Текст книги "Короли алмазов"
Автор книги: Каролин Терри
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 36 страниц)
Жизнь, конечно, не была совсем мрачной. В городе устраивались концерты и званые вечера, бывали представления драматического общества. Однако, жизнь Энн протекала с постоянным ощущением своего одиночества. Никто из дам в городе не соответствовал ей по социальному положению, и это разделяло их. Не меньше чем о ребенке, Энн мечтала о друге. Так случилось, что ее ближайшим другом стал Джон Корт.
Энн с грустной улыбкой вспоминала прошедшие бесплодные годы. Казалось бы, в детской должны были давно звучать голоса детей, потому что спальня была единственным местом, а часы в постели с Мэтью единственным временем, когда она по-настоящему общалась с ним. Вне спальни они редко бывали одни. Конечно, Корт почти всегда обедал с ними, и иногда они принимали гостей. Мэтью часто отсутствовал по вечерам, поэтому Энн много времени проводила одна или в обществе Корта. Иногда у нее возникало такое чувство, что Джон Корт – ее муж, а Мэтью – любовник.
Энн никогда не спрашивала Мэтью, куда он ходит. Если бы она спросила, он мог подумать, что ее это волнует, и она не хотела, чтобы у него создалось такое ложное впечатление. Она считала, что большую часть времени он проводит со своими любимыми алмазами, а другую – с любовницей или любовницами, потому что у него их, вероятно, больше одной.
Гуляя перед обедом по саду с Сэмом, Энн думала о ребенке, который должен был родиться через четыре месяца, и о том, как тогда изменится ее жизнь. Из-за малыша ей непременно надо сегодня застать Мэтью одного и поговорить с ним о важных вещах.
Среди деревьев мелькнул удод, и Энн остановилась, чтобы полюбоваться его экзотическим красным опереньем. Она с удовольствием отдала бы его яркие краски за скромную внешность английского дрозда. Тут Энн заметила какое-то движение у забора. Это был он – этот мальчик – опять он.
С тех пор, как она приехала в Кимберли, она много раз видела, как этот мальчик бродил у дома. Сейчас ему, наверное, лет семнадцать, подумала она; он был весьма непривлекателен – бледный, с неопрятными черными волосами. Самое странное в этих встречах было то, что никто из домашних никогда не упоминал, что тоже видел его, и что Сэм никогда на него не лаял. Напротив, Сэм часто бежал ему навстречу, виляя хвостом и радуясь. Но мальчик бросал камнями в собаку, и та возвращалась к Энн и жалобно скулила, как будто просила объяснить, почему с ней так обращаются.
В последнее время мальчик стал появляться чаще, подумала Энн. Она это заметила, потому что стала очень чувствительна к видимым признакам своей беременности, и несмотря на всю абсурдность ситуации, ей все же казалось, будто мальчик приходит посмотреть на ее расплывающуюся фигуру.
Энн вернулась к дому и опять взглянула в сторону забора, но мальчик уже исчез. Она посмеялась над своими фантазиями и пошла переодеться. Мэтью настаивал, чтобы они переодевались к обеду, независимо от того, были у них гости или нет, а сегодня Энн хотела выглядеть как можно лучше.
Даниэль медленно шел домой.
Домом для него была все та же хижина, которую он делил с Виллемом после смерти Марты и Алиды. Одна местная женщина вела хозяйство для них и еще двух мужчин, один из которых был старше другого почти на сорок лет. Они вели неряшливую холостяцкую жизнь и обычно больше молчали. Виллем и раньше был немногословным, а после смерти Марты вообще замкнулся в себе. Поэтому Даниэль сидел один и размышлял.
Чаще всего он думал о Мэтью. Он начал ходить к большому дому, как только Мэтью привез туда жену. Любопытство заставило его пойти посмотреть на англичанку, чтобы узнать, на кого Мэтью променял Алиду. Она была красивая, Даниэль признал это. Она смотрела на него добрыми глазами и даже несколько раз улыбнулась, когда Сэм вилял ему хвостом. На мгновение Даниэль почувствовал, что готов растаять, но он злился на себя за эту слабость, бросал камнями в Сэма и убегал.
