Текст книги "Современная чехословацкая повесть. 70-е годы"

Автор книги: Карел Шторкан

Соавторы: Мирослав Рафай,Ян Беньо
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

Доживи я до такого юбилея, придется мне сознаться, что не хотел бы повторить свою жизнь, потому что она была полна ошибок и промахов, и я поклялся бы честью, что постараюсь прожить ее заново уже по-настоящему, в радости.

Между тем я приблизился к зданию Национального комитета. Суриково-красные двери, обитые вертикальными стальными полосами, были заперты. Мне захотелось заглянуть в зал бракосочетания. У них красивый зал, там новобрачные обещают вечно любить друг друга. Четырнадцать кожаных кресел – кожа натуральная, никаких заменителей; слева на стене гобелен из мастерской знаменитого художника, лепнина, оригиналы полотен выдающихся живописцев. Из свадебных гостей мало кто замечает впопыхах предметы искусства, собранные здесь в надежде придать обряду пущую торжественность.

Хотел бы я заглянуть в эту галерею, хотел бы в тишине, и тепле, и покое рассмотреть картины, одну за другой, понять, чем они на меня воздействуют. Хотел бы хоть ненадолго перестать думать о бедствии, свалившемся на наш край, о бедствии, от которого у меня болит сердце. Я хотел бы ощутить близость с теми, кто настойчиво стремится к цели и добивается своего. Кто завоевывает симпатии людей не ради того, чтобы почувствовать, что жил недаром.

Я желал бы, чтоб Эва нашла путь ко мне, а я бы понял, как мне вернуться к ней. И если успею, надо мне постараться сделать так, чтобы Обадал не трясся, получив телефонограмму, что я выезжаю к нему на участок. Ах, в жизни ведь все соприкасается со всем, а следовательно, и с единственно необходимым. Мир добр. И люди добры. И мне нужно сознавать, что я добр. Эва, Илона, Анка, Обадал и Бальцар в минуты откровенности говорили, что я, быть может, по-своему добр. Утомительно расшифровывать это. Вероятно, я не вправе требовать и поступать только по собственному разумению, если многое из сделанного мной для других незаметно – даже восстанавливает их против меня.

8

Я пошел на стоянку стругов. По улице грохотали тяжелые машины, вертелись на их крышах предупреждающие маячки, пронзая тьму. Меня обгоняла новая восьмитонка со стругом, резко засигналила. Я отскочил. Кто-то стукнул в дверь кабины. Грузовик промчался мимо. В нижней части площади он свернул на дорогу к Дроздову. Поедет впереди автобуса.

Световые сигналы других машин исчезли по направлению к Рудной. Вот они уже не более чем огненные точки. И вдруг пропали – за поворотом, за высокими сугробами.

Уехали. Я вошел в контору участка.

В коридоре было сыро. Над дверью замерзли потеки. Капала в раковину вода из неисправного крана. В углу грустно притулилось ведро с песком. Скребок куда-то унесли. Из помещения конторы доносилось бормотание радио – последние известия. У диктора был камерный голос.

Обадал заполнял дневник работ за среду. Он низко склонился над тетрадью и потел. Когда я вошел, он отложил ручку.

В маленькой умывальной уборщица мыла в тазу с горячей водой вчерашнюю посуду. Она мельком глянула на меня и мокрой рукой затворила дверь.

– Наконец-то явились. Я сменил людей. Кто вернулся с трассы, спать легли.

– До которого часу?

– Если будет нужно, новая смена пришлет за подкреплением. Тогда всех подыму.

– Надеюсь, отправил к Рудной лучших?

– Последних, кто оставался. А работники все хорошие.

За той глубокой дорогой меж откосов, которую мы пробили с таким трудом, есть еще два таких же места. Дальше дорога круто поднимается в гору, сворачивает налево и идет через поля. Там, наверное, намело метровые сугробы. Дорога бесконечна, и всюду полно ловушек. Рудная открывается глазу только после еще одного пологого подъема, за которым начинается крутой спуск. Там и ждет она нас, скорчившись в котловине, в которую дорога сбегает под опасным уклоном.

– Со сроком-то мы изрядно запоздали.

– Люди не голодны?

Уборщица за дверью звякала посудой.

– Нет. Нам носят еду из «Красной розы».

«Красная роза» – тот самый трактир, где я встретил старого Макса.

