Текст книги "Современная чехословацкая повесть. 70-е годы"

Автор книги: Карел Шторкан

Соавторы: Мирослав Рафай,Ян Беньо
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

– Зачем? Ты – баба!

– Почему? Какие у тебя основания для такого вывода?

– Скажите! Основания!… Я что – слепая и глухая? И что тебе дался этот Рихард? Ну был у меня такой эпизод.

– Был?

– Да.

– А зачем ты позвала его на свадьбу, объясни мне.

– Если ты хочешь иметь дело с девушками, то надо их хоть сколько-нибудь понимать, дружок.

– И все-таки? Можно ведь мне ответить.

– Хотела ему отплатить… Только и всего.

– Отплатить?

Она кивнула.

– Я не переношу, когда мужик меня унижает. А это было как возмездие. Он должен был своими глазами убедиться, что я счастлива, что компенсация достойная, – чтоб сожалел, бесился и немножко мучился, как тогда мучилась я.

– Так ты его любишь?

– Теперь это уже в прошлом.

– Ты не могла бы рассказать подробнее?

– Сейчас – нет. Когда сама этого захочу. Я все делаю, когда сама этого хочу. Я – это я.

Что можно было возразить? Не было ни решимости, ни аргументов затевать полемику. «Ну ничего, придет и мое время», – утешил я себя. С некоторым облегчением окинул взглядом улицу – как-никак, объяснение все-таки было дано.

– Здесь холодно, – взглянул я на Ладену. – Может, мне проводить тебя?

Она пожала плечами.

– Насколько я был счастлив, настолько же был глуп! – постояв немного, прижался я головой к ее воротнику.

– Не прикидывайся дураком, Алеш. И вообще… Глупость не оправдание. В суде, во всяком случае, нет.

– Ловчишь?

– Ничуть. Тебе известно, какая я. Зачем строить иллюзии?

– Ты химик! И не понимаешь, как мне тяжело смириться с мыслью, что тебя целовал этот пижонишка…

– В конце концов, мне двадцать второй год, и я не совершила ничего такого, что не сообразно с моим возрастом. И не рассказывай мне сказки, что…

Я зажал ей ладонью рот.

– Об этом мы однажды уже говорили… А Сид?

– Семицкий? Позер. Но ведь у каждого парня – свои недостатки. Есть у меня и более неприятные товарищи по курсу.

Я пожал плечами, но не успокоился, пока не спросил:

– А это тоже поза, что он пристает к тебе?

– Пристаю к нему я, если хочешь знать.

– Ты? Я потрясен.

– Тебе не нужен калькулятор. А у него есть дядя, который может раздобыть эту машинку за полторы тысячи. Найти ее невозможно, а если попадется, то готовь три тысячи.

– С ума с тобой сойдешь, – сказал я, ухмыляясь. – На что тебе калькулятор?

– Вычислительная техника, голубчик. Предмет строго обязательный и необходимый на втором и третьем курсе. Когда заданные вычисления я делаю в голове, на это уходит неделя. На калькуляторе это можно сделать в два часа. Смекаешь? Темнота!

– Вообще он абсолютный идиот, правда? – проговорил я с облегчением.

– Опять же ты к нему несправедлив, Алеш.

– Ну, с тобой нелегко, детка…

– А мне не десять лет, – внимательно взглянула она на меня.

Потом примирительно добавила:

– Послушай, может, ты наконец бросишь эти ревности?

– Рад бы.

Мы стояли совсем одни на улице, было темно и холодно, и было поздно. Я притянул Ладену к себе за талию и поцеловал. Была в этом сладость и отчаяние.

– Послушай, – сказал я, глядя на нее в упор, чтоб от меня не ускользнула ни малейшая ее реакция, – завтра отец меня выгонит, если я не подам на развод, так что я уже приготовил речь и – чемодан.

– Поэтому ты пришел?

– Главное потому, что хотел тебя видеть, – быстро проговорил я со значительным видом.

Она тихонько высвободилась и сказала:

– Серьезная постановка вопроса.

– Я говорю без шуток.

– Еще бы! – метнула она взгляд, который был только у нее одной: ирония в нем тут же заглушала слабость. – А может, здесь что-то другое? Может, у вас тесно? Может, ты чересчур храпишь?.. Ты ведь действительно храпишь.