Теперь ему было уже легче поддерживать эту ненависть в своем сердце, потому что он видел, что она ждет ребенка. В память Даниэля навсегда врезался образ Алиды, лежащей в гробу с крошечным младенцем на руках. Его тоска и ревность усиливались, направленные на еще неродившегося ребенка и его мать.
Пока ненависть Даниэля была пассивной, ему достаточно было наблюдать и ждать и позволять ей расти. Однако, оставалось совсем немного времени, когда она толкнет его на активную месть.
Энн застегнула на шее бриллиантовое ожерелье и посмотрела на свое отражение в зеркале. Когда носишь такое украшение, надо много работать над своей внешностью; его великолепие, его огонь и сияние были такими, что алмазы затмевали обладательницу ожерелья, вместо того чтобы подчеркивать ее красоту. На самом деле ожерелье очень похоже на Мэтью, подумала Энн, убедившись, что еще может соперничать с его блеском. У Мэтью была такая сильная личность, что он подавлял всех вокруг себя – даже Джона Корта. В начале их знакомства Энн считала Корта слабым. Потом она поняла, что не Корт был слабым, а Мэтью настолько сильным, что затмевал более мягкий свет личности своего друга.
Энн ждала до конца обеда, чтобы заговорить с Мэтью на волновавшую ее тему.
– Мэтью, я знаю, как неохотно ты занимаешься делами, которые прямо не затрагивают твоих производственных интересов, но есть проблема, которая, я уверена, касается и тебя, и твой долг решить ее.
– Что это? – Его тон едва ли способствовал продолжению разговора.
– Оспа.
Мэтью со звоном поставил бокал с бренди на стол.
– Нет никакой оспы. Ты опять говорила с этим сумасшедшим доктором-буром.
– Ханс Зауэр может быть и родился в Оранжевой республике, но учился в Эдинбурге и он опытный и образованный врач.
– Этот Зауэр – возмутитель спокойствия. Нет никакой оспы, уверяю тебя.
– Нет, есть, – настаивала Энн. – Ты знаешь не хуже меня, что угроза существует уже больше года. Ханс поставил карантин на главной дороге из Кейптауна, где он делает прививки каждому приезжающему, но болезнь как-то просочилась через заслон.
– Он все еще оспаривает отчет врачей? Ты же отлично знаешь, что группу чернокожих рабочих из восточной Африки изолировали, их осматривали все врачи в Кимберли и сделали вывод, что у них не оспа, а кожное заболевание, осложненное пузырчаткой. Отчет подписали доктор Мэтьюс, доктор Мэрфи, доктор Джеймсон и другие, а твой дорогой доктор Зауэр все еще не доволен!
– У Ханса есть опыт лечения оспы, и он абсолютно уверен, что рабочие больны. Правду замалчивают, потому что другие местные рабочие покинут город, если узнают об эпидемии.
– Все это глупости! – сердито бросил Мэтью. – Но даже если бы это было правдой, чего ты ждешь от меня? Я, конечно, имею влияние в местном обществе, но это отразится на всем населении города. Если шахты закроются, пострадает весь город и все отрасли производства.
Энн сжала кулаки.
– Кто-то должен стать заслоном – кто-то должен показать пример. Ты – уважаемый член общества и, если ты скажешь, что надо что-то предпринять, тебя послушают.
– Но я не считаю, что надо что-то предпринимать, – спокойно ответил Мэтью.
Побледнев, она удивленно посмотрела на мужа.
– Даже в таком важном деле ты ставишь на первое место алмазы! Ничто не должно стоять на твоем пути к богатству, даже жизни людей.
– Ты преувеличиваешь.
– Мэтью, я когда-нибудь просила тебя сделать что-нибудь для меня лично?
Неохотно он покачал головой.
– Теперь я прошу тебя. Я хочу, чтобы ты поговорил с Хансом Зауэром и дал рекомендацию закрыть шахты до тех пор, пока с эпидемией не будет покончено. Это единственный способ помешать распространению болезни.
– Нет. – Ответ был окончательным.
Шурша шелковым платьем, Энн поднялась и сердито взглянула ему в лицо.