– Гуляш с кнедликами?

– Ага, – сказал Обадал.

– Хорошо. У меня на ужин было то же самое, только в самом трактире.

В столе у Обадала я приметил колбасу. Выдвинул ящик. Обадал подал мне нож. Колбаса была вкусная.

– Больных нет?

– Нет.

– А как тот, обмороженный?

– С утра уже в Дроздове.

– Спасибо, что сберег дорогу в Дроздов. Кстати, директор вернулся из командировки?

Обадал, заложив ручку между страниц, закрыл тетрадь.

– Вернулся. Бесится.

– Больше ничего?

Я нашарил горбушку хлеба, откусил.

– Павличек передал по телефону новый приказ директора.

– И что в нем говорится?

– Чтоб мы расчистили дорогу в Рудную.

– А каким образом – не сказано?

– Нет.

– Метеорологам звонил?

– Без перемен.

Из коридора донесся голос Илоны.

– Почему она не спит?

– Видно, вас дожидается.

– Пожалуй.

Голос приближался. Он уже совсем рядом. Если Бальцар не спит, быть скандалу.

– Есть у тебя люди на смену?

– Ох, товарищ начальник, разве я колдун? Людей не достать…

У меня вырвался вздох. На чердаке гулял ветер, выл в трубе. Как в зимней сказке.

Я доел колбасу и оглянулся, нет ли половника, зачерпнуть чаю. Чай был еще совсем горячий.

– Надо вызвать директора машиностроительного в Рудной. Объяснить, почему мы до сих нор не добрались.

– Вызывайте. Только для этого надо из дому выйти. Может, докричитесь.

– Это как?

– Линия пока не восстановлена. Связисты не могут пробиться, дороги-то нет.

– В Рудной куча детишек, никак домой не попадут.

– Поезда который день не ходят, и ничего.

– Не говори так, приятель. Будь там твой ребенок, ты бы тоже не веселился.

– Нет у меня детей. Так оно лучше. Только о себе и забота.

– И о жене, – добавил я, глянув на него.

Обадал поспешно опустил глаза. Нервно забарабанил по столу. Он заметно осунулся. Отвернулся, порывисто встал, схватил телефонную трубку.

Я удержал его руку.

– Послушай, я не хотел тебя обидеть.

– А что вам известно? – просительным тоном произнес он.

– Ничего мне о твоей жене не известно.

– Может, хлебнете? – Он потянулся к шкафчику.

Во фляжке было ровно столько, сколько оставалось со вчерашнего. Обадал налил сливовицы в два стаканчика из-под горчицы. Только мы поднесли их ко рту, вошла уборщица.

Обадал отыскал третий стаканчик, налил и ей. Она выпила залпом, по-мужски. Передернулась, помахала рукой перед ртом и вышла.

Сливовица меня согрела. А вот гуляш давал о себе знать. Ужин бунтовал в желудке, словно просился вон. Сливовица его утихомирила.

– Ничего я не могу с ней поделать, – проговорил Обадал.

– Бывает.

Он усмехнулся. Алкоголь начал действовать. Склонив голову, Обадал завинтил фляжку, закрыл шкафчик. И все покачивал головой, как бы ничему не веря.

– Притащила себе в помощь мать. Обе они одинаковые.

– А чего хотят-то?

– Денег побольше.

– Так ведь у тебя они есть. Помимо зарплаты, получаешь за все сверхурочные. В месяц набирается по две лишние бумажки.

– Зимой-то хорошо. Летом хуже.

– Стало быть, для них зима вроде сезонной работы? Такая зима, как нынче?

– Точно.

– Ну и что?

– А то, что нашли они мне работу, где больше платят. Я уже и заявление написал, в ящике лежит.

– Давай сюда.

– Да не знаю, могу ли я…

– Можешь. Только руку протянуть – давай.

– Право, не знаю…

– Ну чего ты жмешься? Раз написал, значит, не очень-то хороши твои дела. Все равно ты одной ногой уже где-то там.

– Я ведь не из-за вас…

Он посмотрел мне прямо в глаза. Я выдержал его взгляд. Было это не очень-то приятно. Я плохо понимал, чего он от меня ждет.

– Просто не умею я им противиться. Вот в чем дело.

– В этом все и дело, – согласился я. – Давай заявление.

– Вы правда хотите?..