– Ладена! – повысил я голос. – Теперь уж ты будь, пожалуйста, мужчиной и скажи, что делать. Папа способен на такое. Я знаю.

Ладена, втянув голову в плечи, опять сорвалась с места.

Мы шли мимо темных вилл. Откуда-то сзади, из-за ограды, долетел лай собаки. Я представил себе, как стою на мокром тротуаре с чемоданом, и содрогнулся. Ладена сосредоточенно смотрела перед собой. Я схватил ее за руку и повернул к себе. Губами прикоснулся ко лбу. И снова заглянул в глаза – чтоб видела, какое у меня лицо, знала, что я это всерьез, я действительно в беде.

Она, кажется, поняла, что я жду от нее не одного совета, но и решения.

– Да не смотри ты на меня так, бога ради, – сказала она с некоторым сарказмом. – В конце концов, ничего ведь не случится, если ты оставишь их при этом убеждении…

– При каком убеждении?

– Ну, что мы разведемся, когда суд позволит.

– То есть мне надо только уверить их?.. В качестве…

Она кивнула.

– Пока. Пока это единственно приемлемое решение.

– А потом? – спросил я.

– Что потом?..

– Потом что ты хочешь делать? – наседал я.

– От тебя можно скиснуть! Что, у нас других дел нет, Алеш? Пусть ваши и ломают над этим голову. Они тоже не без вины. Из-за них, в сущности, все и вышло.

– Гм… возможно, ты права, – начал я рассуждать вслух. – Мне это даже нравится. Так говоришь, есть у нас и другие дела?..

– А тебе этого не кажется?

– Кажется! – кивнул я и в неожиданном порыве самоутверждения и счастья кинулся искать губами ее холодный рот.

14

Ездить к Ладене в общежитие стало для меня привычкой. Дома было невыносимо. Сначала я поссорился с сестрой.

– Ну что твоя девица? – начала она подъезжать с расспросами. – Образовалось, наконец?..

Что именно образовалось, она не сказала, но было ясно, куда она гнет. Я отпарировал:

– Ты будь довольна, что хоть кто-то на тебе женился.

К счастью, сестра не из обидчивых. Только взглянула как-то странно, а потом заметила:

– Да приводи ты хоть мамзель из бара, только договорись уж наконец с отцом. Все нервы вымотали!

Действительно, за ужином у нас в последнее время была сплошная игра в молчанку. Я садился за стол и смотрел на предметы, которые там находились. Мог, скажем, полчаса разглядывать солонку. Иногда открывал крышку и проверял, сколько соли.

Отец не выносил этого. Я же не выносил цветной капусты. Как только наступал сезон этого овоща – а в нашем рационе он не кончался круглый год, – цветная капуста подавалась у нас три раза в неделю. Один раз я попросил маму дать мне вместо капусты кусок хлеба с салом. Хлеб с салом я любил еще мальчишкой, что дома у нас было хорошо известно. Однако этой пустяковой просьбы оказалось достаточно, чтобы отец вскипел. Тут же стал говорить, что я не чувствую никакой благодарности к родителям. И что хотел бы он видеть семью, где бы всё это терпели.

Что именно не потерпели бы в другой семье, он не сказал, но было ясно, куда метил этот камешек.

Отец ждал, не скажу ли я что-нибудь о разводе, но мне пускаться в объяснения не хотелось.

Потом он вообще стал обращаться ко мне только через посредничество мамы. Меня при этом каждый раз кидало в дрожь, и все-таки от комментариев я воздерживался. Это становилось даже забавным – смешно и назидательно.

– Да объясни ты ему наконец, когда порядочные люди возвращаются, – говорил он маме, стоящей около меня у вешалки.

Или в другой раз:

– Ему что, надо жечь свет напролет всю ночь? Днем мало времени для чтения? Ты вообще знаешь, чем он занят днем?

Или такое:

– Зачем я покупал калошницу? Так целый день и будем спотыкаться о его лыжные ботинки, провались они?..