– В город придет смерть, – тихо сказала она с убежденностью обреченного. – Мужчины, женщины, дети и еще неродившиеся младенцы будут проклинать тот день, когда жадность взяла верх над человечностью. Пусть это будет на твоей совести, Мэтью Брайт, хотя я не верю, что она у тебя есть!
Она быстро вышла из комнаты, и впервые за годы супружества в эту ночь Мэтью нашел дверь спальни запертой от него.
Глава вторая
Примерно в тот же час, когда Энн надевала бриллиантовое ожерелье, Изабель также сидела перед зеркалом и любовалась собой. В тридцать лет она была в расцвете своей красоты. Совершенство ее фигуры осталось неизменным, глаза и волосы не потускнели, но главным ее богатством была ее кожа. Она источала здоровье и чистоту и светилась таким ровным шелковистым светом, что каждый мужчина непременно хотел дотронуться до нее, гладить ее руками или ласкать губами. Сегодня Изабель была бесподобна; она завела нового любовника, и с ее лица не сходило особое выражение, которое бывает у женщины, когда она знает, что ею восхищаются.
Шум в коридоре за дверью заставил ее нахмуриться. Фредди! Большая жирная муха в ее восхитительной бочке меда.
У него все чаще случались приступы. По ночам из его спальни были слышны крики, и теперь в смежной комнате спал его слуга. Кошмары были всегда одинаковыми: он представлял себе, что вода смыкается у него над головой, и пытался выбраться на поверхность воображаемого водоема. Эти приступы не только причиняли всем беспокойство, но они привели к тому, что Фредди часто оставался дома. Сегодня они обедали одни, и Изабель надеялась, что он будет вести себя нормально.
Закончив туалет и надев витую нить жемчуга на шею, Изабель на секунду заглянула в детскую, чтобы пожелать доброй ночи детям. Самый младший, четырехлетний Эдвард, уже спал; пухлая щечка и вьющиеся каштановые волосы покоились на подушке, карие глаза были закрыты. Джулия, восьми лет от роду, обещавшая стать красавицей, как мать, лежала в кровати и ждала появления матери. Изабель поцеловала дочь и быстро ушла, оставив девочку расстроенной и грустной. Чарльз, виконт Суонли, стоял в своей комнате у окна, наблюдая за заходом солнца. Занятия в школе возобновлялись на следующей неделе, и он пользовался последними деньками свободы. Как и сестра, он получил символический поцелуй холодных материнских губ.
Обед проходил ужасно. Боязнь воды у Фредди простиралась почти на все жидкое. Он мог испуганно посмотреть на тарелку супа и резко оттолкнуть ее, поэтому приходилось быть очень осторожными с кувшинами воды или молока, соусницами и бутылками с вином. Вино он пил, но иногда его истерики усиливались, когда он видел красное или белое вино в бокале и начинал что-то невнятно бормотать. К сожалению, мыть его в ванне было невозможно, поэтому от него уже начал исходить неприятный запах.
Сегодня он был, по крайней мере, в более ясном сознании, чем обычно. Он ел обед даже с явным удовольствием и в полном молчании. Изабель мысленно унеслась в волшебный мир, где не было ни Фредди, ни детей, а только множество красивых молодых людей.
– Видела своего ублюдка сегодня?
Мысли Изабель были очень далеко, и она вздрогнула от звука его голоса.
– Что ты сказал?
– Твой ублюдок сын – как себя чувствует милый ребенок?
– Все наши дети здоровы, Фредди.
– Наши дети! Наши дети! – процедил сквозь зубы Фредди, поднося к губам бокал с вином. – Эдвард – не мой сын. Его каштановые волосы и карие глаза неопровержимое доказательство этому. Он сын достопочтенного, хотя и не слишком порядочного, Джорджа.
– Ничего подобного! Как ты смеешь ставить под сомнение мою честь!
Фредди запрокинул голову и захохотал.
– Ставить под сомнение твою честь! Ты считаешь, моя дорогая Изабель, что она безупречна. Сколько лет Эдварду? Четыре года, я думаю. А я точно знаю, что не был в твоей постели с тех пор, как родилась Джулия.