– Говорю, давай! – взревел я.

Он извлек из ящика еще не сложенный лист с заявлением, отпечатанным на машинке. Рука его дрожала, когда он протянул мне бумагу.

Я, не читая, порвал лист и оглянулся, ища корзину. Корзины не было. Я скомкал обрывки и сунул в карман.

Обадал сидел как громом пораженный. Насупился. Мрачно посмотрел на меня. Я выдержал и этот взгляд. Теперь он не был мне неприятен.

Я знал, о чем он думает. Он думает о том, что ему сказать, когда – неизвестно, через сколько дней, – вернется домой. Врать ему не придется. Не надо будет ничего выдумывать. И работать он будет еще лучше, чем до сих пор, и на будущий год с такой зимой справится играючи.

Обадал открыл шкафчик, опять вытащил фляжку.

– Убери это, – сказал я. – Выпьем, когда случай представится. А он представится, будь спокоен.

Он все-таки попытался налить.

– Оставь! – крикнул я.

– Я не из-за вас хотел подать заявление…

– Именно поэтому, Обадал, нельзя нам сейчас надираться, – сказал я. – Надо собрать здесь, в Броде, людей с лопатами, не то явимся в Рудную к июлю.

– Тогда пошли.

– Позвони Прошековой, она сегодня дежурит. Пускай доставят из Стритежа запасной струг! И пусть пришлет с дроздовского участка двух шоферов с напарниками. Обязательно, слышишь? Жду самое большее три часа, не пришлет – убью. А теперь я пошел к председателю Национального комитета – может, чем черт не шутит, сыщем-таки людей?

За дверью, прислонившись к косяку, стояла Илона с сигаретой в руке. Когда я открыл, Илона чуть не свалилась мне в объятия. Я закрыл дверь за собой. Илона и вправду очень привлекательна. И хорошо это знала.

– Илона!

Она подняла голову. Блеснули ровные белые зубы. Во взгляде ее было упрямство. Волосы спадали на темно-зеленый свитер. В самом низу свитера зацепилось перышко от подушки.

– Пойдем со мной, Йозеф, я одна в комнате.

– Ты, наверное, чувствуешь превосходство надо мной?

Она пристально посмотрела на меня. Докурив сигарету, отворила наружную дверь, выбросила окурок в снег.

– Мне двадцать пять. Я не стара для тебя.

– Ты для меня слишком молода, Илона.

– Ох, нет.

– Мне и с собой-то трудно справляться.

– Я тебе помогу.

– Ты очень добра.

Она прислонилась к косяку, неотрывно глядя на свою тень на снегу. Потом резко обернулась.

– За свою долгую жизнь я выслушала кучу предложений. А теперь вот сама тебе предлагаю.

– Ты очень добра, – повторил я, не умея найти лучшего ответа.

– Пожалуйста, хоть переспи со мной!

– Ты очень хорошая. Я всегда буду уважать тебя.

– Неправильно ты поступаешь.

– Я давно раскрыл свои карты, Илона.

– Не любит она тебя, я знаю. Даже видеть не хочет.

– Пожалуйста, замолчи.

Илона словно обезумела.

– Знаю! Ты здесь, а ее дома нет. Я звонила.

Это меня доконало. Такого я не предполагал. То, что Илона звонила ко мне домой, я отметил как-то вскользь, но меня поразил факт, что жены не было дома. В сущности, мне всегда было безразлично, дома она или нет, но сейчас я не мог скрыть охватившего меня смятения.

Илона это видела. По лицу ее промелькнула слабая, едва уловимая усмешка.

Этого она не должна была себе позволять. Она думала, что выиграла.

А мне было неважно, кто выиграет или проиграет. Важно другое. Впрочем, и Илона-то вовсе не хотела выигрывать. Ей просто нужна была ясность.

Я же ломал голову над тем, как склеить наш брак и вернуть сына. На это у меня еще хватало мужества, и воли, и чувства.

– Ты самая добрая на свете, – сказал я Илоне. – Я всегда буду думать о тебе, когда мне будет очень худо.

Она выбежала на улицу, в чем была. А мороз стоял лютый, и снова валил искристый снег, будто там, наверху, кто-то на тончайшей терке строгал прозрачные льдинки.

По спине меня стукнуло дверью: высунулся Обадал.

– Пойдем за людьми-то? Пора!