Я неожиданно узнавал от папы многое такое, что мне до тех пор было неизвестно. Например, что я хлопаю дверьми, когда, придя с работы, он хочет отдохнуть. Это была полнейшая нелепость. Стоило папе опуститься на тахту в гостиной, как он тут же засыпал с открытым ртом. Во сне папа не храпел, а посвистывал носом. Уж если человек посвистывает носом – ясно, что он спит. Папа посвистывал весь этот час до ужина, что слышно было даже в коридоре. Он бы не перестал посвистывать, если бы под окном взвыла сирена «скорой помощи». Это дома знали все. Как знали и то, что папа на меня беспрерывно нападает… Но молчали. И это было много горше всех его нападок. Особенно меня взорвало, когда он начал маме выговаривать, что она тратит много денег на пластинки. Хотя последний раз пластинку с песнями Карела Готта я купил где-то после летних каникул. Однажды вечером это у меня выкристаллизовалось, и я пошел поговорить по душам с мамой.

– Постой минуточку, – сказала она, – вот непременно надо прерывать в самом интересном месте!..

Уж если мама перед телевизором – к ней не подступись.

Я пошел в комнату и попытался углубиться в чтение.

Через час там появилась мама.

– Ты хотел что-то мне сказать?

И сразу же:

– Как тут накурено! Разве нельзя проветрить?

А я был совершенно ни при чем. Весь вечер в комнате сидели отец с зятем, но объяснять все это не хотелось. И было грустно, что уже и маме ничего нельзя сказать.

На следующий день я поделился с Ладеной, сказал ей, что у нас стало невозможно жить, рассчитывая встретить у нее сочувствие. Ладена, помолчав, заметила:

– Наш папа тоже нас не понимал, но мне это уж было безразлично – только бы он был дома…

За все то время, что я ездил в общежитие, мы с ней ни разу не заговорили о родителях. Теперь я спросил:

– Как твоя мама? Еще сердится?

– Она и не сердилась.

– Нет?..

– Она считала себя оскорбленной. Это несколько другое, надо в этом разбираться, Алеш. И считала не без оснований!

– Я ей пошлю письмо, – пришло мне в голову.

– Как будто этим можно что-то изменить… Я все ей объяснила.

– Так что, она не сердится?

– Я ведь сказала: она не сердилась. Ты вообще слышишь, что я говорю?

– Слышу.

– Ну молодец.

– Ты давай шевелись, – сказал я. – Поживей делай мне кофе! Я не терплю нападок. Ты не забывай!..

– А ты не забывай, что у нас подобрался сахар и через час придет Вишня, захочет поработать, и тебе придется выкатиться. Так что вложи все свои таланты в этот час.

Я пошел целовать ее.

За кофе она мне сказала, что мама работает секретаршей в системе СКБ^[16], подрабатывает перепечаткой разной документации; содержит бабушку, через день присылает письма в общежитие и периодически проворачивает с Ладеной большую стирку, поскольку этой перепечаткой заработала на стиральную машину – украшение ванной комнаты в квартире на улице Фучика. Потом Ладена достала фотографию элегантной женщины лет сорока, в очках, одетой в брючный костюм.

– Вот мама, – сказала Ладена. – Не дашь ведь ей пятидесяти?

– Никогда, – сказал я.

А потом спросил:

– Ты почему не ездишь домой, хотя бы раз в неделю?

– Так. Не могу.

– Но почему?

– Не задавай глупых вопросов, Алеш!

– А я задаю глупые?

– Конечно.

Мы помолчали.

– Я не хочу, Ладена, чтоб из-за меня ты портила отношения с твоими. Это было бы мне крайне неприятно.

– Я уже все это утрясла, Алеш. Не думай, мама – не мещанка. Просто она хотела слышать правду от меня… Она ее услышала. А знаешь? У мамы будет день рожденья. Сделаешь приписку?

Ладена вынула письмо. То было не письмо, а целая новелла. Три листа, сплошь исписанных мелким Ладениным почерком. Я приписал несколько слов. Мол, рад возможности передать поздравления – что-то в этом духе. И подписался: «Алеш». Ладена смотрела на листок через мое плечо. Потом, заклеив конверт, сказала:

– Маму зови Ганка, а то обидится.

– Да что ты? – сказал я, подумав, где это я буду называть ее так.

– Обязательно. И можешь говорить ей «ты».

Я кивнул.

Ладена подняла свои большие золотисто-карие глаза и бросилась от тумбочки ко мне.

– Алеш, – сказала она с облегчением в голосе, как будто радуясь, что все опять в порядке, – спроси меня еще раз, почему я не уехала домой на воскресенье!

– Зачем?

– Спроси!

– Ну – почему?