Изабель удивленно посмотрела на него. Она предпочла бы его обычный приступ безумия этому открытому проявлению враждебности.
– Да, это так, но твое заявление не делает тебе чести. Я и сама могла бы обвинить тебя кое в чем.
– Например?
– По крайней мере, если бы Эдвард был сыном Джорджа, то он бы не стал бояться воды, – резко ответила Изабель.
Фредди застонал и судорожно сжал бокал в руке.
– Не смей говорить об этом. Я не хочу, чтобы ты об этом говорила.
– Я буду говорить то, что хочу. Посмотри на себя, ты же настоящая развалина! Это сделал твой дорогой братец – это все организовал Мэтью из мести, потому что ты…
Фредди вскочил и с такой силой схватил Изабель за руку, что на ее нежной коже остались следы. Почти вплотную приблизив к ней свое лицо, он угрожающе прошептал:
– Опасные слова, миледи, очень опасные!
Изабель вырвалась и бросилась к двери. Она уже распахнула ее, когда Фредди закричал ей вслед:
– Я заткну твой рот, миледи. Да, и все остальное тоже. Эдвард – твой ублюдок, и я позабочусь, чтобы у тебя больше не было таких.
Фредди повернулся к столу, чтобы налить себе еще вина, а Изабель поспешно поднялась к себе в комнату. Она не заметила испуганного лица своего старшего сына, который прятался за портьерой в коридоре, стараясь не думать о том, что он только что услышал.
Наконец Изабель заснула, но в страхе пробудилась от странных звуков и ощущений. Ей было жарко, не хватало воздуха; в комнате раздавались громкие потрескивающие звуки. Сев на постели, она с ужасом увидела яркое пламя, пляшущее вокруг нее: полог кровати был охвачен огнем! С криком она бросилась к двери, но пламя образовало преграду на ее пути к свободе. Задыхаясь от дыма, Изабель повернула к окну. Ворвавшийся в комнату холодный воздух только раздул огонь, а земля была слишком далеко, чтобы прыгать. Набрав побольше воздуха в легкие, Изабель закричала. Огонь подбирался все ближе. На ней загорелась ночная сорочка, и когда боль обожгла тело, она сбросила ее и забилась в угол. Как завороженная смотрела она на огненную стихию и наконец решила, что лучше рискнет прыгнуть, чем сгореть заживо. Но когда она вновь добралась до окна, дым не дал ей дышать, и ее обнаженное обессилевшее тело упало в огонь.
Первое, что она почувствовала, была боль: резкая, всепоглощающая боль. Долгое время это было единственное, что она ощущала: она не могла ни видеть, ни слышать; все ее ощущения поглотила боль, которая терзала ее тело в те минуты, когда она выходила из забытья.
Постепенно боль стала стихать, ее сознание достаточно прояснилось, чтобы она могла понять, что ее тело полностью забинтовано. Она поняла, что голова у нее тоже забинтована, поэтому она не может ни видеть, ни слышать. Но только в этом ли причина? Или после пожара она стала слепой и глухой? Изабель в своем коконе уже поправилась настолько, что стала переживать за свое будущее.
Наконец настал день, когда с ее головы сняли бинты, и она с учащенно бьющимся сердцем открыла глаза. Ослепленная яркостью света, она сразу же закрыла их опять. Но она могла видеть, могла слышать, ее органы не пострадали. На лицо ей надели белую маску с прорезями для глаз и рта для того, как она думала, чтобы защитить ее от инфекции.
Вскоре Изабель уже могла говорить и узнавать людей. Ее родители приходили навестить ее вместе с ее незамужней сестрой Элизабет. Мать Фредди и его сестра Мэри тоже навещали ее. Даже Николас приезжал из Лондона. Детям разрешили только взглянуть на нее в полумраке комнаты, чтобы они не испугались бинтов. Только Фредди не приходил, и никто о нем даже не вспоминал.