– Илона! – позвал я.

Она остановилась, побрела обратно к дому.

В контору вошел Бальцар. Соскреб иней с окна, вроде посмотреть, сколько градусов. Градусник был прикреплен к окну снаружи.

– Раз уж ты встал, Бальцар, заводи машину. Поедем по городу собирать людей. Нужно человек пятьдесят.

– Это что, шутка? – спросил он, заложив руки за спину.

Вид у него был насмешливый.

– Заводи «татру». Чтоб через десять минут был за рулем. Возьми с собой Илону.

– И не подумаю, – вызывающе бросил он.

Неторопливо вошла Илона, растирая лицо снегом. Порозовела.

– Да у него мотор все время греется, – сказала она и строго прибавила: – Ступай одевайся. Я жду.

– Обадал, посади кого-нибудь на телефон. Поедешь с нами. Ты тут свой человек, тебя все знают.

Мы набились в кабину – сидели чуть ли не на коленях друг у друга. Обадал показывал дорогу.

Кучи шлаку и песку, перемешанных с солью, заметно уменьшились. На них уже снова наросла снеговая шапка.

– Видите, – показал на них дорожный мастер. – Час назад брали, а вроде и не притрагивались.

Мы пересекли площадь и поехали по улице, ведущей в гору. В этих местах площади всех до единого городов расположены на пологих склонах. На окраине Брода ни огонька. Зато здесь гуляли ледяные вихри, которые трепали обнаженные деревья в садах. Мы свернули в переулок, перевалили через плохо засыпанный ров. Бальцар разразился градом проклятий: задел стругом мерзлую землю, остановил машину и при свете фар осмотрел нож. Вернувшись в кабину, он еще долго ругался.

Фары высветили низенький, в серой штукатурке дом. Обадал спрыгнул наземь, я полез за ним. Пока я балансировал на ступеньках кабины, стараясь не свалиться, Обадал яростно давил на кнопку звонка у калитки.

На углу дома зажглась желтая лампочка. Появилась закутанная фигура, однако калитку не отперла.

– Что надо? – спросил женский голос.

– Где тут у вас председатель? – развязно осведомился Обадал.

– А, это вы. – Женщина набросила шарф на голову.

– Где председатель? – повторил Обадал. – Мне необходимо поговорить с ним.

– Еще не вернулся из Дроздова. Застрял где-то. На своей машине поехал. – Женщина старалась рассмотреть меня в слабом желтоватом свете. – Надеюсь, дорогу из Дроздова расчистили?

– Дорога в порядке, – сказал я. – А к кому мне обратиться, если нужно собрать полсотни людей на день-другой?

– Для чего?

– Сгребать снег с дороги в Рудную.

– В Рудную! – вздохнула жена председателя. – Загляните к секретарю.

Мы повернулись, собираясь уходить, – железную калитку так и не отперли. Я еще догадался спросить:

– Секретарь-то хоть дома?

– Ах, боже мой, – спохватилась женщина, – нету его! Он ведь с мужем уехал…

– Так к кому же нам обратиться?! – нетерпеливо воскликнул я.

Обадал безмолвствовал. Он привез меня сюда, остальное уже моя забота.

– Приходите утром в Национальный комитет…

Обадал свистнул. Я смотрел на женщину как дурак. В семь утра! Да к тому часу мы еще вчера должны были быть в Рудной! И если не будем завтра, Смолин уж на самом деле оторвет мне голову и погонит с работы!

Узенькую дорожку от калитки к дому постепенно заносило снегом. Женщина мерзла.

– Приходите утром в Национальный комитет.

Мы забрались в кабину и поехали обратно. Улицы тут шли то вверх, то вниз.

– Куда теперь, Обадал?

– Да, задача, – сказал он, растерянно усмехнувшись. – Как завалит дороги снегом – крик подымают. А есть дорога к Броду – им хоть трава не расти.

– Тоже философия, – заметил я. – Нет ли здесь какого предприятия, где много народу? Например, тракторная станция, где работает тот старик, которого мы вчера от Гельтинова подвезли?

Попетляв по узким улочкам, мы подъехали к воротам тракторной станции. Ее каменные строения стояли на юру, уже за чертой города. В окнах было темно.

В проходной сторож читал газету. При нашем приближении он тотчас отложил газету и потянулся к ремню. На ремне висел пистолет. Мы позвонили.