– А потому что мне даже не хочется. Я хочу быть с тобой!

– А раньше ездила? – боялся я поверить.

– Ну вот, привет. Ты долго еще будешь ревновать? – нахмурилась она, так что у переносья собрались морщинки. – Я знаю, на уме у тебя – Рихард. Думаешь, я проводила с ним все воскресенья, а теперь корчу из себя святую, жертвующую родными, и выдаю это за добродетель…

– Постой, – прервал ее я, – почему именно Рихард? Тебе каждый день звонит какой-то парень! Несметное число парней…

– На то и телефон, чтобы люди звонили. Мне звонят разные знакомые. Обычно я в них как-то заинтересована. Так что не суетись. Не предъявляй претензий, если все равно будем разводиться.

– Как знаешь, – сказал я.

Она не ответила. Лицо у нее было неподвижно, и ни за что нельзя было понять, что она в этот момент думает. Я испугался, что переборщил. И тут же покаянно произнес:

– Ладена… Знаешь… я ведь тебя очень люблю.

– Это ты так думаешь, – сделала она ударение на последнем слове и положила ладонь мне на руку.

Но не сказала, что готова ограничить круг своих знакомых. Знала, что я хочу это услышать, но не сказала.

А я уставился на нее влюбленными глазами… Да я и правда к тому времени влюбился по уши.

Она погладила меня по щеке.

– Вишня тут будет с минуты на минуту. Шесть часов.

– Ну это другой разговор! – воскликнул я и сжал ее в объятиях.

И целовались мы, пока не появилась Вишня…

Потом еще немного поболтали все втроем. Ладене уже достали калькулятор – правда не новый, но работал безотказно. Заговорили о том, что вычисляют у них в институте и что вообще может поддаваться вычислению. Какая же этого была прорва!.. Состояние материи, химические равновесия, скорость элементарных частиц и их энергия… Потом Ладена взяла пальто и пошла проводить меня до остановки.

Мы шли, держась за руки, и молчали. По аллее к центральному корпусу прогуливались девчонки. Вдалеке я увидел Голубову. Узнал ее по развинченной походке. Я ничего не сказал, только пошел быстрее и свернул на ближайшую дорожку. Ладена моего маневра даже не заметила.

Потом она задумчиво произнесла:

– Вишня едет домой. Можешь, если хочешь, до понедельника у нас остаться. Если имеется у тебя такое желание.

– Желание-то у меня имеется, да только…

– Что только?

– Родители, – глухо проговорил я.

– Ездишь же ты в горы. Почему не поехать и на этот раз? – сказала она с обычной своей безапелляционностью.

– В такую-то погоду ехать с лыжами… Все знают, что уже неделя, как сошел снег.

Мне не хотелось нарываться дома на скандал. Тратить на это нервы и портить себе настроение.

– В Шпиндлеровце его еще на метр! – сказала Ладена.

– Пожалуй… А если нет, поеду хоть до Либерца, – засмеялся я – Ладенина идея стала меня увлекать.

Конечно, был и некоторый риск: дойди это до комендантши Шкваржиловой, дело могло принять довольно скверный оборот – Ладене предложили бы оставить общежитие. «Ну да уж как-нибудь Ладена знает, что можно, а чего нельзя в здешних условиях», – подумал я, и мысль, что мы подолгу будем целые два дня одни, меня совершенно захватила. Да и чего бояться – мы, в конце концов, супруги! Как это я забыл? Все время это вылетало у меня из головы.

– Что мне купить? – спросил я.

– Что ты умеешь готовить? Мне надо заниматься.

– Ах вон что! Тебе понадобился повар. А нам еще надо в «Славию», – вспомнил я. – Я Колману пообещал представить свою дикарку. Знаешь, он зовет тебя дикаркой.

– Да все успеем, – сказала Ладена, – не паникуй заранее.

– Думаешь, все?..

– Оставь!..

– Я говорю о семинаре. Мне надо быть готовым к понедельнику.

– Тебе это надо было еще к тому понедельнику. В общем, не разговаривай, беги. Вон твой трамвай. Постой! Поцеловать меня разве не надо? Не забывай этого, Алеш…

– Я ведь тебе уж говорил!..

– Об этом не говорят…

– Пойми… Мне нужно доказать им…

– Уже три года нужно… Знаю!

– Значит, во сколько?