Наконец Изабель спросила о Фредди. Сначала ей сказали, что он не покидает своей комнаты, но потом она узнала правду: он не покидает своей комнаты, но эта комната находится в изолированном западном крыле дома, где его сторожат день и ночь. Ни у кого не вызывало сомнения, что это он поджег спальню Изабель, и теперь, когда безумие полностью одолело его, он вынужден будет оставаться взаперти.
Пленница повязок и бинтов, Изабель с нетерпением ждала, когда ей разрешат пользоваться своими руками и ногами. Сначала ей позволили увидеть руки.
Потом она поняла, что врачи хотели постепенно подготовить ее к виду рук, чтобы она была готова к самому худшему. Но в тот момент она с ужасом безмолвно смотрела на изуродованные огнем, покрытые красными рубцами руки, которые когда-то были такими нежными и изящными.
Ей надели на руки тонкие перчатки и Изабель осторожно дотронулась до маски, закрывающей ее лицо. Что скрывается под ней?
Теперь, когда с нее постепенно начали снимать бинты, каждый день приносил ей новые открытия тех увечий, которые она получила. Сначала она не могла смотреть на себя; уродство того, что она видела, вызывало у нее отвращение. Врачи терпеливо объясняли ей, что со временем наступит улучшение, хотя на многое надеяться не стоит. Навсегда исчезла безупречная гладкость ее нежной кожи, сменившаяся отвратительными шрамами и красными пятнами. Одна сторона ее тела пострадала больше, и к ней уж больше не вернулась прежняя способность свободно пользоваться правой рукой и не исчезла хромота в правой ноге.
В один из дней Изабель села на постели и потребовала зеркало.
– Я бы не советовал вам, – сказал врач.
– Я хочу знать самое худшее. – Она приготовилась. Ей подали зеркало, и она секунду помедлила. Как странно выглядела она, подумала Изабель, в белой маске, с неровными пучками волос, торчащими во все стороны. Волосы уже начали отрастать, по-прежнему золотистые, но в них появились серебряные пряди. Она подала знак снять маску; сиделка стояла перед ней, держа зеркало дрожащими руками.
Доктор медленно снял с нее маску, и сдавленный крик вырвался из груди Изабель, когда она глянула на свое изуродованное лицо. Она ожидала увидеть шрамы и красную стянутую кожу, но была совершенно не готова к такому отвратительному уродству. Левая сторона пострадала меньше, возле уха даже остался участок не тронутой огнем кожи, как напоминание о ее прежней красоте. Правая же сторона обгорела очень сильно, ожоги уже зажили, но новая ярко-лиловая кожа так стянула правый глаз и рот, что лицо совершенно перекосило.
У Изабель к горлу подступила тошнота, и ее вырвало. Она заплакала от отвращения и ужаса, и горячие слезы полились у нее из глаз.
– Вытрите мне лицо! – крикнула она сиделке. – Мне противно дотрагиваться до себя.
Когда ей принесли чистую одежду, а маска снова закрыла ее лицо, Изабель немного успокоилась.
– Кто обнаружил пожар и вытащил меня из огня? – спросила она.
– Камердинер вашего мужа, мадам.
– Я хочу поговорить с ним.
По этому случаю Изабель оделась очень тщательно. На нее надели строгое черное платье, скрывавшее ее от самой шеи до ступней ног. Вместо маски на ней была черная шапочка с густой вуалью, опущенной на лицо. Руки скрывали черные перчатки, а на опухшие ноги были надеты бархатные тапочки. Нигде не было видно ни дюйма ее тела.
Камердинер вошел и смущенно остановился перед ней, приготовившись услышать слова благодарности от леди, которую он спас.
– Вы ждете моей благодарности, не так ли?
– Нет, миледи, – солгал он.
– Вероятно, вы рассчитываете на награду?
– Нет, – ответил он более уверенно.
– Или, по крайней мере, хорошие рекомендации. Мне кажется, это мой брат, лорд Николас, нашел вас, верно? Через своего знакомого, мистера Рейнолдса? Значит, они уже знают о вашем мужестве.
Слуга промолчал. Атмосфера в комнате была насыщена болью, от которой ему хотелось бы убежать.
– Я не сделаю того, что вы от меня ждете, – сказала Изабель, – потому что мне было бы гораздо лучше, если бы вы оставили меня в огне. Лучше мне было умереть. Взгляните на мое лицо, молодой человек, и вы поймете, почему!