Он нерешительно вышел к нам. «Татра» грохотала мотором, маячок на крыше вертелся, словно согреться хотел.

– Когда у вас начало смены? – спросил я.

Фонари в глубине территории озаряли безнадежно засыпанные дорожки. В двадцати метрах от ворот стоял садовый трактор с маленьким навесным ножом.

– В шесть, – отрывисто бросил сторож. – А вы кто такие?

– Дорожники мы, – объяснил Обадал.

– Не наберется ли у вас свободных людей? – добавил я.

– Сколько у нас людей, вам дела нет. Приезжайте в шесть.

Мы залезли в кабину.

– Домой! – скомандовал я. – Здорово получилось. И людей не достали, и отдых кошке под хвост. Все дрыхнут, а утром поднимут вой, как это так, автобусы не ходят!

– Стоял там у них садовый тракторишко.

– Послал бы я их расчищать этим тракторишком дорогу в Дроздов!

Мы были удручены. А снегопад продолжался, с неба валили кучи снега. До чего хотелось хоть ненадолго почувствовать под ногами твердую землю! Чтоб сугробы растаяли, разлились водой… Мы переехали несколько луж, засыпанных снегом. Хрустнул под колесами лед, грузовик качнуло.

Выехали на освещенную улицу, которая, взобравшись на гребень холма, вливалась в шоссе на Гельтинов. По этому шоссе мы вчера сюда приехали. Вид улицы был вполне мирным. Навстречу нам приближалась «татра» со стругом. Дальний свет ее фар пронзал темноту, бешеные вихри иголочек-льдинок освещались теперь с двух сторон.

– Куда прешь, гад! – высунулся из окна Бальцар. – Чего маячок не включил?!

Его не расслышали. Обадал выскочил, подбежал к встречной «татре», замахал мне, показывая на ее кабину.

Наши фары осветили сидевших в ней. Все мышцы моего тела напряглись.

– Вылезай! – скомандовал я, рванув дверцу. – Кто за рулем? Холиш? Вылезай. Иди сюда. Хорошо, что приехал. Ты нам нужен. Кто у тебя напарником? Да вылезай же!

Павличека я узнал издали. И еще раз крикнул, чтоб вылезал. А ему не хотелось. На нем был новый меховой комбинезон – мы закупили их для рабочих на трассе, – а на голове плоская в красную клеточку шапочка, в которой он ходит на службу. Приехал он, естественно, отнюдь не в роли напарника. Его прислала выяснить ситуацию и смотаться обратно.

В конце концов Павличек спрыгнул с нижней ступеньки коротенькой железной лесенки.

– Я не напарник! Я должен проверить, как идут дела, да присмотреть, чтоб Рудную как можно скорее связали с миром. Напарника у Холиша нет, вы должны дать ему своего.

Мы дружно расхохотались. Павличек не понимал отчего. Но тоже засмеялся, хотя взгляд его остался настороженным.

– Что ты еще должен делать? – спросил я. – Выкладывай уж сразу!

– Это все. Разве мало?

Нет, того, что я услышал, хватало с избытком.

– Прямо анекдот: нам люди нужны к машинам и лопатам, а присылают проверяльщика в кепочке!

Павличек посмотрел на меня с нахальной иронией.

– Между прочим, это тоже нужно!

– Что нужно? Проверять да присматривать? Знаешь что? Собирай-ка манатки да чеши отсюда. Чтоб духу твоего не было! Нам надсмотрщики не нужны. Проваливай!

– У меня письменное распоряжение, товарищ Зборжил! – трусливо выкрикнул он.

– Ни черта у тебя нет. Нашли кого посылать! Да если б и была при тебе какая бумага – все равно от ворот поворот! Обратная дорога отлично расчищена. Понял, нет?

Мы съезжали под гору. В одном месте угодили под такой снежный шквал, что ветровое стекло задребезжало и моментально обледенело. Только слева, в самой верхней части, осталась узенькая щелочка, и Бальцару пришлось здорово вытягивать шею, чтоб хоть как-то видеть дорогу.

В голове у меня будто молотки стучали. Необходимо было выпить кофе. «Красная роза» на углу площади еще не погасила огни.

– Есть у тебя кофе?

Обадал кивнул. Илона вызвалась его приготовить.

