруко, закончив свое учение у монахов и возмужав, женился на одной благородной девице, индианке знатного рода по имени донья Люсия; они сочетались христианским браком в лоне нашей святой матери-церкви. Энрике был привлекателен с виду, высокого роста, статного и соразмерного телосложения; лицом он не был ни красив, ни дурен, но производил впечатление сурового и достойного человека. Вместе со своими индейцами служил он упомянутому молодому идальго Валенсуэле, как говорится, не за страх, а за совесть, терпеливо снося несправедливость своей рабской доли и ежедневные оскорбления. В числе скудного и убогого имущества была у него одна кобыла; но молодой тиран, которому он служил, отобрал ее силой. Не довольствуясь столь явным грабежом и произволом, Валенсуэла после того попытался осквернить брак касика и обесчестить его супругу, а когда касик узнал об этом и обратился с жалобой к своему господину, вопрошая, за что наносит ему тот подобную обиду и оскорбление, Валенсуэла, говорят, приказал избить его палками, дабы подтвердилась пословица: сперва оскорбили, потом избили. Отправился Энрике пожаловаться на нанесенное оскорбление заместителю губернатора, который пребывал в этом городе, некоему Педро де Вадильо, и нашел у него ту защиту, какую всегда находили индейцы у правосудия в наших Индиях и у служителей короля: Вадильо пригрозил касику, что если тот еще раз придет к нему с жалобой на Валенсуэлу, он, Вадильо, разделается с ним по-свойски; и говорят даже, что он не то бросил его в тюрьму, не то посадил в колодки. Не встретив поддержки у сего служителя правосудия, несчастный, когда его выпустили, решил отправиться в город Санто Доминго и обратиться с жалобой в суд и добрался туда в большой нужде, усталый и голодный, ибо денег у него не было и взять было неоткуда. Суд выправил ему охранное свидетельство, но дело его бесповоротно передал названному Вадильо. Вот как суды, и даже сам Королевский совет, что в Кастилии, приносили утешение страждущим и обиженным – передавали их в руки обидчиков и врагов! Возвратившись в город, который находился в 30 лигах оттуда, касик представил свои бумаги Вадильо, а тот, как рассказывают, стал поносить его и угрожать ему еще пуще, чем в первый раз; такое правосудие нашел у него касик. Да и хозяин его Валенсуэла, узнав обо всем, не поскупился на брань и угрозы: он-де его изобьет, и разделается с ним по-свойски, и убьет. Не боясь ни бога, ни справедливого возмездия, пригрозил он, что вместо ужина велит надавать ему палок и затрещин, дабы тот утешился и отдохнул с дороги; не сомневаюсь, что тут нет вымысла, ибо таков укоренившийся обычай, и таково презрение, которое питают испанцы к индейцам, все равно, вождям или подданным, и таков их произвол и бесчеловечная власть, которая дана им на горе этим несчастным. Итак, вытерпел новые обиды и поношения касик Энрикильо (так звали его те, кто знал его еще ребенком, когда он жил у отцов-францисканцев, и отсюда пошла привычка звать его всегда этим уменьшительным именем), вытерпел, говорю я, и затаился. Тут как раз вышел срок работы индейцев этой квадрильи, ибо они сменяли одна другую каждые несколько месяцев, а касик должен был их уводить и приводить, причем если недоставало хоть одного индейца, страдать и лить слезы приходилось касику, ибо ждала его брань, и пощечины, и побои, и тюрьма, и прочие муки и поношения. Итак, в свой черед Энрикильо вернулся к себе с дозволения юнца, который им распоряжался, хотя куда справедливее было бы, если бы индеец сам был господином этого человека; и, веря в свою правоту, и в свои силы, и в немногих бывших при нем индейцев, и в неприступность своего края, куда не могли добраться конные, положил он себе отныне не служить своему недругу, и не отправлять к нему ни единого индейца, и, стало быть, защищаться на своей собственной земле. И это испанцы назвали и поныне называют мятежом, почитая бунтовщиками и мятежниками Энрике и прочих индейцев, хотя, если судить по совести, подобно тому как бык или телка пытаются бежать с бойни, так и они просто-напросто спасались бегством от своих безжалостных врагов, которые убивают их и истребляют. Поскольку в назначенный срок Энрикильо не явился к Валенсуэле сам и не привел ему индейцев на работы, тот предположил, что из-за нанесенных ему обид касик ожесточился, и озлобился, и, как говорят испанцы, взбунтовался; а потому Валенсуэла отправился за ним с одиннадцатью людьми, дабы привести его силою, а затем предать мукам. Добравшись туда, застал он касика и его людей не врасплох, а при оружии: были у них копья с наконечниками из железа, гвоздей и рыбьей кости, и луки, и стрелы, и каменья, и все прочее, чем смогли они вооружиться. Они вышли ему навстречу во главе с касиком Энрикильо, и касик сказал Валенсуэле, чтоб тот возвращался обратно, ибо с ними не пойдет ни сам он, касик, ни кто-либо из его индейцев. Молодой Валенсуэла всегда держался с касиком, как с рабом, и так презрительно, словно тот – всего лишь грязь подорожная, ибо испанцы всегда относились и относятся к индейцам более чем пренебрежительно, и потому начинает он обзывать касика псом и поносить всеми бранными словами, какие приходят ему на ум. Затем