Резким движением она подняла вуаль и злобно посмотрела на него. Он невольно отпрянул при виде ее обезображенного лица.
– Видите? Я вам отвратительна. А ведь я была красива. Больше я не почувствую ласки мужчины, не увижу восхищения в его глазах. Моя жизнь стала бессмысленной. Внимательно посмотрите на мое лицо, потому что вы последний, кто его видит!
Вуаль вновь опустилась, скрыв черты ее лица. Потрясенный камердинер поклонился и вышел, а опустошенная, несчастная Изабель осталась неподвижно сидеть в кресле. С этого дня она носила только черное, всегда закрывая лицо густой вуалью. Даже ее дети никогда больше не видели ее лица. Она стала настоящей затворницей, предоставив ведение хозяйства матери Фредди и его сестре, которые перебрались жить в Хайклир. Что-то заставляло и их носить только черное, и при наличии безумного графа, запертого в западном крыле, этот печальный, как бы затянутый крепом дом, приобрел весьма мрачную атмосферу, в которой росли трое детей.
Глава третья
Время и расстояние несколько ослабили воздействие происшедшей трагедии на Мэтью и Энн, и все же эта новость стала настоящим шоком. Энн не слишком любила Фредди и Изабель, но ее потрясло такое ужасное горе, и она было обеспокоена судьбой детей.
Мэтью закрылся у себя в кабинете в обществе Сэма. Он сидел в кресле, закрыв глаза, осмысливая происшедшее. Конечно, он не планировал и не мог предвидеть такое развитие событий, но во всем случившемся чувствовалась неизбежность возмездия, как будто судьба хоть и с опозданием, но воздала Фредди по заслугам. Мэтью не жалел брата, но он испытал жалость к Изабель, когда представил себе, что значит для нее ее уродство. Фредди был подлым человеком, фактическим убийцей трех человек, но Изабель была лишь глупа и мелочна и не заслуживала такого сурового наказания. И дети… Он чувствовал себя виноватым, когда думал о детях.
Но при всем при том Мэтью не ног не испытывать чувства удовлетворения, понимая, что теперь он – глава семьи и имеет власть над Фредди. Не теряя времени, он официально оформил опекунство и поставил Рейнолдса управлять имением Хайклиров и их финансовыми делами.
Когда это было сделано, он обратил все свое внимание на то единственное препятствие, которое мешало его неуклонному продвижению к полному контролю над алмазными рудниками. Он хотел получить участки на руднике Де Бирс, которыми владел Виллем Якобс. Они находились рядом с теми, что принадлежали синдикату Брайт-Корт, и их приобретение могло бы усилить позиции Мэтью перед тем, как он согласится на слияние с Родсом.
Мэтью говорил с Виллемом об участках только неделю назад, выбрав удобный момент, когда он задержался в баре, а Даниэль отправился в магазин.
– Виллем! Давно тебя не видел. Что ты пьешь? – и Мэтью подал знак бармену наполнить стакан Виллема. – Как идут дела?
– Неплохо, – осторожно ответил Виллем и, как показалось Мэтью, без энтузиазма. – Тебя можно не спрашивать, – и Виллем окинул взглядом одежду Мэтью, которая наглядно свидетельствовала о его высоком социальном статусе.
Мэтью улыбнулся.
– Кризис затронул нас всех, Виллем. Но я все равно доволен. Разве могли мы с тобой представить себе в 1870 году, когда приехали в Пнель, что нам готовит судьба?
– Нет, – глухо произнес Виллем, – не могли.
– Мне очень жаль, Виллем. У тебя дела складывались не слишком хорошо, верно? – сочувственно сказал Мэтью. – И сейчас, как все мелкие владельцы участков, ты борешься за выживание.
Виллем хотел было возразить, что это не так, но потом кивнул головой и вздохнул.
– Ты прав, конечно, ты прав. Я уже не знаю, какой путь выбрать. Честно говоря, Мэтью, мое сердце больше не лежит к этому делу.
– Что ты имеешь в виду?