У меня слюнки потекли. Я только и мечтал теперь, что о тесной клетушке на участке, и заранее соображал, в какую чашку попрошу налить себе кофе. В самую большую! И людей надо напоить кофе. И придумать что-то такое еще, чтоб взбодрить их.

– Есть у кого-нибудь карты? – спросил я.

Ни у кого не было. Обадал вызвался смотаться за ними домой, но для этого ему нужна машина на полчасика. Он жил в хорошеньком коттедже под Бродом, в двух километрах по дороге к Дроздову. Я отказал. Машины у меня – исключительно для Рудной.

Холиш на своем грузовике громыхал за нами. Наша «татра» бросала перед собой и свет фар, и тень. Холиш нужен мне, как соль. Павличек явился, конечно, неспроста. Выгнать его нельзя. Его Смолин прислал. Директор прямо трясется оттого, что мы опаздываем. Ему надо застраховаться.

День сегодня был неудачный. Дороги пробивают новые люди. Доберемся до участка – узнаю, далеко ли продвинулись. А население Брода, сдается, вымерло. Придется самим разбрасывать глубокие завалы. Значит, опять задержка. Не ручаюсь и за завтрашний день. Но мы сделаем все, чтоб поскорее пробиться до рудненской площади. Правда, я опасался, что люди у меня свалятся от усталости. Оранжевые дорожники! Если придерживаться трудового законодательства, всем им с завтрашнего утра полагается двухнедельный отгул…

Люди вышли на работу, а домой уже не попали.

Когда мы проезжали через площадь, там как раз грузили в трехтонку смесь. Бальцар затормозил возле куч. Я так поспешно бросился к погрузчику, что даже упал. Шофер трехтонки стоял у кабины, курил, пряча сигарету в ладони.

– Сколько берешь?

– Полную.

Значит, три тонны. Этого хватит, чтобы посыпать шестьсот метров дороги.

– Продвинулись хоть немного?

– Есть малость.

– А ну выкладывай, что знаешь.

– Метров триста прошли. Все. Поехали!

Обе «татры» двинулись дальше. Появилась надежда, что к утру нам все-таки удастся достичь Рудной. К утру! Ради этого я бы согласился даже на то, чтоб все заслуги приписали Павличеку!

В конторе я бросился к телефону – передать в Дроздов сведения. Сказал им все, велел записать сообщение слово в слово – и навалилась на меня безмерная усталость. Я выпил кофе, самочувствие не улучшилось. Тогда я нахлобучил шапку и вернулся на площадь. Как раз успел: трехтонка отправлялась на трассу…

Вернулся я с этих завалов только к полуночи. Снег сыпал беспрестанно, хотя ветер поутих. Зедник все время шел впереди, словно состязался с кем-то. Сменить его было некому. Только он и умел в случае чего наладить фрезу.

Он остановился ненадолго, только когда я подошел к нему.

– Видите? – показал он в темноту.

Сначала я ничего не разглядел. Потом во мраке прорезалась крошечная алая точка.

– Телебашня Рудной, – сказал Зедник. – Она над городом стоит.

– Сколько?

– Шесть километров. У меня глаз верный.

Шесть километров до города, где нас так ждут! В такой буран это безмерная даль. Дорога здесь проходит у подножия отлогого холма, на самой вершине которого мерцало несколько огоньков.

– Сосновая.

– Крепкий кооператив, – заметил Зедник. – Я там работал до того, как в дорожники подался.

– Правда, крепкое хозяйство? – переспросил я.

– Ага. Лучшее в окрестностях Рудной.

– Они должны были сами расчистить к себе дорогу. У нас с ними договор.

– Это они могут, – кивнул Зедник. – У них «сталинец» есть. Они на нем зарабатывают. Зимой сдают в аренду, дороги прокладывать.

– Моравца знаете?

– Конечно. При мне трактористом был.

– Теперь он председатель кооператива. Он-то и подписывал со мной договор.

– Знаю. Добрый мужик. Для людей все готов сделать. Электричество провел. Звал меня обратно, да я не пошел.

Мне не хотелось расспрашивать больше. Алая точка вдали так и притягивала к себе.

– Неохота расставаться с этой машинкой, – объяснил Зедник. – Работает как часы, старая тарахтелка.

Он засмеялся. У него была улыбка хорошего человека. Такие улыбки здесь у многих. Но их надо уметь понять. Душевная у него была улыбка.