кидается он на Энрике и на индейцев, а те в ответ – на него и его испанцев, да так проворно, что одного или двоих убили, а всех прочих изранили и обратили в бегство. Энрике не пожелал их преследовать и отпустил с богом, а Валенсуэле сказал: «Будьте благодарны, Валенсуэла, что я пощадил вас; ступайте прочь и больше мне не попадайтесь; берегитесь». Валенсуэла со своими людьми поспешно вернулся в Сан Хуан де Магуана, и хоть не излечился он от своей спеси, но был весьма в ней уязвлен. Весть о восстании Энрикильо разнеслась по всему острову; судейская коллегия дает приказ послать людей на его усмирение; собралось человек 70–80 испанцев, и отправляются они его искать. Истомившись усталостью и многодневным голодом, нашли они его в одном лесу; он вышел им навстречу, одних убил, других ранил; разбитые и униженные, порешили они воротиться обратно на великий позор себе и на горе. По всему острову гремит слава о победах Энрикильо; многие индейцы бегут из-под гнета и порабощения испанцев и устремляются под защиту и знамя Энрике, словно в неприступную твердыню, чтобы найти у него избавление подобно тому, как сходились к Давиду, бежавшему тирании Саула, все, кто был отягощен муками, и обременен долгами, и исполнен душевной горечи, о чем говорится в первом томе «Книги царств», глава 22: Et convenerunt ad cum omnes qui erant in angustia constituti et opressi aere alieno et amaro animo; et factus esteorum princeps fueruntque cum eo quasi quadringenti viri[94]94
  И собрались к нему все притесненные, и все должники, и все огорченные душою, и сделался он начальником над ними; и было с ним около четырехсот человек (лат.).


[Закрыть]. И точно так же собралось к Энрикильо более 300 человек со всего острова, подчинившись ему как военачальнику; а у него самого, как я слышал, не было и ста. Он обучал их, как надо сражаться, дабы отразить нападение врага; ни разу не допустил, чтобы его воины ограбили или убили хоть одного человека, и помышлял лишь о том, как бы защитить себя и соплеменников от испанцев, которые многократно пытались усмирить его и повергнуть к своим стопам. Сколь справедлива была война, которую вел Энрике против испанцев и сколь по праву был он избран главою и повелителем индейцев, что пришли к нему и стали под его начало (да и прочие индейцы острова имели полное право поступить точно так же), – о том непреложно свидетельствует история Маккавеев в Священном писании, а также сочинения из истории Испании, повествующие о делах дона Пелайо^{75}. Ведь индейцы не только вели справедливую борьбу в защиту своих естественных прав, но равным образом и с равным правом творили суд и возмездие за обиды, ущерб, смертоубийства, истребление своего народа и захват своих исконных земель. С точки зрения защиты естественных прав человека (мы оставляем в стороне догмы нашей святой веры, которая христианину служит еще одним основанием для естественной самозащиты), Энрике и немногие из индейцев, которых миновала беспощадная длань и чудовищный произвол испанцев, имели законное, более того – законнейшее основание преследовать их, уничтожать, карать и истреблять, как заклятых врагов и противников, разрушивших все великие государства, что существовали на острове. И все это они делали – и делали с полным правом – во имя защиты своих естественных прав, и войну эту по справедливости следует называть не войной, а естественной самозащитой. Вдобавок на стороне Энрике было еще более могущественное право, а именно право владыки, ибо на этом острове не осталось другого монарха и властителя, и таким образом он мог творить кару и возмездие, совершая правосудие по отношению к каждому испанцу, какого встретит. И на это нельзя возразить утверждением, что владыкой острова был король Кастилии и к нему должны были индейцы обратиться за правосудием, как утверждают иные люди, не сведущие ни в праве, ни в самих событиях. Этот довод – бессмыслица и лживая лесть, ибо исконные монархи и властители этого острова никогда не признавали себя подданными короля Кастилии; но с той поры, как земли эти были открыты, и вплоть до нынешних дней право и справедливость попирались, а дела были таковы: индейцев притесняли, истребляли в жестоких войнах и непрестанно угнетали в еще более жестоком рабстве, пока не усмирили полностью, как явствует из первой книги и из всей этой «Истории». Item[95]95
  Далее (лат.).


[Закрыть], на этом острове никогда не было правосудия и ничто не было сделано, дабы дать удовлетворение индейцам, его обитателям и коренным жителям; а там, где правосудие отсутствует, угнетенный и обиженный может вершить его сам. Так утверждают знатоки права, и это мнение опирается на закон природы. И вышесказанное ничуть не умаляет верховной и всеобъемлющей власти, которую наместник божий даровал королям Кастилии в земном мире при условии, что народы вступят под сень этой власти как подобает и вкусят от нее всех благ, какие причитаются, ибо во всяком деле должен быть порядок, и управляться оно должно не чьей-то прихотью, а законами разума, подобно тому как все дела господа управляются и упорядочиваются разумом. По поводу этого предмета мы написали много трудов по-латыни и на кастильском языке.