– В шесть.

– Я куплю сигареты…

– Лучше купи еды. Мама мне не прислала денег, думала, я приеду.

– Ты напиши ей. Будь! И что я поздравляю…

– Помню, помню! – помахала мне Ладена.

Жизнь была сказочно прекрасна. Мир наполняла музыка. Вечером я бросил взгляд на себя в зеркало. Волосы чуть потемнели за зиму, но отросли. А вот рубашка мне не нравилась. Надо купить другую. А на какие шиши? Папа перестал давать мне деньги – дальнейший обдуманный ход в наступлении на меня. «Ничего – заработаю!» – успокоил я себя. Начну переводить с русского или продавать в палатке зелень по субботам и воскресеньям. Некоторые ребята у нас на факультете делают это годами. Пепик Станку освоил даже узкую специализацию по каштанам. Две девочки у него их продавали, а он заключал договор с дирекцией кафетерия. Только доставлял по утрам товар и тележку, а вечерами отвозил на склад. Я в задумчивости погладил рукой подбородок. Щетина. Не забыть электробритву. Надо взять в общежитие бритву и полотенце. Что еще? Я стал записывать каждый предмет на листочке.

И едва не забыл, что придется захватывать лыжи и тренировки.

* * *

С пятницы на субботу нам спалось отлично. Общежитие наполовину пустовало, кухня была свободна, и, пока я варил спагетти, Ладена стирала. Когда поужинали, я подсел к ней и взял за руку. Вид у Ладены был усталый.

– Голова кругом идет, – сказала она. – Вишня не сделала, что обещала, а я теперь отдувайся. Кошмар сколько вычислений. Скорей бы уж каникулы!

При этих словах она мечтательно потянулась, запрокидываясь на диван. Потом сказала:

– Сегодня будешь отсыпаться!

Когда я уже задремал, Ладена все еще сидела над бумагами за столиком.

В субботу мы встретились с Колманом и посидели в «Славии». Он был при деньгах, пригласил нас, повторял:

– Заказывайте, что хотите, пока это еще возможно – вот как женюсь, тогда будет сложнее…

И все поглядывал на эту свою пигалицу. Мы проболтали вчетвером до вечера.

Простившись с ними, мы решили, что пойдем пешком, и сделали оплошность. Стал крапать дождь и, когда мы уже почти дошли до общежития, превратился в настоящий ливень. Даже в комнате с нас еще капало.

Я снял с себя все мокрое и натянул пижаму. Из рюкзака я мог бы достать тренировки, но ощущение чистой пижамы на теле всегда доставляло мне удовольствие.

– Оставь, Алеш, – сказала мне Ладена, когда я попытался заломить на мокрых брюках складку, – я тебе их отглажу, когда высохнут.

Мы заварили чай. Когда допили, вытащили одеяла и забрались в постель. На улице, не переставая, лило. Мы оставили одну настольную лампу и негромко пустили магнитофон. Я вспомнил, как мы с Ладеной познакомились, как она болела и я всю ночь ходил смотреть на нее, – и неожиданно почувствовал, что без Ладены не смогу прожить и дня. Но говорить с ней начал не об этом, а о Колмане.

– У него умный взгляд, – сказала Ладена и бросила нам на диван еще одну подушку. – Но он фразер. Чудовищный фразер. Я бы его не вынесла.

– Ты всегда будешь так критична к моим друзьям? – сказал я. – А как тебе его пигаличка? Мне понравилась.

– Тебе понравится любая умело подмалеванная и причесанная бабенка.

– Много ты знаешь!

– А зачем ты на них пялишься? Я вижу.

– Я пялюсь?!

– И заигрываешь с продавщицами. Когда-нибудь ты женишься на продавщице… точно!

– Ничего ты не знаешь! Теперь-то уже нет.

– Сказала бы я тебе…

– Сказала бы что?

– Что много ты болтаешь.

– А ты много пьешь и потом опрокидываешь рюмки.

– Подумаешь, нельзя разочек сделать глупость!

– Можно, пожалуйста.

– Спасибо, что сказал.

– Я говорил тебе и другое, а ты не выражала радости.

– Что, например?

– Ты вообще слушаешь? Что никого, кроме тебя, уже не захочу.

– А, это я давно знаю, глупенький.

– Ты рада?

– Может, написать расписку? Дай карандаш.