– Мать у меня там, – продолжал он. – Живет в старой избушке и не желает никуда трогаться. Вот кончу работать на дорогах, тоже там поселюсь.

– Сколько лет вашей матери, Зедник?

– Восемьдесят. Еще картошку сажает, корову доит. У нее есть надел на свекловичном поле. Она у меня еще молодуха! А сколько, думаете, мне?

– Пятьдесят.

– Да нет… – Он глянул на меня с легкой снисходительностью. Не знаешь, мол, ты людей. Я видел – он так подумал. Отметил про себя. – Шестьдесят первый пошел!..

А на вид не дашь!

Он двинулся дальше, медленно удаляясь. Я зашагал к опорожненной уже трехтонке. И через полчаса снова был в Броде. Ровно в полночь.

Обадал уложил Павличека на кровать, приготовленную для меня.

А я еще и не притрагивался к ней. Павличек спал не раздеваясь. Так сказать, в боевой готовности. Обадал клевал носом на стуле у телефона. В доме было тихо. В задней комнате некто храпит на моей кровати… Хорошо, что не я. Просто отлично, что я вообще не ложился.

– Мне никто не звонил?

Обадал мгновенно очнулся. Вопросительно поднял глаза. Перелистал дневник.

– Было бы записано. Ничего нет.

«А что, если позвонить?» – подумал я и потянулся было к трубке, но отдернул руку.

Нет, нет, никакого смятения я не испытывал. Поколебавшись немного, набрал свой домашний номер.

Ждал, волнуясь. Гудок раздавался через равные промежутки времени. Трубку никто не снимал. Я подождал еще. Спит крепко, наверное, приняла снотворное. А сына нет дома. Где-нибудь в дискотеке. Веселится, явится позже. А Эва должна быть дома, пускай бы взяла трубку, а там, услышав мой голос, и положила бы. Втайне я надеялся, что так и будет. Мы всегда откликались на все звонки. Мне ведь часто звонят домой по делу. Не бывало, чтоб кто-нибудь дома не снял трубки. Всегда, даже теперь, Эва передавала мне, если кто звонил.

Захотелось курить. Зажег сигарету, Обадал налил свежего кофе. Я развлекался тем, что смотрел на телефон и мысленно перебирал цифры моего номера. Вторую сигарету прикурил от первой – такого со мной не случалось уже лет десять – и попросил удивленного Обадала сварить мне еще порцию. Он залил кофе кипятком, я выпил – усталость прошла.

Я стащил с себя все свои одежки, которые не снимал с тех пор, как вышел из дому. Вытянул ноги и вообразил себя в ванне, полной до краев. Вода теплая, голубовато-зеленая, от нее поднимается пар. Эта картина ужасно мучила меня. Захотелось выйти в коридор, постучаться в женскую спальню и сказать Илоне, что я звоню домой. Пускай наколдует мне удачи, бедняжка. Я откинулся на спинку стула. Обадал недоверчиво следил за мной, не понимая, что со мной происходит. Я не стал ему ничего объяснять. Да он и не спрашивал – все равно потом узнает.

Сейчас бы стопочку сливовицы! Я знаком показал Обадалу, что мне нужно, он налил сливовицы в стаканчик из-под горчицы, пахнущий соляркой. Я выпил одним духом. В самом деле, привкус солярки. Вполне возможно, кто-нибудь подливал из этого стаканчика солярку в печку.

Не надо бы звонить домой. Не хочу, чтобы Эва думала, будто я за ней слежу. Вообразит еще, что интересуюсь ею. Я всегда говорил, что мы не только не должны, но и не вправе выслеживать и вообще как-то ограничивать друг друга.

Выпил я вторую чашку кофе и машинально снова набрал домашний номер. Это было сильнее меня.

Обадал, делая вид, что записывает последние данные, украдкой поглядывал, какой номер я наберу. Мой номер он знал: не раз звонил мне на квартиру.

– Давай выпьем еще, – сказал я.

Ему не хотелось, но он согласился – ради меня.

Теперь не было больше предлога медлить. Я не мог долее откладывать разговор, к которому, в сущности, готовился все это время.

Набрал номер. В трубке свистело – какая-то помеха. Через минуту позвонил снова.