– Я устал от всего этого – от шума, грязи и жары. Ради чего все это? Ради богатства? Я никогда не разбогатею, но даже если бы и разбогател, я не для этого сюда приехал. Я никогда не собирался оставаться здесь; я только хотел скопить денег, чтобы завести овец. – Виллем в отчаянии ударил кулаком по столу. – Поиск алмазов – это болезнь. Она забирается тебе под кожу и разъедает тебя. Иногда я мечтаю о покое и тишине на ферме.
– Тогда почему ты не возвращаешься на свою старую ферму?
– А, я продал ее давным-давно, когда у меня было туго с деньгами.
– Я куплю твои участки, Виллем, и дам тебе за них хорошую цену. Ты сможешь купить себе новую ферму со всеми постройками.
– Да, я знаю, что ты не подведешь, Мэтью. Мне уже предлагали продать участки – соблазнительно, очень соблазнительно. Но я не могу продать; Даниэль не хочет и слышать об этом.
– Понимаю. Даниэль присоединился к племени искателей богатства.
Виллем кивнул.
– Понимаешь, Мэтью, он говорит, что пришлые иностранцы добывают алмазы и набивают свои карманы. А земля Южной Африки принадлежит бурам, и мы должны получить нашу долю ее богатств.
– Он так считает? – нахмурился Мэтью. – Значит, ты не продашь участки? Я дам тебе в три раза больше их рыночной цены.
– Я не могу, Мэтью.
– Но ты же хочешь уехать?
– Хочу, – признался Виллем, тяжело вздохнув.
Итак, думал Мэтью, как убедить старика продать участки?
Виллем был последним из старателей старой закалки; он работал на своих участках по старинке, давно устаревшими методами. Поскольку он не понимал сложностей образования компаний и выпуска акций для получения капитала, то применять изощренные методы убеждения было ни к чему. Виллем по-прежнему копал вручную и продавал найденные алмазы скупщикам, его хватало лишь на то, чтобы покрывать расходы на жизнь и продолжение работы. Мэтью поморщился: выходило, что придется лишить Виллема его алмазов.
Мэтью поймал в ловушку Коннора и Брауна, двух приезжих белых рабочих, которых он подозревал в торговле крадеными алмазами, испытанным полицейским методом. Том, управляющий Мэтью, много помогавший ему во всех операциях, выступил в роли приманки, а когда Коннор и Браун стали рассматривать камни, предложенные африканцем, Мэтью вышел из засады и встал перед ними.
– Конечно, мне следует позвать полицию, – сказал Мэтью. – Я давно знаю о вашем промысле, но может быть, вы предпочтете оказать мне услугу, чем сидеть в тюрьме?
– Смотря какую, – ответил Коннор.
– О, то, что я предлагаю, как раз по вашему профилю! Я хочу, чтобы вы провернули для меня одно несложное дельце. Взамен я забуду о ваших незаконных сделках с крадеными алмазами и дам вам достаточно денег, чтобы начать новое дело подальше отсюда.
Мужчины недоверчиво переглянулись.
– Я думаю, – мягко заметил Мэтью, – что у вас нет особого выбора, не так ли?
Они мысленно представили себе тяжелый труд в каторжной тюрьме Кейптауна.
– Что конкретно вы требуете от нас?
Виллем носил скупщику найденные за неделю алмазы всегда по пятницам. Контора находилась примерно в миле от его дома, и они с Даниэлем обычно ходили туда пешком, заходя на обратном пути в гостиницу, чтобы поужинать и выпить. В Кимберли темнело рано, но Мэтью решил действовать наверняка и постарался задержать их. Его подручному не составило большого труда принести бутылку джина прислуге Виллема, так что когда Виллем с Даниэлем вернулись из шахты, женщина была совершенно пьяна, а дом не убран. Им пришлось приводить ее в чувство и выпроваживать из дома прежде, чем достать остальные алмазы из укромного места. Поэтому они отправились в контору скупщика уже в темноте.