– Потом…

– Когда потом?

– Не злись. Скажи только, понравилась тебе колмановская барышня?

– Почему нет? Капельку заносчива, и эти брючки в поясе и в боках чересчур узки… Мне все казалось, они вот-вот лопнут по швам.

– Все ты замечаешь.

– И она не глупа. В туалете сказала мне: очень правильно, что тебя закадрила. Но его, говорит, только надо еще воспитать.

– А еще что она говорила?

– Что на неделе мы созвонимся. Хотела показать мне фотографии из Польши.

– Это не существенно. Меня интересует, что она еще говорила обо мне.

– Да ничего больше не говорила. Теперь угомонишься?

– Возможно…

– Ну так пусти. Я хочу вычистить зубы.

– Погоди немного. Теперь – нет. Теперь уж, честно, – нет… И будешь слушаться!..

Сквозь дремоту я слышал, как по стеклам стучит дождь и как тихонько, словно оберегая и мой сон, дышит Ладена…

Утром я лежал и смотрел на нее, спавшую у меня под боком. Было, кажется, еще рано – за окном не рассеялась тьма. Уснуть второй раз мне не удавалось. Я потянулся и решил вставать. Ладена тоже проснулась, что-то спросила, зевнула, отвела пятерней волосы ото лба и опять уткнулась лицом мне в плечо.

И тут из коридора постучали в дверь.

Через минуту снова.

– Ладена, – придушенно сказал я, – к нам кто-то ломится…

– Девчонки?

– Нет, это не девчонки, – шепотом ответил я.

Потом какое-то время было тихо, и в тишине ясно послышались голоса женщин.

– Ключ оставили в замке, – произнесла пожилая.

– Так надо сбегать в контору, – посоветовала, судя по голосу, более молодая.

– Это Му́жикова – уборщица, – сказала Ладена, окончательно проснувшись. – Кто-то нас продал. Иначе бы она не хлопотала.

Мы молча сидели на диване, и утренняя радость у меня рассеялась как дым.

– Ну как это могло случиться, – сказал я. – Хорошенькое дело…

Девчонки, видимо, были способны и не на такое. Вот никогда не думал, что студентка вуза может донести. Оказывается, смогла… Я пожалел, что не встал сразу, как проснулся. Вскочил и стал натягивать брюки. Они были такие мятые, как будто их жевали. Сейчас это, впрочем, не имело ни малейшего значения.

Я спросил:

– Мне исчезнуть?

– А куда?..

Я распахнул окно. Босой, в одних только брюках и рубашке. От земли было слишком высоко.

– Откройте!

Под дверью загалдели. Судя по голосу, там появился и мужчина.

Я взглянул на Ладену, лицо у нее было бледное, словно озябшее. История могла окончиться плачевно, это мы понимали оба. Выговор. Выселение из общежития. Я еле удержался от желания открыть дверь и побежать. Но этим я Ладене не помог бы. И себе тоже. Мы молча посмотрели друг на друга. Потом Ладена накинула халат и сделала шаг к двери:

– В чем дело?

– Это мы скажем вам, когда откроете!

– И за каким только дьяволом это нужно? – резко проговорила Ладена и повернула ключ.

– Так, – сказала более молодая, первой врываясь в комнату. – Он здесь!

Под «ним» она подразумевала меня.

– Что вы тут делаете?

– Как «что»?

– Ведите себя, пожалуйста, прилично!

– А что тут неприличного?

– Все! – отрезала она.

– Разъяснения получите у коменданта, – вступил в дискуссию мужчина, старший дежурный из конторы. – Непрописанные не имеют права оставаться в общежитии, это вам, я думаю, известно. Я запишу вашу фамилию, и можете идти.

– Хорошо, – сказал я и взглянул на Ладену.

Она стояла неподвижно и молчала.