Сигнал несся сквозь лютую морозную ночь над стонущей, погребенной под снегом землей. Он пробивался сквозь льды и мрак, заваливший пути от человека к человеку. Мне было страшно.

Линия свободна. Гудок звучит явственно. Никто не поднимает трубку, не спрашивает, кто звонит.

Вообще-то я так и думал. Жестокая ясность. За часы, проведенные здесь, я пришел к убеждению, что иначе и быть не может.

– Куда вы звонили-то? – спросил Обадал.

Я вздрогнул.

Он поспешно добавил:

– Я сам вызову диспетчерскую, когда скажете.

Я благодарно кивнул.

9

Спать расхотелось. Я полностью очнулся. Стал листать толстый рабочий дневник. На каждой странице отмечены мои распоряжения и решения. Обадал страховался. С той минуты, как я сюда приехал, он стакана чаю не выдал людям, не пометив, что так я велел.

Оконные стекла превратились в бубны – так хлестала по ним снежная крупка. Монотонно-частые удары постепенно сменялись тихим шуршанием. А потом и его не стало слышно.

На трассе к Рудной работали три струга и фреза. Медленно тащился за ними грузовик со смесью. Четвертый струг утюжил дроздовскую магистраль. Удалось кое-как разгрести и боковые дороги к окрестным деревням. Грузовики со стругами трудились неустанно. Машина, подвозившая соль и шлак, прихватывала бочки с соляркой и маслом, чтобы не терять времени на заправку. Удалось пробиться еще через один увал, за лесом, от которого был так хорошо виден красный огонек телебашни. Результат, правда, невелик, зато впереди оставался уже только один глубокий увал, а там пойдет последняя прямая к Рудной. Оттуда до машиностроительного меньше шести километров.

Сегодня к утру мы, пожалуй, приблизимся к Рудной настолько, что увидим ее невооруженным глазом. Но я не мог поручиться, когда точно пробьемся мы к городу, к полудню или к вечеру. Я прекрасно понимал, каково детишкам, которых чужие люди разобрали по домам, накормили, напоили и спать уложили. Что-то они думают, как рвутся домой! У меня были сведения, что несколько рудненцев дошли на лыжах до ближайшего телефона и сообщили, что продовольственные магазины пусты и кончился хлеб. Я успокаивал себя надеждой, что жители отдали в общее распоряжение все свои припасы и что это, пожалуй, послужит им на пользу.

Мне стало известно, что, кроме нас, никто на помощь Рудной не придет. Городок лежит на самой границе с западным горным районом, и с той стороны дороги тоже завалены. Город очутился в осаде. Из соседнего дорожного управления нам звонили через Ирков, просили помочь им всеми стругами и фрезами, какие у нас есть. Мы порадовались, что у нас положение еще не так скверно, как там.

Утром я пошел в Национальный комитет. Меня принял пожилой человек с лысиной в полголовы – из тех, что начесывают на лысину остатки волос, которые встают дыбом от малейшего ветерка. Он предложил мне кофе.

– Я звонил на тракторную станцию, товарищ начальник, – сказал председатель. – Директора в городе нет, не вернулся со вчерашнего дня. Увяз где-то. Что происходит, черт возьми? Вы должны знать!

Я передал ему то, что сообщили нам метеорологи. Ни разу за сто двенадцать лет не выпадало у нас столько снегу, и никогда снег не держался так долго.

– Как насчет людей, товарищ председатель? – осведомился я.

– Люди будут. Лопаты достанем. Чаем их можете напоить?

– Есть у нас лопаты, шапки, оранжевые жилеты. Сколько угодно. Вот только надевать некому. А в чай, если захотят, рому нальем. Однако не худо бы собрать их!

– Сколько будете платить?

Кофе здесь варят на вкуснейшей в мире воде. Такого вкуса не добиваются даже в дроздовском ресторане, носящем уютное название «У Отакара».

– Платить мы не будем.

– Как же я тогда их соберу?

– Послушайте, – сказал я. – Существует инструкция, согласно которой в случае стихийного бедствия все предприятия выделяют людей для борьбы с ним и сами оплачивают часы, отработанные во имя спасения человеческих жизней.

– Что-то я не слыхал, чтобы в данном случае под угрозой находились человеческие жизни.

– А между тем это возможно. В Броде вон даже трактир «Красная роза» открыт, а в Рудной магазины пусты и люди того и гляди начнут поедать друг друга.