По дороге они так возмущались поведением своей прислуги и бурно обсуждали, что им теперь с ней делать, что оказались легкой добычей грабителей. Виллем был крупным мужчиной, но он постарел и потерял былую реакцию, а у Даниэля была сила и молодость, но он был мал ростом и не ожидал нападения. Браун расправился с Даниэлем, а африканец Том схватил одной рукой Виллема за шею, другой зажал ему рот; Коннор быстро забрал у него алмазы и сильно ударил Виллема в солнечное сплетение, чтобы успеть убежать, пока тот придет в себя и поднимет тревогу.
Мэтью остался доволен. Его план был осуществлен с минимальными шумом и физическими травмами для Виллема и Даниэля. Он расплатился с Коннором и Брауном и отправил их в Наталь.
– Помните, – предупредил он их, – вам не удастся перехитрить меня. Не пытайтесь шантажировать меня участием в этом деле. Что будет значить ваше слово против моего? Джон Корт ничего не знает об этом деле, но ему многое известно о ваших незаконных сделках с крадеными алмазами. А кто в Кимберли усомнится в словах Джона Корта?
Мэтью наградил своего помощника и спрятал алмазы под стопкой белья в спальне Энн.
– Добыча алмазов для нас кончилась, – сказал Виллем. – У нас не осталось денег; эти алмазы были последней нашей наличностью.
– А разве банк не может дать нам денег? – спросил Даниэль. – Мы бы могли выплатить ссуду из следующей нашей находки.
Виллем покачал головой.
– Нет. В лучшие времена они дали бы нам ссуду, но кризис в промышленности заставляет их быть осторожными. Управляющий банком сказал мне, что в этом году они много потеряли на несостоятельных должниках из-за падения цен на акции алмазных компаний. Он сказал, что мы – ненадежные клиенты, что дни мелких старателей уже сочтены, а будущее за крупными синдикатами, совместными предприятиями и иностранными инвестициями. А что я понимаю в получении кредитов из-за границы? Нет, Даниэль, мы должны куда-нибудь уехать и начать все сначала.
Даниэль посмотрел на усталое, морщинистое лицо Виллема.
– Что ты будешь делать с участками?
– Продам их тому, кто больше даст.
– Я знаю, кто это будет: Мэтью Брайт. Он давно хочет купить наши участки, верно?
– Он уже говорил со мной о них, – признался Виллем. – Он предлагает хорошую цену.
– Он может себе позволить заплатить хорошую цену, – с горечью произнес Даниэль. – Я думаю, что за ограблением стоит он. Я хорошо разглядел одного из грабителей, и уверен, что это один из его рабочих.
– Мэтью тоже так думает. Двое из его рабочих неожиданно, даже не получив расчет, покинули город. Он приходил принести свои извинения на тот случай, если именно они замешаны в нападении на нас, и предложил заплатить за участки в четыре раза больше рыночной цены в качестве компенсации.
– Надеюсь, ты отказался. Было бы против твоих принципов принять деньги от этого человека.
– Я согласился, – тихо ответил Виллем. – Сейчас мне не до принципов.
– Значит, он выиграл, – сквозь зубы процедил Даниэль. – Как всегда!
Его скрытая ненависть, которая так долго спала, вдруг вылилась в неконтролируемый приступ ярости. Гнев, казалось, выплескивался из него и клубился вокруг, пока Даниэль бежал через город к дому Мэтью.
Он обратит свою месть не против самого Мэтью, а на тех, кем тот дорожит: против его жены и неродившегося ребенка.
День для Энн начался плохо. Начать с того, что она была уже на восьмом месяце беременности и почти все время чувствовала себя неуклюжей и усталой. К тому же, оказалось, что Генриетта, которая была больна уже несколько дней, все еще не может встать с постели. Энн не спеша начала непривычный для себя процесс одевания. Она достала простое платье из светло-серого хлопка, отделанное кружевом, и потянулась за свежим нижним бельем.
Тут она увидела незнакомый кожаный мешочек. Озадаченная, она вынула его из ящика, но даже не открывая его, по весу и звуку поняла, что в нем содержится. Она мельком заглянула внутрь, прежде чем сунуть его назад в стопку белья, и опустилась на кровать, чтобы подумать. Почему Мэтью вдруг решил спрятать алмазы дома?