15

Мне страшно было подумать о коменданте Шкваржиловой – и не думать о ней я не мог. Не представлял, что буду говорить ей и, главное, как буду объясняться с нашим замдекана, если попросят к нему зайти. Я уж прикидывал, не собрать ли заранее чемоданы, на случай, если отец меня выгонит; но посвящать замдекана Калинова во все тонкости моих обстоятельств казалось особенно неприятным. Чем больше я ломал над этим голову, тем реже вспоминал Ладену – ведь и она могла в подобной ситуации что-то предпринять – и тем тревожней становилось у меня на сердце. Положение усугублялось гриппом, который у меня начинался. Слезились глаза, и ломило все тело – я основательно простыл тогда в субботу под дождем. К тому же в воскресенье мне нельзя было остаться у Ладены, а дома появляться не хотелось – и я весь вечер прошагал. Не знаю, почему я целые часы ходил, я мог бы завернуть и в «Славию» или проведать Колмана, нашлись бы и еще возможности напиться где-то чаю, но, когда человек расстроен, он должен ходить. Возможно, что я был не так расстроен, как растерян, и какое-то странное чувство гнало и гнало меня дальше по городу.

Наконец в Ригровом парке я присел на лавочку. Там лежала забытая кем-то «Вечерняя Прага», и я стал ее перелистывать. От того, что я в ней прочел, настроение совсем упало. Половина второго листа целиком посвящалась болезням и всяким несчастьям. В одной статье какой-то доктор подробно описал все, что произойдет со мной, когда я выкурю двухсоттысячную сигарету. Я узнал таким образом, что у меня уже нет одной пятой легких и со дня на день будет рак. С гриппом дело обстояло не лучше. Если не вылечить вовремя – вирус «Лондон-А» поразит мое сердце, суставы или почки. Не удивительно, что мне в эти минуты было не до смеха.

Я отшвырнул газету и попытался думать о другом. Но рисовал ли я себе, что буду делать на каникулах или что ждет меня на факультете, я неизменно возвращался мыслями к Ладене, и все начиналось снова. «Взять бы тогда у Валашковой веревочную лестницу – все было бы о’кэй», – говорил я себе и тут же начинал гадать, действительно ли хочет быть со мной Ладена; кажется, это было так, но не укладывалось в голове, что я останусь на всю жизнь женатым – мог ли я жить, как мои отец и мама! – однако оставаться без Ладены тоже было невозможно, ведь я ее любил. И почему я не поговорил с ней более серьезно? Не убедился, что я дорог ей такой, как есть. Что никогда она не захочет никого другого. Я начал думать о Ладене – и остальное все стало несущественным. То, главное, было во мне самом, и оно было непреложно и окончательно. Неторопливо шел я парком в гору, потом к «Флоре» и под нависшим небом слышал только отдаленное гуденье города, а в темном своде над собой видел Ладену, стоял с ней рядом, целовал, гладил по волосам и говорил: «Ты объясни мне, как ты себе представляешь нашу жизнь, ты поклянись, что будешь со мной до конца…» Нет, кроме шуток. Такое было состояние. Я никогда не мог сам ни на что решиться. Всегда меня должен был кто-то подтолкнуть. Кто же мог подтолкнуть меня теперь? Ладена молчала о том, главном, так же, как и я. Но у меня тут в некотором смысле проявлялась трусость. А у Ладены – гордость.

В восемь утра в понедельник опять зарядил дождь, сильней, пожалуй, чем в субботу, и еще до того, как я Ладену мог увидеть, услышал я, как она шлепает по раскисшей земле и по лужам на подходе от женского общежития к парку.

Я поспешил ей навстречу. В нахлобученной клетчатой кепке, с портфелем в руках.

Утром в воскресенье мы договорились, что на следующий день вместе подойдем в контору, к комендантше. Нас надоумили девчонки из соседнего блока, когда беседовали с нами о случившемся. По мнению девчонок, с комендантшей можно было иногда найти общий язык и попытаться стоило.

Ладена поцеловала меня в щеку и сказала:

– Ну, пошли.

Через минуту я замедлил шаг.

– Ты думаешь, это имеет смысл?

Тут был я весь. Любое дело надо было мне сначала обсудить в общем и целом.

– Не знаю, – ответила Ладена, – но, помнится, ты сам сказал, что попытаться можно, мы ничего не теряем.

– Конечно, – подтвердил я без особого восторга.

– Или сегодня тебе не хочется? – метнула она в меня взгляд, который я бы не хотел встретить еще раз.

– Идем, конечно, просто мне казалось, ты бы могла сказать в этом парке что-нибудь еще…

– Что именно? Что мы должны ее уговорить? Но это ведь вчера уж было сказано.

– Хотя бы что ты меня любишь…

– Мы и об этом вчера говорили, Алеш.

– Ну ладно, – сказал я обиженно, – просто я хотел с тобой договориться…

– Мы обо всем договорились. А теперь давай скорей. Иногда надо ведь и действовать, – посмотрела она с укоризной.

– Знаю, – сказал я.

И немного помолчав:

– Ты думаешь, она там будет?..

На это мне Ладена уже не ответила.

Мы просунули головы в дверь проходной, а потом повернули направо.

– Если все будет хорошо, – стиснула Ладена мою руку, – ставлю бутылку вина. Но, может, ты не хочешь распить ее со мной, так и скажи!

– Я уже больше ничего не ставлю, – сказал я. – Поставил один раз и…

– …и завязал благодаря этому со мной знакомство, а так бы не решился. Ты не доволен?

– Я хотел сказать, что на бутылку больше не держу пари.

– А на что держишь?

– Ну… на цветы… На что-нибудь такое… – начал я болтать, оттягивая встречу со Шкваржиловой. Но Ладенина рука держала меня крепко. До самой двери. В комнате перед кабинетом стояло четыре стула, было пусто и тихо.

В ответ на робкий стук Ладены двери отворились, и за ними я увидел коменданта. Крупную женщину энергичного вида в белом халате и с тщательно уложенными волосами. В левой руке Ладены была клетчатая сумка, а в ней – букетик и коробка конфет.

– Это вы Йонашева? Заходите! – сказала комендантша.

И, окинув меня беглым взглядом, добавила:

– Сперва поодиночке.

Я остался за дверью с таким ощущением, что мне дали по носу. Потом услышал взволнованный Ладенин голос. И, подойдя к самой двери, уловил обрывки разговора.

– Но мы зарегистрированы, – уверяла Ладена. – Иначе разве я позволила бы…

– Не торопись, девонька, – фамильярно говорила комендантша. – С этого ты не начинай…

– Я хотела только довести до сведения…

Некоторое время ничего не было слышно. Голос комендантши пропал. Потом он снова набрал силу, и можно было различить:

– Почему не требовали общежития для женатых? Я вот все не пойму…

– Мы сперва думали…

– «Думали, думали…» Да вы что́ – дети? Есть письменное указание…

– Я убедительно прошу, товарищ комендант…

«Чего эта комендантша ее мучит? – волновался я. – Да я на месте Ладены плюнул бы на все это, пускай подавятся своим общежитием!»

Тут дверь открылась.

Ладена вышла, тихо затворила ее за собой и улыбнулась мне. Довольно неуверенно.

– Мне заходить? – спросил я.

Хотелось поскорей со всем этим покончить.

– Постой!

Ладена потянула меня к окну. Подальше от двери.

– Все, кажется, могло бы образоваться, – начала она шептать, – если бы ты сказал ей…

– Что́ если бы сказал? – повысил я от нервного напряжения и досады голос. – Если бы я сказал ей что?

– Что ты требуешь это самое общежитие для женатых.

– Это я должен ей сказать? – удивился я. – Но это ведь и так ясно, нет?

– Не кричи, – проговорила она очень тихо. – Я не хочу, чтоб ты сказал это только из-за комендантши.

– Из-за чего? Что же я должен…

Я посмотрел на Ладену.

Она ждала.

– Что́ ты не понимаешь? Если мы так или иначе будем разводиться, то какой это имеет смысл? – помолчав, произнесла она нерешительно.

– Ты считаешь, я должен это сказать?

– Ой, ты меня сейчас доведешь до ручки!

– Ладена!

– Доведешь!

– Я хочу сначала слышать от тебя, должен ли я это сказать! Пойми! Хочешь ли ты, нужно ли тебе, чтобы я этой вашей генеральше так сказал. А может, ты потом, через год, будешь проклинать меня, когда это уж будет окончательно!

– Я? – удивилась Ладена. – Почему это я буду тебя проклинать?

– Считаю, что договорились.

– Ну так иди! Мне всегда нравились храбрые мужчины!

– Неправда, – стал я препираться. – Вспомни хотя бы…

– Об этом мы поговорим потом, – взяла она меня за руку.

– Но в это я хочу внести ясность с самого начала. Ты что, считаешь меня бабой?..

– Нет! – постучала она в дверь и протолкнула меня в комнату.

Минут через двадцать я выскочил.

– Страшная женщина, – вздохнул я с облегчением. – Пришлось ей обещать…